Текст книги "Правила одиночества (СИ)"

Али сказал, указывая куда-то вниз:

– Я бы ее проводил.

– Ислам приподнялся на локте, посмотрел в указанном направлении и увидел женщину, переходящую дорогу.

– Старая, – сказал он,

–Ты глупый мальчишка, – снисходительно заметил Али, – и ничего, подчеркиваю, ничего не понимаешь в женщинах: конечно, она старовата, ей лет тридцать не меньше, но это же самый кайф. Знаешь хохму, один другому говорит: "Немножко денег и я достану тебе самую сексуальную женщину на свете". Тот платит и получает семидесятилетнюю бабушку, и при этом слышит, мол, у нее лет тридцать уже не было мужчин, представляешь, сколько страсти в ней накопилось.

Али захохотал и стал двигать плечами, подражая походке женщины.

– Не смешно, к тому же она худая.

– Кто, бабушка? – недоуменно спросил Али.

– Эта тетка внизу, – пояснил Ислам.

– Нет, все-таки ты безнадежен, – огорчился Али, – разве ты не знаешь поговорку "Носить надо чарых, а любить надо худых".

Ислам достал из кармана пачку "Интер" и протянул Али. Тот щелчком выбил сигарету, закурил и замолчал. Может и мне дашь прикурить, – язвительно спросил Ислам.

– Извини, склероз начинается, – сказал Али и пояснил, – склероз – это старческое слабоумие, если ты русский плохо знаешь, – и ухмыльнулся, потому что сам говорил по-русски с жутким акцентом и часто путал слова. И вообще он был даже не азербайджанец, а лезгин.

– Это я-то плохо русский знаю, да меня, если хочешь знать, везде за русского принимают, даже на нервы действует, – возмутился Ислам. Зато ты я вижу русский в совершенстве изучил рифмуешь его с азербайджанскими словами

Али не ответил, откинулся на спину и стал мастерски пускать табачные кольца. Они лежали на крыше трехэтажного здания, в котором размещалось общежитие профтехучилища. Лежать было не очень удобно, поскольку кровля была крыта по современному, – шифером, а не залита киром, и поката. Поэтому чтобы не свалиться, они упирались ногами в железную ограду, идущую по периметру крыши.

– Только май месяц, а солнце уже печет, что летом будет, – сказал Ислам.

– Летом будет жарко, – уверенно заявил Али.

Ислам посмотрел на него и заметил:

– До чего же ты умен, каждый раз удивляюсь.

– А у нас в семье восемь человек детей, – гордо сказал Али, – и все такие.

– Ничего себе, восемь человек, пахан твой, маму совсем не жалел, разве можно такую нагрузку человеку давать?

– Это не нагрузка, это любовь, а от любви бывают дети, чтобы ты знал, – ответил Али, и добавил, – жрать хочется, умираю уже, а до ужина еще целый час.

– Кури, легче станет.

– Черта с два, мне от сигарет еще больше жрать хочется.

Он приподнялся на руках и сел, озирая окрестности, затем воскликнул, – смотри, Виталик к чувихе клеится.

Ислам тоже сел и стал смотреть. За небольшим пустырем стоял жилой дом, вдоль которого, держась от девушки на расстоянии, шел Виталик, сосед Али по комнате.

– Он ее уже неделю фалует, – сказал Али, – у нее брат голубятник, его Черемисин знает.

– Сколько времени? – спросил Ислам.

– Пол шестого.

– Пойдем на ужин.

– Еще полчаса.

– Погуляем.

– Ну, пойдем, – согласился Али.

Через смотровое окно влезли на чердак, хрустя ракушечником, которым был засыпан пол, пробрались к люку и по железным скобам спустились на лестничную клетку.

В общежитии преобладали два вида запахов: в помещениях пахло соляркой, оттого, что ею часто протирали полы, застеленные линолеумом, для блеска, а на лестничных клетках, мочой, поскольку там находились вечно засорённые туалеты.

Друзья проследовали на первый этаж, прошли мимо комнаты дежурного по общежитию, где на вахте сидела Эльза, одинокая бездетная женщина не первой молодости, бывшая предметом вожделения обитателей общежития, что не замедлил подтвердить Али, который при виде Эльзы тут же застонал, положа руку на сердце. Эльза улыбнулась и погрозила ему пальчиком. Ей, безусловно, было приятно внимание мальчишек, которые как только не называли ее: и пери,и джейран, и мелеке. Она притворно сердилась и говорила: – "utanyn". Впрочем, Али трудно было причислить к мальчишкам, в семнадцать лет он уже был высок и обладал мощным мужским торсом, правда его фигуру несколько портили непропорционально короткие ноги.

– Пойдешь с нами ужинать? – галантно спросил Али.

Эльза ослепительно улыбнулась, показав все свои вставные зубы,

С удовольствием мальчики, в какой ресторан вы меня поведете?

Али криво улыбнулся и сказал:

– Вопросов больше не имеем.

Повернулся спиной к смеющейся Эльзе и вышел на крыльцо. За ним, ухмыляясь, шел Ислам.

– И ничего смешного, – сказал Али, и добавил, – между прочим, ее сам коротышка харит, а кто я такой против него.

– Это вряд ли, – заметил Ислам, – коротышка моложе ее, на что она ему.

"Коротышка" – была кличка директора ПТУ, маленького и толстого Ибада Ибадовича.

Али открыл, было, рот, чтобы возразить, но тут увидел Виталика, сидевшего на скамейке возле крыльца.

– Э-э, – удивленно воскликнул он, – токо, что тебя с крыши с "телкой" видели, а ты уже здесь сидишь.

– Я напрямик, по пустырю, – объяснил Виталик, – и через забор. На ужин идете? Я с вами.

За зданием находилась волейбольная площадка, где игроки перекидывались мячом, рядом футбольное поле, через которое, живым ручейком тянулись учащиеся, занимать очередь на ужин. Из группы болельщиков отделился один человек и подошел к ним. Это был второй Виталик, Большой, как окрестил его Ислам, чтобы не путать с другим Виталиком, хотя роста они были одинакового. Виталик Большой был юношей плотного телосложения, уступал в силе только Али, тогда как Виталик Маленький был худ до неприличия, Кожа да кости, Но при этом, руки у него были мускулистые, в драках наносил удары, такие сильные и быстрые, что приводил в недоумение противника.

– Кушать идете? – спросил Виталик Большой, – я с вами.

– А в ресторан не пойдешь? – спросил Али.

– Отвали, – сказал Виталик Большой.

Его родной дядя работал шеф-поваром в ресторане у метро "Гянджлик", куда он время от времени ездил. Шеф кормил его человеческой едой, и это обстоятельство вызывало у Али зависть, потому что он больше всех страдал от постоянного чувства голода, вследствие скудного казенного питания. Из столовой тащили, то бишь воровали все, от начальства до поварят.

– Слушай, счастливчик, – воскликнул Али, – у тебя есть шанс поиметь Эльзу.

Виталик, ожидая подвоха, настороженно посмотрел на него.

– Своди ее к дяде, и она будет твоей, она сама так сказала, клянусь твоей жизнью.

– Ара, во-первых, клянись лучше своим жирным брюхом, во-вторых, мне твоя Эльза сто лет не нужна, в-третьих, отвали от меня пока в лоб не получил.

– Ты слышал? – спросил у Ислама Али. – Нет, ты слышал, что эта мелюзга себе позволяет. – И, обращаясь к Виталику, – во-первых, пацан, чтоб ты знал, это не брюхо, это мышцы, пресс называется, во-вторых, если тебе Эльза не нужна, почему на нее кидаешь по ночам, а в-третьих, до моего лба сопля тебе еще достать надо.

– Это твой папа на Эльзу кидает по ночам, – возразил Виталик Большой.

– Вы все слышали? – спокойно сказал Али, – этот щенок оскорбил моего отца, поэтому мне ничего не будет за то, что я его сейчас убью, вы все будете свидетелями.

С этими словами он бросился на Виталика. Противники вошли в клинч, и, кряхтя от напряжения, принялись топтаться на месте, пытаясь свалить друг друга.

Ислам и Виталик Маленький, спокойно переговариваясь, пошли дальше, не обращая на них внимания. Запыхавшиеся, Виталик и Али догнали их в конце поля, и как ни в чем не бывало пошли рядом.

– Твое счастье, что они ждать не стали, – тяжело дыша, – объяснил Али, – они же свидетели, я без них тебя "замочить" не могу, посадят. Считай, что ты в рубашке родился.

В столовой стоял резкий запах жженого сахара, им повара заваривали чай. В котел кидали половину маленькой пачки грузинского чая, для правдоподобия, чтобы плавали чаинки и выливали половник жженого сахара, который давал прекрасный рубиновый цвет, словно заваривали индийским чаем со слонами. Собственно, ужин также не отличался изобилием. На столах было тоже, что и всегда: пшенная каша, сдобренная жарким в виде пары косточек, с которых было заботливо срезано мясо, чтобы учащиеся не утруждались, и ложкой подливы. За три года жизни в училище Ислам так и не смог одолеть, ни пшенную, ни перловую кашу, подбирал хлебом подливу, выпивал эрзац– чай, и вставал из-за стола, с пустым желудком, и чистым сердцем.

После ужина они сидели в комнате Ислама и слушали Виталика Маленького, который рассказывал о своих успехах.

– Как думаешь, даст? – спросил Али.

Виталик открыл рот, чтобы ответить, но в этот момент вошел Черемисин. Все замолчали и стали смотреть на него. Никто не знал его имени. Круглолицый, маленького роста он всегда был на побегушках, правда, в свете последних событий знакомство с братом девушки, придало ему значительности, он словно стал выше ростом.

– Сигареты нету? – спросил Черемисин.

Все разом полезли по карманам, но он взял сигарету у Али. Вкусно затянулся и выпустил дым из носа, затем посмотрел на Виталика Маленького и сказал:

– Джульетты брат сказал, что, если еще раз тебя увидит с сестрой – ноги переломает.

– Я его маму так, и эдак, – быстро ответил Виталик Маленький, надеясь отвлечь внимание ребят, но сделать это не удалось. Все стали, ухмыляясь смотреть на него.

– Что уставились? – разозлился он.

– Ее, что же, зовут Джульетта? – спросил Виталик Большой, едва сдерживая смех, – что ж ты молчал, получается, что ты теперь Ромео.

– Поэтому и молчал, знал, что вы смеяться будете как дикари. А кто назовет меня Ромео, сразу получит в лоб.

– Кроме Черемисина, который меньше всех был склонен назвать Виталика Ромео, угрозы никто не испугался, но смеяться все же никто не стал.

– А почему Джульетта? – вновь заговорил Виталик Большой, – она, что итальянка что ли, а?

– Армянка, – нехотя ответил Виталик Маленький.

– А, ну тогда все ясно.

– Что тебе ясно, – спросил Али.

– Ничего, просто у них очень красивые имена, кого не спроси, обязательно Анджела, Кармен, Артур, или Гамлет, очень они любят Шекспира. Джульетта, правда мне еще не встречалась.

– Кармен написал не Шекспир, – сказал Ислам,

– А кто?

– Мериме.

– Кто?

– Мериме, Проспер Мериме.

– А Джульетту кто написал?

– Самед Вургун, – сказал Ислам, но, увидев, что Виталик Большой схватился за сердце, быстро сказал, – шучу.

Виталик шумно перевел дух, и попросил:

– Не шути так больше.

– Не буду, – пообещал Ислам, и спросил у Черемисина:

– Так, что ты говоришь, этот козел сказал?

– Он сказал, что, если вот его, – показывая на Виталика Маленького, и видимо, испытывая тайное удовольствие, повторил Черемисин, – еще раз увидит, ноги переломает.

– Я его маму так и эдак, – повторил Виталик Маленький.

– Надо с ним поговорить, – задумчиво сказал Ислам, – по-мужски. Может, поймет.

Он оглядел присутствующих. В следствии травмы полученной в недавней драке у него было повреждено одно веко и от этого один глаз казался открыт больше другого, собеседнику казалось, что он подмигивает.

– Как по – мужски, – спросил Али, – мочить будем?

Виталик Большой потушил сигарету и спросил,

– Вчетвером одного?

– Ишь ты, какая цаца, – возмутился Али, – вчетвером одного, а когда они наших ловят по одному, целой шоблой, это ничего? Ислама на Кубинке десять человек в кольцо взяли, чуть глаз не выбили, хорошо, да?

– Зачем бить, бить не будем, – вмешался Ислам, – я сказал, поговорим, объясним, что человек влюблен, девушка не против. Вчетвером даже хорошо. Оценит, что не тронули. Вы согласны? Поднимите руки, кто согласен.

Виталик Маленький и Али подняли руки, Виталик Большой выдержал паузу, давая понять, что он не вполне согласен и, что у него есть свое мнение, но все же не стал отрываться от коллектива, взялся за ухо, да так и оставил руку в воздухе. Все посмотрели на Черемисина, который в свою очередь посмотрел на дверь. Но между ним и дверью сидел Али, и, хотя вид у него был довольно миролюбивый, Черемисин каким-то необъяснимым чувством понял, что мимо него ему не перейти. Тогда он сказал, запинаясь.

– Рубен мой друг.

– Рубен, – удивился Ислам, – почему Рубен, почему не Гамлет или Ромео, почему, в конце концов, не Тибальд, или Меркуцио, отчего такая непоследовательность?

– Ромео у нас уже есть, – заметил Виталик Большой.

– Попридержи язык, – сказал Виталик Маленький.

Виталик Большой лучезарно улыбнулся, сводя угрозу на нет; обезоруживающе улыбнулся.

– Друг говоришь? – зловеще спросил Али, – ах ты двурушник несчастный, чай наш пьешь, а он друг. Когда тебе в столовой карабахские хвост прищемили, ты к кому жаловаться побежал к своему другу, или к нам, а?– рявкнул он

Черемисин нахохлился, и казалось, стал еще меньше. В качестве последнего довода Али поднес к носу Черемисина огромный кулак.

– Ну, хорошо, – чуть не плача согласился Черемисин.

Исламу стало жаль его и он сказал:

– Ты не расстраивайся, Черемисин, я же русским языком объяснил, бить мы его не будем, просто поговорим. Ты же передал слова Рубена Виталику, теперь передай пожелание Виталика Рубену. Виталик, что ты хочешь передать Рубик-джану?

– Я его маму так и эдак, – сказал Виталик.

– Слушай, что ты прицепился к его маме? – раздраженно сказал Ислам, – говори по делу.

– В самом деле, – поддержал Ислама Виталик Большой, – ты бы определился, в конце концов, кого ты хочешь больше маму, или дочку.

– Кого хочу, тебя не касается, – огрызнулся Виталик Маленький, – захочу ее бабушку хотеть буду, не твое собачье дело.

– Человек ждет твоего пожелания Рубену, – сказал Ислам, показывая на Черемисина.

Виталик маленький задумался, потом произнес:

– Черемисин, передай Рубену, что я его......

– Нет, я больше не могу этого слышать, – взмолился Виталик Большой.

– Да я не маму, – взорвался Виталик Маленький, – я сестру, Джульетту ждать буду, пусть передаст братухе.

– Слыхал Черемис, – сказал Ислам, – передай своему другу, что этот дерзкий мальчишка не испугался его угроз, и ждет Джульетту на свидание. Где ты ее ждать будешь?

– Под фонарем, – нехотя пробурчал Виталик Маленький, – напротив общежития политехникума.

Ему эта затея была как-то не очень по душе, но идти на попятный он уже не мог.

– А когда? – спросил Черемисин.

– А прямо сейчас, – Ислам взглянул на часы, – скажи, что передал все, как он велел, а этот наглец рассмеялся тебе в лицо, нет в макушку и сказал, что у него с Джульеттой свидание в двадцать один ноль-ноль. А то, что он про маму, и тем более про бабушку говорил, не передавай, ни к чему. Давай дуй.

Черемисин стрельнул напоследок еще одну сигарету, заложил ее за ухо, тяжело вздохнул и направился к дверям. Когда он взялся за ручку, Виталик Маленький остановил его:

– Тормози, сегодня пятница, она на дачу поехала с родителями.

– А Рубен дома, – сказал Черемисин.

– А кого я, по-твоему, ждать буду, если ее нет?

– А-а, – сказал Черемисин.

– Эх, черт, а я уже настроился, – произнес Али.

– Операция переносится на понедельник, – сказал Ислам.

– Тогда пойдем к автобусной остановке сходим, – предложил Али.

– Что мы там не видели? – спросил Виталик Большой.

– Пристанем к кому-нибудь, морду набьем.

– Смотри, как бы тебе не набили, в понедельник.

– А ты не каркай.

– У него друзей очень много, – сказал Черемисин, – голубятники друг за друга знаете, как стоят.

– Черемисин свободен, – приказал Али, – до понедельника на глаза мне не показывайся, понял?

– Понял, – кротко ответил Черемисин.

– Иди спать.

Черемисин, пожелав всем спокойной ночи, вышел из комнаты.

– Тогда пойдем к женскому общежитию, – предложил Али, – снимем кого-нибудь.

– А деньги у тебя есть? – спросил Виталик Большой.

– Рубль есть.

– За рубль только у вас в деревне "телку" снять можно. А здесь столица, за рубль тебе никто не даст.

– Это у вас в деревне телки за рубль дают, – вдруг обиделся Али за свою деревню. А в нашей деревне "телок" нет, – помолчав, справедливости ради добавил, – у нас сразу старухами рождаются, поэтому я в Баку и приехал, как лосось, на зов инстинкта.

Утром, в половине восьмого, Ислам был у ворот винзавода. Кроме него, вдоль красной кирпичной стены стояли, или прохаживались еще с десяток поденщиков, среди которых были и пацаны, и взрослые. Большинство из них работали с постоянными шоферами и были спокойны за хлеб насущный. Ислам же мог приходить сюда лишь по выходным и всякий раз, выступал в роли запасного игрока; водители, оставшиеся по какой-либо причине без грузчика, оглядывали их как рабов на рынке, и манили пальцем счастливчика. Платили хорошо, червонец пацану, полтора взрослому; но и труд был рабский, в смысле тяжелый, весь день таскать ящики с бутылками. Здесь многое зависело от везения, водка была самым желанным грузом, легкие проволочные ящики с пол-литровыми бутылками, а самым ненавистным тяжеленное шампанское в деревянных неподъемных «гробах».

Ислам посмотрел на часы, после восьми ждать уже не имело смысла. Его шансы умаляло еще то обстоятельство, что среди оставшихся немногих соискателей он был самым тощим. Еще пять минут.

– Эй, парень.

Из кабины ГАЗ-51 на Ислама смотрел круглолицый, гладковыбритый мужчина лет сорока с короткими пышными усами. Шофер мотнул головой, приглашая в кабину. Ислам не заставил себя ждать, с достоинством подошел, влез и захлопнул за собой дверь. В кабине уже сидел один крепыш, лет двадцати пяти. Прямо перед ним, в углу лобового стекла висел двухсторонний портрет Сталина.

Игоря выгоню, клянусь мамой, выгоню, – в сердцах произнес шофер, – такого дня нету, чтобы он не опоздал. Зачем он сюда ходит, я не понимаю, весь день работает, вечером пьет, утром на работу опаздывает.

– Театр абсурда, – произнес Ислам.

– Что? Да, абсурд, конечно абсурд, – согласился шофер.

– Kerim, oghlan savatdydyr, a– насмешливо добавил он, обращаясь к напарнику Ислама.

Тот ухмыльнулся и в ответ сказал.

– Bizim ishimizde savad lazym deyil, gyuj lazymdyr

Шофер повернул ключ зажигания, выжал педаль стартера и несколько раз газанул, добиваясь устойчивой работы двигателя.

– Подожди, – сказал Керим, – вон Игорь бежит.

Из-за угла действительно показался торопливо идущий мужчина в очках.

– Выходи образовонский, – насмешливо сказал напарник.

Шофер взглянул на Ислама, тот вздохнул и ни слова не говоря, взялся за ручку.

– Сиди на месте, – сказал шофер, и добавил, – Kerim, oz ishive bax. Игорь пускай теперь весь день бежит, зад перед.

Он со скрежетом воткнул передачу и въехал в ворота.

На территории винзавода машина остановилась на небольшой площади перед массивным зданием производственного корпуса, где уже находилось около десятка грузовиков. Дождавшись своей очереди, сдал машину задним ходом к эстакаде, на которой было установлено несколько ленточных транспортеров.

– Давай разгружай, – сказал шофер и куда-то ушел.

Керим поднялся на эстакаду и, заглянув в проем, в который уходила черная прорезиненная лента, кликнул кого-то. Появился парень, выглянув, удостоверился в том, что машина стоит под разгрузку, включил рубильник и нажал кнопку выключателя. Тем временем Ислам взобрался в кузов, который был загружен пустой стеклотарой.

– Давай, ала bashta, – сказал ему Керим, – и добавил, – Allah Muhammad Ya Ali.

Ислам бережно взял ящик и поставил его на ленту, затем другой, третий. За ним насмешливо наблюдал Керим. Когда в кузове высвободилось достаточно места для двоих, он влез в кузов, стал хватать ящики и швырять их на транспортер яростно и немилосердно, говоря:

– Вот как надо, а так весь день разгружать будем.

Ислам пожал плечами: "Посуда же побьется". "Не побьется, давай, давай, сейчас придет, орать будет". Ислам последовал его примеру. Вскоре появился шофер и издали стал кричать:

– Ала , что заснули там! Быстро, быстро, товар разберут, – и, встав на подножку, стал раскуривать папиросу.

Бросив последний ящик на ленту, взмокший Ислам спрыгнул на землю, и влез в кабину. Вождь с усмешкой смотрел на него. Шофер завел двигатель, перегнал грузовик к другой стороне здания, к складу готовой продукции, и подал машину к другому транспортеру. Вылез из машины, вынудив Ислама последовать за ним. Шофер поднялся на эстакаду, вручил кладовщику наряд и бросил на Ислама красноречивый взгляд. Едва переведя дух, Ислам полез в кузов. Из стенного проема выплыл первый ящик водки.

– Двести ящиков, – сказал шофер, – ты тоже считай.

Ислам кивнул и принял ящик на живот, сделал три шага, поставил к заднему борту: затем другой, третий, ящики выползали со склада медленно и с равными промежутками, но Исламу казалось, что они появляются с неимоверной быстротой; он едва успевал поставить ящик и вернуться, чтобы подхватить новый. Боковым зрением он увидел, как из-за угла здания показался его напарник Керим, он шел неторопливо, дымя сигаретой. Шофер стоял у ленты с потухшей папиросой в зубах и указательным пальцем совершал короткие движения, ведя счет проплывающему товару. Подойдя к машине, Керим взобрался в кузов, со словами "покури" он отстранил Ислама, успевшего к тому времени выстроить два ряда, стал грузить сам. Ислам прислонился к борту, вытер пол со лба, сердце бешено колотилось в груди и дрожали колени.

– Вдвоем тесно работать, – сказал Керим, подмигивая, – и оскалился в улыбке.

Тяжело дыша, Ислам смотрел, как он словно играючи подхватывал ящики с водкой, три шага, и укладывал их друг на друга. Ислам никогда не считал себя слабаком, но сейчас он понял, что по части физической силы ему еще есть к чему стремиться; невысокий и коренастый Керим двигался, не зная усталости.

Поймав взгляд Ислама, он еще запел мейхана

Moskovskiy olaydyn

Ryumkalara dolaydyn

Yoldan kechen gizlara

Nishanly men olaydym.

Шофер смотрел на них, пряча в усах улыбку. День начинался неплохо, сразу же получил наряд на доставку водки, за такой товар завмаги отстегивают охотно, не скупясь, а ведь могли полдня на заводе проторчать, на внутренних рейсах, склад-вагон, склад-вагон. Транспортер остановился, шофер еще раз пересчитал ряды вдоль, перемножил на высоту, дал рубль кладовщику, хлопнул в ладоши и полез в кабину.

Выехав с территории завода, шофер повернул направо, на Московский проспект и еще раз направо, взяв курс на окраины. Первый гастроном, у которого они остановились, находился в Ахмедлах. Большой магазин с огромными витринами имел, с точки зрения грузчиков, существенный недостаток, склад находился в полуподвальном помещении.

– Так и знал, что сюда приедем, – сказал Керим, – у этого директора все схвачено, в первую очередь сюда везем.

Выбрались из кабины. Керим открыл задний борт и залез в кузов.

– Я буду подавать, а ты принимай, – сказал он, – потом поменяемся.

Специальной металлической кочергой он подцепил два проволочных ящика и подтащил к краю кузова. Ислам взялся двумя руками, примериваясь, затем повернулся, взгромоздил на спину и наклонясь вперед под тяжестью груза, пошел, осторожно переступая ногами. Делая третью ходку, он боялся, что она окажется последней, что сейчас ноги не выдержат, и он упадет вперед лицом, и будет погребен под ненавистными ящиками, но, тем не менее, под взглядами шофера, как ни странно, продолжал идти. Керим цеплял кочергой ящики, волок по обитому железом кузову и поджидал у края. Ислам подходил, поворачивался, брал ящики на спину и шел вперед. Тяжелее всего были три ступени, ведущие вниз в склад, на них ящики словно прибавляли в весе. Когда он в очередной раз подошел к машине, Керим спрыгнул и сказал:

– Теперь я, иди подавай.

Ислам перевел дух и с усилием взобрался в кузов.

Твое счастье, – сказал ему снизу Керим, – что водку дали, а не шампанское.

Я счастлив, – тяжело дыша, ответил Ислам.

Керим ухмыльнулся, словно играючи, схватил ящики и быстро пошел вперед. Когда он вернулся, Ислам, задумавшись, стоял на том же месте.

Эй, ты, заснул что ли? – окликнул его Керим.

Вздрогнув, Ислам схватил железную клюку и быстро подтащил к краю ящики. Керим двигался как робот, словно не зная усталости, только пыхтел, словно борец на ковре. Как у профессионала, у него имелась специальная войлочная накидка, которую он надел на спину.

Хватит, – крикнул шофер, отсчитав положенное количество ящиков, – закрывай борт.

Когда отъехали от магазина, Керим вытащил из-за пазухи бутылку водки, и быстро сунул в матерчатую сумку, лежащую в ногах, это не укрылось от взгляда шофера.

– Ай, Керим, не делай да этого, – недовольно сказал он, – я же тебя просил, попадешься, стыда не оберемся.

Весь день они объезжали магазины, последней точкой оказался тарный склад в самом центре Баку, недалеко от кинотеатра имени Низами. Ислам таскал ящики с пустыми бутылками, из подвала, на глазах у праздной толпы, стыдясь своей работы, стараясь не смотреть по сторонам. В довершение нравственных мук, до его слуха донеслась фраза, которую в педагогических целях произнесла проходящая мимо женщина, обращаясь к своему сыну, она сказала: "Видишь, Рафик, этого мальчика, если не будешь хорошо учиться, будешь работать грузчиком, как он". Ислам таскал ящики мимо кабинета заведующего. Дверь была открыта, и оттуда истекал аромат дорогих американских сигарет. Сам завскладом, хорошо одетый мужчина средних лет, говорил по телефону. Время от времени он подходил к дверной щели и смотрел на грузчика, видимо для того, чтобы тот не вздумал вынести со склада что-нибудь лишнее; хотя на складе кроме пустой посуды ничего не было. Вероятно, он делал это по привычке, натуру не переделаешь.

Получив заработанный червонец, Ислам простился с коллегами, дошел до Сабунчинского вокзала и сел на автобус, идущий в микрорайон Дарнагюль, где находилось общежитие. Через несколько остановок ему посчастливилось сесть, и он тут же задремал. Проспать остановку он не боялся, так как выходил на конечной. Так оно и вышло, его растолкал какой-то доброхот из пассажиров. Студенческий городок. Ислам вышел, не чуя ног под собой от усталости, побрел в ближайшую столовую. О мясной поджарке он мечтал весь день. Взял вожделенное блюдо и кружку пива, как взрослый, но от боли в ногах даже есть не смог, поковырял в тарелке, сожалея о напрасно потраченном рубле, поднялся, вышел из столовой, и едва передвигая ноги, пошел к себе в общежитие. Он едва не плакал от усталости. Добрался до своей комнаты и рухнул на койку. И будешь ты добывать хлеб в поте лица своего. Или, как там?

Виталик Маленький видел, как Ислам пошел в общагу, но не окликнул его. Точнее Ислам прошел мимо Виталика буквально в двух шагах, не заметив его. И это было Виталику на руку. Как бы объяснил, что он делает на своем посту? Кого ждет, если Джульетта уехала с родителями на дачу. Про дачу он соврал в последний момент, видя, что события принимают нежелательный оборот. Треп это одно, а избить брата любимой девушки совсем другое. Не факт, что Джульетта поступит так же, как и ее тезка из пьесы Шекспира. Правда Ислам обещал не трогать Рубена, но как пойдет разговор предсказать никто не может. Армяне тоже горячий народ, похитрее, чем азербайджанцы, про себя любят говорить, мол, где армянин, там еврею делать нечего, но тоже горячий. Да и грузины тоже горячий народ. Причем здесь грузины? А при том, папа Виталика, по свидетельству мамы, тоже был грузином, то есть вспылить мог кто угодно. И как потом показываться ей на глаза, вернее с каким лицом показываться ей на глаза. А ведь дело на мази. В прошлый раз, на вопрос нравлюсь я тебе, она промолчала, хотя обычно отвечала, что нет. Можно вспугнуть робкое чувство. Вот если бы наоборот, братуха с дружками поймает его одного, (при этом Виталик поплевал через левое плечо), тогда бы да, это могло бы усилить ее чувство.

– Который час? – спросил Виталик у прохожего на чистейшем азербайджанском языке. Получив ответ, двинулся в сторону автобусной остановки, встречать. Вот, вот должна появиться, по субботам она ходит на курсы английского. Солнце скрылось, это хорошо, если немного опоздает, можно будет постоять в вечерней тени соседнего с ее домом здания. Не доходя до остановки, Виталик остановился, и повернул обратно. Али и Виталик Большой, стояли у газетного киоска и веселились, окликая проходящих девушек. Виталик остановился в недосягаемости их взглядов и стал ждать.

Незадолго до этого друзья выпили по кружке пива и потому были слегка под кайфом. Увидев новую девушку, Али схватился за сердце, и застонал. На удивленный взгляд девушки Виталик ответил:

Видишь, милая, что с ним сделала твоя красота. Он ранен в самое сердце.

Али добавил:

– Ахчи ес кес сиранум, цавоттанем.

Девушка, едва сдерживая улыбку, ускорила шаг. Виталик, поглядев ей в след, неуверенно сказал.

– Слушай, кажется, эта та самая чувиха, которую Виталик клеит.

– Джульетта?

– Да.

Али одобрительно промычал, затем произнес:

– Ничего. Мне, как раз такие нравятся. Может у нее сестра есть.

– Насчет сестры не знаю, – насмешливо сказал Виталик, – но брат точно есть, не хочешь за братом приударить. А?

– А он, что педик?

– Откуда я знаю?

– А что болтаешь.

– Да просто пошутил, шутка юмора, ферштейн.

– Нет, после последней помывки в городской бане, в ту субботу, нихт форштевень.

– Кто же тебя обидел в бане, сынок? – пробасил Виталик.

– Кто, кто, педики, кто же еще, помыться не дали козлы. Только шайку в руки возьмешь, какая-нибудь сука подкатывает, намыль спинку, сынок. Вроде неудобно дяде отказать, начинаешь намыливать, а он гад начинает за конец тебя хватать, еле отбился.

Едва удерживаясь от смеха, Виталик сказал.

– Ну что же ты, Али? "Уважил" бы дядю, ты же комсомолец.

– А при чем здесь комсомол, – удивился Али.

– Комсомолец должен уважать старших, – назидательно сказал Виталик.

– Ара, пошел ты, – рассвирепел Али, – сам иди, своего дядю уважь.

– Но, но, – взвился Виталик, – я твоих родственников не трогаю.

Ссора нарастала, еще немного и друзья сошлись бы в боевом клинче, но тут мимо прошел милиционер, и напряжение спало. Некоторое время стояли молча, затем Али при виде двух девушек, идущих мимо них, запел гнусавым голосом:

Я встретил девушку, полумесяцем бровь,

На щечке родинка, а в глазах любовь,

Ах, эта девушка, меня с ума свела,

Разбила сердце мне, покой взяла.

Девушки прыснули и ускорили шаг.

– О-о, – оживился, толкая локтем приятеля, Виталик, – Меджнун, кажется, ты имеешь успех. Твоя девичья фамилия не Омар Шариф?

– Нет, – сказал довольный Али, – моя фамилия Ален Делон, мистер Дарнагюль. Прошу любить и жаловать.

Друзья снялись с места, и пошли за девушками. Через несколько метров они поравнялись с небольшим стеклянным кафе, из которого шел одуряющий запах жарившихся шашлыков. Али тяжело вздохнул, и сказал:

– Когда-нибудь на этом месте я упаду в обморок.

– Ты что, голодный?