Текст книги "Мурка (СИ)"
Автор книги: Санди Зырянова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
По весне в деревне людям болеть некогда, верно ведь говорят: день упустишь – за месяц не наверстаешь. А и травы еще не вошли в целебную силу, и зверь лесной еще жирка не нагулял. Самое время своим огородом заняться, даже если ты единственная бабка-повитуха на село и пять окрестных деревень.
Повитуха-то не единственная. Да только бабка Агафья была не простой повитухой.
Все про то знали; поп сельский при встрече грозился в земскую управу прошение подать, чтобы Агафью в другую губернию выселили, анафемой пугал. Глупой! Что ей анафема? Ан попадье время рожать приспело, – за кем батюшка послал? То-то же.
Если случался неурожай, или град, или заморозки посреди лета, уже деревенские на Агафью стенкой шли. Когда криком да руганью пугали, а когда и косами да цепами размахивали, – всякий раз восвояси уходили, несолоно хлебавши. Ан уже через день, много через неделю, те же самые мужики приходили к Агафье кто с раной, кто с вывихом, а кто и умирающего ребенка на руках приносил.
– Ить, проклятые, – бранилась тогда Агафья, – нешто нельзя было прежде принести? Что я теперь сделаю, коли душа уже наполовину там? Мурка, – обращалась она к котейке, – беги-тко за такой-то и такой-то травкой, авось поможет.
Мурка исчезала, проводимая испуганным взглядом мужика. И ведь приносила то, что велено было, и ставила Агафья мальца на ноги зачастую!
А как-то нашелся умник, который Мурку украсть решил. Да только исчезла у него из дому, из наглухо запертой горницы, не одна Мурка, а с ней и кошель, денег полный. И никто потом не осмелился пытать Агафью, где это она такими-то деньжищами разжилась...
Но сейчас Агафья мирно трудилась, высевая репу да огурчики на грядках, и с виду ничем не отличалась от любой деревенской старухи. Разве что не покорность да забитость, а лишь тяжкие труды оставили печать на ее худом морщинистом лице. И когда в ее калитку постучали, Агафья так и поняла: знать, что-то очень нехорошее с человеком стряслось. По весне все в поле пашут, пока и ходить могут.
А за калиткой девка вся в слезах стояла, Агафья даже припомнила имя – Варька, Матвеева дочка. Бедовала Варька знатно. Отец ейный на матери женился, уже когда Варьке год был, так Варьку нахаленкой все детство и дразнили. Мать рано умерла, отец и ее, и детей лупил, что сидоровых коз. Нешто кого-то из мальцов прибил, мелькнуло в Агафьиной голове.
– Здравствуй, бабушка Агафья, – робко начала Варька. – В добром ли здравии, да хорошо ли живешь? Как кошечка твоя Мурочка?
– Ты, девка, зубы не заговаривай, – оборвала ее Агафья. – Чего надо-то? Кто болен?
Потупилась Варька. Худая она была, сарафан на ее тощем теле тряпицей висел... Да Агафье с рождения видно было то, что для других неясно.
– Да ты, никак, на сносях?
– Так и есть, бабушка, – прошептала Варька. И выдохнула: – Как бы ребеночка-то извести...
– Никак, – отрезала Агафья. – Ему уж сколько?
– С полгодика...
– Что ж раньше не пришла-то? – Агафья покачала головой, скорбно поджимая губы, и не удержалась: – Что ж ты, девка, такое учудила, а? Ну цаловал бы, ну обойнял бы да сиськи жмакал, – до блуда-то с чего дошла?
Варька помолчала, кусая губы. И вдруг слезы так и выплеснулись на щеки, и тоненько завыла девка, скорчившись и прижимаясь лбом к Агафьиной калитке:
– Отец меня... ссильничал... сказал, вякну кому, и мне не жить...
Агафья безнадежно выдохнула.
– Что раньше было не прийти, а? – повторила. Подумала. – Ты, Варька, езжай в город. Самый Петербурх недалеко, туда и езжай. Там родишь, и есть дом специальный, чтобы деток туда сдавать-то. А как замуж выйдешь, так ребеночка и заберешь. Наврешь муженьку-то с три короба...
– Батюшка не отпустит...
– А ты без спросу. Все лучше, чем сейчас помереть от моих травок. А теперь поди, поди, заметят люди – беды не оберешься.
Проводила Агафья Варьку, а к вечеру о ней уж и думать забыла. Сперва – за хлопотами по хозяйству. А на следующий день приехала за ней телега: рубил один из мужиков дрова, а дерево на него возьми да и упади. Тут Агафье и вовсе не до Варьки стало: за Мурку – и к мужику тому.
Изба у Агафьи на отшибе стояла. Да на таком отшибе, что в земской управе даже спорили, к какой деревне ее отнести: к Новоселкину или к Вышним Петухам, а один важный такой чиновник все порывался однодворным хутором Агафьину избу объявить. А дорогу развезло, и лошаденка у крестьянина того старая, кляча совсем – на тех, что покрепче, сыновья его в поле пашут, и телега такая, что того и гляди развалится. Ну, думает Агафья, пока доедем – отдаст мужик Богу душу.
Но не успела так подумать, как почувствовала: помощник у нее сегодня будет.
И верно, вторую телегу к земскому врачу снарядили. Пришла Агафья к больному, ощупала, нашла, где и что у него сломано. А поломало его знатно. Позвоночник не перебило, но ребра так в грудь и вдавило. Ногу вывернуло – как бы отрезать не пришлось. Велела Агафья нагреть воды, давай промывать рану. Мурку за травками, как водится, послала. Сама же дощечки к ноге сломанной приложила, перевязывает...
А тут и врач пришел.
Молодой, симпатишный такой мужчина. Стекла у него на глазах – пенсне. Заместо армяка сюртук надет по-городскому, и саквояж в руках с лекарскими инструментами. Сразу потребовал руки мыть, а потом и говорит:
– Ну, где больной?
А Агафью как увидел – взбеленился:
– Что это еще за коновальство? – кричит. – Вы септическая! Шарлатанка! Подите прочь, загубите больного!
Агафья уж послать его подальше хотела. А он саквояж свой как откроет! А там-то... и ножи, и зажимы, и лекарства всякие. Будь у Агафьи такой, ни одного болезного бы не схоронила.
Осматривает этот доктор мужика и приговаривает:
– Шина наложена правильно, раны обработаны... Вы, мадам, чем их обрабатывали?
– Да известно чем, – отвечает ему Агафья, – водой да спиртом, что в лавке в нашем селе продается. А после травками еще промою.
– Травками? Это какими?
– А Мурка моя принесет, поглядишь.
Мурку недолго ждать пришлось. Велела Агафья всем выйти, чтобы не видели, как Мурка ей травки носит. Доктор-то этот остался да так и ахнул, Мурку завидев. Неужто, говорит, у вас кошечка дрессированная? А я-то думал – внучка аль ассистентка! И где ж вы такую большую-то взяли, она же размером с рысь! Агафья только усмехнулась, чистую тряпицу расстилая...
Присела Мурка на задние лапы. Раскрыла пасть пошире. Никому в деревнях невдомек было, кто такая Мурка и что у ней в горле зоб есть, как у курицы, – вот в этом-то зобу Мурка Агафье травки и носила. И все как есть на тряпицу и вывернула.
– Это разрыв-трава, – Агафья травы взяла и доктору ну показывать, – это одолень-трава, а это зверобой, а это вот подорожник, и тысячелистник, и мох болотный...
– Сфагнум, – говорит доктор машинально. – Так вы не то, что знахарка, вы траволечением занимаетесь?
– Знахарка и есть, – смеется Агафья. – А то еще ведьмой кличут и бабой-Ягой. Да ты лечи его, лечи, касатик, а я уж подсоблю!
Вдвоем они того мужика чуть не дотемна пользовали. Однако же не зря возились: уходя, прислушалась Агафья – не стоит рядом смерть, холодом не веет, душа из тела прочь не рвется. Выживет мужик, хотя и хромать будет.
А доктор, невесть с чего, взял и часы из кармана вытащил – и Агафье сует. Подивилась Агафья, про себя думает: лучше б саквояж свой дал, но дареному коню в зубы не смотрят. Взяла и спасибо сказала.
Потом, правда, не раз добрым словом того доктора поминала с его часами. Очень они ей пригодились целебные зелья варить да настаивать. То, бывало, передержишь или недодержишь – и сила целебная уже не та, а с часами куда легче стало.
Летом день велик, а время бежит, будто опоздать куда боится. Держит на груди дареные часы Агафья, по лесу скитаясь. То на рассвете по росе что-то ищет, то в полночь на заветную поляну идет, то за час до полудня к болотцу. Травы, их просто так не собирают – у каждой есть свое время, когда она в полной силе, тогда и брать надо. А куда ей не добраться – далеко, высоко или мокро – туда Мурка верная бежит. То на самую высокую сосну за свежими почками вскарабкается, то коренья когтями из земли выроет.
Как-то вернулась из лесу Агафья – а у плетня Варька стоит, с ноги на ногу переваливается: ее дожидается.
Брюхо у Варьки, если не приглядываться, так еще и не видно, а уже отяжелела, ходит, переваливаясь. Лицо бледное, все в пятнах. Тошно Варьке, и нехорошо, и страшно. Да пришла она, оказалось, не за себя.
– Бабушка Агафья, – говорит быстро, – беда! Тятя Платошку пришиб, помирает!
– Вот это дело, не то, что в тот раз мялась, – пробурчала Агафья. – Мурка, пошли-ка!
Трусит Мурка резво, то и дело вперед забегает да на хозяйку оглядывается. Варьке споро идти несподручно, только ртом воздух на ходу хватает, а у Агафьи быстро бегать уж давно не получается. Но вот пришли они.
Лежит Платошка под яблоней в саду, весь бледный, губы разбиты, одежонка в крови. А больше во дворе – никого.
– Нешто с мальцом посидеть некому было? – спрашивает Агафья.
– Дак в поле все, – Варька ей.
Взялась Агафья за дело, как тут экипаж остановился у ворот.
– Агафья Петровна, вас ли я вижу? – крикнул знакомый голос.
– А, дохтур, это ты! – улыбнулась Агафья. – Поздорову ли? Вот, вишь ты, все с твоими часами хожу да тебя добром поминаю!
– Рад, что пригодились, – доктор выскочил из экипажа, на ходу вытирая руки и раскрывая саквояж. – Что это с ним?
– Тятька избил, – пояснила Агафья. – Первая сволочь на деревне, а вторых тут в каждом дому по трое...
– Это верно, – доктор опустился на колени рядом с Платошкой, принялся промывать и смазывать ушибы и ссадины, забрал сломанную руку в лубок. – Темный народ, непросвещенный у нас. Дикость, жестокость, прямо страшно становится. Пока трудовой народ не осознает, что он должен быть хозяином на своей земле, так и будет продолжаться!
– Ты прежде его уму-разуму поучи, а то нахозяйничают, – заметила Агафья. – Мурка! Подай мою тряпицу нитчатую!
– Да это же корпия, – доктор присмотрелся. – Эх, Агафья Петровна! Были бы вы помоложе, я бы вас в женские медицинские курсы рекомендовал. Вы же самородок...
– Дак мне б тогда кого лечить пришлось? Городских барынек. А эти же как? – и Агафья кивнула на Платошку.
– Ну я же не городских лечу... А вы где это все усвоили, Агафья Петровна?
– У наставницы, источницы своей. А та – у своей. Я бы и сама ученицу взяла, да мне не всякая годится. Мне так надо, чтобы седьмая дочь седьмой дочери, аль ежели девка, чтобы родилась у девки, которая сама родилась у девки, – ну, или чтобы звезды так сошлись, или метка была.
Доктор засмеялся, заканчивая обрабатывать последнюю ссадину.
– Диву даюсь, – сказал он, – вы такая мудрая женщина, и такие суеверия! А метку вы как разглядеть собираетесь?
– А Мурка поможет, – и Агафья погладила Мурку по рябой серой голове.
И потекли долгие летние дни. Жара сменилась дождями, цветы – ягодами, вот уж и первые грибы пошли... Деревенские потянулись в лес с кузовками. Как нанесут свинушек да сыроежек, и ну хвастаться, у кого больше.
Агафья только посмеивалась. Мурка в зобу таких отменных лисичек, боровиков да груздей нанесла! Но то Мурка, ей многое ведомо, что для простого человека закрыто.
Как-то, уж под вечер, примчался на коне мальчонка.
– Тятю кабан помял, – кричит. – Спаси его, бабушка!
Поворчала Агафья, да собралась споро. Давненько уж ей на коне за спиной всадника ездить не приходилось! Скачет и ворчит: еще и охотиться не начинали, а первый пострадавший на охоте уже есть...
Семен, охотник этот, не первый год в лес ходил с ружьем – по правде, на три деревни такого охотника не было. Знал он все повадки зверья, знал все лежки. Бил без промаха, ни единого подранка не оставляя. Да и Лешего, и прочих лесных жителей уважить не забывал, хоть и посмеивались над ним мужики. Никогда не забывал, а тут, видать, все же чем прогневал... Плохая у Семена рана. Ладно что все брюхо разворочено кабаньими клыками, так еще и гнилая. Видно, несколько дней в лесу пролежал, пока его родня с друзьями нашла да домой принесла.
Охнула Агафья. Нос ладонью прикрыла – такой дух от раны идет. Мурка подошла и принюхалась, потом головой крутит: не спасти его, хозяйка, и не старайся. Лучше дай ему того отвара, что ты всегда таким больным даешь...
А сынок и малая дочка стали рядом и смотрят на Агафью. И такая боль, такая надежда в их глазенках, ровно сам Господь Бог в их избу сошел. И женка Семенова в ноги бухнулась: все отдам, бабушка Агафья, только спаси кормильца!
Наклонилась Агафья к Мурке. Нашептала ей кой-чего на ушко...
Долго ли, коротко ли – бежит обратно Мурка. Вся дрожит, задыхается: и спешила, и саквояж докторов тяжел оказался. Пасть разинула, а саквояж застрял в зобу, так что и у самой Мурки нутро свело. Упала она, лапами сучит.
Вытащила Агафья у ней из горла тот саквояж. Раскрыла. А что от чего – и не знает. Хотела она дать Мурке отдохнуть, да пришлось опять ее просить о помощи: нюхать да выбирать, какой порошок сгодится...
Неделю Агафья была при Семене неотлучно. Брюхо ему иголкой зашила, травками отпаивала, заговоры самые сильные читала. И к концу недели пошел бедолага-охотник на поправку.
И вот тогда подумала Агафья про других больных. Не ко всем же ее звали – ко многим и доктор ходил, а как он будет лечить без саквояжа с лекарствами? Но второй раз так Мурку трудить – как бы не затрудить... И собралась Агафья сама в уездный город, искать своего доктора. Мурку только найти помочь попросила. Ан смотрит – знакомый экипаж!
Оказалось – доктор на свадьбу деревенскую приехал. Отца невесты в прошлом годе вылечил, вот и позвали. Это Агафья, за Семеном ходя, про все забыла, а ведь и ее на ту свадьбу звали.
Подошла она к избе, где свадьбу справляли. Там уже дым коромыслом, веселье в разгуле, вино рекой льется, шум, хохот...
– Горько! Горько!
– Чтобы дом полной чашей!
– Горько!
Доктор вышел, увидел Агафью, обрадовался.
– Вечер добрый, – говорит. – А у меня, представьте, затруднение...
– Коли ты про саквояж свой, так не обессудь, сокол ясный, – прервала его Агафья. – Его я у тебя брала, Семена пользовать, а то ведь как есть бы помер.
Доктор так и ахнул. Агафья-то ему все и рассказала. Тогда доктор ахнул еще раз.
– Вы сумели такие раны вылечить в домашних условиях? Да вы народный самородок, Агафья Петровна!
– Без Мурки я бы...
И тут раздался очередной выкрик какого-то гостя:
– Чтобы скотина была с приплодцем, а дитя с приморцем!
– Горько!
– Дураки, – пренебрежительно заметила Агафья. – Коли дитя лишнее, так подкинули бы, а коли боятся, что родилось на беду, так зимой заспать можно, а летом на солнце вынести, и вся недолга. Нашли, за что пить!
– Нешто можно так? – прошептали рядом.
Это Варька – подошла тихо-тихо, маленькая и грустная. Лицо в синяках, живот выпирает, глаза опухли – видно, плакала.
– Дитя же, кровь родная, – с нажимом вдруг сказала Варька. – Что ж его так – заспать?
– С приморцем, это как? – спросил и доктор.
– Чтобы померло быстрей, – пояснила Агафья.
Выдохнул доктор. Снова заговорил о дикости да жестокости. И о том, что он-то думал – народ носитель здоровой морали и нравственности, чистоты. А он, оказывается, с приморцем...
– А ты бы хотел, сокол мой свет, чтоб твое дитя да на голод и муки родилось? – возразила Агафья. – Погляди: тут у всех ребятишек мал мала меньше, сапоги одни на всю ораву, жрут сухие корки. Бывало, родит баба пятнадцать дитёв, а вырастит дай Бог если пятерых! Пусть уж сразу помрет, чем будет мучиться.
– Нет, – шепнула Варька. – Я лучше сама помру, а чтобы ребеночек мой жил.
День прошел с того вечера, два – тут Агафья забеспокоилась.
– Иди, – говорит Мурке, – присмотри за Варькой. Как бы не вышло чего. Ей уж и рожать скоро, так ты меня живее позовешь.
А пока Мурка ушла, Агафья давай собранные и высушенные травки перебирать. Их ведь тоже просто так держать нельзя. Коли ты к ведьме приходишь, у ней всегда травки пучками с потолка свисают, – то для запаха, не для дела. Запах травный и сердцу отрада, и настроиться помогает. А те травы, что для дела, каждая в особом коробе упрятаны. Вот по коробам Агафья их и раскладывала.
И вдруг – стук-стук!
– Добрый вечер, Агафья Петровна. Вы простите, что без приглашения?
– Заходи, дохтур, заходи, гостем будешь. Сейчас я тебе чайку-то заварю, – засуетилась Агафья. – Плюшек вон напекла...
– Чудесные у вас плюшки, – похвалил доктор. – А мне, Агафья Петровна, ваша консультация нужна. Есть у меня больная, видно, нервы не в порядке...
Слушает его Агафья, а у самой на душе тревожно. И за ту больную: вроде и барынька не из бедных, а явно по словам доктора, что ее печаль одолела и в могилу сводить. И не только.
Ан вдруг вбегает Мурка, запыхавшись.
Агафья и доктор так и приподнялись: разинула Мурка пасть и ну тужиться! Видать, большое что принесла... Тужилась, тужилась, да как выплюнет!
– Ребенок, – доктор так заволновался, что даже пенсне свое уронил. – Она похитила ребенка! Но это же подсудное дело...
– То Варьки ребенок и отца ейного, – Агафья пожевала губами. Руку над ребенком подержала. – Смерть рядом вижу. Нет Варьки больше на свете, да и дочку ейную, спасибо, Мурка спасла...
– Как – видите?
– Воду вижу.
И верно: Мурка дрожит и вся мокрая, видно, ребенка из воды уже доставала.
Взялся доктор малышку осматривать, Агафья же тем временем Мурку закутала и молочка согрела для обеих. А дочка у Варьки славная, хоть и от родного отца! Глазки ясные, личико белое, чистое, – загляденье, а не младенец.
– Смотрите, – говорит доктор, – пятно родимое на самом темени...
– А это и есть знак, – пояснила Агафья. – Вот видишь, а ты спрашивал про ученицу. Не зря ее Мурка мне принесла!
Доктор головой покрутил, но ничего не сказал – ни про темный народ, ни про суеверия. Видно, понял, что кое в чем Агафье виднее. Спросил о другом:
– Агафья Петровна, а кто же такая Мурка? Ведь она не простая кошка.
– Ить и не кошка она. Коловерша она! Кому просто Мурка, а мне первый помощник и добытчик. Говорю ведь – кабы не Мурка, я бы и половины людишек не спасла.
Доктор почесал бороду. Подумал и повторил: – Надо же... коловерша!
