Текст книги "На всякий случай."

Автор книги: Сара Шенкман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Сара Шенкман.
На всякий случай

Почти двадцать лет, все то время, что у нее была бакалейная лавка, мама держала свой револьвер на полке рядом с кассой. Старый Кольт, наподобие того, каким размахивали ковбои в вестернах, что показывали в кино по субботам (только меньших размеров), всегда был наготове – на всякий случай.

– На какой случай? – раз за разом спрашивала я маму.

Рядом с Кольтом лежала небольшая коробка из-под сигар – хранилище для серебряных долларов, которыми иногда расплачивались покупатели. Каждый раз, когда коробка наполнялась, мама и я торжественно относили ее в банк, где тяжелые серебряные кругляши превращались в лиловые цифры, записанные аккуратным почерком кассира на моем сберегательном счету. Для меня коробка из-под сигар и револьвер всегда были запретной зоной.

– На случай неприятностей, – отвечала мама.

До того, как папа и я приехали сюда, мама – вообще-то она была мне мачехой – в одиночку управляла маленькой лавкой в небольшом городишке Уэст-Сайпресс, на северо-западе Луизианы. Она работала по двенадцать часов в день ежедневно, кроме воскресенья, открывая лавку с раннего утра и закрываясь только с темнотой. Так она проработала всю трудную декаду 1930-х, так прошли и 1940-е.

Потом же случилось вот что: мой папа купил билет на «Грейхаунд», в кармане у него были мамины письма, а на коленях ерзал плачущий ребенок, то есть я – и отправился из Нью-Йорка на юг. Моя настоящая мама умерла, когда мне было две недели от роду – в общем, папе была нужна жена, а мама мечтала о ребенке. Посредством почтового ведомства Соединенных Штатов папа с мамой достигли условной договоренности, а спустя три дня после того, как папа вышел из автобуса в самом сердце Юга, соглашение из предварительного превратилось в окончательное.

Нельзя сказать, чтобы папа был для мамы незаменимым помощником, когда дело касалось лавки. Он был застенчивым. Он был янки. Он заикался. Но даже так, он всегда находил время, чтобы дать маме отдохнуть от ее работы в магазинчике.

Они довольно быстро пришли к удобной схеме: она открывала лавку ранним утром, затем папа ее подменял на добрую часть дня. С приближением сумерек она закрывала лавку, и занималась бумажной работой, подсчитывая баланс. Летними вечерами, когда темнота приходила позже, она оставляла дверь приоткрытой, время от времени продавая желающим мороженое.

В один из таких летних вечеров, в тот год, когда мне исполнилось девять, мама сидела на высоком металлическом стуле за кассой, разбираясь со счетами. Папа ушел в город сыграть со своими приятелями партию-другую в домино. Сгущались сумерки, время приближалось к восьми, но мама свет не включала, стараясь экономить электричество.

Я тоже занималась бухгалтерией, опорожнив сигарную коробку и раскладывая свои серебряные доллары стопками по десять монет. Затем я в сто тысячу первый раз спросила маму о револьвере.

– Нет, неприятностей пока не случалось. Пока, – она отвечала медленно, как будто не обращая внимания на мой вопрос.

– Но ведь они могут быть?

Мама покачала головой: – В этом мире не существует такого понятия, как излишняя предосторожность.

При этих словах у меня холодок пробежал по спине; я немедленно пожалела о том, что спросила. Темный силуэт мамы возвышался надо мной. Я была единственным ребенком. Я не хотела быть осторожной. Я не хотела ни о чем беспокоиться. Я соскользнула со своего стула и побежала к выходу из лавки, туда, во внешний мир.

По пути я переступила через пару красных червяков, которые так и не успели переползти через остывавшую от дневного солнца бетонную площадку. Затем я посмотрела направо.

Если неприятности и надвигались на нас, то прийти они могли только оттуда. Не потому что там был север – хотя и это тоже – а потому, что там были кварталы. Цветные кварталы. Именно так все называли тот район, который начинался за дренажной канавой рядом с нами.

– За этими цветными нужен глаз да глаз, – предупреждала мама. – Они уворуют у тебя все, ты и опомниться не успеешь.

Почему, думала я, люди будут воровать, если им достаточно просто прийти в наш магазин, без цента в кармане и попросить что им нужно? Пакет кукурузной муки, три ярда бумазейной ткани в клеточку или пару шариков мороженного из бочки, такой глубокой, что я никогда не могла дотянуться до ее дна. Мама или папа запишут покупки в специальную кредитную книжку с именем покупателя, а люди потом заплатят, как смогут.

– Кто уворует? – спрашивала я маму. – Когда? Что они украдут?

Она поджимала губы: – Эмма, не спорь со мной. Я знаю, о чем я говорю.

На тротуаре было светлее, чем в лавке. Цистерна с керосином, нагревшаяся за день, постепенно остывала, тихонько потрескивая. Что-то в этом времени суток было такое, что заставляло меня задумываться о том, почему я одна. Я хотела сестру. Или лучше брата, старшего брата. Кого-нибудь с кем бы я могла играть, когда все дети отправлялись ужинать. Но у меня не было ни брата, ни сестры – и мама мне сказала, что и не будет. По ее словам, этот мир настолько ужасен, что притаскивать в него еще одного ребенка у нее нет никакого желания. Вот потому-то она и хотела, чтобы у нее была я, поскольку я-то уже была в этом мире.

Интересно, почему этот мир настолько ужасен?

Я начала играть в «классики». Раз, два, три – на одной ноге. На двух – в двойной клетке. Четвертая – снова на одной. Я уже собиралась сделать крученый прыжок, на последнюю двойную (самый сложный маневр, потому что при этом нельзя заступить на линию), как заметила двух цветных мальчишек, которые медленно шли в мою сторону.

Я этих ребят видела тысячу раз, хотя имени до сих пор не знала. Один из них был мне ровесником, второй – на год старше. Я знала, что они жили в самом первом доме, который стоял за канавой – небольшом, некрашеном, с наполовину провалившимся крыльцом. Иногда, играя со своими друзьями в ежевичных зарослях у канавы, я видела этих мальчиков, но мы никогда не заговаривали. Они ходили в школу для цветных, и мы жили в разных мирах, располагавшихся по разные стороны узкой полоски грязной воды.

Пройдя мимо меня, они вполголоса пробормотали «прошу прощения», и проскользнули в магазин.

Я поднялась на ступеньки и смотрела сквозь проволочную сетку на двери, как они направились к большому квадратному ящику с прохладительными напитками. Ящик был заполнен водой со льдом, не совсем ледяной-ледяной, но все же достаточно холодной, чтобы от нее заныли пальцы, когда ты тянулся за бутылкой с содовой. Мама оторвалась от своих счетов и уставилась на мальчишек.

Я задумалась: неужели она вытащит свой Кольт и застрелит их, если они попытаются что-то стянуть? Нет, ну конечно, нет. Она, наверное, просто прикрикнет на них. Голос мамы всегда мне напоминал пожарную сирену, даже когда для этого не было особых причин.

Мальчишки так и стояли, никак не решаясь сделать выбор. Мама встала со стула, и подошла к ним. – Что вам надо? – спросила она, возвышаясь над ними. – Выбирайте скорее, и закрывайте ящик.

Ребята что-то пробормотали, я не расслышала что; я увидела, как мама наклонилась над ящиком и выудила из него две мокрых бутылки: одну – апельсиновый «НиХай», другую – «Дэлавер Панч». Мама холодной воды не боялась. Она была жесткой женщиной. Она часто мне рассказывала, как росла на ферме.

– Жизнь – это не чаепитие, Эмма, – говорила она. – Чем скорее ты это поймешь, тем лучше.

Мальчики вытащили свои носовые платки, развернули их, и вытряхнули запрятанные в них монеты. Мама пересчитала эти центы дважды, положила их в кассу, и не спускала глаз с мальчишек, до тех пор, пока они не вышли из магазина.

Мамой быть безумно тяжело, подумала я. Всегда ожидать неприятностей, всегда быть готовым упредить что-то, прежде чем оно навалится на тебя. Я только смотрела на нее – и то уставала. И напрягалась. Ее осанка просто кричала: «Неприятности!»; ее пальцы ни на минуту не останавливались, все время что-то пересчитывая, записывая. «Неприятности повсюду, они всего лишь выжидают момента».

Как, например, выжидал момента таракан, с большими страшными усами, время от времени бегавший по другому концу ступеней, на которых я стояла. Я видела трупики этих тараканов, раздавленные чьими-то ногами, их внутренности напоминали мягкий белый сыр. Я даже не знала, что хуже – раздавленный таракан или живой. Но я твердо знала, что я не желаю, чтобы таракан бегал по моим ногам, не говоря уже о том, чтобы он забрался в мои сандалии. Я спрыгнула со ступенек. Пожалуйста, мистер Таракан, гуляйте, сколько влезет.

По улице проехал зеленый Бьюик, огромный двухцветный автомобиль, с большими хромированными сверкающими бамперами. Я часто сидела на крыльце, наблюдая за автомобилями на улице; Бьюик был моей любимой машиной. Когда я стану взрослой, у меня обязательно будет Бьюик, думала я.

Как-то раз я сказала маме об этом, но она покачала головой: – Почему тебе все время нравятся вещи, которые очень дорого стоят, Эмма? Ты должна научиться экономить.

Но я же экономила. В банке лежали столбики серебряных долларов, которые мы с мамой туда относили. Моих серебряных долларов.

– Эй, девочка!

Вздрогнув, я обернулась. Я не слышала ничьих шагов. Но на меня уставилась пара бледно-голубых глаз, холодных как тот лед, что плавал в ящике с Кока Колой. На глаза падала копна длинных светлых волос. По возрасту молодой человек, наверное, был ровесником маминого племянника, Эй Джея: восемнадцати, девятнадцати лет от роду. Но я раньше никогда не видела его в нашем районе.

– Чем занимаешься? – спросил он.

– Ничем, – ответила я и на всякий случай шагнула обратно на ступени.

– Ты идешь в лавку?

– Ну, почти, – ответила я. – Когда мама будет ее закрывать.

– О-о-о, – протянул он. – Понятно, это магазин твоей мамы. А ты ходишь снаружи, держа оборону.

Я не совсем поняла эту фразу, но догадалась, что он шутит, из-за его протяжного «о-о-о» и улыбки. Во рту у него светились ровные крепкие зубы.

Парень стоял у крыльца и улыбался. Вокруг его ног, затянутых в голубые джинсы начали кружиться светлячки. На нем была рубашка в голубую и белую полоску, с короткими рукавами. Края рукавов были закатаны, и я видела, как под его веснушчатой кожей на руках перекатывались большие крепкие мускулы. Что-то в нем было, что-то такое, что заставляло волноваться. Как в моем кареглазом кузене Эй Джее – от него у меня перехватывало дыхание. Каждый раз когда я видела Эй Джея, время от времени приезжавшего к нам в гости, я чувствовала себя немного сумасшедшей – мне хотелось забраться на стог сена и спрыгнуть с него: я бы немного полетала, думала я, потом бы взлетела еще – и приземлилась бы прямо на руки Эй Джею.

Сейчас же я просто отпрыгнула со ступеней обратно на тротуар: – Я не держу никакую оборону или что там еще, – сказала я. Затем я сделала полный оборот, как будто на мне был мой танцевальный костюм с белым верхом и алой юбкой, а не выцветшие голубые шорты и желтая блузка.

Парень улыбнулся еще раз:

– А твоя мама, она продает Кока Колу?

– Конечно, продает, – гордо ответила я. – Холодную как лед.

– Ну, тогда, с твоего позволения, я полагаю, что куплю себе бутылочку, – он открыл сетчатый экран, затем остановился, и обернулся ко мне, придерживая дверь, как настоящий джентльмен. – Ты не передумала насчет того, чтобы зайти в лавку?

Я кивнула.

Мама уже включила свет над конторкой. На столешнице лежала оберточная бумага для монет, красная и синяя; поодаль выстроилась сдача – аккуратными серебристыми и медными столбиками. Заслышав дверной колокольчик, мама подняла глаза. Единственная лампочка блеснула отражением в ее очках. – Я могу чем-то вам помочь? – обратилась она к молодому человеку.

– Конечно, можете, – ответил он. – Вот эта ваша малышка сказала мне, что вы продаете самую холодную Кока Колу во всем квартале.

Если честно, то я этого не говорила, но мне очень польстили его слова.

– Хм, я этого и не знала, – улыбнулась мама, кинув на меня взгляд.

– Не возражаете, если я сам? – парень открыл ящик со льдом, вытащил бутылку, откупорил ее и одним глотком выпил сразу половину, его кадык скакнул вверх и вниз. Он вытер губы ладонью. – Хорошее у вас тут место, ну на редкость хорошее.

На самом деле наш магазинчик был тесным. Шесть сотен квадратных футов были заставлены рядами консервов, мясным прилавком, пакетами с молоком, газировкой, мороженным, рулонами материи, мешками с мукой, ящиками с фруктами и овощами. На двух больших стеклянных витринах золотой краской, с черным ободком было написано:

«БАКАЛЕЯ НА СЕДЬМОЙ УЛИЦЕ».

– Что вы, спасибо, – ответила мама.

– Я обожаю наш магазин, – сказала я.

А почему нет? Мне даже не нужен никогда был игрушечный домик – у меня был свой, с настоящими людьми, которые давали мне настоящие деньги, и я звенела кассовой машиной, украшенной орнаментом, и нажимала на настоящие клавиши из слоновой кости с пропечатанными на них номерами. Я любила сидеть на этом высоком стуле за кассой, там, где сейчас сидела мама. Особенно мне нравилось то, что рядом располагался прилавок со сладостями. Шоколадные плиточки «Херши» с орехами – о, это было мое любимое лакомство. А еще там были вафли «Некко» с лакричным вкусом, миндальные конфеты и многое, многое другое.

– Я всегда хотел иметь собственный магазин, – сказал парень, сделав еще один глоток.

– О, нет, что вы, – ответила мама. – Это очень тяжелая работа. С виду-то все просто, но на самом деле – нет.

– Да, я не боюсь работы.

– Ну, конечно нет, – сказала мама. – А чем вы занимаетесь?

Мы ждали ответа. Он наездник в родео, неожиданно подумала я. Теперь, когда я рассмотрела его повнимательнее, я увидела в нем сходство с одним ковбоем, который прошлым летом выступал в родео, укрощая дикого мустанга.

Однако молодой человек не ответил. Он кивнул в сторону двери, которая вела в сторону наших жилых комнат в задней части магазина: – А вы с дочерью там живете?

Я вклинилась, прежде чем мама успела ответить:

– Живем. Я, мама и папа. Но папы сейчас нет. Если вы хотите его найти, то вам надо пойти на Трентон-стрит, он там играет в домино со своими друзьями.

Мама неожиданно резко шлепнула меня по плечу. Я уставилась на нее в изумлении – что случилось?

– Да ну? – молодой человек опять улыбнулся, сверкнув белыми зубами.

– Так чем вы занимаетесь, я не расслышала? – спросила мама опять, с какой-то странной интонацией, которую я прежде не замечала.

– Я-я-я-я-я? – он засмеялся, протянув это слово даже длиннее, чем свое «О-о-о!» ранее. И одним неуловимым движением, как у танцора, он осушил бутылку Кока Колы, с громким стуком поставил ее на стойку, обернулся, захлопнув входную дверь, и свободной рукой защелкнул задвижку.

Когда он развернулся, в его руке торчал блестящий пистолет.

– Я вообще-то занимаюсь тем, что граблю банки, – ответил он хрипло. – Ну, кроме тех случаев, когда банки закрыты, а мне срочно нужны деньги. Вот тогда я опускаюсь до того, чтобы грабить маленькие магазинчики. – Он издал нервный смешок. – Мэм, если понадобится, я вас застрелю. Так что, пожалуйста, возьмите деньги из кассы и положите их в бумажный пакет.

Я не видела маминого лица, потому что в ту секунду, когда он захлопнул дверь, мама толкнула меня вниз. – Беги! – шепнула она, и я рванула с места. Сейчас я находилась в дальнем конце прилавка, среди банок с консервами: томаты, бобы, шпинат, молочная кукуруза. Я ползла на брюхе как ящерица. Но я прекрасно представляла мамин взгляд – суровое лицо и поджатые губы – когда она ответила чужаку:

– Если вы думаете, что я отдам вам деньги, тогда давайте стреляйте. Они мне слишком дорого достаются, чтобы я просто так их вам отдала.

Я надеялась, что грабитель с ней спорить не будет. Когда мама поджимала губы, все аргументы были бесполезны. Можно было и не пытаться. Когда мама сердилась, она даже не моргала – ее глаза сверлили тебя как дрель, глубоко-глубоко.

Неожиданно, парень вспомнил обо мне.

– Где девчонка? – крикнул он.

– Не знаю, – ответила мама.

– Леди, не хитрите. Где ребенок?

Я проползла еще немного, потом еще, пыль забивалась мне в нос, в локти впивались занозы. Мне надо было как-то преодолеть буквально пару метров – затем я бы выскользнула через дверь и побежала бы за помощью. Я знала, что у мня все получится. Я не была напугана, ну нисколечко. Другие вещи меня пугали – плохие сны, темнота, страшные чудовища, которые жили у меня под кроватью. Или же мысли о том, что если все пойдет прахом, то мы все, папа, мама и я, умрем с голоду – о чем мама не уставала напоминать. Но вот этот наездник на родео, оказавшийся грабителем банков и мелких магазинов, почему-то меня не пугал совершенно.

Хотя конечно я жутко испугалась, когда он нажал на курок своего блестящего пистолета. Ба-бах! – громыхнуло оружие, и я откатилась в сторону.

И тут же мама закричала: – Нет!!!

Я почувствовала, как по мне расползается что-то мокрое. Меня подстрелили! Он выстрелил прямо сквозь полки и попал в меня! Я посмотрела куда же я ранена – но вместо крови я увидела что-то желтое…липкое…и сладкое. Слева из пробитой банки хлестал ананасовый сироп – прямо на меня.

– Эмма! – воскликнула мама. Я поднялась на ноги и побежала к ней, размахивая руками, давая знать, что со мной все в порядке.

– О, Господи! – выдохнула она, увидев мокрое пятно на моей блузке.

Грабитель развернулся, направив пистолет на меня. Стараясь держаться подальше от него, я сказала: – Мама, со мной все в порядке. Это ананасовый сироп, это не кровь.

– Да заткнитесь вы! – рявкнул парень. – Замолчите обе!

Но мама как будто его не слышала: – Я отдам вам деньги! Только не стреляйте. Не трогайте мою дочь!

Грабитель посмотрел попеременно то на меня, то на маму. – Иди-ка сюда, – рыкнул он мне, помахав пистолетом.

Я уже почти шагнула к нему, как вдруг что-то меня остановило. Краем глаза я увидела за окном этих двух цветных мальчишек, что были ранее у нас в магазине. Они, наверное, что-то забыли купить, и мама послала их обратно. («Сил моих больше нет! В одно ухо влетело, в другое вылетело! Ну-ка, ступайте немедленно обратно к миссус Розали, до того как она закроет лавку и принесите…»).

Я не знаю, сколько времени они там стояли и что они видели, но, судя по их испуганным глазам, они слышали стрельбу. Они стояли как пригвожденные, желая, наверное, побыстрее смыться, но не в силах этого сделать.

Помогите! – произнесла я одними губами. Помогите! Потом я опять посмотрела на парня и его блестящий пистолет.

И на маму.

В тот момент, когда грабитель на секунду отвлекся на меня, мама успела достать свой револьвер, лежавший рядом с сигарной коробкой. И сейчас она стояла, направив этот Кольт прямо на молодого человека, прицелившись ему между холодных голубых глаз.

– Ты тронешь мою дочь, – сказала она, – и я тебя убью. – Одновременно она сделала мне знак, чтобы я зашла ей за спину. Я забралась в складки ее юбки, как будто я была трехлетней малышкой, а не вполне себе взрослой девочкой.

– Ну, леди, – протянул грабитель. – Вы же не станете этого делать. Просто отдайте мне деньги – и я исчезну.

– И не подумаю, – ответила мама.

– Вы что, сумасшедшая? – изумился парень.

Мама молча покачала головой. Они стояли, держа друг друга на прицеле, испытывая нервы и терпение противника. Оба тяжело дышали.

– Почему бы вам просто не уйти? – спросила мама. – Подите прочь!

Наверное, она бы его убедила. Я видела, как он заколебался. Но последнее мамино слово все испортило – она слишком сильно задела его, и он воспринял это уже как оскорбление.

– Прочь? – заорал он. – Да ты понимаешь, с кем ты говоришь, вообще? Я мужчина, понятно тебе? У меня была работа, на заводе покрышек в Джонсборо. Десять часов в день. Грязная, вонючая работа для ниггеров – но я был рад и этому. У меня был свой домик, жена, машина… – он покачал головой. – А потом меня выкинули.

– Это не значит, что найти другую работу невозможно, – ответила мама, которая в шесть лет уже собирала хлопок, будучи школьницей, убиралась в столовой, и вообще работала всю свою жизнь. Любила работать, по правде говоря.

– Я пытался, – огрызнулся парень, скривив рот. – Нету работы в Джонсборо, нету. Я перебрался сюда, в надежде, что повезет. Но пролетел.

– Надо пытаться и дальше, – ответила мама. – Мужчина не может просто так сдаться.

– Спасовать? Вы это хотите сказать? Я не из таких! – лицо у парня вспыхнуло. – Мне папочка все время это говорил, что я слабак. – Он горько усмехнулся. – Ну, я ему и показал, что к чему, так ведь?

– Понятия об этом не имею, – покачала головой мама.

Я заворожено смотрела на них: они стояли, разделенные прилавком, наставив оружие друг на друга – и разговаривали.

– О, я ему показал, уж будьте покойны, – ответил парень. – Да… хорошенько так показал папочке, что к чему. – Затем он несколько раз быстро произнес «бах! – бах! – бах!», совсем как мы с друзьями, когда играли в ковбоев и индейцев, сопроводив это покачиванием своего блестящего пистолета. – Видите? – Он наклонился к маме поближе, как будто она была его подружкой, которой он хотел сообщить что-то по секрету. – Так что терять мне нечего.

В этот момент я услышала вой сирены где-то вдалеке. Мое сердце подпрыгнуло. Полиция, подумала я, машина с полицейскими. Мама этих мальчишек вызвала полицию. И эти мужчины в синей форме спешат нам на помощь, как Рой Роджерс, Джин Отри или мой самый любимый ковбой Тим Холт.

Наш грабитель тоже услышал завывание. Его глаза метнулись несколько раз туда и сюда. – Ну ладно, – произнес он угрожающе. – Давайте сюда деньги. Сейчас же.

– Одно движение – и я тебя застрелю, – сказала мама. – И не думай, что я пугаю.

Звук сирен нарастал. Они приближались. Они были почти уже за углом.

Больше ждать грабитель не мог. Я видела, как в нем борются две мысли: пан или пропал? Он в последний раз кинул взгляд на маму, потом резко развернулся и побежал. На мгновение я подумала, что он проломится прямо сквозь витрину, но он все-таки задержался ровно настолько, чтобы отпереть дверь.

Мама и я одновременно подались вперед, глазея, как он убегает. Он прыжком выскочил на крыльцо, светлячки немедленно окружили его голову, отчего вокруг волос вспыхнуло сияние. Он убежит от полиции, подумалось мне. Он сможет. Он скроется.

Но полицейская машина пронеслась мимо нас, далее по Седьмой улице, завывая сиреной и сверкая красным маячком. Я даже успела заметить темные силуэты полицейских внутри, напряженные, сконцентрированные на том, чтобы гнать, гнать, быстрее, скорее – я думаю, что нашего разбойника они даже и не заметили.

Зато он это заметил – и затормозил. Потом остановился. Потом обернулся. И взглянул на нас, на маму и меня, смотревших на него. Он тряхнул головой, на мгновение подняв глаза, как бы благодаря Господа. Опустив подбородок, он медленно поднял пистолет – это смотрелось как будто он нам салютует. Он выровнял ствол и тщательно прицелился прямо в нас, в маму и меня. Мы застыли.

Я представила, как сейчас щелкнет взведенный курок.

Я поняла, что сейчас в меня попадет пуля.

БАБАХ!!!… и парень упал.

Мама его застрелила!

Мама его застрелила?

Стоп! Она же даже не шелохнулась.

Из темноты, за нашим грабителем, который рухнул на бетон – его темная кровь медленно наползала на мои «классики» – вперед выступил негр, одетый в коричневые рабочие штаны и майку, ярко белевшую на его черном теле. На сгибе локтя у него висел дробовик.

– Я не видел другого выхода, – сказал он маме. Мы выбрались из-за прилавка и стали на крыльцо, смотря на молодого человека, умиравшего на тротуаре. – Мои мальчишки кричат: зови полицию! А я им сказал, у нас же нет телефона. Ну, вот я и прибежал, как только смог, с ружьем своим.

– Спасибо, Джо, – сказала мама, сделав шаг вперед, протянув руку, как будто хотела поздороваться с ним. Но в последний момент остановилась. – Я тебе очень признательна. Очень.

Я стояла в изумлении – я никогда не думала, что мама знает этого человека, тем более как его зовут. Я его раньше и не видела никогда. Ну, если и видела, то не запомнила. Но с другой стороны, те, кто жил по ту сторону канавы, менее чем в ста метрах от нас, были для меня абсолютными незнакомцами. Мы просто жили в разных вселенных.

– Ну, меня не удивляет вообще, – ответил Джо, – то, что вы сами его застрелили. Нет, вообще нисколько не удивляет, ни капельки. Вы – сильная женщина, миссус Розали. Мы это все знаем. Управлять лавкой одной, все эти годы, до того, как мистер Джейк приехал, о, да.

Вообще, мама редко получала комплименты. Но они ей, конечно же, были приятны. Она с достоинством расправила плечи:

– Я бы смогла это сделать, если бы понадобилось. Я сказала ему об этом. Я сказала, что застрелю его, даже если он только подумает тронуть мою Эмму. И точно так же я не отдала бы ему свои деньги. Они мне слишком дорого достаются, чтобы отдавать их какому-то налетчику.

* * *

Ни один налетчик больше никогда не заглядывал в наш магазин. Тот вечер был единственным за всю мамину жизнь, когда ей довелось столкнуться с уголовным миром. Но это не значило, что она ослабила после этого свою бдительность. Она оставалась такой же настороженной. На всякий случай.

Прошли годы. Крупные супермаркеты типа «Крогер'c» и большие перемены положили конец маленьким бакалейным лавкам вроде нашей. Но мама продолжала держать свой Кольт наготове, даже когда наш магазинчик и пристроенные к нему апартаменты снесли, а вместо этого мы переехали в новый дом, одноэтажный и длинный, с пологой крышей, далее по улице. Мама держала револьвер в ящике комода; каждый раз, когда она его выдвигала, патроны перекатывались, стукаясь о стенки.

– В дом могут вломиться налетчики, – говорила она. – Оттуда. Из кварталов.

Не было смысла напоминать ей, что единственным человеком за все эти годы, который попытался вломиться, был приезжий голубоглазый блондин. Мама твердо верила в то, что она знала и знала, что она говорила.

После ее смерти несколько лет назад (ей было восемьдесят четыре года, она возилась в саду, когда внезапно с ней приключился инфаркт), я разбирала вещи, очищая дом, и вспомнила о том Кольте. Я никак не могла его найти – мне пришло в голову: может, мама от него все же избавилась? Но как? И почему?

Я вздрогнула от удивления, когда я все-таки на него наткнулась – под маминой кроватью, среди сплетения каких-то резиновых трубок, запылившихся мягких игрушек и старых журналов. Сколько же лет он там лежал? Заряжен ли он? Или уже проржавел? Может он выстрелит от простого прикосновения?

Я позвонила в полицию – участок уже давно не был там, где раньше, его перенесли в район новой застройки. Я сказала, что большой проблемы нет, и они могут не спешить, но практически сразу же после звонка ко мне приехал полицейский. Молодой парень, в чистой отглаженной форме – он вполне мог бы быть внуком тех, кто тогда проезжал в черно-белых машинах мимо нашего магазина. Но, конечно, он им не был – потому что в то время черные не служили в полици. Видно было, что моя тревога его позабавила, но он был безупречно вежлив. Он спокойно вытащил Кольт из-под кровати.

– Вот это да! – сказал он, повертев оружие в руках. – Красавец какой! Старинная вещь, сразу видно.

Он действительно был красив, как может быть красивым оружие. Потемневший от времени, но точно такой же, как им я его помнила с детства, длинноствольный пистолет, копия тех, из ковбойских фильмов, на которых я росла. Тяжелый, со штрихованными накладками на рукояти, сделанными из какого-то материала, но явно не пластика, со словом «КОЛЬТ», заключенным в овал.

Симпатичный молодой полицейский выщелкнул барабан.

– Ну да, он заряжен. Видно, что ваша мама была наготове. За исключением… – он поднес револьвер ближе к глазам. – Давайте-ка выйдем на улицу, я вам кое-что покажу.

Мы вышли на задний дворик. Вдоль нашей стороны дренажа была стена из алых роз – мама начала их выращивать еще до моего появления на свет. Полицейский в темно-синей форме прицелился из маминого Кольта в сторону канавы и нажал на спусковой крючок.

Ничего не произошло. Провернулся барабан, щелкнул курок, но Кольт не выстрелил.

Полицейский повторил это еще пару раз – с тем же результатом.

Ни выстрела, ни грохота, ни пули – ни-че-го.

– Боёк погнут, – пояснил полицейский. – Хорошо, что вашей маме никогда не приходилось ни в кого стрелять – эта штука и за тысячу лет не выстрелила бы.

Я искренне поблагодарила молодого человека; после того, как он уехал, я положила Кольт в коробку с разными другими вещами, которые я собиралась взять на память, уехав обратно в большой город. На всякий случай, я сказала себе, на тот самый случай, если я вдруг забуду тот давний вечер, когда наш сосед, человек по имени Джо, сделал огромный шаг, переступив через черту, что разделяла наши жизни, ровно настолько, чтобы спасти нас – и шагнул обратно.

© Just In Case. S. Shankman, 2001 год

© перевод С. Карамаев, 2007 год