Текст книги "Тот, кто виновен"

Автор книги: Себастьян Фитцек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Глава 11

В своих книгах я часто описывал реакции людей, у которых неожиданно выбивают почву из-под ног и чья жизнь вдруг навсегда меняется. Некоторые принимаются смеяться, их сердце начинает стучать быстрее или замедляется, они потеют или чувствуют слабость, в ушах звенит или появляется неприятный привкус во рту. Но еще ни один из моих литературных героев не давился собственный слюной и после длительного приступа кашля не говорил дрожащим голосом, словно обжег себе глотку.

– Это шутка, – прохрипел я и, обойдя диван, подошел к журнальному столику, куда поставил два стакана с минеральной водой, молоко и пока еще пустые чашки для нежданных визитеров. Я сделал глоток воды. Глаза Мелани нервно бегали от одного пункта к другому.

– Биологический отец Йолы вышел из тюрьмы три месяца назад, а ее биологическая мать успешно прошла курс лечения от наркозависимости. Они сожалеют о поступке.

– Сожалеют? – язвительно переспросил я. – Если я не уследил и мой ребенок споткнулся и упал, тогда можно сожалеть о синяках на коленях. Или если в стрессе поднял на него руку, хотя сам считаю, что этому нет оправдания. Но если я предлагал собственного малыша педофилу в вокзальном туалете за пять граммов кокаина, что, ради бога, означает сожалеть в этом случае?

Мелани раскрыла рот, но я не дал ей сказать.

– Единственное, о чем действительно сожалеют Йолины биологические родители, – это то, что покупателем их грудничка оказался полицейский под прикрытием, который спас Йоле жизнь, а не дилер, снабдивший их дозой.

После такого всплеска я снова закашлялся. Мелани, готовясь возражать, уже мотала головой. Неужели я раньше действительно думал, что она адекватная? Я просто не узнавал социальную работницу.

– Так было раньше, – ответила она. – Согласно психиатрическому заключению, представленному нам профессором Ошацким, Ариэль и Детлеф Арним успешно прошли ресоциализацию и подали заявление на возвращение своего ребенка…

– Ресоциализацию? – взвизгнул я. – Ресоциализацию? Да ладно вам, Мелани. Сколько раз вы пытались организовать встречу Йолы с матерью, потому что руководитель вашей службы считает, что необходимо поддерживать контакты с биологической семьей? Пять раз? Шесть? И сколько было встреч? А, да что я говорю, сколько раз они хотя бы созванивались или списывались?

Я сделал паузу и сам ответил на свой риторический вопрос:

– Правильно, ни разу. Мы или не могли найти Ариэль Арним, потому что она нанялась проституткой в какой-то бордель и неделями не появлялась дома. Или же она приходила на встречу пьяной, и мы едва успевали отправить ее домой, чтобы Йола не видела ее в таком жалком состоянии. В последний раз на Рождество она, еле ворочая языком, наговорила дочери сообщение на автоответчик. А сейчас из тюрьмы выходит ублюдок отец, у которого десять лет назад, видимо, были связи в педофильных кругах, где он пытался обстряпать дело. И вы утверждаете, что оба прошли ресоциализацию? Вы, наверное, шутите.

В дверь позвонили.

– Минуточку, – сказал я, благодарный за возможность отвлечься и немного остыть. Еще одно замечание от Мелани – и я, наверное, вцепился бы ей в глотку.

В крайне возбужденном состоянии я прошел мимо мистера телохранителя и открыл входную дверь.

– Да?

Передо мной стоял Деннис Керн, двадцатичетырехлетний студент, который выглядел как пародия на ту молодежь, которая в центральных районах города проходила под названием «хипстеры». Светлые волосы до плеч, козлиная бородка, роговые очки, за какие в мое время в школе побили бы, и черные потертые джинсы, сужающиеся книзу и заправленные в высокие ботинки до лодыжек. Единственное, что не вязалось с его прикидом, – это уродливый семейный универсал, стоящий перед домом, но после аренды жилья в Груневальде начинающий юрист, видимо, уже не мог позволить себе покупку «мини».

Вообще-то я должен быть зол на Денниса, потому что полгода назад он прямо из-под носа увел у меня полуторакомнатную квартирку, которую я облюбовал и куда собирался переехать, чтобы избегать ссор и пререканий с Ким и все равно оставаться в том же доме (и рядом с Йолой). Правда, скоро стало понятно, что со студентом юридического факультета нам крупно повезло. Предыдущие соседи стучали в потолок, стоило Йоле тяжело прошагать по паркету, а Деннису было все равно, даже когда она, злясь на какие-нибудь наши воспитательные меры, по полчаса долбила об пол баскетбольным мячом. Кроме того, он любил животных и с удовольствием заботился о коте Йолы, когда мы иногда уезжали на выходные.

– Простите за беспокойство, господин Роде, – начал он. – Но я услышал, что вы пришли домой. Если будете искать Мистера Триппса, он дрыхнет у меня на диване.

– Кот что, снова спрыгнул на ваш балкон?

Деннис кивнул и украдкой заглянул в квартиру, видимо удивившись не меньше меня, когда крепкий мужчина в черном костюме подошел со спины и спросил, можно ли воспользоваться гостевым туалетом.

– Йола? – крикнул я вглубь прихожей, когда Мистер Телохранитель исчез в туалете. – Йо-о-о-ола!

Спустя какое-то время моя дочь открыла дверь своей комнаты в конце коридора.

– Ну что? – спросила она, не снимая больших наушников с головы.

Значит, вот как она делает домашнее задание.

– Я же говорил, чтобы ты закрывала окно, когда уходишь в школу! – крикнул я без какого-либо упрека в голосе. На самом деле я был рад нежданному гостю, потому что появилась возможность убрать Йолу подальше от сотрудников службы опеки.

Она подошла ближе, чтобы поздороваться с Деннисом, и одарила его одной из своих редких улыбок, – и я вспомнил, насколько она красива, когда не хмурится.

– Забери своего кота, – велел я и наклонился, как будто собирался поцеловать ее на прощание. Вместо этого прошептал ей на ухо:

– Оставайся внизу, пока я не приду за тобой.

Йола отстранилась от меня с раздраженным видом, но оказалась достаточно умна, чтобы не высказать свои мысли: сначала я должна запереться в машине, потом делать домашнее задание, а сейчас ты пытаешься меня сбагрить? Она пожала плечами.

Я закрыл за ней дверь и вернулся в гостиную. Социальная работница села тем временем на диван и снова листала бумаги в папке. Я глубоко выдохнул.

– Послушайте, Мелани. Давайте еще раз спокойно обсудим все с самого начала. Вы ведь не рассматриваете всерьез такую возможность и не собираетесь забрать дочь из нашей семьи спустя десять лет?

Она вздохнула.

– Мы не рассматриваем. Это уже решено.

– Решено? – рассмеялся я. – Что происходит? Здесь где-то скрытая камера? Вы не вправе такое решать. – Мое благое намерение вести себя с ней как можно благоразумнее провалилось. – Уже забыли? Четыре года назад мы оформили опекунство над Йолой, – напомнил я ей. В настоящий момент мы снова подали документы на удочерение, но заявление еще не рассмотрели. – И только суд по делам семьи может лишить нас права опеки.

Мелани в очередной раз помотала головой:

– У вас ограниченное опекунство, господин Роде. И право на определение места жительства ребенка вы делите со службой по делам несовершеннолетних и…

– Что? – не веря, крикнул я. – Это же бред какой-то.

Я никогда не интересовался юридическими вопросами, все это улаживала Ким, но о таком ограничении я никогда не слышал.

– Хм, может, вам стоит заглянуть в свои документы, впрочем, вы также могли бы ответить и на наши письма. Мы приглашали вас на три слушания. – Снова Мелани постучала по папке. – Никакой реакции.

Я протянул руку к папке, которую социальная работница мне тут же передала. Действительно. Я прочитал наши с Ким имена в адресной шапке документа, потом тему «Воссоединение семьи» и первые строчки письма, которое начиналось словами «Относительно находящейся под опекой Йолы Армии было получено заявление биологической матери…» и заканчивалось «…в очередной раз просим вас срочно связаться с нами».

Я поднял глаза и поймал взгляд Мелани.

– Еще раз: я не знаю, кому и что вы отправляли почтой или по имейлу, но мы вот этого не получали. А даже если бы и получили, вы ведь не собираетесь отправить девочку из нормальных условий обратно в ад.

– Нормальные условия? – спросила Мелани, у которой нервно задергалось веко. Только сейчас я осознал, насколько она напряжена. И напугана. – Это ведь был ваш брат перед домом?

– Да, и что?

– Осужденный педофил, которому запрещено подходить к школам и детсадам ближе чем на пятьдесят метров?

– На что вы намекаете?

– Я не намекаю, я констатирую: в доме Роде Йола также подвержена латентной опасности со стороны близких родственников. Из-за вашей небрежности она не только получила доступ к смертельно опасным наркотикам…

Конечно, я давно ждал, когда же речь зайдет о нокаутирующих каплях.

– …к тому же создается впечатление, что у нее неустойчивая психика, а в последнее время даже наблюдаются приступы агрессии.

– Неустойчивая психика и приступы агрессии? – растерянно повторил я.

– По нашим данным… – Мелани перелистнула страницу и кивнула, – она бросила в учительницу камень.

– Откуда… – Я сглотнул и почувствовал, как в левом виске зарождается тупая боль. – Откуда, черт возьми, вы это знаете?

Все произошло сегодня утром, несколько часов назад. Случившееся просто не могло так быстро попасть в документы Мелани.

– Мы стараемся собирать как можно больше информации о наших детях, находящихся под опекой, и…

– Фрау Пфайфер!

Окрик телохранителя из прихожей прервал ее подозрительно поверхностное объяснение.

– Что случилось, господин Шодров? – Мелани поднялась с дивана и прошла мимо меня в прихожую.

– Вам стоит на это взглянуть.

Глава 12

С нехорошим чувством я последовал за Мелани, про себя злясь, что социальные работники перемещаются по нашей квартире, как у себя дома, и, видимо, даже обыскивают ее. Конечно, у службы по делам несовершеннолетних есть право прийти к нам в любое время без предупреждения, и нам нечего скрывать, но ощущение полицейской проверки и беспричинное сознание вины росло во мне с каждой секундой. Беспокойство и возмущение стали еще сильнее, когда из прихожей я увидел, за какой дверью исчез качок в костюме.

– Что вы там забыли? – раздраженно крикнул я и последовал вместе с Мелани в свой рабочий кабинет.

И как, черт побери, он вообще туда вошел?

Моя «писательская мастерская» была исключительно моим царством. Моей святыней. Ключ я всегда носил в правом кармане брюк и запирал кабинет, когда вставал из-за письменного стола. Но сегодня я писал до последней секунды и чуть было не опоздал, чтобы забрать Йолу после занятий. Неужели в спешке я оставил дверь открытой?

Нет, такое не могло случиться. Снова.

– Я вышел из ванной комнаты и взглянул сюда. – Телохранитель указал на мой письменный стол, заваленный распечатанными страницами манускрипта. – И посмотрите, что я нашел.

Мелани оторопела и бросила на меня осуждающий взгляд.

– Оружие валяется у вас просто так?

Я помотал головой и взял пистолет со стопки бумаг на столешнице, чтобы спрятать его в ящике стола.

– Я использую его в качестве пресс-папье, разумеется, пистолет не заряжен. Но я люблю подержать его в руке, когда собираюсь описывать перестрелку, – пояснил я уже не таким уверенным голосом, каким хотел бы. – Я писатель, это абсолютно нормально, что в моем кабинете хранятся некоторые принадлежности, необходимые для исследуемого вопроса, – добавил я, когда подозрительный взгляд Мелани задержался на стеклянной банке с раствором формальдегида, в котором плавала отрубленная человеческая кисть.

– Она настоящая? – с отвращением спросила она.

– Нет, – солгал я. На самом деле мне подарил ее друг, работающий в судебной медицине; старый, сильно выцветший экспонат, который был бы утилизирован клиникой, не найди он у меня пристанище.

– Обычно кабинет закрыт, и, если это вас успокоит, Йоле нельзя сюда входить, – пояснил я обоим, что соответствовало истине.

Телохранитель улыбнулся с видом «ну, разумеется». Тем временем Мелани положила папку, которую захватила из гостиной, на письменный стол и вытащила плотно исписанный листок формата А4, который был всунут между подшитыми документами.

– Хорошо, господин Роде. У меня сегодня запланированы и другие встречи, поэтому давайте вернемся к непосредственному поводу нашего визита. Я попрошу вас честно ответить на следующие вопросы.

Она прочистила горло, вытащила из кармана джинсовой куртки карандаш, затем начала зачитывать с листка:

– Как бы вы описали свое эмоциональное состояние, когда услышали о намерении службы по делам несовершеннолетних вернуть вашу дочь в биологическую семью? Пожалуйста, оцените свою реакцию по шестибальной шкале, где единица означает «очень удовлетворен», а шесть – «очень расстроен и рассержен».

– Вы серьезно? – Я чуть было не покрутил пальцем у виска. – Какой офисный идиот выдумал эту чушь?

Мелани коротко кивнула и что-то записала.

– Как вы относитесь к намерению службы вернуть ребенка в биологическую семью? Единица означает «я одобряю и поддерживаю это» и шесть…

– Семнадцать! – перебил я ее. – Прекратите эту ерунду, давайте вернемся в гостиную и как разумные люди…

Социальная работница снова сделала пометку и, не обращая внимания на мое замечание, продолжала невозмутимо зачитывать пункты своей дурацкой анкеты:

– Вы будете противиться возвращению Йолы в биологическую семью?

Я истерично рассмеялся:

– Даже не сомневайтесь. Причем всеми возможными средствами.

Мелани впервые подняла глаза от анкеты.

– Господин Шодров?

Стоявший рядом со мной телохранитель молча кивнул.

– Пожалуйста, приведите Йолу.

– Что, что, что… – Заикаясь, я схватил качка за рукав, не давая ему протиснуться мимо меня. – Что вам нужно от моей дочери? – спросил я Мелани.

– Мы заберем ее с собой, – ответила она почти равнодушно, словно я поинтересовался, который час или какая погода.

Я чувствовал себя героем какого-то романа Кафки.

– Заберете с собой? Это какой-то абсурд. У вас нет на это права. И повода.

Мелани склонила голову набок. На губах появилась насмешливо-высокомерная улыбка.

– Думаю, у меня есть и то и другое. – Она помахала анкетой, как веером, и меня бросило в холод.

– Вы дали ясные показания для протокола, что противитесь восстановлению отношений ребенка с биологическими родителями и, я цитирую, будете препятствовать этому «всеми средствами». Если мы сейчас ничего не предпримем, господин Роде, существует опасность, что вы захотите спрятать Йолу от представителей службы по делам несовершеннолетних и при содействии вашей жены, пилота, возможно, даже вывезти ее за пределы страны. Учитывая те обстоятельства, что в последние недели вы избегали любой формы общения…

– Я вовсе не…

– …а у Йолы появились странности в поведении…

– Глупости. У нее нет никаких странностей. Просто она… – Мы старались перекричать друг друга, стоя в моем небольшом кабинете.

– …должна сообщить вам, что Йола будет временно помещена в приют.

Приют?

Одно-единственное слово спровоцировало у меня так называемую реакцию короткого замыкания.

Приют!

Над последующими действиями я уже не задумывался: выскочил из кабинета, вытащил ключ из кармана брюк, захлопнул дверь и запер ее снаружи; потом пересек прихожую, распахнул входную дверь и бросился вниз по лестнице. Этажом ниже забарабанил в квартиру Денниса, который открыл мне с испуганным лицом и сначала спросил, не случилось ли чего-то ужасного, но мигом привел мою дочь, после того как я накричал на него, схватил за плечо и принялся трясти. Йола, которая сначала не хотела идти со мной («Ты выпил, папочка?»), в конце концов позволила стащить себя за руку вниз по лестнице и не без сопротивления села в «жук» – я так резко сдал назад, что сбил две цветочные кадки.

В общем и целом, с того момента, как я запер соцработников в своем кабинете, до той секунды, когда машина задним ходом выскочила на дорогу и, проскользив по проезжей части, остановилась на встречной полосе, прошло не более трех минут.

Для того, кто слетел с катушек и не имел никакого плана, что делать дальше, я действовал быстро. Даже очень быстро.

Но недостаточно быстро для полиции – видимо, с ними связалась Мелани, оказавшись взаперти, – чьи приближающиеся сирены звучали все громче.

Глава 13

– Папа?

Я нажал на педаль газа и почувствовал себя как в комиксе: казалось, я начал движение на месте еще до того, как шины успели сцепиться с влажной после дождя дорогой.

– Папа?

Шум мотора нарастал быстрее, чем скорость, которую «жук» в тридцать три лошадиные силы с трудом развивал на Кёнигсалле. Хордовая полусельская магистраль в Целендорф пересекала Груневальд и, как водится в это послеобеденное время, была полупустой. Метрах в трехстах перед нами светились задние фонари двух автомобилей, за нами в зеркале заднего вида никого. Пока.

Очень скоро я рассчитывал увидеть там голубые огни мигалки.

– Па-а-апа!

– Пристегнись! – велел я Йоле, быстро взглянув в ее сторону. На лице Йолы был написан испуг, глаза широко раскрыты, уголки рта ушли в сторону.

– Куда мы едем? – перекричала она ревущий мотор. Запах бензина наполнил салон, и это усилило мой страх.

– Не бойся, – сказал я и вытащил из куртки-бомбера сотовый телефон, от волнения чуть не уронив его себе под ноги. – Я потом тебе объясню.

Мой «жук» был 1972 года выпуска, зато телефон последнего поколения. Мне нужно всего лишь нажать на кнопку и назвать имя – и аппарат тут же свяжет меня с желаемым контактом.

– Макс? – Уже после второго гудка ответил Тоффи спокойным настоятельным голосом. – Что случилось?

Я набрал «экстренный номер» защитника по уголовным делам, который тот давал своим мандантам с условием, что они воспользуются им только в крайнем случае. В тот вечер, когда мы отмечали в его адвокатском бюро выход в свет романа «Школа крови», я ради смеха сохранил этот номер, чтобы во время интервью, когда зайдет речь о серьезности моих изысканий, похвастаться личным контактом с одним из опытнейших адвокатов Германии. И я никогда не рассчитывал, что мне действительно придется набрать его.

– Я… у меня проблемы, – ответил я. Наверняка он слышит это предложение ежедневно. Произносящие его люди финансируют страсть Тоффи к олдтаймерам[13]13
  Олдтаймер – раритетный автомобиль.


[Закрыть] и его бюро размером две тысячи квадратных метров на Потсдамерплац[14]14
  Потсдамерплац (Потсдамская площадь) – историческая площадь в центре Берлина.


[Закрыть].

– Что случилось? – коротко спросил он. Дождевые капли колотили по лобовому стеклу, вздуваясь пузырями при каждом ударе. Мы мчались мимо темных деревьев, ветви которых склонялись над дорогой, образуя что-то вроде свода.

– Я… мне кажется, я похищаю свою дочь.

– Йолу?

– Да.

– Почему?

– Мелани Пфайфер, сотрудница органов опеки, хочет ее у меня… у нас забрать.

Йола, сидящая рядом, открыла рот, но ничего не сказала. Она выглядела так, словно я ее ударил.

– Она должна вернуться к своим биологическим родителям… – объяснил я Тоффи. – Но… я не могу этого допустить. Ты знаешь их историю.

Казалось, Йола вжалась в кресло под тяжестью моих слов, съежилась, словно ожидала новых ударов. Я хотел успокоить ее, похлопать по плечу, но в правой руке я держал телефон, а левой рулил.

– Ладно. И где ты сейчас?

– В машине. Йола со мной и…

Я запнулся.

В зеркале заднего вида появились огни мигалки.

– …и полиция гонится за нами.

Я обернулся. Патрульная машина быстро нагоняла нас. Расстояние примерно в двести метров таяло на глазах.

– Ладно, Макс. Слушай меня. Ты сейчас остановишься.

Я помотал головой:

– Нет, я не могу…

– При следующей возможности. – После каждого слова Тоффи интонацией ставил восклицательный знак.

Не отпуская педаль газа, я мчался к перекрестку Кёнигсалле и Хюттенвег. Одна часть моего сознания еще размышляла, куда лучше повернуть – направо к автобану или налево в направлении Далема. Другая часть давно капитулировала.

– Красный.

– А когда они тебя арестуют, помни про правило номер один, хорошо?

– Да!

Правило номер один: веди себя как картезианские монахи.

– Ни слова. Храни обет молчания.

– Красный.

Я моргал, дворники едва поспевали за дождем.

– КРАСНЫЙ СВЕТ!

Предупреждение Йолы я услышал в последнюю секунду. Резко затормозил – наши головы дернулись вперед. «Жука» мотнуло в сторону, но машина не потеряла равновесие и остановилась чуть дальше по дороге, прямо под светофором.

– Вот дерьмо, – сказала Йола и подергала за ручку на своей двери. К счастью, от волнения не сумела ее открыть.

– Мне очень жаль, мне очень жаль, – залепетал я и хотел взять Йолину ладонь, но она откинула мою руку в сторону. По ее лицу текли слезы; в красном свете светофора казалось, будто ее глаза кровоточат.

– Йола, малышка. Я не хотел напугать тебя, мне очень жаль, – повторял я. Мне не удалось ее успокоить, но Йола хотя бы не пыталась больше выйти из машины.

Я глубоко выдохнул, посмотрел в зеркало заднего вида. И онемел.

– Очень странно, – сказал я в телефон, который все еще прижимал к уху.

– Что?

– Больше никого нет.

Голубая мигалка пропала. Полицейской машины, ехавшей за нами, больше не было видно.

– Исчезли, – сказал я и посмотрел по сторонам.

Ничего.

Ни одного автомобиля, нигде.

– Хочешь сказать, полиция свернула? – спросил Тоффи.

– Здесь невозможно свернуть.

Только лес.

– Ты видела, куда они поехали, Йола?

Ответа не последовало.

Они могли лишь развернуться и поехать обратно, но в таком случае я должен видеть хотя бы огни их задних фонарей на этой прямой дороге.

– Исчезли, – снова сказал я.

– Ладно, хорошо. – Видимо, Тоффи это раздражало меньше, чем меня. – Когда ты сможешь приехать ко мне? – спросил он.

Загорелся зеленый сигнал светофора.

– На Потсдамерплац?

Колени у меня дрожали, икры казались резиновыми, когда я нажал на сцепление, чтобы включить первую передачу.

– Нет, сегодня я работаю дома.

Значит, в Штеглице, Дракерштрассе.

Я медленно покатился к перекрестку, не отрывая взгляда от зеркала заднего вида и в любой момент ожидая, что из темноты леса выскочит патрульная машина и помчится к нам. Но я ошибался.

– Полагаю, мы будем у тебя через десять-пятнадцать минут и…

Сзади никто не появился.

– …и тогда я расскажу тебе в подробностях, что случилось…

Зато сбоку!

Сильный удар откинул «жука» в сторону, и он, как косточка, закрутился вокруг своей оси.

– Йо-о-о-о-о-о… – начал я кричать имя своей дочери, которая вдруг оказалась рядом со мной вниз головой, но от резкой неожиданной боли у меня перехватило дыхание. Я услышал шум, словно какой-то великан вскрывал крышу машины консервным ножом. Послышался хруст стекла. И мне стало холодно.

Яркий свет ослепил меня, затем неожиданно наступила темнота. Терять сознание сначала было приятно, потому что жгучая боль, пронзающая левый глаз, не проникала дальше в мозг. Словно я со свинцовым грузом прыгнул в болото и увяз в нем по пояс, и все внутри меня кричало, чтобы я покорился силам, затягивающим меня в пучину. Но этого нельзя допустить.

Я ДОЛЖЕН ОСТАВАТЬСЯ В СОЗНАНИИ!

Собрав последние силы, я приподнял правое веко (только одно, открыть второе уже не получалось) и сквозь кровавую пелену увидел голову Йолы, которая моталась рядом со мной, как маятник. На мгновение я засомневался, не сон ли все это, потому что мне вдруг померещился нож. Затем Йола упала вниз, с грохотом приземлившись на крышу автомобиля, который сейчас буквально лежал, как жук на спине, и я понял, что кто-то пришел на помощь и разрезал ее ремень безопасности.

Хорошо. Очень хорошо.

Я хотел поблагодарить спасителей, но не смог произнести ни звука, потому что ремень сдавливал мне шею.

Последнее, что я увидел, были руки, которые вытащили мою бесчувственную дочь наружу, на асфальт; в салоне все сильнее пахло бензином. Я хрипел, превозмогая боль, пытался дышать ртом, почувствовал привкус крови и закрыл глаза с твердым намерением передохнуть всего секунду.

Потом я услышал сирену машины скорой помощи, и волна боли накрыла меня, подавила сознание и увлекла в зияющую темную пропасть – глубже и темнее, чем все места, где я до сих пор бывал.