Текст книги "Любимая"
Автор книги: Сандра Кэнфилд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Сандра Кэнфилд
Любимая
ПРОЛОГ
Словно загадочная женщина, дом таил свои секреты. Роуэн Джейкоб почувствовал это, как только увидел двухэтажное здание. Об этом говорило и его местонахождение – знаменитый новоорлеанский Гарден Дистрикт, «район Садов». Прочие дома девятнадцатого века в большинстве своем были тщательно отреставрированы и украшали собой улицу, а этот прятался на задворках за старыми огромными магнолиями. Казалось, он был изгнан из общества за какой-то ужасный проступок.
В настоящее время дом принадлежал врачу, уехавшему на лето в Европу. Рядом со своими монументально-массивными соседями он казался небольшим и напоминал высокую четырехугольную шкатулку. Аскетическую строгость его линий нарушали лишь четыре ряда двойных колонн, соединенных, словно кружевом, кованой чугунной решеткой, да находившийся справа узкий балкон. Казалось, что все – очертания здания, решетка, ворота, еще больше отдалявшие дом от окружающего мира, узкие, зашторенные окна, тяжелая входная дверь из темного дерева и даже цвет стен – нечто среднее между белым и серым, – призвано держать незваных гостей на расстоянии, оберегая покой обитателей дома.
Он был здесь чужим.
Роуэн для всех был чужаком – для этого дома, для его хозяина, и даже для самого себя. Его жизнь разлетелась вдребезги не более двух недель назад, но казалось, что прошло, по меньшей мере, миллион лет. Теперь ему предстояло собирать осколки – задача трудная, почти невыполнимая. По правде сказать, он отнюдь не был уверен, что все обломки на месте, и даже подозревал, что в дело вмешаются части иных, не относящихся к делу, головоломок. Так или иначе, Роуэн боялся, что его жизни никогда не стать такой, как прежде.
Поначалу он не придавал значения странным вещам, творившимся с ним, но постепенно, будучи врачом и образованным человеком, был вынужден признать, что что-то не так. Совсем не так. Если он и питал какие-то иллюзии, случай, имевший место два дня назад в больнице, не оставил от них камня на камне. Теперь Роуэн даже не пытался обманывать себя. Он – не тот, каким был раньше. Это было ясно, просто и… страшно.
«Ладно, – подумал он, глуша мотор своего «мерседеса». – У дома свои тайны, у меня – свои».
Роуэн направился к воротам. Летний зной душил его, обжигая грудь, и полдень, казалось, источал огненный жар. В то же время он обостренно воспринимал каждый запах и звук, слышал щебет птиц и жужжание работяг-пчел. Открываясь, ворота скрипнули. На него повеяло ароматом цветов – медуниц и роз, запахом густой, мягкой, свежей травы и тяжелым, душным запахом земли.
Земля.
Вдруг ему послышались глухие удары – словно горсти земли падали на гроб. Он испугался, что снова увидит что-нибудь необъяснимое, но кошмар не материализовался. Роуэн вздохнул с облегчением. За последнее время он не столь уж часто мог себе это позволить.
Медленно поднимаясь по ступенькам, он чувствовал, как немилосердно солнце жжет спину. В Хьюстоне тоже было жарко, но все же не так, как здесь. Он решил, что всему виной повышенная влажность. Растения благоденствовали в тропическом климате, но за роскошный райский сад жителям Нового Орлеана приходилось дорого платить. Когда Роуэн пошел по дорожке, где росли папоротники, его окутала тенистая прохлада. Создавалось впечатление, что он оказался в тени раскидистого дерева. Он остановился, всем телом впитывая прохладу.
Подойдя ближе, он заметил некоторые детали, незаметные на расстоянии. Жардиньерка в восточном стиле была увита ванильно-белыми цветами, у входа висел на длинной цепи фонарь из бронзы и стекла. Справа от двери находились два ослепительно чистых узеньких окна с выкрашенными серебристо-серой краской ставнями. Перед дверью гостеприимно лежал коврик.
Выудив из кармана ключ, Роуэн вставил его в замочную скважину и только тогда заметил, что к двери скотчем приклеена записка. Он прочел ее:
Я очень рад, что Вы согласились следить за домом. Желаю уютно устроиться здесь. Кстати, я совсем забыл предупредить Стюарта, что уборщица приходит раз в неделю. А еще, пожалуйста, подкармливайте бродячего кота, который изредка заходит сюда. В кладовке есть кошачьи консервы. Будьте как дома.
Под этим посланием стояла подпись Дэвида Белла.
– Спасибо, Дэвид Белл, – поблагодарил Роуэн своего неизвестного благодетеля и повернул ключ. Щелкнул замок. Роуэн медленно повернул ручку. Затем медленно распахнул дверь. Тени заплясали на сером с оранжевым обюссонском ковре, не достигавшем изящной витой лесенки, ведущей вверх. Сверху свисала роскошная люстра из хрусталя с золотом. Несмотря на то, что интерьер казался уютным и красивым, Роуэн замешкался. Что, если снова произойдет нечто странное? Но ведь дом пуст… Он же реагирует только на людей и их эмоциональное состояние.
Он вошел.
И принялся ждать.
Ничего… разве только четкое ощущение, что дом что-то таит в себе. К счастью, он не торопится делиться своими секретами. Роуэн вздохнул с облегчением. Новые проблемы ему совершенно ни к чему. Ему довольно и своих. За несколько последующих недель он должен примириться со своей жизнью. И, что еще важнее, со своей смертью…
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Он скоро умрет.
Роуэн Джейкоб воспринимал это спокойно и без лишних эмоций, частично потому, что ему ежедневно приходилось сталкиваться со смертью – как хирург-кардиолог он всеми силами стремился вырывать у старухи с косой все новые жертвы, а частично и благодаря своему умению ни при каких обстоятельствах не терять головы. Это был человек, превыше всего ценивший самоконтроль, а самоконтроль требует ясного рассудка. Теперь он с присущим ему хладнокровием медленно и тщательно проверял оборудование для подводного плавания, находясь в соленой воде Карибского моря. Шланг не перекручен. Утечки нет. Ничто не препятствует притоку кислорода. И все же драгоценный газ не поступает. Он в очередной раз посмотрел на индикатор кислорода, хотя прекрасно понимал, что может увидеть. Так и есть – осталось целых семьсот фунтов. Он постучал по прибору, надеясь, что стрелка перескочит на красную отметку, оповещающую об опасности. Тогда, по крайней мере, все будет понятно.
Тем не менее, Роуэн догадывался, что происходит, точнее, что произошло. Гид, которого он вместе с двумя своими приятелями-врачами нанял в Косумеле, клялся на ломаном английском, что оборудование для подводного плавания новенькое и последней модели. Возможно, так и было, но у этого снаряжения есть один существенный недостаток: оно не работает. Роуэн подумал, что за те деньги, которые гид получил от них, пройдоха поклялся бы и в том, что его мамаша – сама дева Мария… Ну, дайте мне только добраться до этого сукина сына!
Роуэн всегда ценил юмор и сейчас рассмеялся бы, если б мог. Дело в том, Джейкоб, старина, что тебе до него не добраться. Эта мысль, возникшая в подсознании, заставила его понять, что смерть близка, как никогда. Тут Роуэна охватила непривычная паника.
Спокойнее, Джейкоб, спокойнее!
Инстинкт самосохранения заставил его еще раз попытаться вдохнуть. Тщетно. Словно пытаешься дышать из пустой бутылки. Снова появился панический страх, но Роуэн сдерживался. В груди началось жжение – непонятно, от страха или от недостатка кислорода.
Он огляделся в поисках выхода из пещеры и понял, что был столь же беспечен, как и их гид. Ни в коем случае нельзя было отрываться от остальных. Главное правило аквалангиста: никогда не ныряй в одиночку. Но пещера так влекла к себе, так манил подводный рай, а друзья были далеко наверху… Я только одним глазком гляну, и все…
«Ты самоуверенный ублюдок», – эти слова Стюарта Кистерсона он слышал сотни раз, и теперь они вновь зазвучали у него в мозгу.
– Ага, – Роуэн представил себе свою нахальную ухмылку, – именно самоуверенность делает меня самым лучшим хирургом-кардиологом в Штатах.
– Какая скромность, Джейкоб! Ты хочешь сказать, что ты не самый лучший хирург в мире?
– Конечно, лучший, я просто изо всех сил стараюсь быть скромным.
– Знаешь, в чем твоя проблема? – обычно спрашивал Стюарт. – Тебе никто еще не объяснил, что ты смертный.
Ну, да, и теперь он усвоит это слишком хорошо, если не успеет выбраться из этой пещеры. Может, неподалеку окажутся друзья, и ему удастся глотнуть воздуха…
Роуэн чувствовал, как все сильнее сжимается его грудь. Он поплыл по направлению к выходу из пещеры, заставляя себя грести сильно, но без спешки, и сохранять спокойствие. Человек может задержать дыхание на две-три минуты. Даже потеряв сознание, он проживет еще несколько минут, и лишь потом возникнут необратимые изменения в мозгу. Разумеется, друзья – ведь они врачи! – сумеют оказать ему помощь. Но лишь при условии, что прибудут вовремя… Господи, Стюарт, где же ты?
Подводный мир, лишь несколько минут назад казавшийся столь увлекательным, теперь абсолютно не интересовал незадачливого аквалангиста. Его больше не занимали ни причудливые формы камней, ни бирюзовая прозрачность воды. Боковым зрением Роуэн заметил метнувшуюся с его пути стайку серебристых рыбешек, увидел золотистый луч света и столкнулся с большим коричневым групером. Сонные глаза рыбы, казалось, недоуменно расширились.
«Убирайся с дороги, черт бы тебя побрал», – выругался про себя Роуэн.
Спокойнее, спокойнее. Иначе тебе не выбраться. Думай. Упорно думай… о Кей.
Усилием воли он заставил себя представить светловолосую женщину, ждущую его на яхте. Он словно наяву увидел ее длинные загорелые ноги и накрахмаленные шорты, такие белые, что аж глазам больно. Вспомнил ее ослепительную улыбку. Принцесса выйдет из себя, когда ее тщательно продуманная и спланированная свадьба полетит ко всем чертям – что делать, жених скончался. Извини, Кей. Извини…
Господи, как болит грудь! Такое впечатление, что внутри пылает жар, или чья-то гигантская раскаленная рука сжимает ребра. Ему необходимо дышать. Дышать! Все, что ему нужно – один-единственный вдох.
Он прекратил загребать воду. Поправил загубник, словно, изменив его положение, мог изменить саму ситуацию, и жадно вдохнул. Должен же там быть хоть глоток воздуха! Но нет. Ни капли. Только пустота, которая никак не могла насытить его измученные легкие.
Ему не выбраться. В операционной интуиция подсказывала, когда за жизнь пациента следует бороться, а когда надо смириться с неизбежным. Теперь он почувствовал, что бессилен. И разозлился. Слишком рано умирать в тридцать шесть лет! Чертовски глупо! А он такой хороший хирург!
Сердце бешено колотилось.
Кожа похолодела от страха.
Тишина оглушала, давя на барабанные перепонки.
И все же он нашел в себе силы оставаться спокойным. Надо умереть в здравом уме. Сохранить достоинство. Умереть… Голова закружилась. Мысли путались. «Не тяни, – приказал он себе. – Выплюнь загубник и наполни легкие водой». – Но понял, что не сможет сделать этого. Снаряжение тянуло его ко дну, а он не мог сбросить его, цепляясь за акваланг, как за последний шанс выжить.
Загубник со следами зубов выскользнул у него изо рта. Утратив самообладание, Роуэн попытался схватить его. Судорожно дергаясь, он сорвал маску с лица и потерял один ласт. Голова кружилась все сильнее. Тело начало медленно всплывать. Спокойнее… Спокойнее… Это слово кружилось у него в голове, словно изящная серебристая рыба. Тут свет померк, все потемнело, и ему показалось, что он падает в зияющий черный провал. В последнюю минуту мелькнула мысль: Стюарт был прав, и он, в конце концов, простой смертный.
– Скорей! – крикнул Стюарт трем женщинам, дремавшим на борту яхты под ярким майским солнцем. – Помогите нам поднять его!
Услышав приказ, все три дамы собрались у борта, не понимая, что нарушило покой этого дня. Увидев неподвижного Роуэна, чья голова безвольно склонилась к плечу, жена Марка Хагена, Сьюзен, воскликнула:
– Господи! Что случилось?
– Роуэн! – хрипло прошептала, не веря своим глазам, длинноногая блондинка в безукоризненно белых шортах.
На третьей женщине было ярко-розовое бикини, почти не скрывавшее ее форм. Она была квалифицированной медсестрой и прошла специальную подготовку. Подбежав к трапу, она принялась помогать мужчинам. Марк Хаген начал подниматься по лесенке, волоча за собою неподвижное тело друга. Сзади его подталкивал плечом Стюарт. Но им не удавалось подняться. Женщина в бикини схватила Роуэна за руку.
– Сними с него этот чертов акваланг! – крикнул Стюарт.
Медсестра принялась возиться с ремнями, охватывающими плечи Роуэна. Сьюзен поспешила на помощь подруге. Девушка в белых шортах словно приросла к палубе.
– Тащи! – закричал Стюарт.
– Не могу! – огрызнулась медсестра.
– Снимай его! – прорычал он. Она снова дернула ремень, сломав три ногтя и чуть-чуть не расставшись с лифчиком. Ее усилия были вознаграждены – один из ремней соскользнул с плеча Роуэна. Второй расстегнулся легко – об этом позаботился Марк. Акваланг с шумом упал в воду, обрызгав всех, но никто, даже женщина в белых шортах, не заметил этого.
– Тащите его наверх, – приказал Стюарт. Он подталкивал друга снизу, в то время как Марк и девица в бикини тащили его за руки. Сьюзен схватила ласту, едва державшуюся на ноге Роуэна.
Несколько секунд спустя безжизненное тело уже лежало на палубе яхты. Темные мокрые волосы прилипли ко лбу. На посиневших губах и мертвенно-бледном лице сверкали капли воды.
Словно приведенная в чувство этим мрачным зрелищем, девушка в белых шортах подошла к телу и, упав на колени, позвала:
– Роуэн?
Это прозвучало тихо, жалобно, как будто она умоляла его очнуться и сказать, что все в порядке, что он жив.
– Уведите ее, – распорядился Стюарт. Приподняв голову Роуэна, он готовился делать искусственное дыхание.
– Идем, Кей, – спокойно сказала Сьюзен. – Ему помогут.
– Нет, я…
– Пожалуйста, Кей, – Сьюзен силой, словно ребенка, увела девушку.
Марк, сняв свой акваланг, подошел к Роуэну.
– Ты готов? – спросил он Стюарта. – Да, – Стюарт зажал Роуэну ноздри.
Казалось, Марк целую вечность нажимал ладонью на грудь друга, заставляя биться его сердце, а Стюарт наполнял его легкие воздухом… Наконец Марк закричал от радости, почувствовав под рукой слабые удары:
– Бьется!
– Давай-давай! – подбодрил его Стюарт. И тут Роуэн вдохнул. Изо рта полилась вода. Жизнь снова вернулась к нему.
Неделей позже Роуэн наслаждался прекрасным мягким майским вечером, стоя на балконе своей квартиры, расположенной в престижном районе Хьюстона. Он только что вышел из душа. На нем были только поношенные джинсы.
Жители этого района могли позволить себе наслаждаться покоем, хотя и платили за него недешево. Еще важнее в этом краю обрамленных деревьями улиц и чугунных ворот была возможность показать свою независимость и материальный достаток.
Роуэн, так же как и его соседи, крайне самоуверенно тратил деньги. Он пригласил с Юга очень известного дизайнера по интерьеру, иссохшего человечка, который шикарно умел тратить чужие деньги. Знаменитость напоминала червячка. Этот червячок умудрялся потратить деньги так, что заказчики оставались довольны: в конце концов, жалуясь на неимоверную стоимость его работы, они могли похвастаться своим богатством.
Роуэн, например, жаловался на то, что винно-красные шелковые обои обошлись ему в сто пятьдесят долларов за рулон. Он недолюбливал хрустальную уотерфордовскую люстру, отделанную двадцатью четырьмя каратами золота, которая украшала ванную, и хрустальные вентили кранов. Но самую активную неприязнь у Роуэна вызывала ваза эпохи Мин стоимостью двенадцать тысяч долларов, занимавшая почетное место на черном лакированном столике в гостиной, несмотря на то, что он старался, чтобы каждый, впервые оказавшись в его доме, обратил на нее внимание. Роуэн, разумеется, не говорил гостям цену этой вещи – он не терпел вульгарности – но намекал, что досталась она ему не по дешевке.
Сегодня, стоя на балконе и глядя в ночную тьму, он думал, что и эта квартира в престижном районе, и ваза эпохи Мин – ерунда. Мелькнула мысль, что они вульгарны, словно дешевая шлюха, торгующая своими прелестями на углу. Пение цикад, мелькание стрекоз, крик одинокой ночной птицы, зовущей подругу, вдруг показались Роуэну единственным, что еще стоит внимания на этой земле.
«Господи, – подумал он, проводя рукой по влажным волосам, – откуда я набрался подобной философской дури?»
Снова закричала птица. На этот раз Роуэну показалось, что она дразнит его, говоря: «Ты не такой, каким был».
Да, он изменился и был вынужден признать это. Тот несчастный случай оказал на него огромное влияние. Сначала перемены были я столь незначительны, что Роуэн приписывал их разыгравшемуся воображению. В конце концов, они не поддавались никакому логическому объяснению. Как врач он затруднялся понять, что означают изменения, происходящие в его организме. Он даже не заметил бы их, если бы не занимался джоггингом и хуже знал свое тело. Используемый им во время бега прибор, регистрирующий ритм дыхания, сердцебиение и кровяное давление, показывал стойкое, хотя и незначительное снижение всех трех показателей.
Кроме того, периодически он отмечал непонятное обострение всех чувств. Внезапно шепот начинал казаться криком, тень – вспышкой, запах одеколона или духов становился невыносимым. Ему пришлось полностью отказаться от острой пищи. Сильнее всего изменялись тактильные ощущения. Иногда он мог представить, какой будет поверхность, даже не дотронувшись до нее. А иногда он ощущал прикосновения, которых не было. Например, в данную минуту Роуэн мог бы поклясться, что он чувствует на своей обнаженной груди тепло лунного света.
Он застонал. Неужели он сходит с ума? Нет, это всего лишь перенесенное потрясение. Тяжкое потрясение. Любой занервничает, чуть не утонув, а, чтобы успокоиться, нужно время. Если бы Стюарт, ведущий себя, как личный врач, а не как приятель, позволил бы ему выйти на работу, Роуэну было бы гораздо легче. А так слишком много времени оставалось на размышления. Вот в чем дело. Воспоминания о том, как он покинул свое тело и поплыл по темному туннелю, в конце которого сиял ослепительный свет, были лишь частью галлюцинации, и ничем более.
Он знал, что некоторые из его коллег сказали бы, что он пережил смерть, но сам не верил в подобную чушь. Не существует доказательств подобного опыта. Если ты умер, то это необратимо. Все очень просто. Он присутствовал при кончине некоторых своих пациентов. И не видел в смерти ничего величественного и благородного, а тем более загадочного и сверхъестественного. Люди просто перестают существовать.
Что касается Бога, то Роуэна вполне устраивал атеизм, религия людей практичных, смелых и склонных мыслить логически. Не считая святости, он сам был Богом. Ведь он был потомком многих поколений волшебников-хирургов. Его отец и дед были хирургами. Для них храмом являлась операционная, алтарем – операционный стол. Они своими руками возвращали жизнь людям, и не верили в Бога, появляющегося в потоках неземного сияния.
И все же он, как ни старался, не мог забыть исключительное чувство снизошедшего на него покоя, всепоглощающего, всепроникающего умиротворения.
Прежде, чем ты пересечешь рубеж, ты должен что-то совершить…
Эти слова Роуэн скорее почувствовал, нежели услышал. Они возникли в его мозгу неожиданно, словно в раскаленной пустыне повеяло прохладным ветерком. Что это значит? Роуэну хотелось разобраться в этом странном послании.
Но больше всего ему хотелось вновь обрести то, что было утрачено во время катастрофы. Тогда он потерял самое ценное, чем владел – способность держать происходящее под контролем. А ведь именно эта способность давала ему власть, волю, силы управлять своей непростой жизнью. Главное во время операции – контроль. От него зависит спасение человеческих жизней. Никто не понимал это лучше, чем сам Роуэн. Он умел контролировать свой разум и эмоции, не теряя самообладания в самых сложных ситуациях. Он мог управлять своим телом даже тогда, когда от усталости у него дрожали руки. Стюарт поддразнивал его, убеждая, что он – такой же смертный, как и все остальные, но Роуэн не позволял себе проявить обыкновенную человеческую слабость.
Но в Мехико он проявил себя обыкновенным человеком. На секунду он даже поверил, что, как любой, может умереть.
«Нет, – подумал он со своей обычной самоуверенностью, – даже тогда я не был обычным смертным! Разве смерти не пришлось отказаться от своей добычи!» Но что же все-таки произошло? Почему он не может собраться с мыслями? Что с ним творится? Что за странная сила приводит в смятение все его чувства?
Неожиданно тишину разорвал телефонный звонок. Обостренному восприятию Роуэна он показался хором тысячи колоколов, стремящихся перекричать друг друга. Морщась, Роуэн выругался и взглянул на часы. Черт возьми, он опоздал! Раньше он никогда не опаздывал. Как могло время пройти столь незаметно?
Телефон трижды прозвонил, прежде чем Роуэн схватил трубку.
– Знаю, знаю, – быстро сказал он. – Я опоздал.
На другом конце провода возникло замешательство, затем хрипловатый голос Кей произнес:
– И тебе тоже привет, милый.
Ее голос, одновременно по-девичьи нежный и очень сексуальный, не переставал изумлять Роуэна.
– Извини, – он убрал со лба прядь волос.
– Плохой день? – Нет, – соврал Роуэн.
– Похоже, что все-таки плохой.
– Я просто скучаю. Очень хочется на работу.
– Милый, тебе напомнить, что ты едва не утонул?..
– Не надо. В течение недели все, кому не лень, только и делают, что напоминают, и мне осточертело это выслушивать!
Кей обиженно умолкла. Роуэн был готов откусить себе язык. Первой, кого он увидел, очнувшись, была Кей. Она настолько обрадовалась, что не могла говорить, и, упав рядом с ним, разрыдалась. Он всегда знал, что она любит его – Кей даже не пыталась это скрывать, – но не представлял себе всей силы и глубины этой любви. Помнится, тогда ему пришло в голову, что она заслуживает лучшей доли, нежели жизнь с самодовольным сукиным сыном, чьей основной любовью была и останется медицина.
Роуэн тяжело вздохнул:
– Извини, Кей. День выдался трудный. Да и вся неделя – хуже некуда, черт возьми!
Она всегда относилась к нему с пониманием:
– Если ты никуда не хочешь идти, я позвоню Стюарту…
– Не надо, – фальшиво произнес Роуэн. – Я хочу пойти туда.
Днем Стюарт звонил, чтобы сказать, что он заказал обед в модном ресторане, куда было очень трудно попасть. Ресторан находился в центре города. Стюарт всегда отличался склонностью к скоропалительным решениям. Роуэн не поинтересовался, как Стюарту удалось заказать столик в вышеупомянутом ресторане в субботу вечером. Он просто согласился прийти, несмотря на то, что первым его побуждением было отказаться. Ему никого не хотелось видеть.
– Слушай, звякни Стюарту и предупреди, что я опаздываю. Я заеду за тобой примерно через полчаса. Идет?
Кей замялась:
– Роуэн, ты уверен?
– Разумеется, – ответил он, поднеся трубку к другому уху – голос Кей неожиданно показался ему чересчур громким, хотя Роуэн знал, что она говорит нормально.
– Я в своем черном платье. Тебе это ни о чем не говорит? – произнесла она, и он представил себе ее чуть-чуть надутые губки…
Мысли. Образы. Женщина, одетая в облегающее черное платье, идет к нему, покачивая бедрами, и не сводит с него зеленых, словно морская вода, глаз… Это случилось год назад, на вечеринке, устроенной директором отделения радиологии. Роуэну не хотелось идти, но достойного предлога отказаться не нашлось. Поэтому он пришел, потрепался, как водится, с другими гостями, съел несколько безвкусных бутербродов и выпил пару бокалов хорошего импортного вина. Касаясь губами бокала, он заметил, что эта женщина глаз с него не сводит. Она уставилась на него без всякого стеснения, и Роуэн повел себя так, как повел бы любой нормальный американец – столь же беззастенчиво принялся разглядывать ее.
Игра началась.
В течение часа они следили друг за другом откровенно заинтересованными взглядами, но ни словом не перекинулись. Позднее он узнал, что ее зовут Кей Риган; что она – дочь одного из самых богатых людей штата, сколотивших себе состояние на нефти, что, выйдя замуж в девятнадцать лет, в двадцать она уже была разведена; что теперь, когда ей исполнилось двадцать девять, она работает в своем собственном клубе здоровья и поэтому носит очень короткую стрижку. На любой другой подобная прическа показалась бы мужской, но никак не на этой соблазнительной женщине, которая, наконец, приблизилась к нему.
– Не проводите ли меня домой? – поинтересовалась она.
– Я уж думал, вы и не спросите, – произнес в ответ Роуэн.
– Последний час я только и делала, что пыталась с вами заговорить. Похоже, вы не очень-то стремились ответить.
Он поставил стакан и, взяв под руку Кей, молча вышел. Все так же, не произнося ни слова, усадил ее в свой двухместный спортивный 5000SL. Они помчались сквозь жаркую техасскую ночь. Ветер бил им в лицо, ерошил волосы, а они продолжали свою чувственную игру. Единственное, что было сказано по дороге, – местонахождение дома Кей. Она жила в приятном, но не слишком модном районе. Кей и Роуэн молчали, говорили лишь их взгляды. Не сводя друг с друга глаз, они подошли к двери. Кей открыла дверь своим ключом и впустила его, но, прежде чем она успела протянуть руку к выключателю, Роуэн, захлопнув за собой дверь, прижал к ней Кей и принялся жадно целовать.
То, что произошло потом, ему никогда не забыть. Они не добрались до спальни и занимались любовью прямо в гостиной, даже не раздевшись. Он прижимал ее к твердой деревянной двери. Когда все закончилось – потребовалось совсем немного времени, ибо оба были распалены сильнее, нежели полуденное солнце среди лета, – черное платье было задрано до пояса и измято, а в руке Кей был по-прежнему зажат ключ от квартиры. Они оба расхохотались. Так и познакомились.
Позже, когда был выпит кофе, она призналась, что никогда прежде не позволяла себе ничего подобного. Несмотря на то, что это казалось наивным, он поверил. Эти светло-зеленые глаза не лгали. Она увидела его, захотела и пошла вслед за ним. Он понимал и одобрял подобную откровенность.
Когда розовое, словно устрица, солнце показалось на небосклоне, Кей с той же прямотой спросила:
– Ты женат?
– Да, – ответил он. Роуэна поразило, что на ее лице при этом известии ничего не отразилось. Она была готова отнестись к проведенной ночи без сомнительных сожалений. Он восхитился ею и добавил: – Моя жена – медицина. – На сей раз, в глазах Кей он прочел облегчение.
Она пожала обнаженными плечами. Разговор происходил уже в постели, черное платье было забыто на стуле.
– С такой соперницей я готова потягаться, – произнесла Кей. – Спорим на что угодно, доктор Джейкоб, что еще до конца года вы будете женаты… на мне?
Встретив решительный взгляд зеленых глаз, Роуэн предпочел не спорить. Как выяснилось, он все равно проиграл бы. Безукоризненный бриллиант в два карата на пальце Кей и свадьба, назначенная на конец июня, служили тому доказательством.
– Роуэн?
Когда он осмеливался быть честным сам с собой, Роуэн понимал, что его отношение к этому браку, мягко говоря, является неоднозначным. Он не лгал, заявляя, что женат на своей работе, и знал, что, несмотря на все его старания, он только получает, а жертвовать всегда приходится Кей.
– Роуэн?
Он знал, что это нечестно по отношению к ней. Иногда Кей даже жаловалась, что его профессиональное равнодушие и хладнокровие хирурга влияют на его личную жизнь. Создается впечатление, что он всегда погружен в себя.
– Милый, ты еще здесь?
Ее голос прервал поток его мыслей, и Роуэн с удивлением обнаружил, что все еще держит в руке телефонную трубку. Подобная задумчивость, так не вяжущаяся с обычной ясностью мысли, встревожила его.
– Да, да, – отозвался он.
– Тебе это о чем-нибудь говорит?
– Что?
– Черное платье. Дорогой, ты уверен, что с тобой все будет в порядке?
Черное платье. Теперь он вспомнил. И, как всегда, воспоминания возбудили его.
– Все хорошо, – сообщил он и добавил: – кстати, о платье: мне в голову пришли кое-какие мыслишки…
– Вот и хорошо, – призывно промолвила Кей.
Когда Роуэн повесил трубку, ее сексуальный голос все еще звучал у него в ушах. Он решил, что был просто выдающимся дураком. Хорошая ночь любви – а Кей в постели превосходна – как раз то, что нужно, чтобы удачно закончить эту отвратительную неделю. Ему бы радоваться, а не ныть. Он мог умереть, черт возьми, но остался в живых. Благодаря друзьям он все еще жив. Все в порядке, если не считать эмоциональной травмы. С этим согласится любой психиатр. Кроме того, в понедельник утром он отправится на работу в больницу, и жизнь снова войдет в колею. К понедельнику он станет прежним.
Правда?
Вот именно, мать вашу!
Меньше чем через полчаса Роуэн, одетый в темно-синие брюки и подходящий по цвету жакет, вышел из дому. Сегодня он чувствовал себя прекрасно и предпочел выбросить из головы тот факт, что ему пришлось перебрать кучу рубашек, прежде чем выбрать ту, которая не раздражала ставшую чрезмерно чувствительной кожу. Кроме того, он не воспользовался дорогим одеколоном, стоявшим на ночном столике, и не обратил внимания, что винно-красные обои кажутся невыносимо, кричаще-яркими…
