Текст книги "О героях былых времён…"
Автор книги: Сатек Омаров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Сатек Омаров
О героях былых времён…
Часть 1. «… И былого не отнять».
Прошло более четверти века с того дня когда мне посчастливилось встретиться с человеком жизненный путь которого был тернист и полон драматических поворотов, но в то же время поучителен как образец неиссякаемого жизнелюбия, твердого духа и высокой нравственности.
А все произошло как всегда обыденно. Летом 1987 года, я ехал по казенной надобности в Москву. Едва вошел в купе, как увидел там расположившегося у окна крепенького на вид пожилого мужчину с орденскими планками на груди. После обычных приветствий и сопутствующих данному случаю обмену слов, мы дальше ехали молча, каждый, думая о своем. В Целинограде к нам в купе подсадили женщину средних лет с малолетним внуком. Крутой оказался нрав у нашей попутчицы и сварлив, о чем бы ни зашел разговор, все ей плохо – внуки не послушные, сноха бездельница и дура, сын и вовсе дурак, а соседи по дому и даче, так и норовят какую либо гадость устроить, все ее со свету сживают и прочее и прочее. Не перенося ее злобствования, я несколько раз выходил из купе, коротая время то в вагоне-ресторане, то в тамбуре. Мой попутчик-фронтовик оказался более выдержан, какое-то время он молча слушал ее, а затем лёг на свою полку и преспокойно задремал.
Каково было общее удовлетворение, когда наша неугомонная попутчица сошла в Кокчетаве, вместе со своим внуком и многочисленными баулами.
Едва начало темнеть, мы с попутчиком решили поужинать, разложили на столе нашу провизию, и стали потчевать друг друга чем Бог послал. Отведав седло барашка приготовленного по-кыпчакски, старик, вытирая руки салфеткой, вдруг неожиданно изрёк: «Хоть и сказано в священном писании «не судите да не судимы будете», мне все же жаль таких людей, что та тетка с внуком. Душа у нее смутная, без Бога живет от того и на весь свет озлобилась. Такие люди всю жизнь страдают от собственной озлобленности и нигде не находят умиротворения. Им бы пойти в Божий храм, раскрыть душу батюшке да искренне молиться во спасение. Тогда бы стали они прозревать, да и людей бы перестали ненавидеть. Божий храм, вот спасение для той женщины и ей подобных». – Высказав это, он стал из чайника разливать кипяток в стаканы. То, что я услышал из уст моего попутчика, привело меня в изумление: «А не священник ли он часом, больно хорошо и внушительно сказал». «Да нет вроде» – решил я, глянув на руки попутчика, которые украшали незамысловатые татуировки. В советское время, когда тотальная пропаганда атеизма была возведена в ранг государственной политики, слышать такое от человека, не облаченного церковным саном, звучало как нонсенс. А посему, заинтригованный его откровением я с большим вниманием продолжил слушать дальше. А дальше он столько интересного наговорил, что уже далеко за полночь, укладываясь лечь спать, я пришёл к твёрдому убеждению, мой попутчик – человек неординарной судьбы, огромной внутренней силы, большого и ясного ума, к тому же замечательный рассказчик умеющий расположить к себе собеседника.
На следующий день, расставаясь с ним на перроне вокзала города Волгограда, я глубоко тронутый его откровениями дал слово, что к ноябрьскому празднику обязательно приеду к нему в гости. На том мы и расстались.
… С того памятного дня вплоть до его ухода из жизни в 2002 году между нами установилась крепкая мужская дружба. Мы переписывались, навещали друг друга, дружили семьями. Надо сказать, что за всё это время я сделал немало записей его рассказов, в которых он делился своими воспоминаниями и размышлениями о своей нелегкой, но богатой на разные, нередко необычайные, события судьбе. Должен признаться, что я не раз в разные годы пытался приступить к обработке и дальнейшей публикации рассказов моего давнего попутчика. Всё как-то не получалось. Видимо, действительно, «всему своё время» и сегодня листая поблекшие страницы старых блокнотов и слушая диктофонные записи, чувствую, как меня охватывает пронизывающая грусть и чувство вины за то что надолго забыл своего дорогого друга. Дабы изгладить свою вину и отдать дань памяти этому замечательному человеку, я решил опубликовать его рассказы, надеясь, что кто-либо из вас дорогой читатель найдёт в них для себя, что-либо любопытное и поучительное. И так, слово Василию Демьяновичу Суворину.
« … Родился я Божьей милостью в станице Каза́нская, Верхнедонского района Ростовской области в 1920 году. – Начал свой рассказ Демьяныч, когда мы изрядно продрогнув, на демонстрации посвященной 70-летию Октябрьской Революции вернулись домой и расположились в гостиной за роскошным обедом. – Семья по казацким меркам была небольшая, дед, отец с мамкой да я с сестрой. Все бы ничего да в 1928 году с началом коллективизации деда с отцом забрали огэпэушники, а вскоре умерла и мамка. Такая участь тогда постигла многих в нашей станице, мы были не первые и не последние. Только я закончил 1-ый класс, а сестра 3-и, как нас обоих поместили в детдом в Ростове на Дону. В детдоме я пробыл два года, а затем меня за кражу котлеты со стола воспитателя, перевели в специальный детский дом, расположенный в Харькове. О жизни в спецдетдоме, по сути, являвшейся детской тюрьмой с его жесточайшим режимом, до сих пор вспоминаю с содроганием. Как бы то ни было, в 1936 году после окончания 7 класса меня в числе других моих однокашников определили в ФЗО (фабрично-заводское обучение) при Харьковском электромеханическом заводе. Видимо неплохо я освоил навыки слесаря-инструментальщика, что уже через год научился из полосок нержавеющей стали (украденной на складе) делать такие «финки» что они были мечтой многих ребят из нашей стороны. На деньги, вырученные от продажи «финок» я солидно прибарахлился, купил себе модные на то время вельветовую куртку, кепку-шестекрылку, хромовые полуботинки и зажил франтом. Но всему этому вскоре пришел конец. Однажды, при попытке продажи ножа я был схвачен милиционерами и доставлен в ДОПР. Там выяснили и про кражи заготовок со склада, и в декабре 1937 года присудив мне 5 лет, отправили отбывать срок в Карелию, где я работал на строительстве электростанции. Отсидел я там три с половиной года, а затем, подпав под первомайскую амнистию 1941 года, вернулся в Харьков на свой завод.
Едва началась война, как завод стали спешно готовить к эвакуации, которую едва успели завершить перед самой немецкой оккупацией, в октябре 1941 года. Часть рабочих отправили вместе с оборудованием завода на восток, а другую часть, в числе которых был и я, направили в Сталинград для пополнения формируемых там воинских частей. После месячной подготовки в учебном полку меня в составе стрелкового батальона в 20 числах ноября 1941 перебросили под Москву в район Наро-Фоминска. О битве под Москвой написано и сказано много, я же хочу поделиться тем, чему был свидетелем, а так же своими размышлениями, сложившимися у меня от вынесенных впечатлений.
Дни сражений под Москвой…. Нет, они не забудутся никогда! Под Наро-Фоминском мы заняли оборону вдоль шоссе Москва-Минск. Мы, это около 400 наскоро обученных, ещё не обстрелянных бойцов и командиров. Был ли тогда страх? Нет, страха не было, он появился позже, а вначале было лишь гнетущее чувство беспокойства, которое возникло сразу после того, как выгрузились на перроне железнодорожной станций, и в опустевшие вагоны стали спешно грузить раненных. Их крики, вперемешку с грохотом артиллеристской канонады и завыванием пролетающих самолетов наводили на наши души щемящую тоску. «Что же будет дальше?» «Отстоим ли мы Москву?» «А если не отстоим, что тогда?» – думал каждый из нас. И здесь, твёрдо могу сказать, что мало кто, а возможно и никто тогда не думал о себе. Всех беспокоила судьба Москвы, а равно и Родины. И это может подтвердить любой, кто оборонял столицу нашей страны той суровой осенью.
Призыв политрука Клочкова «За нами Москва, отступать некуда!» звучал тогда в сердце каждого. Мысли и чувства наши были едины. Не посчитай меня за краснобая, но, на мой взгляд, именно в боях под Москвой и зародилось настоящее фронтовое братство. Спроси у тех, кто воевал и они скажут, что мы тогда не делились по национальным или каким-то ещё признакам. Находился ли ты в окопе, шёл ли ты в атаку, совершал ли ты многокилометровый марш, шедший с тобой плечом к плечу солдат, из какого народа он ни был, был тебе как брат, а по-другому и быть не могло. Ведь именно он прикрывал тебя в бою, тащил тебя раненного с поля боя, делился с тобой краюхой хлеба. К примеру, как не называть казаха из Семипалатинска братом, к сожалению, не помню его имени, вовремя сразившего фашиста направившего на меня автомат?! Или как не называть братом Матвея Болвина из Мордовий, который ценой потери руки смог наладить связь между нами и КП полка, в результате чего мы вовремя получили подкрепление?! Таких примеров каждый участник войны может привести десятки и все они подтверждают, что благодаря фронтовому братству, окроплённому кровью и закаленному в боях, мы смогли победить чудовищного врага. Не буду далёк от истины, если скажу, что фронтовое братство сильно помогло нам и в послевоенные годы. Благодаря ему мы смогли в скором времени подняться на ноги. И это действительно так.
Что касается страха на войне…. Да, страх был, иначе и быть не могло. Человек не робот, Божье создание. Господь в равной мере вкладывает в своего раба разные чувства, в том числе страх и бесстрашие, как испытание. Проявил силу духа в тяжелую минуту, ты победил страх, оказался трусом, ты в бесславии. Всё зависит от самого человека. Помню, когда немцы 1 декабря предприняли наступление на Москву по Московско-Минскому шоссе, которую оборонял наш батальон в первом же бою, при первой же атаке я впервые в жизни ощутил такой страх, что помнить его буду до гробовой доски. А дело было так:
Как только немцы пошли в атаку взводный выкрикнул: – «Всё мужики, приготовились к бою. Стрелять по моей команде».
Услышав команду, все мы приготовился к стрельбе. Вначале всё шло спокойно. Но когда немецкие танки, приблизившись метров на сто, открыли стрельбу из пушек и пулемётов, вот тут началось! Свист пуль и разрывы снарядов у наших окопов, а также крики и стоны раненных ввергли нас в дикий ужас. От леденящего души страха все оставшиеся в живых бойцы, побросав винтовки, залегли на дно траншеи. Больше всех, пожалуй испугался я, когда на моих глазах второму номеру моего пулемёта снарядом оторвало голову, я, обезумев от страха, стал на карачках ползать по траншее пытаясь, куда-нибудь спрятаться. Не помню, сколько это продолжалось, но меня привёл в чувство очень ощутимый пинок по моей заднице политрука нашей роты и его громоподобный окрик:
«Вставай скотина, стреляй, а не то самого расстреляю. Свиридов, становись к этому засранцу вторым номером. Вставайте иначе всех расстреляю. Что хотите сдохнуть как бараны? Вон немцы уже близко». – Продолжал орать он, двигаясь по траншее и поднимая кого окриком, кого тумаком. Надо признаться, что такой способ поднятия боевого духа, предпринятый нашим политруком оказался на тот момент очень действенным. Все кто мог держать оружие, вновь заняли свои позиции. Встал у своего пулемёта и я. Вначале, находясь ещё под впечатлением пережитого, я с закрытыми глазами жал на гашетку, а затем, постепенно осмелев, стал вести более или менее прицельную стрельбу.
Да, страх сокрушающее чувство. Его невозможно полностью подавить, но укротить или притупить, в момент его прилива можно. Для этого человеку нужны волевые усилия, время и опыт. Не скажу, что пережив страх в первый день боя, я уже в дальнейшем перестал бояться. Нет, это чувство в минуту опасности возникало каждый раз, но опыт первого боя, когда после окрика политрука смог заставить себя встать и сражаться, всякий раз помогал мне подавить страх в его зародыше. Говорят, человек привыкает к опасности, да, но только если она не подступило к его горлу. Тут сильный духом подавляет страх, слабый ломается. Коль скоро затронул эту тему, хочу добавить ещё вот что. В первый год войны у нас самым слабым местом в оборонительных боях была «танкобязнь», которая обернулась для нас многими бедами. Приведу наглядный пример. Скажем, занимает стрелковый батальон линию обороны длиною в километр или больше. Сначала немцы проводят артобстрел наших позиций, а затем в бой идут их танки и пехота. Если на 400 или 500 обороняющихся имеются хотя бы три-четыре противотанковых ружья и пару «сорокопяток» это хорошо можно, какое-то время продержаться, а если кроме винтовок и гранат ничего нет, то участь батальона будет решена в первый час боя. Представь себе, ты находишься в окопе, а на тебя изрыгая огонь из всех стволов, несётся огромная стальная махина, ты пытаешься стрелять в него из винтовки или пулемета, а он перемалывает тебя вместе с окопом и мчится дальше. Это картину видят твои товарищи и скажу честно, на многих она действовала крайне угнетающе, вызывая панический страх. Человек чувствовал себя как кролик перед удавом. В эти минуты, кто то охваченный ужасом пытался спрятаться в окопе, кто то норовил бежать без оглядки и попадал под огонь вражеской пехоты, а были и такие, кто бросал оружие и сдавался в плен. Конечно, были и те, кто бился до последнего патрона или гранаты, но это мало решало проблему…»
« Я вот иногда задумываюсь – продолжил Василий Демьянович после того, как мы вернулись из сада, куда выходили немного прогуляться после сытного обеда. – Почему в первые год-полтора войны немцы крушили нас так, как сами того желали? Да, тогда у нас и в правду не хватало вооружения, а то, что было, по ряду показателей была хуже вражеской, да, не умели мы ещё воевать в новых условиях и ещё много чего недоставало. И всё же есть ещё одна немаловажная причина, о которой у нас не принято говорить, хотя о ней знает каждый, кто был на фронте. Это о том, как немцы воевали.
Я с небольшим перерывов больше трёх лет был на войне, участвовал в десятках боях и каждый раз дивился умению немцев воевать. Хоть вначале войны хоть в конце они были всегда высокоорганизованы и дисциплинированы, их лётчики, танкисты и артиллеристы особенно в первые годы войны, были на голову мастеровитее наших, и к тому же надо признаться, что и героизма немцы проявляли в бою не меньше, чем мы. Когда это было нужно, они также как наши ребята отчаянно шли в рукопашный бой, так же могли биться до последнего патрона, а затем подорвать себя последней гранатой, а их лётчики, так же как и наши при случае шли на таран или совершали пике. В боях под Москвой, а позже и под Харьковом я не раз был свидетелем того, как пара-тройка немецких «мессеров» в считанные минуты расстреляв пять-шесть советских ястребков, успевали ещё отутюжить наши окопы. Конечно, на ту пору наши самолёты были хуже немецких, но тут надо признать, что и мастерства у противника было не занимать.
Вплоть до сталинградской битвы на полях сражений по праву господствовали немецкие танки. Почему по праву, потому, что на то время их машины были куда мощнее и маневреннее наших, а танкисты на порядок опытнее наших ребят. Помню такой случай. Дело было 18 января 1942 года, к этому времени мы уже освободили Наро-Фоминск и шли ожесточенные бои за небольшой городок Верею. Был полдень, едва мы успели похлебать солдатскую кашу, как ротный дал команду занять боевые позиций. Выглянули из окопов и видим: в метрах пятистах со стороны реки Протва на нас движутся немецкие танки и пехота. Разглядели в бинокль, два танка и два САУ. Тут к ним на встречу ринулись семь или восемь наших машин. К великому огорчению немцы быстро расправились с ними и устремились на наши позиции. К счастью, на тот момент по ним метко сработали наши артиллеристы, и их атака захлебнулась. В итоге этого короткого боя все наши танки вместе с экипажами остались догорать на поле сражения, а немцы свои три подбитые единицы благополучно оттащили в тыл. Увы, подобных случаев в начале войны было немало….
Верею мы всё же освободили к утру следующего дня, но тот бой я до сих пор вспоминаю с горечью, там погиб мой друг Володя Коротков с которым дружили ещё с ФЗО, вместе работали на заводе, вместе призывались. Погиб он по глупости, к которой в какой-то мере причастен и я. Дело было так. Как только немецкие танки приблизились к нашим позициям метров на пятьдесят, Володя со связкой гранат проворно выскочил из окопа и с криком «ура» во весь рост побежал в сторону врага. Только успел я крикнуть «ложись» как он тут же был сражен очередью из танкового пулемёта. Когда наш расчёт «сорокопяток» подбил немецкую машину, я ползком добрался до моего друга и так же ползком дотащил его до наших траншей. Когда я уложил его на дно окопа, умирая он смог прошептать: «Вася, больно…». Тут один из бойцов, что стоял неподалёку полуобернувшись бросил: «Кабы не надрался спиртяги был бы жив, а так не за понюх табака, эх…». Эти слова были для меня будь то обухом по голове и я впервые за долгие годы горько зарыдав, упал на грудь погибшего друга. Какое то время я в безумии трясь его, пытаясь оживить, пока бойцы не оттащили меня и парой оплеух не привели в чувство. В нелепой гибели друга я винил себя. Дело в том, что когда во время обеда раздавали «наркомовские сто грамм» я, чувствуя себя не очень хорошо (у меня болел правый бок) отказался было от своей нормы, но Володя уговорил отдать её ему. Спирт был в тот день неразбавленный и две чарки на голодный желудок (каша на воде была единственной за полторы сутки) основательно шибанули в его горячую голову. Так, в пылу хмельного угара мой дорогой друг совершил непоправимое…. Эх, как порой за нашу глупость или необдуманное слово приходится дорого расплачиваться».
После этих слов герой нашей повести надолго задумался глядя на наступившие за окном сумерки, а за тем вдруг неожиданно предложил: «А давай-ка мы с тобой пойдём в баньку. Вон Лёшка уже вернулся, видимо славно попарился, сияет как новенький червонец». Страстный любитель парной бани я с удовольствием принял его предложение.
На следующий день старик разбудил меня в шесть утра и объявил, что едем на рыбалку. Не смотря на желание ещё немного поспать, пришлось согласиться. За завтраком, чтобы приободрить меня он живо воскликнул: «Гляди, как солнце ярко светит да и погоду обещают тёплую – плюс 10-12 градусов. Думаю, что рыбалка будет отменной».
Едва выехали из дома на его ещё не старом, и довольно ходком «412 Москвиче», как он заявил, что едем к «Красноармейской» пристани и знает места, где можно половить сома, леща, сазана и ещё кое-какую рыбину. Честно говоря, всё это на тот момент меня мало интересовало, так как я, всё ещё не совсем отошёл от сна, к тому же в салоне было зябко. Пробубнив в ответ «ладно» я плотнее запахнул фуфайку и закрыл глаза.
Место, куда привёз меня старик находилось в полукилометре от пристани и было ровным как на пляже – никакой растительности, ни бугорка ни холмика спереди река, по берегу галька и песок. «Что можно здесь наловить, какая может быть на пляже рыбалка?» – с сомнением подумал я, помогая старику стаскивать наши вещи.
«Ты, сынок, когда ни будь с берега ловил на закидушку?» – спросил Демьяныч разбирая снасти. Я молча кивнул. «Тогда выбирай любую. День солнечный, река спокойная без рыбы не уедем так, что насаживай наживку и вперед»!
Вопреки моим сомнениям уже через пять минут первым клюнуло у меня, это оказалась небольшая вобла. Вторая и третья поклёвки тоже не заставили себя долго ждать. На этот раз рыбины были крупнее, два леща каждая граммов по четыреста. Такая динамика благотворно сказалась на мне, я оживился и был уже рад тому, что приехал со стариком на рыбалку, а он, каждый раз, когда я вытаскивал на берег какую-нибудь рыбу, одобрительно кивал и улыбался.
Вскоре стало везти и моему товарищу. Сначала, он выудил пару сазанов и судака а затем, изрядно помучавшись и не без моей помощи вытащил довольно увесистого сома. Удача на рыбалке нам сопутствовала часов до десяти утра, а затем, клёв пошёл на спад и уже к половине одиннадцатого и вовсе прекратился.
Расположившись на раскладных стульчиках и попивая чай со смородиновым вареньем, мы какое-то время сидели молча глядя на плывущие по Волге суда. День был безветренный. Могучая река, поблескивая под яркими лучами солнца величаво спокойно несла свои воды. В воздухе стояла умиротворяющая тишина, время от времени нарушаемая криками чаек и гудками плывущих по реке барж и теплоходов. Вся эта картина была действительно завораживающей, и как-то по особому успокаивало душу и настраивала на лирический лад. Вдруг Демьяныч нарушил молчание. Указывая в сторону пристани, он заговорил: «Два года назад чистили дно реки по обе стороны пристани и чего только оттуда не вытащили. В основном металлолом оставшийся с войны. Оружие, неразорвавшиеся снаряды, затонувшие гаубицы, катера, но самой ценной находкой явился наш лёгкий танк «Т 40» с останками экипажа. Как он затонул уже никто не скажет но на счастье живых ещё родных и близких погибших танкистов в их истлевших куртках обнаружили три пластиковые капсулы в которых хорошо сохранились бумаги с записями анкетных данных погибших. Останки воинов более сорока лет считавшихся пропавшими без вести в присутствии нашедшихся родственников торжественно захоронили на Мамаевом Кургане. Когда стали известны имена этих ребят, я невольно задался вопросом: а сколько безвестных героев нашли себе могилу на дне Волги от Ярославля до Сталинграда? Больше того, на дне сотен рек, озёр, болот от Сталинграда до Берлина? Счёт может идти на сотни тысяч. Упокой Господи души твоих воинов! …. Такова сынок плата за нашу победу, слишком дорогая и нередко бессмысленная».
После этих слов старик замолчал. Немного помедлив, я, решился задать вопрос: «Демьяныч, а почему «не редко бессмысленная»? «Почему бессмысленная»? – повторил вопрос мой собеседник, а затем, немного подумав, ответил: «А хотя бы вот такой пример. Когда шли бои за освобождение Вереи, одной из рот нашего батальона приказали по льду реки Протва выйти на другой берег и закрепиться. На месте перехода река имела ширину 60-70 метров, можно было перебежать за 2-3 минуты, но когда передовой взвод достиг пологого берега, по ним ударили искусно замаскированные немецкие пулемёты. Мало этого, ребят с воздуха накрыли вражеские штурмовики. Сама Протва из-за малой глубины зимой промерзает полностью, а в том месте, где проходила рота она оказалась глубокой, в результате человек сто убитых и раненных на наших глазах ушли под лёд. Спастись удалось лишь немногим. Спрашивается, почему командование не провела разведку, не обеспечила авиационное и артиллеристское прикрытие, прежде чем посылать людей на явную гибель?
Любой фронтовик тебе скажет, что форсирование водной преграды в условиях войны всегда сопряжены с большими или малыми людскими потерями. Всё зависит от ширины и глубины преграды, состояния плавсредств и в главную очередь от того, насколько грамотно организовано форсирование. У немцев это дело было организовано на много лучше чем у нас. При переправе их войска максимально были прикрыты авиацией и обеспечивались мощной огневой поддержкой с берега. Кроме того их понтоны были мобильнее и надёжнее наших. Отсюда вывод. Немцы при форсировании несли значительно меньше потерь, чем мы. Помню, в марте 1944 года, при форсировании Южного Буга из 35 бойцов моего взвода на другой берег благополучно перебрались 21 человек, а ведь переправлялась целая дивизия свыше 10 тысяч человек! Какие потери могли быть в этом случае? Вот так то»!
Сказав эти слова, Демьяныч глянул на часы и воскликнул: «О, пора собираться домой, скоро обед, да к тому же коров надо доить, Лена сегодня поздно освободится, ей больных надо обходить».
Вернувшись домой мой старый товарищ первым делом взялся за наш улов. Рыбалка оказалась действительно удачной, рыбы набралось на 17 килограмм. Весь наш улов он поделил на две ровные части. Одну часть отставил в сторону, а другую сложил в пакет. После этих манипуляции старик пошёл доить коров. Из любопытства я последовал за ним. Помимо бычка и телят дойных коров было две. Демьяныч и здесь оказался молодцом, сноровисто подоив бурёнок он слил молоко в два больших пластмассовых бидона а затем задал животным сена и подпустил к коровам телят.
«Вот, кажется и всё. Поможешь донести рыбу и молоко, тут недалеко, в пяти минутах»? – Обратился ко мне старик, умывая руки под краном. Я не спрашивая, куда и зачем, молча кивнул. В тот момент я подумал, что он хочет отнести всё это в магазин или на рынок, но всё обернулось иначе. Мой сердобольный друг без всякой оплаты, передал рыбу в больницу сестринской помощи, а молоко в детский приют, тем самым заслужив горячую благодарность со стороны работниц этих учреждении и моё искреннее восхищение.
«Демьяныч, а как часто вы совершаете благотворительность подобно сегодняшней»? – Спросил я, когда мы в саду готовились варить уху. «Ну, молоко я отношу ребятишкам пару раз в неделю, а допустим рыбу – когда наловлю или овощи и фрукты когда поспеют». Ответил он, подвешивая на треногу казанок, а затем, когда закончил все приготовления, присев на лавочку продолжил: «Вижу, тебя удивляет мой поступок, который ты справедливо назвал благотворительностью?! «Милосердие же и благотворительность суть дела, любезные Богу» – говорит святитель Григорий Нисский, потому как, она одна из главных заповедей Господа. Человек всю свою сознательную жизнь должен творить благо. Растят родители своих детей в здравии и достатке – это благо. Заботятся дети о родителях в их старости – это благо. Делаешь добро нуждающемуся – это благо. Для человека понимающего суть заповедей Бога это непреложная истина, Закон жизни. Соблюдаешь Закон, Господь одарит тебя сторицей, противишься – будешь в убытке. Недаром говорит святитель Григорий: «Предстань нуждающемуся скорым и неленостным кормильцем. Даяние не убыточно. Не бойся, плод милостыни произрастает обильно» и эту истину я ощущаю на себе. Вот к примеру, эти фруктовые деревья и огород дают столько урожая, а живность столько молока мяса и яиц, что хватило бы на дюжину семей и это милость Божья которыми по Его заповеди нужно делиться. Надо понять, что Господь по своей воле не одинаково одаряет людей своими щедротами. Если даёт человеку богатства, то она ему как испытание, дабы в Его даре есть твоя доля и доля нуждающегося. Тут важно уметь справедливо поделить, что твоё, а что твоего ближнего. Я, к примеру, оставляю себе ровно столько, сколько нужно для моей семьи, а также для продажи или обмена на комбикорма и сено, а остальное раздаю нуждающимся потому как это их доля. Конечно, тут надо различать истинно нуждающегося от тунеядца. Мало ли жлобов ходят с протянутой рукой. К большому сожалению, среди людей немало тех, кто всю жизнь копят в кубышку, а сами и их дети ходят полуголодные и чуть ли не в рванье. Или тех, кто бессмысленно растрачивают свой капиталец на всякую безделушку или гульбу, тогда как кто то из близких нуждается в помощи. Есть и такие, кто кичатся своим богатством, презирая всех и вся и считаясь только равными себе или с теми, кто богаче их. Все они в конечном итоге будут в убытке. Вон, дочь рассказывает, недели две назад к ним в больницу привезли одного ювелира, народ знает его как одного из богатейших людей города, так этот человек ложку жидкой каши не мог проглотить, сделали рентген – оказался безнадёжен, отдали назад родственникам. Помогли ему его богатства? Или вон видишь дом с зелёной крышей, там жила семья, где муж с женой были такими скрягами, не приведи Господь! Несмотря на полный двор всякой живности, их дети, когда были малыми ходили полуголодные и носили чужие обноски с барахолки или кто, что подаст. Сами они были нелюдимы. К ним достучаться можно было только с милицией. И что, в конечном счёте? Три года назад угорел муж, год спустя умерла жена. Когда сыновья стали делить наследство по пьяни передрались между собой и один другого покалечил. В результате, один сидит в тюрьме другой находится в доме инвалидов, а наследство досталось дальним родственникам. Пошло впрок жадность этим скрягам? Так-то вот. А вообще я тебе скажу сынок, богат ли человек или беден, всех могила уровняет. Похорони одного в золотом гробу, а другого в деревянном не струганном, обоих одинаково сожрут могильные черви, только спрос с каждого на том свете будет разный». После этих слов, Демьяныч попробовал уху и одобрительно кивнув, воскликнул: «Готово!».
После изумительно вкусной ухи с грибами да фаршированной севрюгой, мы со стариком с часок прикорнули, а затем по его предложению пошли прогуляться по городу. Вернулись, когда стало вечереть. Попили чая с мёдом с пасеки моего друга и уселись смотреть телевизор. Там шла передача «Прожектор перестройки», одна из самых популярных в годы горбачевского правления. Послушав самого архитектора перестройки, Демьяныч выразил мнение: «Ретиво взялся перестраивать, как бы дров не наломал». Я спросил, почему он так думает? На что он, продолжая глядеть на экран телевизора ответил: «Большие корабли в отличие от малых на излучинах, то есть на сложных участках реки ходят очень медленно, будь то ощупью. Почему? Чтобы не столкнуться с другими судами или не сесть на мель. Наша страна огромный корабль и переживаем мы сегодня нелёгкое время, а потому перестраивать бы её надо сторожко, без горячки, а не то можно сесть на мель». Как показало время, слова старика оказались пророческими.
После «Прожектора» показывали новости где, в одном из фрагментов рассказывали о том, как в Псковской области во время рытья котлована нашли останки советских солдат с заржавевшим оружием и боеприпасами. Когда досмотрели ролик, Демьяныч заговорил: «Больше сорока лет прошло со дня окончания войны а останки наших воинов всё находят и находят. Думаю, что и в будущем немало найдут, ведь война шла на огромной территории, а народа полегло в войну тьма тьмущая. Вот недавно читал статью в которой пишут, что маршал Жуков приказывал своим подчинённым: «Солдат не жалеть, наши бабы ещё нарожают». Говорил ли эти слова Георгий Константинович или нет, не знаю, но людей, в ту пору не жалели и причём это длилось всю войну. Не хватает вооружения – побольше людей в пекло, а там дерись хоть пятерней. Не можем к сроку взять укрепленный рубеж – побольше людей, авось кончатся у немцев боеприпасы и сами сдадутся. Вот и получается, как в песне: «этот день мы приближали как могли». Или как в другой песне: «А нынче нам нужна одна победа! Одна на всех, мы за ценой не постоим». Да, за ценой мы действительно не стояли заплатив жизнями двенадцати миллионов солдат и командиров, а в общем, с гражданским населением двадцатью семью миллионами погибших. Фашисты в ходе войны потеряли вдвое меньше нашего. В этой огромной трагедий мою душу выворачивает то, что нередко, десятки, а то сотни тысячи бойцов и командиров расплачивались своими жизнями или попадали в плен из-за бездарности и ослиного упрямства наших военачальников. Какие бы наступательные операции не проводились, мы всегда теряли больше людей, чем противник. У нас в первые два года войны на Ржевско-Вяземской, Демянской, Курско-Обоянской, Харьковской, Керченской и других наступлениях, в большинстве своём провальных, погибло или попало в плен в 5-7 раз больше людей, чем у немцев. Поразительно то, что и во время победных наступлениях 1944-45 годов мы теряли убитыми и раненным не меньше, а в ряде случаев на порядок больше чем фашисты, возьмём хотя бы Восточно-Карпатскую, Львовско-Сандомирскую, Висло-Одерскую, Берлинскую и другие. И это не смотря на то, что людей, техники и вооружения к этому периоду войны у нас было уже в 2-3 раза больше, чем у врага. Чем объясняется этот феномен? Не научились ещё воевать? Нет, бить врага мы к этому времени уже умели, тут причина кроется в бессмысленной спешке, то есть, в вечном стремлении нашего командования, не считаясь с человеческими жертвами как можно скоро провести какую либо операцию и отрапортоваться наверх, в угоду высокому начальству. Я уже много лет изучаю специальную литературу и газетно-журнальные публикации на военную тематику. Благо, нынче с началом Перестройки и Гласности немало того, что раньше держалось в секрете выходит в свет и уже есть возможность объективно рассматривать какие то вопросы, которые много лет подавались не достаточно правдиво. Как мы с тобой знаем, долгие годы всю вину за неудачи на фронте валили на Сталина. Полагаю, что это не совсем так, вина за те или иные провалы на войне в равной мере лежит и на военачальниках, что его окружали. Приведу свои доводы. После удачного контрнаступления под Москвой в конце декабря 1941и в начале января 1942 годов, Ставка утвердила Директиву, в которой предписывалось продолжить развивать успех и полностью разгромить немецкие войска на московском направлении. Так вот, 17 января, когда ещё шли кровопролитные бои за Верею нашей 33 армии поступил приказ от командующего Западным направлением генерала армии Жукова наступать на Вязьму. Для каждого бойца этот приказ был полной неожиданностью, так как до этого заверяли, что после освобождения городка полк отведут на отдых, а тут на тебе, опять в наступление. Помню, как наш старшина, бывалый войн, возмущался: «Что они совсем охренели, людей в ротах недокомплект, оставшиеся морально и физически истощены, много больных, к тому же не хватает оружия и боеприпасов, а они наступать!» Как бы то ни было, нас после освобождения Вереи безостановочно погнали вперёд.
