Текст книги "Обитель Апельсинового Дерева"

Автор книги: Саманта Шеннон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

– Дама Олива, – спокойно отозвалась она. – Дама Катриен послала меня помочь благородной Трюд одеться. Можно мне взять ее платье?

– Хм… Ступай за мной. – Олива провела ее в другой коридор. Из-под ее платка выбилось седое колечко волос. – Хотела бы я, чтобы девушка поела. Она зачахнет, как цветок зимой.

– Давно она потеряла аппетит?

– С праздника начала весны. – Олива недовольно покосилась на Эду. – Придай ей достойный вид. Отец рассердится, если решит, что мы плохо кормим его дитя.

– Она не заболела?

– Я умею распознать болезнь, госпожа.

Эда незаметно улыбнулась:

– А любовную болезнь?

Олива поджала губы:

– Она фрейлина. Я не потерплю сплетен в девичьей.

– Прости, моя госпожа. Я пошутила.

– Ты камеристка королевы Сабран, а не шут при ней!

Фыркнув носом, Олива достала отглаженное под прессом платье и отдала ей. Эда с поклоном ретировалась.

В глубине души она терпеть не могла эту женщину. Четыре года в должности фрейлины были самыми несчастными в ее жизни. Несмотря на публичное обращение в Шесть Добродетелей, ее верность роду Беретнет подвергалась сомнению.

Она вспомнила, как, лежа на жесткой кровати в девичьей, она слушала болтовню соседок, обсуждавших ее южный выговор и ересь, которую Эда, должно быть, исповедовала в Эрсире. Олива никогда ни словом не останавливала их. Эда понимала, что это пройдет, но насмешки больно ранили ее гордость. Когда освободилось место личной камеристки, матрона с радостью сбыла ее с рук. Теперь Эда, вместо того чтобы танцевать для королевы, меняла ей воду для умывания и прибирала королевские покои. У нее была собственная комнатка и жалованье выше прежнего.

Трюд в девичьей уже надела свежую сорочку. Эда помогла ей с корсетом и летним подъюбником, затем одела в черное шелковое платье с рукавами-буф и кружевными вставками. Брошь со щитом ее покровителя, рыцаря Доблести, блестела у сердца. Все дети стран Добродетели в двенадцать лет выбирали себе рыцаря-покровителя.

Эда тоже носила такую брошь. Пшеничный колос, эмблему Щедрости. Она получила ее при обращении.

– Госпожа Эда, – обратилась к ней Трюд, – другие фрейлины говорят, что ты еретичка.

– Я не пропускаю молений в святилище, – ответила Эда, – в отличие от некоторых фрейлин.

Трюд всмотрелась в ее лицо.

– А Эда Дариан – твое настоящее имя? – вдруг спросила она. – По-моему, звучит не по-эрсирски.

Эда взяла в руки золотую ленточку:

– Так ты и эрсирский знаешь, благородная госпожа?

– Нет, но я читала историю этой страны.

– Чтение, – отшутилась Эда, – опасное времяпрепровождение.

Трюд остро взглянула на нее:

– Ты надо мной смеешься.

– Ничуть. В сказках великая сила.

– В каждой сказке есть зерно истины, – сказала Трюд. – Под иносказаниями они скрывают знания.

– И я надеюсь, что ты обратишь свои познания во благо. – Эда пальцами расчесала ее рыжие кудри. – Что до твоего вопроса – нет, это не настоящее мое имя.

– Я так и думала. А какое настоящее?

Отделив два локона, Эда переплела их ленточкой.

– Здесь его никто не слышал.

– Даже ее величество? – подняла брови Трюд.

– Даже она. – Эда развернула девушку лицом к себе. – Матрона озабочена твоим здоровьем. Ты уверена, что хорошо себя чувствуешь?

Трюд колебалась. Эда погладила ее по плечу как сестру:

– Ты знаешь мою тайну. Мы связаны обетом молчания. Ты что, носишь ребенка?

Трюд выпрямилась:

– Нет!

– Тогда в чем же дело?

– Это тебя не касается. Просто у меня живот не все принимает с тех пор…

– Как уехал мастер Сульярд.

Трюд вскинулась как от удара.

– Он пропал весной, – продолжала Эда. – Дама Олива говорит, что с того времени ты лишилась аппетита.

– Ты далеко заходишь в своих догадках, госпожа Дариан. Слишком далеко! – Трюд, раздувая ноздри, отстранилась от нее. – Я – Трюд утт Зидюр, потомок Ваттена, маркесса Зидюра. Одна мысль, что я могла унизиться до шашней с низкорожденным оруженосцем… – Она повернулась спиной к Эде. – Скройся с моих глаз, или я расскажу даме Оливе, что ты разносишь клевету на фрейлин.

Эда коротко улыбнулась и удалилась. Она слишком долго прожила при дворе, чтобы препираться с ребенком.

Трюд проводила ее глазами. Шагнув из коридора на солнечный свет, Эда вдохнула запах свежескошенной травы.

Одно было ясно: Трюд утт Зидюр тайно сблизилась с Триамом Сульярдом, – а Эда взяла за правило знать все тайны двора. Если Мать позволит, узнает и эту.

3
Восток

Рассвет расколол небо Сейки, как яйцо цапли. Бледный свет пролился в комнату. Впервые за восемь дней ставни были открыты.

Тани воспаленными глазами смотрела в потолок. Она провела беспокойную ночь, озноб и жар сменяли друг друга.

Больше ей в этой комнате не просыпаться. Настал День Выбора. День, которого она ждала с детства – и которым так глупо рискнула, решившись нарушить уединение. А попросив Сузу спрятать чужестранца на Орисиме, она рискнула и жизнью – своей и подруги.

Живот крутило, как мельничное колесо. Она подхватила форменную одежду, мешочек с умывальными принадлежностями и, не потревожив спящую Ишари, вышла из комнаты.

Южный дом стоял у подножия Медвежьей Челюсти – возвышавшегося над мысом Хайсан хребта. В этом и в трех других домах учения готовили смену для стражи Бурного Моря. Тани с трех лет жила в этом месте.

Ступить за порог было как шагнуть в печь для обжига. Зной опалил кожу, волосы на голове показались ей толстой шапкой. У Сейки был свой запах. Отворенный дождем аромат древесины и зелени листьев. Обычно Тани находила его успокаивающим, но сегодня ее ничто не могло утешить.

Пар от горячих источников сливался с утренним туманом. Тани скинула ночные одежды, шагнула в ближайший прудик и отскребла кожу горстью отрубей. В тени сливового дерева она оделась в платье ученицы и зачесала волосы на одну сторону, чтобы не закрывали голубого дракона, вышитого на блузе. К тому времени, как она вернулась в дом, комнаты ожили.

Она легко позавтракала чаем и бульоном. Несколько учеников, проходя, пожелали ей удачи.

Дождавшись срока, Тани первой покинула дом.

Снаружи ждали слуги с лошадьми. Они дружно поклонились. Тани уже сидела в седле, когда из дома выскочила встрепанная Ишари и тоже забралась на коня.

При виде Ишари у Тани перехватило горло. Они шесть лет делили одну комнату. А после церемонии, быть может, никогда больше не увидятся.

Они выехали за ворота, отделявшие дома учения от остального мыса Хайсан, проехали через мост, миновали бегущий с гор ручей и присоединились к ученикам из других домов. Тани поймала презрительную усмешку Турозы, своего соперника. Она выдерживала его взгляд, пока он, тронув пятками лошадь, не ускакал галопом к городу вместе со своими друзьями.

Тани в последний раз оглянулась, вбирая в память пышную зелень холмов и силуэты лиственниц на бледной синеве неба. А потом прикипела взглядом к горизонту.

Шествие медленно продвигалось по мысу Хайсан. Многие горожане проснулись пораньше, чтобы увидеть, как ученики едут к храму. Они усыпали улицу соляными цветами и толпились в переулках, вытягивая шею, чтобы разглядеть тех, кому сегодня выпадет честь избрания богами. Тани старалась сосредоточиться на тепле лошадиных боков, на перестуке копыт – лишь бы не думать о чужестранце.

Суза согласилась отвести инисца на Орисиму. Конечно, она согласилась. Она была на все готова ради Тани, как и Тани – ради нее.

Как нарочно, Суза когда-то водила знакомство с одним из часовых торгового поста, и тот рад был вернуть ее благосклонность. Причальные ворота остались открытыми, и Суза собиралась вплавь добраться до них с чужестранцем и сдать его главному орисимскому врачу, посулив заплатить ему серебром. Тот, по слухам, наделал игорных долгов.

Если нарушитель границы принес с собой красную болезнь, она останется заперта на Орисиме. Сразу после церемонии Суза анонимно донесет на него правителю Хайсана. Врача, в доме которого найдут чужого, обдерут кнутом, но, как полагала Тани, не убьют – чтобы не подвергать опасности союз с Вольным Ментендоном. Чужестранец, если пытка развяжет ему язык, может рассказать властям о двух женщинах, повстречавшихся ему ночью, но ему не дадут долго оправдываться. Меч быстро избавит остров от угрозы красной болезни.

Подумав об этом, Тани взглянула на свои ладони, где раньше всего должна была появиться сыпь. Она не касалась его кожи, но даже приближаться было смертельно опасно. Настоящее безумие. Тани никогда не простит себе, если Суза заразится.

Суза рискнула всем, чтобы этот день прошел, как мечталось Тани. Подруга не усомнилась ни в ее честности, ни в здравомыслии. Просто согласилась помочь.

Ворота Большого храма впервые за десять лет стояли отрытыми. Их охраняли две гигантские статуи драконов, разинувших пасти в вечном реве. Сорок лошадей рысью прошли между колоссами. Первый, деревянный храм сгорел дотла в Великую Скорбь, и новый выстроили из камня. Сотни фонариков голубого стекла, свисая с карнизов, изливали холодный свет. Они походили на поплавки.

Сойдя с коня, Тани впереди Ишари вошла в ворота из выброшенных морем бревен. Туроза оказался рядом с ней.

– Да улыбнется тебе сегодня великий Квирики, Тани, – заговорил он. – Какой будет позор, если ученицу твоих достоинств сплавят на Пуховый остров.

– И там можно жить достойно, – отозвалась Тани, отдавая поводья слуге.

– Не сомневаюсь, именно так ты будешь говорить себе, живя там.

– Может быть, и ты тоже, достойный Туроза.

Дернув уголком губ, он обогнал ее и присоединился к друзьям из Северного дома.

– Он бы должен держаться с тобой уважительней, – пробормотала Ишари. – Думу говорил, ты почти во всех схватках обгоняешь его в счете.

Тани промолчала. По рукам у нее бегали мурашки. Она была лучшей в своем доме, как Туроза – в своем.

Фонтан, изваянный в образе великого Квирики – первого дракона, принявшего всадника-человека, – украшал внешний двор храма. Из его пасти изливалась соленая вода. Тани умыла руки и уронила каплю себе на губы.

У воды был чистый вкус.

– Тани, – позвала ее Ишари. – Я надеюсь, все пройдет, как ты желаешь.

– И я надеюсь на то же для тебя. – Все они желали одного исхода. – Ты последняя покинула дом.

– Проспала. – Ишари тоже совершила омовение. – Ночью мне послышалось, что у нас в комнате открывались ставни. Это меня растревожило, я не сразу уснула. Ты не выходила из комнаты?

– Нет. Может, это был наш премудрый учитель.

– Да, может быть.

Они прошли в огромный внутренний двор. Солнце осветило крыши и мощеную площадку.

Длинноусый мужчина стоял на верхней ступени, держа шлем под мышкой. Лицо у него было загорелым и обветренным. В наручах и латных перчатках, в легкой кирасе поверх темной синевы кафтана и в накидке с высоким воротом из черного бархата и шитого золотом шелка, он выглядел и вельможей, и солдатом.

На миг Тани забыла свои страхи. Она снова стала девчонкой, грезящей драконами. Перед ними был достойнейший морской начальник Сейки. Глава клана Мидучи, династии драконьих всадников, объединенной не только кровью, но и целью. Тани надеялась принять это имя.

У ступеней ученики выстроились в два ряда, преклонили колени и коснулись лбом земли. Тани слышала дыхание Ишари. Никто не поднимался. Никто не шевелился.

Чешуя зашуршала по камню. В теле натянулась каждая жилка, в груди сперло дыхание. Тани подняла взгляд.

Их было восемь. Она годами молилась перед статуями драконов, изучала их, наблюдала за ними издалека, но впервые увидела так близко.

Их величина потрясала. Почти все были сейкинскими, серебристыми и стройными, гибкими, как хлыст. Невероятно длинные тела поддерживали их прекрасные головы, а четыре мускулистые лапы у каждого оканчивались тремя когтями. Длинные усы кольцами свисали от пасти и тянулись за ними, как нити бумажных змеев. Большинство их были еще молоды, быть может лет четырехсот от роду, но некоторые несли на себе шрамы Великой Скорби. Каждого покрывала чешуя и следы присосок – памятки вражды с гигантскими спрутами. Двое были четырехпалыми. Драконы империи Двенадцати Озер. Один из них был крылатым. Обычно драконы бескрылы и летают посредством особого органа на голове, называемого учеными «короной». Крылья если и вырастают у немногих, то на третьем тысячелетии жизни.

Крылатый дракон был больше всех. Тани, даже вытянувшись во весь рост, не достала бы его морды под глазами. Крылья казались хрупкими, как из паутины, но их сила способна была поднять бурю. Тани высмотрела у него под челюстью зоб. Драконы, как устрицы, способны вынашивать жемчужины, по одной за целую жизнь. Жемчужины никогда не покидают их зоба.

Рядом с лакустринцем стояла дракана, тоже лакустринская и почти не уступавшая ему в росте. В ее светлой чешуе клубилась зеленоватая дымка, как в молочном нефрите, а грива была золотистой, как речная трава.

– Добро пожаловать, – сказал воинский начальник.

Его голос звенел, как зов боевой раковины.

– Встаньте.

Они повиновались.

– Сегодня вы присягнете одной из двух жизней: жизни стражей Бурного Моря, защитников Сейки от болезни и вторжения, или жизни в познании и молитвах на Пуховом острове. Двенадцать из морской стражи будут удостоены чести стать всадниками драконов.

Всего двенадцать. Обычно бывало больше.

– Вы знаете, – продолжал морской начальник, – что уже два века не проклевывалось ни одно драконье яйцо. Нескольких драконов нас лишил флот Тигрового Глаза, продолжающий мерзкую торговлю драконьим мясом под тиранией самозваной Золотой императрицы.

Все склонили головы.

– Нам выпала честь усилить наши ряды двумя великими воинами из империи Двенадцати Озер. Я верю, что это возвещает более тесную дружбу с нашими северными союзниками.

Морской начальник склонил голову к двум лакустринским драконам. Они окажутся не так привычны к морю, как сейкинские драконы, ведь лакустринцы предпочитают реки и другие пресные воды, но драконы обеих стран сражались в Великой Скорби бок о бок, и предки у них общие.

Тани почувствовала на себе взгляд Турозы. Этот, если станет всадником, будет уверять, что его дракон величайший из всех.

– Сегодня вы узнаете свою судьбу. – Морской начальник, достав из-за лацкана свиток, развернул его. – Приступим.

Тани подтянулась.

Первая вызванная ученица вознеслась в благородные ряды стражи Бурного Моря. Морской начальник вручил ей накидку цвета летнего неба. Когда она приняла одежду, черный дракон-сейкинец заставил ее вздрогнуть, выпустив клуб дыма. Пошутил.

Думуза из Западного дома тоже попала в морскую стражу. Внучка двух всадников, она вела род не только от сейкинцев, но и от южной пустыни. Тани не отрывала взгляд, пока та, приняв новую форму, склонялась перед морским начальником и занимала место по правую руку от него.

Следующий ученик первым пополнил ряды ученых. Полученный им шелк был густого цвета шелковицы, и, когда он кланялся, плечи у него дрогнули. Тани ощутила, как по рядам учеников прошла тревожная рябь.

Туроза, само собой, вступил в стражу Бурного Моря. Ждать, пока назовут ее имя, пришлось, казалось, целую вечность.

– Достойная Тани из Южного дома.

Она выступила вперед.

Драконы рассматривали ее. Говорили, что им открыты глубочайшие тайны души, потому что люди состоят из воды, а все воды принадлежат им.

А вдруг они увидят, что она натворила?

Тани сосредоточилась на плитах у себя под ногами. Морской начальник, когда она встала перед ним, молча смотрел на нее, казалось, не один год. Все ее силы ушли на то, чтобы удержаться на ногах.

Наконец он достал голубой плащ. Тани выдохнула, слезы облегчения защипали ей глаза.

– Благодаря способностям и наклонностям, – заговорил он, – ты заслужила место в благородных рядах стражи Бурного Моря и должна поклясться идти по пути дракона до последнего вздоха. – Морской начальник склонился к ней. – Твои учителя прекрасно о тебе отзывались. Ты будешь ценным приобретением для моей стражи.

Тани низко склонилась:

– Это честь для меня, великий.

Морской начальник склонил голову.

Тани встала в ряд с четырьмя другими учениками справа от него. Она оцепенела от счастья, кровь в ней шумела, как волна по прибрежной гальке. Когда вперед вышел следующий кандидат, Туроза шепнул ей на ухо:

– Итак, нам с тобой вместе проходить водяные испытания. – Его дыхание пахло молоком. – Это хорошо.

– Я буду рада сразиться с таким искусным воином, как ты, достойный Туроза, – хладнокровно ответила Тани.

– Я вижу тебя насквозь, деревенщина. Вижу, что у тебя на сердце. То же, что и у меня. Честолюбие. – Он помолчал, пока следующий юноша отходил на другую сторону. – Разница в том, что такое я, а что – ты.

Тани мельком взглянула на него:

– Кем бы я ни была, мы с тобой стоим наравне, достойный Туроза.

От его смешка у нее похолодел загривок.

– Достойная Ишари из Южного дома.

Ишари медленно взошла по ступеням. Когда она встала перед ним, морской начальник вручил ей сверток красного шелка.

– По своим способностям и наклонностям, – проговорил он, – ты причислена к благородным рядам ученых и должна поклясться посвятить себя поиску новых знаний до последнего вздоха.

Ишари вздрогнула при этих словах, однако приняла сверток и склонилась.

– Благодарю, великий, – пробормотала она.

Тани смотрела, как Ишари отходит налево.

Та, должно быть, в смятении. Но все же она может преуспеть на Пуховом острове, а со временем вернуться в Сейки мастером-наставником.

– Жаль, – бросил Туроза. – Она ведь была тебе подруга?

Тани прикусила язык.

Следующей в их ряд встала первая ученица Восточного дома. Онрен была невысокой и коренастой, сквозь ее темный загар проступали веснушки. Густые волосы, падавшие ей на плечи, высохли от соленой воды и секлись. Губы она темнила кровью раковин.

– Тани, – сказала она, встав рядом, – поздравляю.

– И я тебя, Онрен.

Из всех учеников только они не пропустили ни одного рассвета без купания, и от этого между ними выросло что-то вроде дружбы. Тани не сомневалась, что и Онрен знала о слухах и тоже выбиралась окунуться в море перед церемонией.

От этой мысли ей стало не по себе. Мыс Хайсан изобиловал бухточками, но судьба вывела чужестранца прямо к ней.

Онрен опустила глаза на свой сверток шелка. Она, как и Тани, была из бедной семьи.

– Они чудесные, – шепнула она, поглядывая на драконов. – Надеюсь, я попаду в число двенадцати.

– Не маловата ли ты для дракона, малютка Онрен? – протянул Туроза. – Разве что на хвосте примостишься.

Онрен оглянулась на него через плечо.

– Слышу твой голос. Мы знакомы? – Едва он открыл рот, она сказала: – Можешь не отвечать. Вижу, что ты дурак, а с дураками я знакомства не вожу.

Тани скрыла улыбку за волосами. В кои-то веки Турозе заткнули рот.

Когда последний ученик получил свой плащ, оба ряда развернулись лицом к морскому начальнику. Ишари, со следами слез на щеках, не поднимала глаз от свертка в руках.

– Вы уже не дети. Перед вами открыты все дороги. – Морской начальник обернулся направо. – Четверо из морских стражей выступили выше ожиданий: Туроза из Северного дома, Онрен из Восточного дома, Тани из Южного дома и Думуза из Западного дома. Повернитесь лицом к старейшим, чтобы они узнали ваши имена и лица.

Они повиновались. Тани, вместе с тремя другими шагнув вперед, снова коснулась лбом пола.

– Поднимитесь, – сказал один из драконов.

От его голоса содрогнулась земля. Он был таким глубоким и низким, что Тани не сразу поняла.

Четверо послушно выпрямили спины. Самый большой из сейкинцев опустил голову, чтобы глаза пришлись вровень с их лицами. Между его зубами мелькнул длинный язык.

Мощно толкнувшись лапами, он вдруг взлетел в воздух. Все ученики попадали ничком, стоять остался один морской начальник. Он раскатисто хохотал.

Млечно-зеленая лакустринская дракана показала зубы в усмешке. Тани почудилось, что она проваливается в бурные водовороты ее глаз.

Дракана вместе со всеми родичами поднялась над городскими крышами. Плоть – это вода. Когда дымка божественного дождя пролилась с их чешуй, промочив людей на земле, сейкинец вздыбился, вдохнул и выдохнул могучий порыв ветра.

Все гонги храма отозвались ему.

Никлайс проснулся с пересохшим ртом и ужасающей головной болью, как просыпался тысячу раз. Он поморгал и протер уголок глаза костяшкой пальца.

Звон колоколов.

Вот что его разбудило.

Он пробыл на этом острове шесть лет, а звон слышал впервые. Подняв трость, он встал, налегая на палку так, что задрожали руки.

Должно быть, тревога. Пришли за Сульярдом, схватят их обоих.

Никлайс в отчаянии завертелся на месте. Оставалась одна надежда – уверять, что пришелец спрятался в доме без его ведома.

Он выглянул из-за ширмы. Сульярд крепко спал лицом к стене. Этот хоть умрет спокойно.

Солнце слишком расщедрилось на свет. Рядом с домиком Никлайса сидел под сливовым деревом его помощник Муст и его сейкинская супруга Паная.

– Муст! – крикнул Никлайс. – Что за шум такой?

Тот только рукой махнул. Никлайс, выбранившись, сунул ноги в сандалии и, отгоняя чувство, что идет навстречу гибели, вышел к ним.

– Доброго тебе дня, достойная Паная, – с поклоном поздоровался он на сейкинском.

– Премудрый Никлайс… – В уголках глаз у нее пролегли морщинки. Она одевалась в светлые тона, одежда по голубому тону была расписана белыми цветами, рукава и ворот вышиты серебром. – Тебя разбудили гонги?

– Да. Смею спросить, что они означают?

– Звонят в честь Дня Выбора, – объяснила сейкинка. – Старшие ученики домов учения закончили курс и переходят в ряды ученых или стражи Бурного Моря.

Стало быть, иноземцы тут ни при чем. Никлайс все еще обливался потом. Он достал платок, утер лицо.

– Здоров ли ты, Рооз? – спросил Муст, прикрывая глаза от солнца.

– Ты же знаешь, как я ненавижу здешнее лето. – Никлайс запихнул платок в карман. – День Выбора проходит каждый год, так? – спросил он у Панаи. – Но я впервые слышу звон.

Теперь колокола сменились барабанным боем. Пьянящие звуки веселого праздника.

– А… – еще шире улыбнулась Паная. – Но сегодняшний День Выбора особенный.

– Вот как?

– Разве не знаешь, Рооз? – хихикнул Муст. – Ты ведь прожил здесь дольше меня.

– Этого Никлайсу могли не сказать, – мягко вступилась Паная. – Видишь ли, Никлайс, после Великой Скорби было решено, что раз в пятьдесят лет несколько сейкинских драконов станут принимать всадников-людей, чтобы мы всегда были готовы сражаться заодно. Тем, кто сегодня избран в стражу Бурного Моря, выпадет этот шанс, и теперь им предстоят водяные испытания, чтобы решить, кто будет всадником.

– Понятно. – Никлайс так заинтересовался, что на время забыл о страхе за Сульярда. – И они на своих конях будут, полагаю, сражаться с пиратами и контрабандистами?

– Не на «конях», Никлайс. Драконы – не лошади.

– Прости, достойная. Неудачно выбрал слово.

Паная кивнула. Ее рука поднялась к висевшей на шее фигурке дракона.

В странах Добродетели подобная вещица была бы уничтожена: там больше не видели разницы между древними драконами Востока и более молодым племенем огнедышащих змеев, ужаснувших когда-то мир. Те и другие считались злом. Дверь на Восток была закрыта так давно, что его обычаи забылись или толковались ошибочно.

Никлайс и сам так думал, пока не попал на Орисиму. В день изгнания из Ментендона он наполовину верил, что уезжает в страну, народ которой в рабстве у созданий, равных злобой Безымянному.

Как ему было страшно в тот день! В Менте каждый ребенок, едва научившийся говорить, знал историю Безымянного. И самого Никлайса милая матушка до слез пугала описаниями отца и главы всех огнедышащих – того, кто, вырвавшись из горы Ужаса, сеял хаос и опустошения, пока рыцарь Галиан Беретнет, спасая человеческий род, не нанес ему тяжелую рану. И тысячу лет спустя его образ населял кошмары.

Прогремевшие по мосту Орисимы подковы оторвали Никлайса от воспоминаний.

Солдаты.

Нутро у него обратилось в воду. Это за ним… но теперь, когда час настал, он вместо страха нашел в себе особую легкость. Если это случится сегодня – пусть так. А не то все равно смерть от рук часовых за игорные долги.

«Святой, – взмолился он, – дай мне не обмочиться перед концом».

Под доспехами солдаты носили красное. Их командир – приглядный собой и ретивый служака – не называл своего имени обитателям Орисимы. Он был на голову выше Никлайса и всегда носил полный доспех.

Спешившись, он зашагал к дому, где жил Никлайс. Начальника окружали часовые, не снимавшие рук с рукоятей мечей.

– Рооз! – Кулак в латной перчатке ударил в дверь. – Рооз, открывай, или я ее выломаю!

– Не нужно ничего ломать, достойный, – окликнул его Муст. – Ученый доктор Рооз здесь.

Тот развернулся на каблуках и, сверкнув темными глазами, направился к ним:

– Рооз.

Никлайс и хотел бы верить, что никто никогда не обращался к нему так пренебрежительно, но это была ложь.

– Можешь звать меня хотя бы и Никлайсом, достойный старший распорядитель, – заговорил он, с трудом натянув на лицо улыбку. – Мы так давно знако…

– Помолчи, – отрезал чиновник. Никлайс захлопнул рот. – Мои часовые нашли причальные ворота открытыми. Рядом видели пиратский корабль. Если кто-то из вас укрывает нарушителей границы или контрабандный товар, признайтесь сразу, и да смилуется над вами дракон.

Паная с Мустом молчали. В душе Никлайса вспыхнула короткая, но яростная битва. В его доме Сульярду негде было спрятаться. Не лучше ли объявить о нем самому?

Решиться он не успел, потому что распорядитель дал знак часовым:

– Обыскать дома.

Никлайс перестал дышать.

На Сейки водилась птица, кричавшая, как начинающий плакать младенец. Для Никлайса она стала мучительным символом всей его орисимской жизни. Писк, так и не переходящий в плач. Ожидание удара, который все медлит. Пока часовые обшаривали дома, эта несчастная птица раскричалась, и, кроме нее, Никлайс ничего не слышал.

Часовые вышли наружу с пустыми руками.

– Здесь никого, – крикнул один.

Все силы Никлайса ушли на то, чтобы не дать подогнуться коленям. Старший распорядитель долго смотрел на него с непроницаемым лицом, затем отошел на соседнюю улицу.

А птица все кричала: ик-ик-ик…