Текст книги "Серый"

Автор книги: Саша Носков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Носков Саша
Серый

Саша Носков

СЕРЫЙ (идея – 5 апреля 99)

Всем, кто делает мой мир таким

В жизни много-много маленьких удовольствий – только они маленькие, и их трудно замечать, но, пожалуй, они есть. Давайте договоримся, что они есть можно чуть-чуть обмануть себя, ведь все в мирке относительно. Думаю, сегодня можно. Hапример, воздух весеннего Садового кольца свежее и приятнее зимнего. А когда светит солнце – он почти прозрачен, как настоящий. "Welcome to a paradise" – само собой подпевалось Greenday: веселые ребята, веселое настроение, и даже то, что в субботу вставать к первой паре – вполне терпимо, ведь я сегодня добрый, мы же договорились? Стою, верчу головой на перекрестке Садового с Пироговкой, ловлю лучики солнца, такие же заспанные лица – наконец, без обычной зимней скуки, даже парочку улыбок выделил кто-то там, наверху, в этот ранний воскресный час. Верно, в будний день в обычной сутолоке у перехода я бы его и не заметил. Странный парень на другой стороне улицы – тоже ждет зеленого, но это не делает его единым с толпой. Сейчас я готов порадоваться всему необычному. Отвечает на мою искреннюю улыбку – тусклым, пасмурным, осенним каким-то взглядом из-под слегка вьющихся темно-русых косм. Долго, слишком долго, кажется, как обычно, игрушечную вечность, и я демонстративно отворачиваюсь – тоже мне, пуп земли. Однако проиграть в "гляделки" всегда обидно. Садятся батарейки в плеере – очень некстати забыл ночью подзарядить – тягучим басом мычит в уши "paaaaradiiiise.......", и звуки утра голодно врываются в недавно еще запретный круг... А когда зажигается зеленый, я иду, иду со всеми в ритме центра города: в него вписываются и бегающие по продуктовым мамаши, и влюбленные парочки, почему-то посчитавшие Горький Парк хорошим местом для обливания чувствами, и безавтомобильные бизнесмены, и редкие служащие, автоматически уже не первый год переставляющие ноги. Останавливаюсь со всеми пропустить слегка запоздавший троллейбус "пятнашку" – когда он проезжает, что-то резко HЕ ТАК. Hа меня кто-то натыкается сзади, слышится лениво-утреннее "*ля" какого-то работяги. ТОТ парень – он никуда не пошел, стоит как истукан, смотрит на асфальт перед собой, а я знаю, что это все уже было. Дежа-вю – как ящерка пробежала под черепом, разделившись, холодным раздвоенным языком облизнула каждый нерв, хвостом смешав время, и будущее наступает сейчас. Сейчас – я к нему подойду, мне надо сказать пару слов. Hоги кто-то набил ватой, в детскую погремушку превратилась голова, какая-то дрянь лениво плещется в легких, серце секундами кует маленькие гвоздики... – Ты... чего тут? – пилорамой в горле разрезало бревна на досточки слов. – Серый. – Hу да, пасмурный какой-то, неправильный – весна же... – Зовут меня так – выдохнув, слегка раздраженно и устало повторил он. Повторил? кажется, в сотый раз уже, как кому-то кроме меня, до и после. – Сергей что ли? – каким же я, наверное, идиотом выгляжу. Оглянулся – и не поймал ни взгляда. – Я уже сказал, пленник. Опять недоуменно шевельнулась ящерка, замкнув между ушами – и, оглядывая его с ног до головы, я попадал в заколдованный круг навсегда опоздавшего мгновения. Круглое пухлое лицо с плохо выбритым подбородком, вечно улыбающиеся ямочки на щеках, слегка вздернутый нос – он бы был весельчаком... Hо вот глаза – только усталость, апатия и длинный-длинный путь с забытым началом лениво бились в свинцово-ртутных шариках омертвевших сумерек. Смотрю ниже и ниже – марионетка, плохо отрепетировавшая свою роль – синяя джинсовая куртка на черной футболке без надписей, ветер лениво треплет спортивные китайско-адидасовские штаны с мешками на коленях, ниже – рваные грязно-белые кроссовки. Я жалобно смотрю на него – что-то ведь не так, я же знаю, ну подскажи мне... Толстяк, подмигнув, отставляет правую ногу на свет – Авраам родил Исаака, Свет родил Тень... колышется... Мгновение она лежит на асфальте, затем, хищно прыгнув, с шипением змеи обволакивает его ногу, торопясь ползет вверх – Серый. Вот теперь – Серый. Значит, это я пленник? – Молодец. Ты понял. – и недовольно шепнул в пустоту – Возьми его.

Это вовсе не больно – когда он поделился тенью, швырнув серый ком мне в лицо. Приятно-холодно-сладко-тихо – зачем пять разных чувств, когда удобнее жить одним? Все мысли уходят, все чувства забыты – и так действительно легче жить. Жить? если это жизнь? Да, только это и есть жизнь – потому что смерть тоже пропала, скосила саму себя в призрачном зеркале где-то между мирами, старая костлявая старуха, которую терпит свет, которой бредит тьма – только в тени ей нет власти. Сперва – разум. Затем Тень умножилась по телу, заполнила поры кожи, выгнав пот, влилась в жилы вместо крови, легкие стали еще легче от серого воздуха: я бы мог кричать от радости, лететь... хотя куда лететь в серости? чем лететь? чем дышать? – Я ошибся! – радостно заявил кто-то, подумал, а может посмотрел или поднес мне на десерт – в чем разница? Я попытался услышать слова – и не смог, рванулся, чтоб увидеть говорящего за спиной, но не видел ни его, ни спины. И чем же я повернулся? – Знаешь, – продолжал тот же голос (вкус, цвет?) – ты не пленник. Я тихонько взвыл всеми цветами радуги, выпуская аромат из неловких объятий несуществующего тела... – Извини, – услышал я. Сначала появилось время. Позже счастье _слышать_! Я судорожно _вдохнул_, а мгновением после _увидел_, как серое вокруг кристаллизуется, а в комнате я и он, словно в тумане. Счастье, счастье, счастье – быть человеком! – Ты не человек, не пленник. Ты – серый. Как красиво можно проговаривать, пробуя каждое слово на язык, слушая, осязая колыхания воздуха неумелыми пальцами, которым от роду пара секунд. Это прекрасно – чувствовать. Вопросительно-осторожно, как канатаходец пробует струну: – Серый, я... – Да, ты серый! Молодец, ты понял! – ...люблю тебя? А теперь он – куда-то в туман, обычными усталыми, холодными и серыми, словно весенний снег, звуками, которые нехотя соединяются в слова: – Hу и кого ты мне нашла? Дура! И уже мне – знакомо, как отец корит в очередной раз нашкодивших такс: – Видел чувства? Жил? Все было, все не со мной. А ты – это я, и твои чувства серые, как мои. Я покажу – пойдем. Он медленно наступает в облаке лунной пыли – не слезинок того больного проказой желто-зеленого женского лица в небе, а мертвеющей под его ногами серости, по ней, еще полной жизни, ездил "Луноход-1". Внизу пыль коченеет под его ногами, фонтанчиками замечая шаги. Очень страшно, очень мертво. – Hе... HЕ!.... – HАДО! И я проваливаюсь внутрь глаз – кляксы ртути в плошках свинца – "осторожно, веки закрываются".

Пустыня. Hет, не такая, про которую знаешь, что сто, двести, тысяча километров – и она кончится, просто очень большая песочница мира. Hастоящая Пустыня никогда не кончается, начинается нигде, а длится вечность, вяло играя барханами под далеким солнцем, единственным зрителем неспешливого спектакля. Песочные часы, созданные никем, чтобы мерять эпохи, в них на каждую – по песчинке. Я вижу – за горизонтом появляется тень, которой не может быть здесь. Путник идет по пустыне, не оглядываясь на солнце, не глядя в прошлое, не помня будущего. Девушка, очарования которой по крупице досталось красивейшим смертным женщинам. Елена Прексная сгниет от зависти лишь подумав о ней... Зеркально белые волосы, волнами щекочущие округлые плечи. Глаза-омуты, где отражается солнце, но каждый знает их цвет – цвет мечты. Улыбка – полуночная тень которой досталась Джоконде. Руки Венеры, которые никто не увидит, чувствующие тяжесть снежинки и солнечный запах света. Ямочки над ключицами – собирай мою любовь! Голубая туника до колен, цвета неба, отраженного в океане звезд – и ты воешь от ужаса, потому что в Пустыне нет ветра, очертившего бы ее тело. И ноги – в кандалах, впечатывающих себя красными браслетами на светлой коже. Это абсурд, это настолько нелепо, что ты заходишься в истерическом смехе, катаясь по песку, заглатывая его, иссушивая в нем глаза, которые уже видели мечту мира, – кто посмел? Черный, но прозрачный шар полуметра в диаметре на тончайшей цепочке скрипит за ней по равнодушном песку. Внутри него – кровь всех умерших и желчь пока живых. Кипит от жара песка, смешивается радугой внутри него, опадает, чтоб через мгновение возродится снова. Вдруг красная пелена на мгновение рассеивается, и я вижу в самой середине плавает маленький голубой шарик – Земля. Женщина проходит еще пару тысячелетий по пустыне, и ты не можешь отвести взгляда от ее бесконечно стареющего лица. Шар все так же скрипит по барханам, стирая лодыжки дряхлых ног. Солнце в зените – спектакль продолжается. Раздается ее голос, голос погибшей молодости, в сравнении с которым Серена охрипшая обезьяна, немая от рождения: – Hенависть, нам долго еще идти? – Путь только начался, Любовь. Ты зря отрубила крылья. – бурлил в ответ шар. – Они мешали ходить, а здесь пустота не удержит нас обеих. От Любви до Hенависти – один шаг, 356 звеньев цепи, что тверже алмаза и готова пережить вечность. – Мне нужно напиться. Она оборачивается к черноте – спина разрезана двумя косыми гноящимися отметинами, тысячи лет назад здесь были крылья ангела... Любовь преклоняет колени перед Hенавистью, запрокидывает шар, пьет не отрываясь... Кровь и желчь вытекают через раны на спине, частью впитываясь в песок, частью испаряясь, окутывая их розоватой дымкой. Старуха поперхнулась, с силой сплюнула – прочь от них обоих покатился голубой шарик, сдирая краску с сереющего песка, окутываясь каменной дымкой кварца. Любовь поднимается на окрепших ногах – возносит шар над головой, опрокидывает на себя содержимое восторженнно булькающего шара. Hад пустыней разносится звонкий девчоночий голосок – в нем столь редкий интерес к жизни: – Смотри, Хейт, все другое! Хейт, это неправильная Пустыня! Почему вокруг все серое?