Текст книги "Другие сказки"

Автор книги: Саша Ри-Эн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Саша Ри-Эн
Другие сказки

ЗОЛУШКА

Ганс весело шагал по дороге, хрустя припасенным накануне сухариком. Чувствовать себя свободным было так здорово! Весь мир сразу стал другим – солнце светило ярче, птицы пели громче, свежий ветерок ласково трепал волосы, словно подбадривая:“Всё будет хорошо!” Гансу верилось, что так оно и получится.

К побегу он готовился давно: сушил сухари из остатков хлеба, понемногу откладывал про запас мелкие монеты из хозяйственных денег, даже вяленого мяса удалось собрать, оставшегося от званого обеда, устроенного мачехой для своих родственников. Ганса тогда, естественно, к столу не позвали.

Ганса вообще никогда никуда не звали, он только подносил еду и убирал за “матушкой и дорогими сестрами” с самого первого дня, когда отец привел их в дом. Вначале это был жест гостеприимства. “Понимаешь, сынок, они ведь будут чувствовать себя неуютно в нашем доме. Нужно окружить их вниманием”. И Ганс окружил. После чего вся троица села ему на шею и начала понукать: “Почему кофей холодный? А ну ка сделай погорячее!”, “Почему хлеб жесткий? Убери этот, неси другой!”, “Почему полы не мыты… перины не взбиты… платья не глажены… волосы не помажены?” От паршивого характера мачехи и ее дочурок из дома разбежалась вся прислуга, которая служила верой и правдой много лет. Новая на прежнее жалованье не шла, а приплатить мачеха скупилась. Зачем нам тратиться на прислугу, если у нас есть Ганс, рассудила она. После чего Ганс перебрался жить на кухню, чтобы не бежать через весь дом рано поутру, не будить хозяйку. И не трясти золой в коридорах, поскольку часто стирать свою одежду было некогда, вместо этого приходилось обстирывать домашних. Да и какой смысл часто ее стирать? Когда день деньской стоишь у плиты, попутно выгребая золу, чистым надолго не останешься.

Так Ганс из наследника превратился в мальчика на побегушках у трех злобных теток (сестрицы давно были на выданье, да никто не брал).

По-началу Ганс пробовал возмущаться, пошел к отцу, но тот не внял, поливая слезами портрет умершей матери Ганса в обнимку с кувшином наливки (как выяснилось, приготовление этой самой наливки было единственным, что умела делать мачеха в совершенстве). Вперив в Ганса остекленелый взгляд, отец заявил, что матушку Ганс должен слушаться беспрекословно, потому что нет на свете женщины мудрее и добродетельнее. После чего поцеловал портрет и вновь залился слезами. Ганс попробовал объяснить, что матушка уже не та, за что был выгнан взашей с требованием больше не появляться, дабы не осквернять светлую память. В общем, от отца Ганс помощи не дождался.

Поняв, что теперь он находится полностью в ее власти, мачеха и вовсе пошла вразнос – стала требовать на обед не одно, а три основных блюда, пять салатов и четыре десерта на выбор, “как в лучших домах королевства”. Плюс во всем этом оказался только один – Ганс научился отлично готовить, так что мачехе и родственников позвать на обед было не стыдно. Также Ганс вел хозяйство, рассчитывал закупки и расход продуктов, ведал заготовкой запасов на зиму, а также неплохо шил и делал прически. Шить его научила еще покойная матушка, а умение причесывать и укладывать волосы пришлось осваивать на ходу. Град тумаков из-за сожженных волос сестрицы Брунгильды, у которой оказалась на редкость тяжелая рука, научил Ганса пользоваться щипцами для завивки. А побои сестрицы Матильды объяснили, что шпильки надо втыкать не в голову, а в прическу. До остальных тонкостей он дошел сам.

Так прошел год, и Ганс постепенно смирился со своим незавидным положением. И вот однажды посыльный принес письмо, в котором оказалось приглашение на королевский бал для “господина купца с наследником, женою и дочерьми”.

– Силы небесные, я поеду на бал! – возликовал Ганс. Словно яркая лампа зажглась в унылом сумраке его жизни.

Однако надежда оказалась жестоко растоптана громовым хохотом мачехи.

– На бал? Ты, грязнуля, на бал?!

– Но там написано “с наследником”, значит, со мной, – чуя недоброе, произнес Ганс.

И тут он узнал, что никакой он больше не наследник – отец всё имущество переписал на новую жену и ее дочерей. Молча. Без предупреждения. Давно. Потому что Гансу наследные денежки ни к чему, пусть он – ха-ха-ха – невесту себе богатую ищет. А вот “девочкам” без приданого никак. И что он, Ганс, живет теперь в этом доме из милости. Поэтому ему, Гансу, лучше заткнуться и пойти готовить торт по случаю предстоящего бала. А точнее, два торта… нет, три. На каждую из приглашенных. Папаша обойдется, ему сладкое вредно. А после Гансу следует озадачиться пошивом платьев, да поживее, чтобы за три дня успеть… И нечего глазенками хлопать, живо за работу!

Тогда Ганс и понял, что пора уходить – в этом доме делать ему больше нечего. Он собрал нехитрые пожитки – смену белья, рубаху, штаны – почистил стоптанные сапоги, отряхнул от пыли старый отцовский плащ, сложил это всё в дорожный мешок и сунул под раздолбанный диванчик, на котором спал. А утром, проснувшись затемно, вытащил из тайника припасенные продукты, сунул их всё в тот же мешок и, прихватив воды на дорогу, тихо и незаметно покинул дом, который прежде считал родным.

Вначале ему было немного страшно, все-таки он никогда раньше не уходил из дома навсегда. Но первые солнечные лучи постепенно вытеснили страх, поселив в душе ощущение правильности происходящего и даже восторг.

– Как здорово! – думал Ганс, уходя все дальше от города.

– Как здорово! – вторило ему солнце!

– Как здорово! – подхватывал ветер, шелестя листвою придорожных кустов.

– Да чтоб тебе провалиться! Чтоб ты сдох! Чтоб тебя медведь обгадил! – завопил кто-то из пролеска.

Ганс остановился, всматриваясь в жидкие лесные насаждения, в которых металась тощая фигурка в черном, продолжая изрыгать проклятия. Заинтригованный, он свернул с дороги и пошел узнать, что же там происходит.

Источником шума оказалась невысокая безвозрастная женщина с копной черных волос. С горящими злобой глазами, она нарезала круги вокруг выложенного камнем колодца.

– Ну, чего приперся? Чего надо?! – накинулась она на Ганса, словно он и был причиной ее злобы.

– Да я так… мимо проходил, – растерялся он, делая шаг назад.

– Стоять! – рявкнула тетка. Ганс замер, не донеся ногу до земли. – Сделай милость, помоги одинокой путнице, – произнесла она, пытаясь изобразить нечто, похожее на просительную улыбку. Ганс вздрогнул. “А не поможешь, голову оторву” – читалось во взгляде.

– Д-да, конечно. А как? – произнес он, стараясь не показывать испуга. – Что с вами произошло, тетушка?

Женщина нахмурилась, тонкие губы сжались в ниточку, почти исчезнув с бескровного лица.

– Палочку я свою уронила. В колодец.

– Клюку? – сочувственно переспросил Ганс. Он хорошо помнил слова матери, что к странникам нужно проявлять сочувствие и понимание. Странники из ее рассказов всегда ходили с клюкой.

– Я тебе дам “клюку”, нахал малолетний! – от чего-то рассердилась тетка. – Что я, по твоему, старуха?! Палочку я уронила! Волшебную! – и в очередной раз смачно выругавшись, пнула каменный бок колодца. После чего взвыла, запрыгав на одной ноге.

“Нет, на старуху не похожа, вон как скачет”, – подумал Ганс.

– Так чем я могу вам помочь? – осторожно поинтересовался он.

– Чем-чем, – передразнила тетка. – Экий ты недогадливый. В колодец надо слазить.

Ганс подошел к каменному бортику, нагнулся и посмотрел вниз. Из темного колодезного нутра веяло холодом. Глубоко внизу недобро блестела вода.

– Ну не знаю, – задумчиво произнес Ганс. Манерой общения незнакомка сильно напоминала мачеху. Зря он что ли из дома сбегал?

– Да тут и дел-то – раз плюнуть, – подала голос тетка. – Залез – и вылез.

– Ну да, конечно, – начиная испытывать удовольствие от препирательства, ответил Ганс, – это вы так думаете, что быстро, со стороны глядючи.

– Лезь давай, кому говорю! А то в лягушку превращу!

– Чем превратите? Палочка-то ваша – тю-тю, – Ганс многозначительно приподнял бровь.

– Ах ты… – начала-было тетка, но передумала. – Хорошо, давай так: ты достаешь палочку, а я исполняю твое желание.

– Три?

– Одно!!

– Любое?

Тетка окинула его мрачным взглядом и обреченно выдохнула:

– Любое.

Во взгляде явственно читалось “подавись”.

– Хорошо, – улыбнулся Ганс, протягивая ей руку. – Скрепим договор кровью?

– Вот еще, – скривилась ведьма. Плюнула на свою ладонь и ухватилась за руку Ганса.

Тот внутренне содрогнулся, почувствовав влагу, но виду не подал, надеясь вымыть руку в колодце.

– В общем так, – заявила тетка, разматывая веревку, которая служила ей поясом, – залезаешь в ведро. Спускаешься вниз. Находишь палочку и привязываешь ее к веревке. Дергаешь – и я ее достаю.

– А я?

– А ты вылезешь по веревке, к которой привязано ведро.

– Ну уж нет! – возмутился Ганс, обвязывая веревку вокруг себя. – Только вместе со мною!

– Да я тебя не удержу, ты ж вон какой бугай… И вообще, ты будешь в ведре, чего тебе бояться?

– Да мало ли что…

С “бугаем” Ганс даже спорить не стал, настолько это утверждение было глупым. Уличные ребята дразнили его “мелочью”, а матушка до самой смерти звала “мышонком”. За последние два года он, конечно, подрос, но мачехе и ее дочерям даже до плеч не доставал.

Предосторожность оказалась не лишней – ведро оборвалось почти сразу и спускаться пришлось “вручную”, под ругань держащей веревку тетки, упираясь в скользкие стенки босыми ногами. Колодец казался бесконечным, внутри было холодно и противно. Воды на дне оказалось почти по горло, так что за палочкой пришлось нырять. А потом, стуча зубами, выбираться наружу, цепляясь за камни едва ли не зубами. Если бы не поддержка сверху, сам бы Ганс ни за что не выбрался.

Когда он, перегнувшись через край, вывалился наружу и растянулся на траве, ему показалось, что он попал в рай. Недоставало только пения херувимов. Вместо небесных звуков над ухом прозвучал нетерпеливый возглас:

– Ну, давай сюда палочку!

– А желание? – не спеша разжимать руку, напомнил Ганс.

– Да помню я, помню! – тетка выдрала палочку из его пальцев, вытерла и любовно прижала к груди. – Ну, говори, чего ты там хотел? – нехотя проворчала она. – Денег? Славы?

– На бал хочу, – выпалил Ганс. – В красивой одежде. И чтобы принц в меня влюбился. И замуж взял.

– Э нет, – затрясла головой колдунья, – мы так не договаривались! Одно желание! Одно, а не четыре! Так что выбирай: “на бал”, “в одежде”, “влюбился” или “замуж”.

– А то, что мне нравятся мужчины, вас не смущает? – поинтересовался Ганс.

Ведьма драматически рассмеялась, испугав сидящих на дереве ворон.

– Милый, знаешь, сколько мне лет? – снисходительно произнесла она. – Впрочем, это не твое дело. Так вот, я успела повидать такое, что твои предпочтения даже не всколыхнули моего любопытства. А вот желание должно быть одно, и нечего мне зубы заговаривать. Ну? Что решил?

– Ладно, я согласен на бал, – обреченно выдохнул Ганс.

– Вот и чудненько. Через два дня приходи, возьму с собою в качестве сопровождающего.

И она потопала прочь, в гущу леса.

– Стойте! – Ганс тут же вскочил и бросился за нею. – Я не могу через два дня! Да и где я вас искать буду? И вообще… Я из дома ушел, не под кустом же мне все это время жить?

– А это уже не моя проблема.

– Да это вообще не проблема, я у вас поживу.

– У меня?! – ведьма остановилась и уставилась на Ганса немигающим взглядом.

– Да вы не беспокойтесь, я неприхотливый.

– Неприхотливый, говоришь? – недобрая улыбка скривила ведьмины губы. Ганс подумал, не сбежать ли пока не поздно, но мысль о ночевке под кустом не позволила. – Что ж, коли так, – улыбочка на лице тетки стала еще более зловещей, – тогда идем.

Дорога оказалась долгой. Они шли и шли, петляя между деревьями, огибая кусты. А когда вышли, наконец, на поляну, на которой стоял маленький невзрачный домишко с крышей, поросшей травой, Ганс остановился, упер руки в боки и мрачно, с вызовом произнес:

– Так это вы, тетушка, здесь живете?!

– Ну я, а что? – не ожидая такого напора, напряглась хозяйка хибары.

– Так значит это вы послали меня отвалить и сдохнуть?

– Что-о-о?! – ведьма уставилась на него, выпучив глаза. – Да я тебя сроду не видела!

– Вот именно! Вы даже дверь не открыли! Я пришел к вам за помощью, а вы… вы…, – Ганс всхлипнул и махнул рукой.

– А ну-ка, давай, рассказывай!

– Да что тут рассказывать! Матушка моя, когда умирала, сказала, чтобы я пошел к фее-крестной…

– Так это ты тот наглец, который меня через дверь обзывал! – взвилась ведьма, мгновенно теряя сочувствие.

– Я? Обзывал? – снова взвился Ганс. – Я только спросил, здесь ли живет фея-крестная…

– Сам ты фея!! И он еще говорит, что не обзывался! Ведьма я! Ведьма!! Так и заруби на своем конопатом носу…

– Мой нос не конопатый!

– Сейчас будет! – ведьма схватилась за волшебную палочку.

– Не надо! – торопливо произнес Ганс, разом позабыв о былом. – Мы просто друг друга не поняли. К тому же, это было давно. Давайте забудем старые обиды и будем жить дружно.

Ведьма смерила его взглядом, выдержала паузу и наконец, сунув палочку в карман, нехотя произнесла:

– Ладно.

Внутри ее дом оказался еще своеобразней.

– Силы небесные, – воскликнул Ганс, замерев на пороге, – ну у вас и свинарник!

– Не нравится – можешь прибраться. Ведро и тряпка вон там, – ведьма указала в угол, где виднелась покрытая паутиной кучка, – Вода в ручье за домом.

– Как скажете, – пожав плечами, ответил Ганс. И принялся за работу.

Он мыл, тер и то и дело менял воду. Бегать к ручью пришлось наверное раз двести. Никогда еще не приходилось ему так долго и тяжело работать. Даже дома, где кроме него жили еще четверо человек, никогда не было столько грязи, сколько могла собрать одна маленькая хрупкая женщина.

Когда он наконец закончил, сил не осталось совсем. Да еще и голод проснулся.

– Тетушка, я все, – произнес он, вытирая пот со лба. – Может вы меня чем-нибудь покормите?

– С удовольствием, – отозвалась ведьма, которая все это время с интересом наблюдала за происходящим. – Достань из подпола картошку, свари – и пообедаем. Надеюсь, готовить ты умеешь?

– Хорошо, – вздохнул Ганс и, собравшись с силами, направился к приветливо открытому ведьмой люку, ведущему в темноту… запнулся, упал… И так ему хорошо показалось лежать на полу, не двигаясь, что он прикрыл глаза и произнес: – А можно я чуть-чуть полежу, а потом встану и все сделаю. Можно?

– Можно, – смилостивилась ведьма.

Ганс тотчас закрыл глаза… И уснул.

Когда он проснулся, то обнаружил, что по-прежнему лежит на полу… заботливо прикрытый грязным половиком, а по дому разносится умопомрачительный запах вареного картофеля. На этот запах он и отправился.

– Горазд ты спать, парень, – беззлобно произнесла ведьма, доставая из печи исходящий паром чугунок. Следом на потемневший от времени стол брякнулись две тарелки. – Чем богаты… – протянула она Гансу его порцию.

– Ой, подождите, – Ганс бросился за своей котомкой, – у меня мяско вяленое есть. Будете? – и он выложил на стол свой стратегический запас.

Ведьма бросила на него странный взгляд, но отказываться не стала.

– Может у вас что-нибудь из овощей завалялось? – оглядев собранную снедь, поинтересовался он.

– Ну-у, не знаю… – ведьма задумалась, – поищи в огороде за домом, может что и выросло.

Ганс сорвался с места.

– А где он, ваш огород? – спросил он, заглядывая в окно спустя некоторое время?

– Ты в нем стоишь, – мрачно изрекла ведьма.

Ганс растерялся, опустил руку, и стебель полыни, который он до этого отводил в сторону, смачно хлестнул его по физиономии.

Вернулся он с тремя крошечными зеленоватыми помидорками.

– Тетушка, а можно я и в огороде вашем приберусь? А то он как-то совсем подзарос.

– Можно, – милостиво разрешила ведьма.

Обед получился неплох. Вот только выражение лица ведьмы Ганса немного настораживало.

– А скажи-ка, парень, – наконец произнесла она, – ты случайно не осенью родился?

– Осенью, а что?

– Эх, – ведьма в сердцах бросила в тарелку недоеденный кусок картошки, – значит не приснилось. А я-то надеялась…

– А случилось-то?

– Родители твои случились, вот что! Помню, я только с шабаша вернулась, спать легла, а тут приходят какие-то, тащат куда-то, а там свечки, ладан, огни горят, младенцы орут… Потом опять куда-то тащат… В общем, думала кошмар приснился, что только после гулянки-то не привидится, а вот нет не приснилось, значит.

– Так, стало быть, вы признаете себя моей феей-крестной и будете теперь всячески обо мне заботиться? – обрадовался Ганс.

– Ага, размечтался! Ведьма я! Ведьма! Мы, ведьмы, ни о ком не заботимся. И вообще, твои родители эту кашу заварили, пусть сами и расхлебывают.

– Увы, это невозможно, – горестно вздохнул Ганс и поведал ей свою печальную историю.

– Сам дурак, раз позволил мачехе с дочерьми сесть тебе на шею, – не впечатлилась ведьма. После чего Ганс, покончив с обедом, отправился пропалывать огород.

Так и прошел день.

* * *

Спалось Гансу плохо. Снился ему дом, заброшенный, поросший паутиной, нежилой. Его дом, который он накануне покинул. Ганс проснулся – и обрадовался, что это был сон, но мысль о том, как там всё без него, прилипла, словно паутина.

– Чего мрачный такой? – поинтересовалась ведьма за завтраком. И Ганс, вздохнув, рассказал ей о причине своего беспокойства. – Это все от безделья, – заявила она. – Не переживай, у меня еще и чердак имеется, можешь прибраться там.

Что Ганс и сделал.

– Только ничего не выбрасывай, просто разбери по кучкам! – раздалось ему вслед.

Ганс принялся за уборку. Но, вопреки ожиданию, занятие успокоения не принесло. Он разбирал скопившиеся на чердаке груды барахла, чихал, смахивал тряпкой пыль – и снова разбирал… Казалось, это не закончится никогда…

И тут он почувствовал буравящий спину взгляд. Оглянулся – и обнаружил стоящую в дверях ведьму. Вид у нее был недовольный.

– Ладно, страдалец, иди за мной, – произнесла она ворчливо и затопала вниз по лестнице. Ганс отправился следом.

Ведьма привела его в комнату за неприметной дверью, которую он вчера во время уборки не заметил. Посередине на треноге висел котел, на полках – банки с устрашающего вида содержимым, из одной пялила мертвые глаза непонятно чья голова. Ганс тут же расчихался от густых запахов, исходящих от пучков сушеной травы, развешанных тут и там и еще чего-то непонятного, нарезанного длинными лентами, похожего то ли на кору, то ли на чью-то кожу (для собственного спокойствия Ганс решил, что это кора).

– На-ка, – ведьма вручила ему котелок поменьше, – воды принеси.

И Ганс торопливо выскочил на свежий воздух.

Когда он вернулся, в комнате горел огонь, в котле булькало, пахло… а ничем не пахло – Ганс понял, что обоняние отключилось.

– За смертью тебя посылать, – буркнула ведьма, выхватывая котелок с водой у него из рук. И вылила содержимое в котел. Взвилось облако пара. Подскочив, ведьма дернула Ганса за волосы.

– Эй, вы чего?! – завопил тот, отскакивая. Но его и так уже оставили в покое – прядь волос исчезла в котле. Вспыхнуло зеленоватое сияние…

– На, держи, – ведьма сунула ему половник с длинной ручкой, – мешай и смотри. Да не бойся, – она подтолкнула его к кипящему вареву.

Гансу ничего не оставалось, как последовать приказу. Он сунул половник в булькающую массу и принялся мешать. Из-за клубов пара он почти ничего не видел, и уже хотел было возмутиться, что смотреть не на что, как внезапно с очередным поворотом половника туман поредел, и Гансу открылась серебристая водная гладь… На ней, как в зеркале, внезапно отразилась мачеха, орудующая сковородой на кухне: злющая, на лице следы сажи, рот раззявлен в крике – она беззвучно на кого-то орала и, судя по выкаченным глазам, без толку.

– Знакомая физиономия, – задумчиво произнесла ведьма, заглядывая в котел через плечо Ганса, – где-то я ее видела.

Интересно, как там отец? – подумал Ганс. Едва он успел это подумать, как картинка начала таять… и кухня сменилась комнатой отца. Здесь все было как всегда: сгорбленная плачущая фигура с портретом в обнимку. Рядом кувшин со злополучной наливкой.

– О, и кувшинчик знакомый, – произнесла ведьма. И тут же хлопнула себя по лбу: – Вспомнила! Тетку вспомнила! – воскликнула она, вцепившись в Ганса, тряхнула его за плечо.

Изображение в котле дрогнуло и исчезло.

– Вспомнила! – ведьма от радости чуть ли не в пляс пошла. – Она ко мне приходила, зелье приворотное просила! Стало быть, для папаши твоего!

Ганс прищурился.

– Так, значит, это ваша работа, – вкрадчиво произнес он, чувствуя, как начинает подниматься со дна души копившаяся все эти годы обида.

– Да, моя, – гордо произнесла ведьма и приосанилась.

– И чего вы так радуетесь? – подступающие эмоции уже грозили вылиться через край, но Ганс еще держался. – Вы нам с отцом жизнь испортили!

– Успокойся, – она снисходительно похлопала Ганса по плечу, и это стало последней каплей.

– “Успокойся”? Да вы… вы… – Ганс хватал ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба. – Вы… Я вас ненавижу!!

– Эка невидаль, – ничуть не смутилась ведьма. – Если бы за каждого ненавистника мне доставался хотя бы медный грош, я бы уже озолотилась. Но некоторые платят. Вот мачеха твоя, к примеру, десять золотых отдала. Но с тебя я денег не возьму, помогу бесплатно.

– Вы… что? Поможете? Но как?

– Как-как, – передразнила ведьма. – Молча. Я приворожила, я и отворожу.

– И с чего вдруг такая щедрость? – Ганс посмотрел на нее с подозрением.

– А с того, что твоя дорогая мачеха – мерзкая корова! – ведьма уперла руки в боки. – Она мою любимую кружку разбила! И пол истоптала! И вообще, вела себя как свинья!

– И чего ж вы ее не послали? Ведьма вы или кто?

– Я – ведьма. А она – дура. Приворот десять золотых не стоит. Думала – уйдет, а она заплатила. И как я могла отказаться?

– Продались!

– Неважно. Ты хочешь отворожить мерзавку или нет?

– Хочу!

– Тогда по рукам!

– По рукам!

И ведьма принялась за работу.

Спустя пару часов она уже напутствовала Ганса в дорогу:

– Вот, – произнесла она, вручая Гансу крошечный бутылек с притертой пробкой. – Выливаешь это в кувшин и уходишь, – она посмотрела на небо, – и чтобы до заката вернулся!

– Всё понял, – кивнул Ганс и винулся в путь. К счастью, до дома было недалеко, и у него имелись все шансы вернуться засветло.

* * *

Дом и впрямь выглядел неухоженным. Удивляясь, как можно так изгадить жилище за какие-то полтора дня, Ганс тихонько прокрался на второй этаж, чудом не попав на глаза мачехе. Небеса оказались благосклонны – отец спал за столом, уронив голову на руки. Рядом, возле портрета матери, стоял нужный Гансу кувшин, куда и отправилось содержимое ведьминой бутылочки. Вздохнув, Ганс бросил прощальный взгляд на отца, который за это время даже не шелохнулся, и покинул дом через балкон, благо было невысоко. В этот раз уходить было еще грустнее – Ганс понял, что за время отсутствия никто о нем не горевал. Словно его никогда и не было.

Чтобы хоть как-то себя утешить, он решил заглянуть на лесное озеро, где любил бывать в редкие моменты свободы (чаще всего рано утром, пока все спали). Обычно здесь никого не было, и Ганс привык считать озеро своим. Он и сейчас надеялся посидеть в одиночестве хотя бы чуть-чуть… но небеса, должно быть, решили, что хорошенького помаленьку – на берегу обнаружилась лошадь, которая щипала траву, а в воде шумно плескался какой-то тип. Ганс застыл, размышляя, шагнуть ему назад или вперед. А потом подумал:“Да какого лешего, может я и не увижу больше это озеро”, и вышел из кустов. Мускулистый красавец, резвящийся в воде, был здесь совершенно ни при чем.

Плавал парень как-то странно – то нырнет, то вынырнет, и все на одном месте. А когда увидел Ганса, взмахнул руками и снова ушел под воду, оставив вместо себя поднимающиеся со дна пузыри.

Тут-то до Ганса и дошло, что происходит. Сбрасывая на ходу сапоги, он прямо в одежде бросился в воду.

Плавал Ганс хорошо, отцовская заслуга. Это умение его и спасло, когда новоиспеченный кандидат в утопленники в попытках спастись стал цепляться ему за шею. Едва не захлебнувшись, Ганс все же умудрился схватить его за волосы и, стараясь держаться на расстоянии от мечущихся рук, потащил парня к берегу.

Уже на берегу, весь грязный от прибрежного ила, по которому пришлось тащить ослабевшее тело (тяжелое как мешок с булыжниками), Ганс наконец смог отдышаться. Но расслабляться было рано – затихнув в нескольких метрах от берега, бедняга перестал дышать. И Гансу пришлось быстренько вспоминать, как делать искусственное дыхание.

Зажав нос лежащему перед ним парню, он сделал глубокий вдох и, приникнув к его губам, попытался вдохнуть в него жизнь….

Когда ему стало казаться, что битва со смертью проиграна, утопший закашлялся и, исторгнув из себя проглоченную воду, открыл наконец глаза.

Глаза оказались изумительными – темно-карими, такого насыщенного цвета, что радужка почти сливалась со зрачком. Ганс чудом удержался, чтобы не утонуть в этих бездонных омутах, обрамленных длинными пушистыми ресницами.

Теперь, когда опасность миновала, он вынужден был признать, что юноша действительно хорош собою. И стройное обнаженное тело, и глаза, и губы, которых Ганс несколько мгновений назад касался своими губами… Чувствуя, как тело охватывает жар, Ганс перепугался и, удостоверившись, что умирать спасенный не собирается, подхватил свои сапоги и был таков. Тем более, что солнце уже садилось, а ведьма велела вернуться засветло.

Всю дорогу он несся как угорелый, пытаясь убежать от собственных мыслей, но образ незнакомца упорно не выходил из головы. Зато одежда почти просохла.

Ведьма встретила его с ведерком наперевес, и, когда Ганс принес воды, опыт с котлом повторился. Результат отличался лишь тем, что в этот раз они наблюдали только за отцом. Пригубив из кувшина, он на секунду замер… Сердце Ганса едва не остановилось от напряжения.

– Ну, давай, дружок, давай, – волнуясь не меньше его, прошептала ведьма. И отец, словно услышав ее, опять приложился к кувшину, выпив все до дна. – Умница! А теперь спать, – и отец, устало вздохнув, уронил голову на руки. – Да, подзапустил себя твой папаша, оброс, что и лица не разглядеть. Как он в таком виде завтра на бал пойдет? – в голосе ведьмы послышалось сочувствие.

И только тут Ганс вспомнил про бал.

Впрочем, поужасаться всласть ему не дали, вытурив прочь из комнаты – ужинать и спать, а ведьма, заперев за ним дверь, принялась за работу.

Ложась спать, Ганс обнаружил, что потерял самое дорогое, что у него было – матушкино кольцо, которое носил на шнурке на шее. Должно быть, это случилось в тот момент, когда он вытаскивал парня из воды. Гансу стало так горько и обидно, что слезы на глаза навернулись. А образ незнакомца, вновь представший перед глазами, уже не вызвал прежних горячих чувств.

Уснул Ганс грустным и расстроенным – идти ночью на озеро искать пропажу было бессмысленно, поэтому он решил отложить это дело на завтра, если будет время.

* * *

Времени, конечно же, не оказалось. На бал требовалось прибыть после полудня, а до этого стоило что-то придумать с праздничной одеждой, которой у Ганса не было. За неимением лучшего, он тщательно почистил ту, что была, и решил этим ограничиться.

Ведьме его внешний вид решительно не понравился. Взмахнув палочкой, она наколдовала ему шитый золотом камзол, туфли с золотыми пряжками и штаны в обтяжку. Ганс так изумился, что даже махнул рукой на то, что штаны немного тесноваты, туфли великоваты, а камзол… Нет, камзол был хорош, если не считать пуговиц, которые не слишком удачно сочетались с тканью.

Для себя ведьма извлекла из чулана бархатное платье грязно-болотного цвета с кружевами, которые имели такой вид, словно их долго вымачивали в грязной луже. Но последней каплей для Ганса стали туфли, точнее их отсутствие. Не особо печалясь, ведьма превратила свои домашние тапки… в сапоги.

– Много ты понимаешь! – огрызнулась она на его полный негодования вопль. – Знаешь как от всех этих танцев ноги болят! А под платьем все-равно не видно.

Но Ганс оказался настойчив, и “страшно-удобные” сапоги все-таки сменились изящного вида туфельками. Затем Ганс взялся за платье. Ему стоило больших трудов убедить ведьму, что такое уже не носят, что фасон устарел, а цвет ее совсем не красит. Наконец, поддавшись уговорам, та снова взмахнула палочкой… Результат оказался еще прискорбней – платье превратилось в кружевную тряпку бурого цвета с чудовищными оборками. Переговоры возобновились…

Не раз и не два приходилось ведьме взмахивать палочкой (пару раз Ганс явственно чувствовал как на голове у него вырастают и исчезают рога), но результат всякий раз оказывался неудачным.

– Ну знаешь ли, – наконец рассердилась ведьма, – тебе не угодишь! Не нравится – делай сам.

– Хорошо, – согласился Ганс и, попросив у нее иголку, ножницы и нитки, принялся за работу.

Платье, которое он вскорости ей вручил, вызвало долгое молчание… и полный восхищения взгляд.

– А знаешь что, – оторвавшись наконец от своего отражения, произнесла ведьма, – если с принцем у тебя не получится, оставайся у меня. Занятие я тебе найду, а потом, может, и колдовать научу. А что, тоже хлеб, в жизни пригодится. А не захочешь, так можно швейную мастерскую открыть, озолотимся, – выражение лица ее сделалось мечтательным.

– Спасибо, я подумаю, – ответил Ганс и, пользуясь возникшим расположением, поменял пуговицы на своем сюртуке.

Прическу ведьме он тоже сделал сам. В результате, к моменту отъезда на бал, смотрела на него ведьма чуть ли не с обожанием и обещала всячески способствовать его планам относительно принца.

* * *

Никогда прежде Ганс на балу не был, и дворец сразил его своим великолепием. Ганс восторженно вертел головой, поражаясь роскоши интерьера: мрамор, позолота, бархат – все это создавало такой неповторимый шик, что Ганс, буквально растворился в окружающем пространстве.

– Госпожа Элеонора Заболотная с племянником, – представил их камердинер, когда они вошли в зал.

И тут Ганс наконец понял, что именем “тетушки” до сих пор не поинтересовался. Еще он обнаружил, что ведьму здесь знают и, судя по нервным и крайне любезным улыбкам, обращенным в их сторону, даже побаиваются. На Ганса, как на “племянника”, тоже смотрели с опаской.

– Ну что, идем искать принца? – негромко произнесла ведьма.

И они направились в самую гущу гостей, как вдруг Ганс услышал объявление очередного прибывшего и невольно оглянулся.

– Поставщик двора Его величества, господин Абрахас Кляйн с супругой и дочерьми.

Впереди, втиснув телеса в белое со множеством оборок платье, вышагивала мачеха. Справа от нее в дурацком желтом возвышалась сестрица Брунгильда. Слева, в таком же дурацком, но фиолетовом – сестрица Матильда. Отца за их массивными спинами удалось разглядеть не сразу. Выглядел он потерянным. Едва компания отошла от двери, как мачеха принялась за что-то его распекать. А тот лишь молча смотрел в сторону, не говоря ни слова в ответ.