Текст книги "Сказки и предания алтайских тувинцев "

Автор книги: Сборник Сборник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 38 страниц)

Во всех вариантах, кроме (19), вместо ребенка подбрасывают щенка, хотя судьбы похищенных детей и различны: детей или пускают в ящике по воде [наш № 21, вар. (3, 4. 5) и др.], или кидают скоту и собакам, которые не причиняют им вреда, а греют и охраняют их (вар. 4); в варианте (23) ребенка зарывают, над ним распускается растение (этот мотив отсылает нас к сказке Юго-Восточной Азии – ср.: Gaudes, № 49), его съедает овца и приносит ягненка, который кричит „Мать“ – и требует, чтобы его закололи, тогда он снопа возродится в облике маленького ламы и раскроет обман ханши, хитростью занявшей место отвергнутой. Затем младшую жену изгоняют, иногда ослепленную и с перебитыми членами [вар. (4, 5)], так что открывается возможность мотива излечения по аналогии (ср. № 5 и его варианты). Но и в этом комплексе один из вариантов – (19) – остается своеобразным: мальчика бросают собаке и корове, корова проглатывает его; излечение женщины совершается по примеру слепого журавля, лисы без передних лап и зайца без задних. В пустыне корова телится и приносит мальчика. Песню, которую поет мать, обрадованная этим событием, степной ветер доносит до старших ханш. Тогда они сказываются больными и требуют в качестве лекарства сердце ребенка с золотой грудью и серебряной спиной (их „излечивают“ при помощи собачьего сердца).

Если монгольский вариант (21) представляет собой сильно редуцированную версию, другие варианты (12, 20) представляют собой более широкое развитие сюжета. За воспитанием детей приемными родителями здесь следуют дальнейшие приключения (добывание волшебных предметов и чудесной невесты – с использованием многих соответствующих мотивов), которыми две завистливых сестры стремятся воспользоваться для того, чтобы все-таки погубить детей младшей. Казахский вариант (12) содержит, кроме того, мотивы из № 19 [завещание отца (приемного отца) и снабжение сына (приемного сына) конем в богатой сбруе у места, где погребен труп отца].

Вариант (5) представляет собой вступительную часть версии о Бокту-Кирише и Бора-Шээлей (ср. № 11), которая в расширенной форме была рассказана И. С. Шириненом: три сестры, спасаясь бегством от мангыса, встречают трех ханских сыновей и выходят за них замуж. Выполняя свое обещание, младшая рожает мальчика и девочку – у обоих золотая грудь и серебряная спина. Искалеченная и изгнанная, она находит со временем своих детей на берегу далекого моря, где их воспитал владыка моря. Они получили имена Бокту-Кириш и Бора-Шээлей. На такую же контаминацию (N9 21 и 11 нашего сборника) указывают некоторые особенности варианта (2): детей, спущенных на воду в ящике, находит охотник; брат отправляется на состязания, предшествующие сватовству, и после состязаний Куроусту Хаан превращает его в камень; сестра отправляется туда же, принимает участие в борьбе и в качестве награды требует оживить ее брата (ср. N9 11). Мотив превращения брата в камень Тасшиларом, отцом девушки, к которой сватаются, встречается в казахском варианте (12), где избавление от чар и свадьба совершаются благодаря вмешательству приемного отца. Наша сказка включена в фабулу еще одного варианта № 11 нашего сборника (ТТ II, с. 127), – правда, в другой последовательности. Тувинским вариантом (3) является третья и последняя часть трилогии – история внука заглавного героя Тевене Мёге Баатыра. Весьма разнообразен вариант (8), записанный Катановым и опубликованный Шерхунаевым; он отличается от других и своим характером: старший бог хочет жениться и выбирает младшую из трех сестер, пообещавшую родить двух сыновей: одного – с золотой, а другого – с обычной человеческой грудью. Двух мальчиков, родившихся сначала, помогающая при родах бабка отдает богачу, заменив их собачками. Когда рождается обычное дитя человеческое, бог, считающий себя обманутым, бросает мать и ребенка, зашив их в бычью шкуру, в море. Они спасаются и поселяются на берегу моря. За свою шапку из травы сын получает волшебные предметы (топор, который сам строит юрту; укрюк, защищающий от трехсот солдат бога; мешок, который кормит). Он побеждает солдат бога, освобождает братьев, оказавшихся великанами, от богача. Выкормленные матерью, они становятся обычными людьми – бог остается без детей и без солдат.

Интересен и очень древний элемент сказки – фигура властительницы судьбы с лицом, испещренным глубокими морщинами, которая сгребает воду и камни и заставляет хана искупить грех своих нечеловеческих поступков (таким образом осуществляется и желание младшей сестры, высказанное в начале сказки) и лишь затем возвращает ему жену и детей. Она живет по другую сторону моря, что направляет внимание на те варианты, в которых дети воспитаны владыкой моря.

Образ властительницы судьбы сочетает в себе черты божества земли (ср. внешнее сходство и сходство функций с тибетской Матерью всех Сабдагов, которую называют и Хранительницей земных врат или Старой матерью гневной – см.: Мифы народов мира, „Тибетская мифология“ и „Сабдаг“) и богов-демиургов (ср. сгребание камней, земли и воды; у сагайцев с помощью этой манипуляции девять создателей сотворяют героя – РаОлов. Образцы I, с. 154). Связь подобной деятельности с управлением судьбой, как в этой сказке, наличествует и в узбекской сказке „Хузно– бад“ („Волшебный рубин“, с. 7), где рассказывается о старике с седой бородой, который „достает из воды камешки, что-то ищет на них и снова бросает в реку…“ и при этом говорит: „Я людям судьбу определяю“). Здесь тувинская сказка, несомненно. отражает архаические представления, присущие очень ранним слоям общей культуры народов Центральной Азии (подробнее об этом см.: Taube. Auffalhge kulturelle Paralleien, и в Предисловии).

22. Мальчик с тысячью буланых лошадей (Вариант I)

(Мунг хоор джшгылыг оолак)

Записано от 69-летней рассказчицы Ноост 7 июля 1969 г. в Оруктуге.

Нем.: Taube, 1978, с. 268, № 54.

Ср. AT 315А II–IV, 316; ср. TTV 220; ср. ММТ 111 U-IV); АА* 313 1, 314.

О распространении и пр см. коммент. к № 23, который является расширенным вариантом этой сказки.

23. Мальчик с тысячью буланых лошадей (Вариант II)

(Мунг хоор джылгылыг оолак)

Рассказано Ч. Галсаном (Ш. Джурук-уваа), 23 лет, 17 сентября 1966 г. в Улан– Баторе; записано им же.

Нем.: Taube, 1977, с. 85.

Ср. АТ 316 I, 315Л II–IV; TTV 220; ММТ 111 (I–IV); ср. ВСС 313А; АА 313*, 314.

Распространение: тув.: (1) = № 22; Mat. Т.; (2) „Г'езер Базар ийи тайга“ (магнитофонная запись Якоба Tav6e от 36-летнего Дэмбикинг Байыра 23 июля 1982 г. в Хойбаштыге); (3) TTV, с. 19>; (4) ТНС И, с. 106; (5) ТНС 1971, с. 112; (6, 7) Радлов. Образцы, IX, с. 10, № 150, с. 158, № 1319 (оба урянхайские, сойснские); (8) Катанов, с. 1011; (9) Потанин. Очерки, IV, с. 341, № 84, 1-я часть (урянх.); алт.: (10) Алтайские сказки, 1974, с. 78; кирг.: (И) КиргНС, с. 123; каз.: (12) КазНС 1979, с. 139; уйг.: (13) Казиев, с. 49; узб.: (14) Шевердин I, с. 155; туркм. (15) Erben;, с. 123; башк.: (16) Goldene Schale, с. 194; монг.: (17) Потанин. Очерки, IV, с. 348, № 85 (дёрбет.); (18) МонгДАЗД, с. 143, № 29; (19) Санжеев, с. 69/% (дар– хат.); (20) АУБ И, с. 18; (21) МАУД, с. 138; (22) ААЗ, с. 38; (23) Рорре. Khalkha– mongolische Grammatik, с. 158; (24) Minjian wenxue, 1962, № 6, с. 11; (25) МонгС 1966, с. 167; (26) Rona-Tas, с. 171 (даргинск. = нем. Heissig. Mongolische Volksmarchen, с. 117, N? 40); бурятск.: (27) Баранникова, с. 185; тибетск.: (28) Schuh, с. 1, № 2. Ср. N? 14.

Эта сказка является расширенной редакцией версии, рассказанной исполнительницей Ноост [вар. (1)). Если в № 23 у лошади во время бегства отбивают – одну за другой – все ноги и в конце концов отсекают туловище [ср. вар. (2, 3, 17, 19, 25)1, а голова коня забрасывает мальчика на железный тополь [ср. вар. (18)], то в варианте (1) он загодя спасается на серо-голубой корове. После того как другие птицы отказывают герою в помощи, так как он когда-то насмехался над ними [ср. также вар. (17)], ему помогает орел, ибо он тоже „существо мужского рода“, а в варианте (1) – огарь – птица, характерная для среднеазиатских озер. Одна из собак героя в борьбе с джелбеге теряет ногу, ее не оерут с собой. Оскорбленная этой неблагодарностью, она дает клятву в следующий раз родиться на горе людей волком [так же и в вар. (2): „позади тебя осой и волком, впереди тебя буду я алмыс-шул– мус“ или и вар. (3), где, как и в варианте (5), противник – мангыс. Ср. также вар. (10)]. В спиливании дерева джелбеге „помогает“ лисенок. Пока она смотрит, он пилит зазубренной стороной палки-кожемялки, когда она спит – тыльной стороной. Под конец лисенок заклеивает ей глаза и забрасывает палку-кожемялку в море, ср. варианты (2) (два марала), (3), (16), (18), (19) – всякий раз три разных лисы; относящаяся сюда стереотипная формула: „Это была не я, а другая лиса“ напоминает подобные формулы в тибетских сказках (5) (здесь – лягушка и лиса) В трех монгольских вариантах – (17), (18) и (25) – юношу ловит шулмусиха; он просит помощи у верблюда собаки, лошади и других животных, сначала напрасно, так как когда-то он насмехался над ними (так же как и в нашем варианте); в конце концов помогает бык В некоторых вариантах далее следует чудесное спасение, например, в (5), (9), (17), (18) (точильный камень, обломок гребешка и игла превращаются в скалу, лесную чащу и железный тополь). (19) (игла становится морем), (24) (жемчужина старшей сестры становится морем), (9) (также гребень и точильный камень), (17) (белый камень и набранная в рот вода становятся каменной степью и морем), (25) (овечий навоз заклеивает глаза, нос и рот джелбеге, она запутывается в кишках, прожеванная пища попадав! ей в лицо). Возможно, железный тополь в варианте без чудесного спасения является реликтом этого мотива, как на это намекается в варианте (5) (игла становится железным тополем). К концу бегства следует преодолеть водное пространство (8, 9, 17, 25). В одном из урянхайских вариантов – (9) – герою помогает перебраться через реку бобер (мальчик находит его красивым, его преследовательница называет его уродом, и бобр устраивает так, что она падает в воду); в некоторых монгольских вариантах (17, 19, 25) на вопрос джелбеге, как она сможет переправиться на другой берег, следует ответ: *-С камнем на шее“ или „С взрезанным животом“. (Обо всем этом комплексе мотивов чудесного бегства см.: Jungbauer, № 8). Отзывчивый бык (17) или (и) бычок [вар. (18, 19, 25)] требуют, чтобы их убили, и они или их члены превращаются в скот, юрты, богатые пастбища и в красивых женщин.

Урянхайский вариант (9) является контаминацией наших № 22, 21 и 19, 20: здесь героини – три девушки; убежав от джелбеге, они сидят на дереве, их находят три охотника и женятся на них; одной из пар довелось пережить то, что пережил хан и его младшая жена в № 21.

Вариант (8) построен иначе: отец, преследуя соболя, загоняет его на высокое дерево, на котором сидит чылбыга (= джелбеге). Он хочет сам вернуться к ней, но вместо него к ней отправляется его сын, задерживает ее вопросами и ответами и прогоняет ее [ср. вар. (7)]; она цепляется за иву и взлетает на луну, где до сих пор и с. идит. Такому построению сюжета близка сказка „Долоон настай хуу“ (из МонгАУ 1965): здесь за типичным началом (отец предлагает сына, чтобы не приносить в жертву себя самого или своих лошадей) следует диалог, в который оказывается вовлеченным сын мангыса, в конце которого на определенной реплике его убивают стрелой из лука.

Тувинский вариант (5) кончается состязаниями, победитель которых получает невесту. Об альтернативе: кто должен быть съеден – животное или человек – см.: Schroder, с. 97, IV.

Среднеазиатские варианты, относительно самостоятельные, отличаются прежде всего тем, что встреча сына со старой педьмой происходит не по воле отца, а сама собой [вар. (11, 13, 14)]. Иначе в казахских вариантах (12 и том, который входит в „Эр Тёстюк“, ср. коммент. к № 14). Здесь этот мотив соотносится с тремя тувинскими вариантами с Алтая. Самостоятельный казахский вариант (12) содержит некоторые элементы сюжета „Эр Тёстюка“ / „Бай Назара“: младший из двух сыновей, который был богатырем, ищет новую стоянку. На берегу озера, где хорошее пастбище, стоит старая ведьма (Мыстан). которая грозит съесть его самого или белую верблюдицу. Хотя он рассказывает об этом отцу, тот велит переехать туда. Утром оказывается, что исчезла белая верблюдица (ср. джелбеге у Соляного колодца, нарушение запрета на ночевку, исчезновение белой кобылицы в № 14). Только теперь следует мотив о принесении в жертву сына (оставляется оружие). Сын уничтожает старую Мыстан и трех ее сыновей (ср. в № 14 уничтожение сына джелбеге Шойунг Гулака).

Широкое распространение сказки этого типа породило множество вариантов, но большая их часть, в том числе и алтайско-тувинские варианты, четко сохраняет основную структуру типа, который, очевидно, можно отнести к древнейшим слоям культуры, общей еще для тюркских и монгольских народов. Фигура джелбеге относится к древнейшим персонажам тюркских сказок (см. рецензию P. Zieme на кн.: Taube Е. Tuwinische Volksmarchen. – 01/, 1981, с. 416). То, что джелбеге, которая часто живет под землей или у входа в нижний мир, всегда пытается спастись бегством на дне водоемов (ср. также демона в конце сказки № 17), что она часто всплывает из воды (как нечто, что несется по воде), может быть, указывает на то, что этот мифический персонаж был некогда связан и с водой, так как элемент, наиболее близкий подобному существу, всегда предоставляет ему наиболее верное убежище.

24. Старик Эндз Дендз, или Юноша с собакой, кошкой и рыбой

(Эндз Дендз аииыйак ийикпе ыът мыс балык уиипуг оол)

Магнитофонная запись сказки, рассказанной Д. Оролмаа, дочерью Дёлёёна, произведена 29 августа 1966 г. в центре сомона Пэнгэл.

Нем.: Taube, 1978, с. 166, N9 34.

Ср. АТ 200. 554, 560В; ср. АА 560; ср. TTV 58; ММТ 25 С; ср. Grimm. 1913 И № 18; ср. Liungman 560.

Распространение: тув.: (1) Mai. Т. 1967/8 (= № 25); (2) Mat. Т. 1982/5 („Дон– даабом“, рассказано 29-.четним Д. Джанджыржабом); (3) Mat. Т. 1982/9 („Оскюс– оол“, рассказано Б. Семби); (4) Mat. Т. 1985/6 („Бор ашгыяктынг Пагаджак оол“, рассказано Б. Устээном); (5) ТТ VII, с. 60; алт.: (6) Радлов. Образцы, I, с. 188 (те– леут.); каз.: (7) Baliazs, с. 138; (8) Сиделыжков, с. 148; кирг.: (9) КиргНС 1981, с. 54; сартск.: (10) Jungbauer, № 3; узб.: (11) Wunderblume, с. 127; монг.: (12) ААЗЭ 1948, с. 47; (13) МонгАУ 1969, с. 17; (14) МонгС 1966, с. 248; (15, 16) Halen, II, с. 66, № 38, с. 78, № 40; (17) Бомбуулей, с. 17; (18) Амстердамская, с. 8/38; (19) Nasunbajar, с. 77–92 (дунсян. = нем. Heissig. Mongolische Volksmarchen, с. 81, № 16/2); (20) Тодаева, 1985, с. 37–39 (хорчин.); (21) Санжеев, с. 71/98 (дархат.); калм.: (22) Jiilg. Mongolische Marchensammlung, с. 147; (23) КалмС 1982, с. 114; бурятск.: (24, 25) Баранникова, с. 345, 353; тибетск.: (26, 27) Tib. М. I, с. 108, 122; (28) Tib. М. IV, с. 119; (29) Chophel, с. 98; (30) Hoffmann, с. 69; (31) Brautigam, с. 142.

Этот тип относится к весьма распространенным и популярным в Центральной Азии сказкам о женитьбе на девушке чудесного происхождения. Очень часто это дочь владыки моря (герой спасает ее или ее брата от опасности и в благодарность получает ее при помощи чудесного предмета); он тесно связан с № 26 (см. коммент. к N9 26).

Во многих вариантах этого типа герой отправляется на базар и покупает за неправдоподобно высокую цену дитя Лузут Хаана в облике рыбы и еще двух животных, за что его родители и изгоняют его вместе с животными (к мотиву о человеке, совершающем неразумные поступки, ср.: Ramsledt, N9 1). Центральным мотивом типа является, очевидно, различное число мешочков [часто – мошонок баранов, забитых для пира в честь рождения героя, например в вар. (1)], наполненных золотом или серебром, накопленным родителями для поддержки сына. Интересна трансформация этого мотива в киргизском варианте, где герой покупает на родительское наследство собаку и кошку; изгнанный из дома, он работает у муллы, который расплачивается за его труд мешком песка. Этим песком он тушит загоревшийся камыш и так спасает дочь Лузут Хаана. Такое же реалистическое обоснование имеется и в казахском варианте (8), где покупка животных (кошки, орла, собаки) обосновывается практической надобностью (для ловли мышей и помощи в охоте). Ящичек, который во многих вариантах является наградой владыки моря, здесь результат четвертой торговой сделки, в нем оказывается змея, которая сразу же сама благодарит своего спасителя, подарив ему волшебный камень.

В обоих этих среднеазиатских вариантах отсутствует первоначальный характер тувинских вариантов, за основным мотивом следует комплекс мотивов нашего № 20 („Лягушонок“), который встречается в том же контексте и у монголов [вар. (15)]: дерзкое требование героя к родителю (или к старикам, у которых он живет) просватать за него ханскую дочь (причем свата убивают, но он оживлен лягушонком). В среднеазиатских вариантах условия хана выполняются волшебной силой кольца или камня, в тувинской сказке – самого лягушонка. Связи с алтайско-тувинской сказкой о лягушонке подчеркиваются еще и тем, что тувинский вариант (4) того же названия, что и № 20, начинается так же, как и N9 20, и героем его является сын– лягушонок.

Мотив загоревшегося камыша в киргизском варианте (9) указывает на № 2 и 3 (по происхождению родственные сказкам рассматриваемого типа и № 26), где детей Лузут Хаана в обличье змей спасают от преследующего их огня. То, что здесь имеется в виду не просто степной пожар, хотя конкретный прообраз изображения этого мотива и следует искать именно в этом явлении, столь характерном для степных районов, явственно следует из № 2 (ср. также и N9 35). В основе мотива лежит представление об огне как естественной угрозе змеям – представителям водяного мира. Отражение еще одной ситуации, в которой необходима помощь, мы находим в тибетском и монгольском вариантах, где спасают белую змею от черной [вар. (29, 19)] или одного из борющихся между собой лягушат от другого. Обстоятельства, связанные с награждением героя, – то, как он попадает в морское царство и возвращается оттуда, и что он там видит – во многих вариантах совпадают. Предмет же, который он должен попросить, – тот, что даст ему нежданно-негаданно жену, скот и прекрасную стоянку, – меняется в зависимости or того, к какой группе принадлежит носитель традиции: красный или золотой ящичек (во всех тувинских вариантах, а также в N9 2 и 3 и в некоторых монгольских), кольцо [киргизский вариант (9) и некоторые монгольские варианты]; у тибетцев это чаще всего собака и шерстяное одеяло или шерстяной канат [вар. (29, 27)], красная сука, кольцо и цветок [вар. (26)].

Так или иначе, во всех алтайско-тувинских вариантах (и в № 28) фигурируют два охотника, рассказавшие хану о красоте жены героя [трансформация волшебного мотива унесенного ветром портрета (ср. № 26) или волоса – вар. (26) – в мотив бытовой сказки); в варианте (2) жена одного из охотников рассказывает о том, что она услыхала из их разговора, в варианте (4) это делает табунщик. В № 3 в соответственном месте тоже появляются охотники, настолько ослепленные видом красавицы, что сжигают перепелов (здесь созданные волшебством перепела взамен сожженных, обладающие свойством насыщать всех, ведут к обнаружению прекрасной женщины). Мотив „кровь животного на охоте“, приводящая к посягательству на жену героя, для охотящихся и кочевых этносов, не живущих в постоянных местах, более логичен, чем, например, унесение водой волоса – встречается и в монгольских летописных легендах (см.: Шара тууджи. М. – Л., 1957, пер.: с. 142, текст: с. 58 и сл.; ср. также № 25). В некоторых тибетских вариантах (27, 29) герой сам виноват в утрате жены (сжигает собачью шкуру и против ее воли приглашает царя). Хотя она и покрывает свое лицо грязью, но во время приготовления пищи у нее стекает пот, смывая грязь и обнаруживая ее красоту. В этих тибетских сказках далее следуют три состязания или три задачи царя, выигранные женщиной [то же и в монгольском варианте (16)], с привлечением какого-нибудь волшебного предмета – ящичка, из которого появляются войско (в тибетской) или два человечка с железными дубинками (в монгольской), убивающих царя (хана). Иначе развивается ход повествования в вариантах с благодарными животными или просто с животными, готовыми оказать помощь [как в дунсянских – вар. (19, 20)], чаще всего это собака и кошка [во всех алтайско-тувинских вариантах, за исключением вар. (3), кроме того, в вар. (9, 19, 20, 26)], плюс еще и орел [вар. (8)], собака и мышь [вар. (18)], плюс петух [вар. (15)], мышь, обезьяна и медвежонок [вар. 25, 28]; см. также ММТ 25А, где значатся два калмыцких варианта; Владимирирв Б. Я. Волшебный мертвец. Монгольско-ойратские сказки. М., 1958, с. 81]. Кроме вариантов (19) и (20), где собака и кошка просто присутствуют, их обычно покупают вместе с ребенком Лузут Хаана, но они не имеют никакого отношения к добыванию волшебного предмета; в вариантах же с другими животными волшебный предмет часто попадает к герою именно благодаря их помощи.

Варианты с мышью, обезьяной и медвежонком имеют в конце в связи с возвращением утраченного героем волшебного камня следующий общий мотив: камень, потерянный во время поездки по воде, герои получают обратно, запугав жителей воды грозящим им якобы нападением врагов, от которого может спасти только вал (дом) из камней. При поднятии на поверхность камней обнаруживается и волшебный камень. Сказки с этими тремя животными столь явственно совпадают с грим– мовской сказкой „Верные животные“, что вполне можно допустить общий источник, к которому восходит и монгольско-ойратский сборник „Волшебный мертвец“.

После того как прекрасная женщина обнаружена, часто, как и в нашей сказке, появляется старуха (или старик), которая открывает, каким образом можно попасть к ней на остров [то же и в вар. (5) южносибирских тувинцев], и берется похитить оттуда волшебный предмет. Все это, а также все события, связанные с обнаружением несгораемого дерева для плота, и действия собаки и кота (привлечение к помощи мышиного хана и усыпление бдительности хранителя ящичка) выглядят достаточно единообразно.

Из наших записей лишь вариант (3) сильнее отличается от нашего № 24, что свидетельствует об относительной стабильности традиции. В известной мере № 24 представляет эту сказку в алтайско-тувинской версии как ойкотип алтайских тувинцев.

Сказка № 25 представляет собой как бы „источник“ нашего № 24 – редакцию учителя, исполнителя, от которого сказка была усвоена, так как сказитель Дёлёён, от которого мы записали № 25,– отец Оролмаа, исполнительницы № 24. Между моментом ее исполнения и временем, когда она в последний раз слышала эту сказку от отца, прошло добрых двадцать лет, обе записи на магнитофонную пленку произведены с интервалом в один год. Близость этих двух редакций бросается в глаза, очень много даже буквальных совпадений. Но рассказ Дёлёёна во многом все же подробнее, как это видно уже из вступления, – в изображении деталей, в пояснении событий (например, того, почему им не вредит вода ядовитого моря: „Ведь когда-то это море даровал нам сам Хаан Лузут“]), в дополнительных разъяснениях (например, когда речь идет о возвращении ящичка: „Ведь они все трое научились понимать язык друг друга“]), которые он в данном случае сопровождал или заменял жестами. Но, может быть, это отчасти связано и с тем, что более молодая Оролмаа рассказывала непринужденно, предполагая посвященность слушателей в мир традиции, в то время как старый Дёлёён со снисходительностью, свойственной его возрасту, старался достичь абсолютной понятности сказки младшим и прежде всего иностранке? Необходимо упомянуть и тот факт, что дочь и отец дали этой сказке разные названия: Оролмаа в качестве названия сказки употребила имя отца самого героя, который упоминается лишь в первом предложении и играет какую-то роль только в самом начале. Такая практика вообще характерна для этой рассказчицы (ср. № 14, 27). О мотиве спасения дочери или сына царя змей (водяного мира) см. ДунгНС, № 1 и относящийся к этой сказке комментарий Б. Л. Рифтина.

25. Аржу Буржу Хаан.

Магнитофонная запись от 70-летнего охотника Дёлёёна, произведена 21 августа

1967 г. вблизи парома через Кобдо, южнее центра сомона Цэнгэл.

О принадлежности к определенной категории сюжетов и распространении см. коммент. к № 24.

Включение в собрание двух изложений этой сказки, рассказанных отцом (№ 25) и дочерью (№ 24), перенявшей ее от отца, но в последний раз слыхавшей только в юности, предпринято сознательно, с тем чтобы дать представление о том, как осуществляется передача традиции.

26. Дочь Лузут Хаана

(Лузут хааннынг таажизи)

Рассказана исполнительницей Айыышм 17 сентября 1966 г. в Улан-Баторе и в тот же вечер наговорена на магнитофонную ленту Ч. Галсаном, знавшим эту сказку с детства. Перевод основывается на этой записи.

Нем Taube 1977 с 145

Ср. TTV 83 1 (вар.’ Г) 86. 215?; ср. также ММТ 230 I, II. (IV) и 334 II. (Ill), IV. V.

Эта сказка в силу своей специфичности не отмечена ни в АТ, АА, ВСС, TCV, ни в ММТ; в последнем указателе некоторые из приведенных Лёринцем типов содержат элементы и соответствия с нашей сказкой (ММТ 156 I, 158 III, IV), ближе всего к ней указанные выше типы. Правда, ММТ 334 в пересказанной здесь форме бурятской бытовой сказки не оставляет впечатления исконности – исходная ситуация кажется вымученной (жена уговаривает влюбленного в нее супруга наняться к богачу погонщиком волов и дает ему свой портрет; это, несомненно, трансформация мотива о побуждении женой мужа снова взяться за работу, вместо того чтобы только любоваться ее красотой). В ММТ 230 также фигурируют комплексы мотивов III (следует убить большую птицу и послать ей перья) и IV (хан использует одежду из перьев для того, чтобы испугать подданных, за что они его убивают) явно как менее убедительные дериваты мотивов нашей сказки. В обоих случаях отсутствует начальный мотив № 26 о спасении чудесного существа в облике животного, из-за чего утрачивается характер волшебной сказки. Невольно сказка как бы соотносится с АТ 400 из-за начального мотива: достижение прекрасной женщины, которая оказывается дочерью властителя вод или неба, сводится просто к тому, что герой встречает ее в облике животного (рыбы, лягушки, лебедя) на берегу озера и спасает ее (чаще всего выкупив; ср. наши № 24 и 25), после чего она остается у него (как в сказке о царевне-лебеди) или даруется ему впоследствии. Примыкающий к этому комплекс утраты женщины и обретения ее вновь ассоциируется с АТ 400. Но при ближайшем рассмотрении оказывается, что № 26 вряд ли соответствует хотя бы одной из главных сюжетных точек АТ 400 и подчиненным им варьирующим мотивам. Зато в некоторых сказках из Центральной Азии, связанных с № 26. можно в том или ином случае обнаружить соответствия. Нельзя уложить эту сказку и в А'Г 465, хотя в ней и идет речь о потере, вызванной насилием. К АТ 465 относятся сказки типа наших № 3, 24, 25. Хотя есть в них нечто общее с № 26, может быть, даже они и восходят к нему, но в основе своей являются самостоятельным типом.

Часть вторая, начинающаяся потерей жены как следствия улетевшего портрета, а затем утрата женой, теперь принадлежащей хану, способности смеяться и возвращение ей этой способности при помощи обмена платьем с ее похитителем, что становится причиной гибели хана, встречается у уйгуров в виде самостоятельной сказки (UigVM, с. 34). Мы встречаем ее – правда, чаще всего в расширенной форме – у тувинцев Южной Сибири. В сказке „Рыбак Оскюс-оол“ (ТНС 1971, с. 149) этот комплекс сюжетов, примыкающий к мотиву унесенного ветром портрета, связан, образуя бытовую сказку, со следующим, тоже встречающимся самостоятельно сюжетом: лама хитростью добивается того, что дочь хана сажают в ящик и бросают в реку. Он велит своим слугам выловить ящик, но не открывать его. По пути рыбак выменивает девушку на собаку, которая разрывает ламу на части, едва только он открывает ящик (ср.: Алтайские сказки, 1974, с. 57). Своеобразная связь тех же мотивов с мотивами сказки совсем иного рода мы встречаем еще в одной туБинской сказке (ТТ III, с. 118) – варианте сказки „Старик Бумбаадай с тысячью черных овец“, – также не учтенной в АТ (ТНС 1971, с. 104; нем.: Taube, 1978. с. 287, № 60). Здесь Балансенги (имя героя многих монгольских плутовских историй) спасает ханскую дочь, хитростью отбив ящичек с ее сердцем у двух чертей, которые должны доставить его в нижний мир Эрлик-хану, и таким образом обретает ее. В примыкающем сюда сюжете о старике Бумбаадае, где мучения насланы Эрликом (а не небесным богом, как обычно), Эрлик кончает в конце концов тем же, что и хан из нашей сказки.

Появление спасенной волшебной девушки сначала в облике собаки вызывает ассоциации со сказками тюркских народов Средней Азии. Такой мотив мы встречаем у тибетцев, когда герой в числе прочего должен попросить в награду себе собаку, которая превратится потом в девушку (ср.: Tib. М. I, с. 122; Chophel, с. 98). Имеется он и у монголок (например. Halen, II, № 40).

Основное содержание первой части № 26 (спасение чудесного существа и следующая затем награда – жена и благосостояние; ср. № 2) и в других сказках является исходным пунктом сказочного повествования. Существуют и характерные для района Центральной Азии контаминации, известные и тувинцам Алтая. Такой контаминацией является и № 26, сюда же можно отнести и № 24 и 25 (похищается волшебный предмет, что влечет за собой потерю жены и имущества, затем он возвращен благодарными животными), № 3 (третьи лица говорят о красоте женщины; красавица делает так, чтобы сладострастный хан не мог три ночи сдвинуться с места, трижды побеждает его в игре в прятки и т. п.). Особый вид, имеющий уже новеллистические черты, являют собой монгольские сказки типа кончающейся трагически сказки „Намжил Кукушка“. Здесь герой обретает возлюбленную благодаря своему красивому пению, услаждающему владыку вод, но теряет ее потом навсегда и себе в утешение мастерит струнный смычковый инструмент, украшенный конской головой, – морин-хуур, так как потерял вместе с ней и своего коня.

Простое и прямолинейное повествование нашей сказки – явление крайне редкое, но в более или менее расширенном виде она широко распространена, как уже говорилось, по всей области Центральной Азии и у различных народов. Может быть, эта сказка предстанляет собой архаический основной тип, характерный для этого региона, оказавшийся весьма популярным и продуктивным, – с одной стороны, распространившись и развившись в бытовую сказку, а с другой – обильно сочетаясь со сказками других типов. Ср. № 2, 3, 24 и 25, а» также 27. С. Ю. Неклюдов любезно указал на этот сюжет в уйгурском предании о Гесере (см.: Тенишев, № 2).