Текст книги "Никогда не забудем"

Автор книги: Сборник Сборник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Про нашу семью

Немецкие фашисты напали на советскую страну. Добрались они и до нашей деревни. Стали ходить по хатам и расспрашивать, бывают ли у нас партизаны. Все говорили «нет», и они уехали.

Потом как-то раз партизаны взорвали мост на шоссе. Немцы наскочили снова и стали бегать, искать партизан.

Мы все убежали в лес. Нас было десять человек: папа, мама, шестеро сестричек, брат Миша и я. Сестричек звали Маня, Надя, Галя, Соня, Зина и Нина. Мы прожили в лесу чуть не месяц. Тем временем фашисты сожгли в нашей деревне несколько домов и сараев, натешились и уехали.

Из нашей деревни все жители убежали. А одна девушка со своим братишкой ехала из Минска и не знала, что в деревне немцы. Немцы схватили ее и стали мучить. Как она ни просила, не сжалились. Потом, придя домой, она рассказала обо всем своему отцу. Отец пошел к партизанам, и они приехали в нашу деревню. Они хотели отомстить за девушку. Но немцев уже не было.

В нашей деревне стало тихо, и мы вернулись из лесу в свой дом. Однажды вечером к нам приехали партизаны. Мама принялась готовить им ужин, а партизаны о чем-то разговаривали с отцом. Когда ужин был готов, они сели за стол. Вдруг мама слышит – во дворе какой-то треск. Выходит – а там немцы. Они окружили наш дом и забрали маму, папу и двоих партизан. А сестру Маню ранили и не взяли ее.

На другой день немцы снова приехали к нам, хотели забрать раненую. А ночью, после немцев, приезжали партизаны и взяли мою сестру в отряд. И брат Миша тоже пошел в партизаны. Мы остались одни.

Во время блокады моего брата Мишу убили. А в отряде он хорошо сражался: как ни пойдет в разведку, обязательно хоть одного немца да убьет. И его самого убили. Как нам его жалко. Остались без мамы, без отца; один братишка был – и того убили.

Сестра Маня пришла из партизан и стала жить с нами. Как-то раз она поехала в Минск, и там ее арестовали фашисты и посадили в тюрьму. Она сидела в тюрьме три недели. Вместе с нею там были мужчины. Однажды они выломали окно и вылезли, и моя сестра вылезла, и все, кто мог. Там были и старые люди, которые просидели по четыре месяца, так они уже были без сил, там и остались на погибель. А сестра воротилась к нам.

Когда пришла Красная Армия, вот уж была радость. Кончились наши мучения. У маленькой Ниночки красноармейцы спросили, где ее отец. Она сказала: – Моего папку забрали немцы. Ей было пять лет.

Таня Золоторенок (1935 г.)

г. Брест, ремесленное училище № 26.

В неволе

К нам стали заходить незнакомые люди. Они подолгу о чем-то шептались с матерью. Потом и она стала исчезать из дому. Меня разобрало любопытство. Я не выдержала и спросила:

– Куда ты все ходишь, мама?

– К знакомым, – ответила она.

Однажды мама вернулась на рассвете, усталая и озабоченная. Я подбежала к ней, обхватила за шею и снова спросила, где она так долго была. Она ласково посмотрела на меня, погладила по голове и сказала:

– Зоинька, некогда мне с тобой разговаривать. Надо готовить завтрак. Вы ведь, наверно, проголодались?

Она принесла дров, растопила печь и стала варить картошку. Когда завтрак был готов, она позвала нас. Только мы сели за стол, как в сенях послышались шаги. Мама вскочила с места и подошла к двери. В хату ввалилось несколько немцев. Один из них, высокий, что-то зло рявкнул по-немецки. Я испугалась, схватила братика и прижала к себе. Немец повторил свой вопрос еще более грозно. Мать понимала, о чем он спрашивает, но делала вид, что ей невдомек. Немец в бешенстве подскочил к ней и ударил прикладом в спину. Мама вскрикнула и схватилась за спину рукой. Мы с Ниной бросились к ней. Немцы грубо отшвырнули нас и приказали ей собираться.

– Прощайте, детки! – сказала мама и вышла из дому.

Эти слова как ножом полоснули по сердцу. Я и Нина с воплями побежали за ней, Таня и Вася – за нами.

Дальнейшее помню, как сквозь сон. Помню, как маму и Нину повели по деревне, а нас, детей, посадили в автомашину.

– Мама, мамочка! – закричали в один голос я и Таня и спрыгнули на землю. Нас схватили солдаты и поволокли назад, к машине. Я успела оглянуться. Перед моими глазами мелькнула знакомая фигура мамы и скрылась за поворотом. Тогда я не знала, что вижу ее в последний раз. Нас впихнули в кузов грузовика и накрыли брезентом.

Через несколько минут машина взревела и тронулась с места. Мне стало страшно. Я обняла сестричку и братика и залилась горькими слезами. Наплакавшись вволю, стала думать, как выбраться отсюда. Попробовала поднять брезент, но он был крепко привязан веревками. Разрезать его было нечем. Я снова заплакала.

Под вечер нас привезли в Витебск. Я увидела большой двор, обнесенный колючей проволокой, ряд длинных строений, а за проволокой – наших, советских людей. Нас привели в какую-то пустую комнату и тщательно обыскали. У меня в сапогах полицай нашел часы, которые когда-то подарил мне отец. Он повертел их в руках, засмеялся и сказал:

– Ты тут подохнешь с голоду. Тебе они не нужны, – и положил в карман.

После этого нас допрашивали. Здоровенный полицай в черном костюме пробовал действовать лаской. Я либо молчала, либо говорила, что ничего не знаю. Он обозлился и стал угрожать:

– Признаешься – дам есть, не признаешься – будешь сидеть голодная… И это не поможет – велю всыпать плетей.

Ничего от меня не добившись, он записал имена сестры и братика и приказал увести нас. Нас впихнули в огромное помещение, где было много-много людей. К нам подошла пожилая женщина.

– Откуда вы, детки? – спросила она.

Я ответила. Женщина заплакала и пошла в свой угол. У нее судорожно вздрагивали плечи. Я догадалась: у нее тоже есть дети и она не знает, где они и что с ними.

В бараке было сыро, темно, грязно. Я растерялась и не знала, где нам приткнуться. Выручил один старик. Он подозвал нас и показал, где есть свободное место. Нары были в три яруса. Мы разместились на втором. Таня и Вася так измучились за день, что сразу повалились на голые доски и уснули. Мне долго не спалось. Перед глазами стоял высокий немец, что ударил маму, а в ушах звучали ее последние слова: «Прощайте, детки!»

На рассвете я проснулась от зычного крика: взрослых выгоняли на работу. Один рабочий не хотел вставать. Его избили резиновыми палками и заставили идти под конвоем. В бараке остались одни дети. Тут были и мальчики, и девочки. Все были бледные, худые, оборванные. Некоторые так ослабели, что не держались на ногах. Две девочки заболели. Пришли немецкие санитары и забрали их. Больше я их не видела.

Кормили нас два раза в сутки: днем – тарелка мутного варева, которое мы прозвали «жижей», вечером – стакан пустого чаю. Хлеб был с опилками, да и тот давали редко и помалу. Я, например, за восемь дней получила три раза граммов по триста. От голода и болезней каждый день умирало много людей.

На четвертый день от недоедания и нечеловеческих условий жизни заболел Вася, а потом и Таня. Их забрали и куда-то унесли. Что сделали с ними немцы, я так и не узнала. Расставаться с ними было очень больно. Я ожидала, что и со мной будет то же, что и с ними. Ходила по бараку, не находя себе места,

Я слабела с каждым днем. Меня ждал такой же конец, что и других детей. Отсюда никто не выходил живым. «Чем умирать медленной смертью, пусть меня лучше убьют», – подумала я и решила бежать. О своем намерении сказала двум девочкам – Мане и Любе, – с которыми успела подружиться за это короткое время.

– Девочки, мы все равно умрем, – шепнула я им. – Давайте вырываться из этого пекла.

– У тебя нет мамы, и у нас никого нет, жалеть и оплакивать нас будет некому, – сказала старшая, Люба, и охотно согласилась. Маня тоже.

Часовые стояли только у входа в барак. С противоположной стороны их не было. Окна там были забиты проволочной сеткой. Проволока оказалась тонкой и ржавой.

Ночью, когда все в бараке спали, я осторожно подошла к окну и начала тихонько ломать сетку. К утру все было готово. Но как перерезать колючую проволоку, которой обнесен лагерь? Тут нам повезло. Доктор при посещении забыл свои ножницы. Ножницы были небольшие и гладкие. Тогда мы их зазубрили.

На следующую ночь мы вылезли из барака и ползком добрались до проволочной ограды. Люба была больше и покрепче, чем я и Маня. Она легла на землю и стала резать проволоку. Проволока была старая и ржавая и все же поддавалась с трудом. Чтобы легче было резать, мы с Маней осторожно натягивали проволоку. И вот она уже перерезана в трех местах. Мы проползли под оградой и оказались за пределами этого страшного лагеря смерти. Радости нашей не было границ. Не верилось, что мы на свободе и можем идти, куда хотим.

Вслед за нами стали вылезать и другие пленники. Когда охрана подняла стрельбу, мы были уже около деревни Добрейки. Тут мы расстались.

Люба и Маня решили пробираться ближе к дому, а я – в лес, на поиски партизан. На прощание мы обнялись и крепко поцеловались. Они пошли в одну сторону, а я – в другую.

Зоя Василевская (1933 г.)

7-й детдом, г. Минск.

У озера

В пяти километрах от нашего штаба находилась деревня Бабинковичи Сенненского района. Там жил подпольщик Борис. Я отнесла ему листовки, получила необходимые сведения и с донесением возвращалась в партизанский отряд. Ночь была тихая, лунная. По узкой тропинке я осторожно пробиралась между кустами. Когда кончились кусты, пошел сосновый лес. В глубине его было большое, круглое озеро. Посреди озера, на островке, стояла деревня Курмели. Там и размещался штаб нашего партизанского отряда.

Недалеко от озера лес кончился и снова пошли кусты. Вдруг из кустов донесся тихий шорох. Я остановилась, прислушалась. До слуха долетели чьи-то шаги. «Наверно, партизаны идут на задание», – подумала я, но решила подождать, что будет дальше. Спустя несколько минут в кустах затрещали сухие сучья. При свете луны я увидела верхового. Он ехал прямо на меня. Вдруг залаяла собака. Она, должно быть, почуяла чужого. Тут я догадалась, что верховой был немец.

Что мне делать? Куда прятаться?

На память пришли слова одного опытного партизана, который рассказывал, как и где нужно прятаться от собаки-ищейки.

– Если за тобой идет собака, – говорил он, – то спрятать следы можно только в воде.

Свернув в сторону, я быстро побежала к озеру. Собака залаяла громче и бросилась за мной. Я добежала до озера и прыгнула в воду. На берегу рос большой не то лозовый, не то ольховый куст. Я пошла к нему. Вода доходила мне до пояса. Дно оказалось вязким, двигаться было очень трудно. Чтобы не наделать шуму, я легла на воду и тихонько поплыла. Добравшись до куста, уцепилась руками за ветки и притаилась.

К берегу подбежала большая собака и остановилась на том месте, откуда я прыгнула в воду. Она понюхала землю, поглядела на воду и залаяла. Я задрожала от холода и страха. Подъехал верховой. Это был немец – теперь я видела это ясно. Он стал осматривать берег. Вся замирая от страха, я старалась не дышать. Немец постоял несколько минут и поехал назад. Собака неохотно побежала за ним.

Когда топот затих, я вылезла из воды, спряталась в куст и стала прислушиваться. В той стороне, где скрылся верховой, не слышно было ни звука. Постояла еще немного и пошла. Но не успела я сделать нескольких шагов, как снова раздался собачий лай. Я поняла, что немец хитрил: он отъехал и ждал, когда я вылезу на берег. Я снова забралась в воду.

Берег в этом месте был обрывистый, и это было мне наруку. Немец, если бы и хотел, не мог съехать на коне в воду. Снова подбежала собака и начала лаять. За нею подъехал верховой и стал прислушиваться. Я прилипла к берегу и старалась не шевелиться.

Мне стало холодно, и я задрожала всем телом. Вдруг по ноге у меня что-то поползло, защекотало и начало впиваться в тело. Потом я почувствовала боль. Я осторожно нагнулась и стала ощупывать ногу рукой. Под пальцы попалось что-то мягкое и скользкое. Пиявки! Несколько пиявок я оторвала от ноги, а остальных, что присосались ниже, не могла достать: боялась, что потеряю равновесие и наделаю шуму.

Немец постоял и, не услыхав ничего подозрительного, уехал. Я подождала с полчаса, вылезла на берег, села на землю и прислушалась. Ожидала, что будет делать немец. Но вокруг было тихо-тихо. Я сбросила с ног остальных пиявок и осторожно пошла к переправе.

На переправе всегда дежурил перевозчик. Он перевез меня в лодке на островок. Я пришла в отряд вся мокрая. В землянке наскоро переоделась и направилась к командиру отряда дяде Алеше. Увидев меня, он спросил, выполнила ли я задание.

– Выполнила, – ответила я.

– Почему у тебя волосы мокрые?

Я рассказала, что произошло со мною в дороге.

– Молодчина! Ты хоть и мала, а догадлива, – похвалил меня командир. – А то, что ты сообщила, для нас очень важно.

– А что мне теперь делать? – спросила я.

– Завтра будет видно, – ответил он. – А сейчас иди в землянку и отдыхай.

Зоя Василевская

В те дня

Вечером я пригнал с поля корову, пустил ее во двор и, закрыв ворота, пошел в хату. На крыльце меня встретила мать. В одной руке она держала подойник, в другой – корзину с капустными листьями.

– Вася, – сказала она мне, – наруби дров, а то завтра нечем будет печь протопить.

Отыскав топор, я направился к повети, где у нас были сложены дрова. Мама подоила корову, отнесла в хату молоко и пришла мне помогать. Мы положили на козлы толстый кругляк и стали пилить. Мама была чем-то озабочена. Я спросил, в чем дело, но она ничего не ответила. Мы молча таскали пилу взад-вперед.

По улице расхаживали немцы, бранились, стреляли. Где-то на другом конце деревни голосила женщина. С грохотом и неприятным скрипом подъехала подвода и остановилась напротив нашего двора. Скрипнули и распахнулись ворота. Мы с мамой бросили работу и подняли головы. Во двор вошло четверо немцев. Двое остановились посреди двора, а двое других пошли в хату. Те, что остались во дворе, показывали руками на корову и негромко о чем-то совещались. Были оба в пятнистых плащ-палатках, из-под которых виднелись длинные серо-зеленые шинели. Беседуя, немцы все время поглядывали на крыльцо – поджидали тех двоих. Спустя несколько минут они вышли из хаты. За плечами у них висели карабины. Тот, что был пониже, держал в руках вожжи. Он передал их толстяку с автоматом. Все вчетвером направились к корове.

Корова стояла возле хлева, доедала капустные листья и в страхе косилась на немцев. Когда они стали подходить ближе, она заметалась на привязи. Два солдата подскочили к ней и схватили за рога. Толстяк с автоматом размотал вожжи, сделал петлю и набросил на рога. Мать подбежала к немцам.

– Паночки, что вы делаете? У меня малые дети, – стала упрашивать она.

Но ее никто не слушал. Высокий толкнул ее в грудь, и она еле устояла на ногах. Пошатываясь, она подошла к колоде, в которой торчал топор, оперлась на него рукой и тяжело вздохнула. Потом глянула на корову и заплакала. Затянув петлю на рогах у нашей Буренки, немец намотал вожжи на руку и рванул. Корова ни с места. Тогда он повернулся к ней, уперся ногами в землю и стал тянуть изо всей силы. Остальные принялись лупить ее ногами в живот. Но и это не помогло: корова переставила задние ноги, но с места не двинулась.

Вдруг мама выхватила из колоды топор и с размаху ударила толстяка обухом по затылку. Тот осел, как подкошенный, и выпустил из рук вожжи. Корова рванулась назад. Мама перешагнула лежащего и с поднятым топором бросилась к долговязому. В этот миг грузный немец с кнутом выхватил у другого карабин и ударил маму прикладом по голове. Мама ойкнула и опустилась на землю. Немец наклонился к ней, поглядел и сказал:

– Капут!

Все это произошло в одно мгновение. Я стоял, как оглушенный, и не знал, что мне делать.

Немцы застрелили корову, взвалили на подводу, рядом с ней положили толстяка и поехали. Только тут я пришел в себя, бросился к маме, стал тормошить ее за плечи. Она была мертвая. Я закричал не своим голосом…

Назавтра маму похоронили. Я, сестра и братик перешли жить к деду. Дед часто ходил з лес. Что он там делал, мне было невдомек. Однажды он вернулся задумчивый. В клети лежало несколько старых бочек. Он долго передвигал их с места на место, пробовал дно молотком, что-то бормотал себе в бороду.

– Зачем вы их сортируете, дедушка? – спросил я.

– А ты чего суешь нос куда не нужно? – обрезал меня дед. – Неужто без тебя не обойдется?

Потом он вынес большущую бочку, поставил ее на двуколку и крепко привязал веревкой. Внутрь положил охапку сена, а на него – топор, лопату, пилу и несколько досок. Потом выкатил бочку в сад.

После ужина дед глянул в окно и вышел из хаты. Выполнив кое-какие поручения, полученные от бабки, я выбежал во двор. Дед сидел на крыльце и курил. Он поманил меня пальцем. Я подошел.

– Пойдешь со мной, внучек, – шепотом сказал он. – А теперь иди обуйся и оденься.

– Я босиком…

– Делай, что тебе велят. Мы пойдем в лес, – буркнул дед и пыхнул трубкой.

– А зачем нам эта бочка? – спросил я по дороге.

– Увидишь. А пока помалкивай. Вот и лес.

Мы пошли по неширокой извилистой тропинке. Только что показавшийся месяц освещал нам путь. Пройдя с полкилометра или немного больше, мы свернули направо, двинулись вдоль просеки и наконец остановились около свежего выворотня. Дед достал из бочки лопату и начал копать яму под самым деревом. Работал он быстро, ловко. Все это заинтересовало меня, но я ни о чем не расспрашивал. Когда яма была готова, дед опустил в нее бочку и, не говоря ни слова, подался в молодой ельник. Вернулся он со станковым пулеметом. Мы положили его в бочку стволом вниз. Он пришелся точно по размеру бочки.

– А теперь пойдем вместе, – сказал дед и двинулся в ельник. Я пошел за ним.

В самой гуще дед стал разгребать кочку. Я присел с другой стороны, наблюдая за ним. Вдруг вижу, что это вовсе не кочка, а целая груда оружия, сверху прикрытая мхом. Я дотронулся рукой до оружия. Оно было густо смазано каким-то липким жиром. Четыре автомата, связанных по два, дед подал мне. Сам взял больше. Мы принесли оружие к выворотню и сложили в бочку. Потом пошли снова. Когда перетаскали все оружие, дед достал из-под выворотня мешочек и положил его сверху. Я пощупал: в мешочке были патроны.

Дед закрыл бочку досками и сверху присыпал землей.

– Ну, внучек, теперь тебе, я думаю, все понятно? – спросил он у меня.

– Все. Только я хочу спросить…

– Что?

– Куда мне перепрятать свое оружие?

– Какое оружие? – уставился на меня дед.

Я тут же рассказал ему, как при отступлении наших подобрал в кустах ручной пулемет Дегтярева, автомат, две винтовки и ракетницу.

– Где ты их спрятал?

– В нашем улье, на елке.

– А как ты их встащил туда?

– Нашел длинный кусок обыкновенного провода. На один конец цеплял оружие, а другим обвязывался сам. Влезу на дерево, перекину провод через сук и тащу…

Дед улыбнулся.

– Хитер ты, жевжик, хоть и мал еще. Но сначала покончим с этим делом, а потом пойдем к улью, – сказал он и взял в руки пилу.

Мы перепилили выворотень возле самого пня. Ствол дерева опустился на землю, а пень выпрямился и стал на прежнее место, прикрыв собою закопанную бочку. Потом мы отпилили от ствола изрядный кусок, вроде для каких-то хозяйственных нужд, и отнесли его в сторону. Теперь никому и в голову не могло прийти, что под пнем спрятано наше сокровище.

Дед положил в двуколку свой инструмент, оружие, которому не хватило места в бочке, и мы направились к улью.

– Лучшего тайника и не придумать, – сказал дед.

Мы отыскали улей, встащили наверх оружие. Чтобы не бросалось в глаза, оставили улей открытым.

– Вроде и немного работы, а всю ночь провозились, – проговорил дед, утирая рукавом лоб. Потом подошел ко мне вплотную и серьезно сказал: – А теперь молчок. Ты нигде не был и ничего не видел. И товарищам не хвались. Понял? Оружие нам понадобится попозже.

Я дал слово, что никому ничего не скажу.

Начинало светать, когда мы вернулись домой.

Из нашей деревни Присно три человека пошли служить в полицию. В числе их был и наш сосед, сын бывшего кулака, Платонов. Вместе с немцами и полицаями он заходил к нам, требовал у деда меду и яблок. Он, должно быть, что-то пронюхал и добивался, чтобы дед отдал оружие.

– Я стар, оружие мне ни к чему, – всегда отвечал дед и вступал в перебранку с полицаями.

– Знаем мы таких стариков! – с угрозой говорил Платонов.

Полицаи начинали делать обыск. Они переворачивали всю хату вверх дном. Рылись в мамином и бабушкином сундуках, ломали мебель, но ничего не могли найти. Что приглянется из вещей – забирали.

Зимой разнеслись слухи, что в лесах появились партизаны. Про них говорилось много необыкновенного и таинственного.

Я внимательно прислушивался к этим разговорам. Очень хотелось увидеть партизан, да все не выходило. На вопрос, какие они, дед неизменно отвечал:

– Не знаю, сам не видел.

По ночам к нам стали заглядывать незнакомые люди. Дед о чем-то шептался с ними, и они быстро исчезали, Я не придавал этому значения. Мало ли теперь ходит по свету бездомных людей. Один просится переночевать, другого накорми…

Ближе к весне ночные посещения стали чаще. Люди заходили в хату. Дед вставал с постели, обувался, одевался и вместе с ними куда-то надолго исчезал. Света он обычно не зажигал, и разглядеть, что это были за люди, мне не удавалось.

Позже я узнал, что это были партизаны.

Однажды утром к нам пришли полицаи и стали проверять документы. Дед ушел из дому ночью и еще не возвращался.

– А где твой старик? – спросил у бабушки один полицай.

– Пошел проверять петли на зайцев, – ответила она. – Охоту с ружьем запретили, так он какие-то петли придумал.

– Знаем мы его петли! – заорал Платонов. – Петли ночью не проверяют.

Они снова все перевернули, повытряхивали сено из матрасов, разбили прикладами шкаф, ломом взорвали пол. Мы сидели на печи и плакали; испуганная бабушка прижалась к трубе и молчала. Когда полицаи выходили, они бросила им вслед:

– Стены еще целы! Как это вы их оставили?

– Еще доберемся и до тебя и до твоих стен, – прошипел Платонов.

В конце деревни полицаи встретили деда. В руках у него, и правда, были проволочные петли, но шел он не из лесу, а по дороге, что вела в Могилев. Его привели в хату и долго били. Он потихоньку стонал и не говорил ни слова.

– Докуда ты будешь молчать, старый выродок? Чего ходил под Могилев? – допытывался Платонов.

– Сами вы выродки, а не я, – тихо отозвался дед.

Второй полицай наотмашь ударил его. Дед упал на лежавший посреди хаты шкаф. Подбежала бабушка. Полицай оттолкнул ее, и она повалилась на пол. Платонов подбежал к деду и сильно рванул его за бороду. Дед сполз на пол, оперся на шкаф спиной и сел.

– Ну, большевистский прихвостень, скажешь, где был? – заревел Платонов.

– Мне нечего вам сказать, – простонал дед.

Платонов ударил его сапогом в грудь. Дед упал ничком и скорчился. Голова его склонилась набок. Платонов глянул на печь. Я, Коля и Нина плотнее прижались к трубе. Платонов снял с плеча автомат и дал очередь по деду. Потом перевел дуло на бабушку. Она как сидела, так и упала на спину.

Полицаи торопливо вышли из хаты.

Мой дядька похоронил деда и бабушку, а нас взял к себе. Пока мы жили у него, я часто наведывался в нашу старую хату, которая стояла теперь пустая и заброшенная. Вспомнил, как хорошо мы жили там до войны. Иногда находил вещи, спрятанные папой или мамой. Это каждый раз была большая радость. Под крышей амбара я случайно нашел бинокль. Схватив свою находку, я взобрался на крышу клети. Отсюда была видна соседняя деревня Княжицы. Там размещался немецкий гарнизон. Очень интересно было смотреть на деревню в бинокль: видно, как ходят и ездят люди, как полицаи катаются по улице на велосипедах. Недалеко от деревни, на пригорке, – немецкие укрепления, обнесенные деревянной стеной. По этой стене расхаживают часовые.

Клеть была покрыта щепой. Щепа колючая – просто невозможно сидеть. Тогда я проделал в защитке дыру, на балки, связывавшие стропила, положил несколько досок. Получился настил, на котором можно было сидеть и лежать. А главное, я мог всех видеть, а меня – никто. Часто забирался туда и подолгу наблюдал, что делается в Княжицах.

Однажды в теплый летний день я с соседскими ребятами играл в чижика. В разгар игры из-за дома показался человек в изодранной одежде, в лаптях, с большой сивой бородой. Нищий да и только. Мы стали присматриваться к нему. Он сделал несколько шагов в нашу сторону и поманил меня пальцем.

– Узнаешь меня? – спросил он.

– Нет.

– Я Поповский, из Щеглицы, – и он тронул себя за бороду.

Теперь я увидел, что борода у него приклеенная, из каких-то белых волос.

– Ты партизан?

– Ага. Немцы есть в деревне?

– Нету.

– Я пришел вот чего: твой дед говорил, что у него где-то спрятано оружие. Ты, наверно, знаешь где. Отдай нам. Оно нам очень нужно.

– А как же, есть оружие. И дедово, и мое…

– А ты сможешь его принести?

– Нет, там его много. Я вам покажу, где оно спрятано.

Партизан огляделся и быстро сказал:

– Встретимся в Щеглицком лесу, возле просеки. Я приду туда вечером. Ладно?

– Ладно.

Вечером мы встретились в условленном месте. С Поповским были еще двое партизан. Я повел их к улью и отдал оружие, спрятанное там. То, что было закопано под выворотнем, дед успел передать сам. Поповский спросил, где я набрал столько оружия.

Я рассказал, а потом стал говорить и про то, что наблюдал с чердака в бинокль. Поповский обнял меня и поцеловал.

Когда партизаны погрузили оружие, он взял меня под мышки и посадил на воз. Сам сел рядом со мной. Погладив меня по голове, он сказал:

– Молодчина! Обязательно возьму тебя к себе.

Он был командиром партизанской разведки и, конечно, мог это сделать. Они подвезли меня до опушки леса. Я пошел в деревню, а они повернули в лагерь.

Через несколько дней ко мне заехали Поповский, командир роты Паничевский и разведчик Калинин. Они велели мне посмотреть, не видно ли кого-нибудь на дороге из Княжиц. Не успел я выйти за деревню, как увидел троих верховых немцев. Они скакали галопом. Я со всех ног помчался назад-Как только немцы поравнялись с нашей хатой, партизаны открыли огонь.

Офицер, который ехал в середине, первый, как сноп, свалился на землю. За ним вылетел из седла другой немец. Третий быстро повернул коня и вскачь понесся назад. Пуля настигла его, он покачнулся, но не упал, а повис в стременах. Как ошалелый, конь понес своего седока в гарнизон.

Партизаны сняли у офицера сумку с документами, подобрали оружие и стали собираться.

– Теперь тебе у дядьки оставаться нельзя, – сказал Поповский. Он посадил меня на своего коня и сел сам. Мы приехали в деревню Севасьяновичи, что километрах в пятнадцати от нас. Тут стояла целая рота партизан. Было известно, что немцы скоро приедут жечь деревню, вот партизаны и решили их хорошенько встретить.

Дорога из Княжиц в Севасьяновичи шла вдоль леса. В одном месте лес клином вдавался в поле и пересекал дорогу. Тут партизаны и устроили засаду. Но немцы опередили их. Они приехали в деревню раньше, чем ожидалось, подожгли 35 домов и возвращались назад. Партизаны подпустили их совсем близко и тогда открыли огонь из пулеметов и ротного миномета. Немцы, отстреливаясь, начали отступать. После боя на дороге осталось двадцать пять убитых фашистов и шесть лошадей с повозками. На повозках было оружие. Захватив его, партизаны вернулись в деревню.

Я быстро привык к партизанской жизни. В Османовском отряде были почти все молодые ребята. Я понравился им, и они меня полюбили. Я тоже очень уважал их. Я выполнял разные отрядные работы, чистил оружие. Быстро научился обращаться с карабином, револьвером, пистолетом и даже с пулеметом. Немного позже меня стали посылать в разведку

Как-то утром меня позвал командир взвода и говорит:

– Сегодня пойдешь на разведку в Княжицы. Там немцы копают окопы и надо точно разведать, где, в каких местах. Понятно?

– Понятно.

– Можешь собираться.

Я надел рваную куртку, грязные штаны, дырявую шапку. Через плечо повесил большую холщовую торбу. Теперь я был похож на крестьянского мальчика-побирушку. В таком виде и отправился в гарнизон.

Я заходил в крестьянские хаты и просил хлеба, а сам тем временем все высматривал и брал на примету. За время войны я привык ко всяким неожиданностям и страху никакого не чувствовал.

Обойдя все хаты, я направился за деревню, где рыли окопы. На бруствере, свесив в траншею ноги, сидели немецкие надсмотрщики и хлебали что-то из котелков. Ближний немец подозвал меня и спросил, что мне тут нужно. Я попросил у него хлеба. Другой, что сидел рядом, достал что-то из сумки и протянул мне. Не успел я поднять руку, как первый сильно хлестнул меня плетью по спине. Я завизжал и со всех ног пустился бежать.

Всего я насчитал пятнадцать разных окопов, которые полукругом охватывали деревню, и два больших блиндажа с пулеметными гнездами.

Вернувшись в отряд, я обо всем этом рассказал командиру взвода. Вечером командование объявило мне благодарность. Я был рад, что хорошо справился с заданием.

После этого меня чаще стали посылать в разведку.

Вася Саульченко (1932 г.)

г. Шилов, детдом № 1.