Текст книги "Только герцогу это под силу"
Автор книги: Сабрина Джеффрис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)
Глава 26
Дорогая Шарлотта,
Помыкать вами? Я бы и пытаться не стал. Мне дорога моя голова. А правда ли, что ваша подруга, герцогиня Фоксмур, может покинуть общество Лондонских женщин?
Ваш любопытный кузен,
Майкл
После отъезда жены Саймон беспокойно мерил шагами кабинет. Раджи угрюмо следовал за ним по пятам – вёл себя так, словно потерял самого близкого друга.
Саймон испытывал те же чувства.
Он сердито глянул на любимца:
– Да не глазей ты так на меня, черт тебя раздери. Она нас бросила, дружище. Не моя вина, что она сбежала к Регине. Она просто дуется, что потеряла свою чёртову власть надо мной.
Потеряла окончательно. Он вышел победителем в их бесконечной битве. Он таки убедил Луизу покинуть Лондонское женское общество.
Тогда почему он не чувствует вкуса победы? Почему не поднимает бокал за успех? Он наконец-то направил карьеру в нужное русло. Почему же, окончательно возобладав над страстными порывами, он так и не ощущает восторга? Неужели виной тому бредовое замечание жены по поводу страстей и чувств?
Саймон чертыхнулся про себя. Ей не понять. Она женщина, а женщины только и думают, что о «заботе» да о «чувствах». Но есть вещи поважней. Политика, к примеру.
– Дело не только в политике, – проворчал он. – Что за вздор!
Что она об этом знает? Ей никогда не приходилось идти на компромисс, повода не было.
Если не считать повод, который нашёл для неё он. Если не считать выдвинутые им требования.
Саймон стиснул зубы. Наверняка ни одному другому политику не приходилось иметь дело с такой дерзкой женой. Вероятно, только он и стерпел бы подобное поведение. Вероятно, лишь он один снисходит до того, что выслушивает мнение жены.
Луиза сама его вынудила. У политики есть свои требования, и он не виноват, что Луиза отказывается их признавать. Вот почему женщины не становятся политиками – они не понимают, что политика, по сути, – грязное дело. Как всегда говаривал дед Монтит: «Женщины…»
Саймон застонал. Он не превращается в своего деда. Избави бог!
Да, он очень многое узнал от него и порой вспоминал его советы, но это не значит, что он в него превращается. Разумеется, нет. Он ни за что и никогда не станет таким как дед, никогда!
Луиза сводила его с ума. Ему нужно бежать отсюда и избавиться от её нелепых обвинений.
Но куда податься? Заседания начнутся гораздо позже и, в любом случае, вряд ли он сможет спокойно смотреть на Сидмута с Каслри. Ему надо занять себя физически, чтобы изгнать её голос из головы. Скачкой во весь опор. Да, чтобы прочистить мозги, пока остальная часть лондонского света ещё видит сны.
Саймон поспешил наверх переодеться в бриджи для верховой езды, но, едва войдя в спальню, изверг проклятие. При виде кровати он мгновенно подумал о жене, вдобавок в комнате ещё витал аромат сирени – её запах.
Раджи запрыгнул на её туалетный столик и сердито застрекотал на хозяина.
– Прочь, влюблённый болван!
Схватив Раджи, Саймона бросил его на кровать, где питомец тут же начал раскачиваться на занавесях и визжать.
– Полагаешь, мне больше твоего нравиться, что она ушла? – прорычал Саймон.
Его мысли заполонили картины того, как жена – бесстрашная Валькирия [52]52
Вальки́рия (др. исл. valkyrja – «выбирающая убитых») – в скандинавской мифологии, дочь славного воина или конунга, которая реет на крылатом коне над полем битвы и подбирает воинов. Погибшие отправляются в небесный чертог – Валгаллу. С гривы её коня (облака) капает оплодотворяющая роса, а от её меча сияет свет.
[Закрыть], желающая стереть прошлое, – занималась с ним любовью в кабинете. Ещё никогда он не испытывал такого дикого оргазма. Или ненавидел себя так сильно за это.
Глупец! Он-то думал, что ещё одного раза с женой будет достаточно, чтобы больше её не хотеть. А в итоге почувствовал себя ещё более виноватым.
Чёрт побери, ему не за что себя винить! Он поступил так, как должен был. Так правильней. Луиза должна была узнать, что требуется от жены политика, какова бы не горька была правда.
Как бы сильно она его не любила.
Саймон со стоном опустился в кресло рядом с туалетным столиком и закрыл лицо руками. «Я люблю тебя». То были самые мучительные её слова. Он и не предполагал, как сладко они будут звучать в её устах, пока жена их не произнесла. Пока не помахала перед ним единственной вещью, которую он неистово желал, единственной вещью, которую жаждал всю жизнь.
Единственной вещью, на которую он не имел права, так как никогда не мог ответить на неё.
Романтичная глупышка. Луиза и мысли не допускала, что он не может любить. Полагала, что он боится. Считала трусом. Потому ей стало «грустно».
Грустно, чёрт её побери! Она его жалела! Как она посмела его жалеть?
Он взорвался и одним махом снёс с туалетного столика флаконы с духами, баночки с румянами и щётки для волос. Раджи резко прекратил раскачиваться и, хныча, свесился с остова кровати.
Саймону казалась, что голова его вот-вот разлетится на куски, и, конечно же, дедов голос не преминул появиться, чтобы дразнить и подзуживать его. Вот, началось: «… покажи жене, кто тут главный. Будь мужчиной. Она лишь женщина, как любая другая».
Но, она – не любая другая.
– Нужно отсюда убираться, – произнёс Саймон, боясь, что задохнётся от вони духов, а дедов голос в конец изведёт его.
Вскочив на ноги, он наспех переоделся и стянул Раджи с остова кровати.
– Пойдём, негодник. Покатаемся верхом.
В каком-нибудь месте, где ничего не будет напоминать о деде Монтите. Или о ней.
Весь день он провёл, стараясь исполнить задуманное. Он скакал верхом по Бромптон-вейл, на счастье безлюдной в ранний час. Это место ничем не должно было напоминать о жене, так как они никогда тут и близко не были.
Тем не менее, уютные кроны дубов и тисовые изгороди напоминали ему о лесе, где он впервые после возвращения из Индии поцеловал её. А когда Раджи внезапно прыгнул на сук, он не мог не вспомнить, как выманил у неё второй поцелуй… и разрешение ласкать и сосать её сладкую, ароматную плоть…
Бромптон-вейл – не лучший выбор, чтобы забыть Луизу.
К сожалению, ему понадобилось добрых два часа, чтобы уговорить Раджи спуститься вниз и воспользоваться иной альтернативой: отправиться к своему поверенному, который нашёл письма бабушки Монтит. Поначалу Саймон хотел, чтобы их ему переслали, но он мог бы и сам их забрать. Пожалуй, ничего в конторе поверенного не напомнит ему о Луизе.
К несчастью, бабушкин паучий почерк на коробке всколыхнул другие болезненные воспоминания. О том, как дед запугивал жену, обзывал идиоткой и отдавал ей приказы. Именно так Саймон пытался запугивать свою жену.
Он стиснул челюсти. Не правда; он не запугивал её. Он выдвинул совершенно разумные требования. Это она вела себя неразумно, это она не понимала, почему он должен так поступать.
Определенно, контора поверенного – ещё один неподходящий вариант, чтобы забыть жену.
Третий вариант был лучше. Бросив Раджи и письма в Фоксмур-хаусе, Саймон отправился Уайтс. Не только для того, чтобы избавиться от воспоминаний о Луизе, но и унять боль: напиться до беспамятства.
Саймон не был охоч до выпивки. Он не любил терять контроля над чувствами. Но бывают случаи, и сейчас наступил именно такой, когда так и тянет утопить горе в бутылке.
Но едва Саймон погрузился в поиски забвения в Уайтсе, как его, к несчастью, окликнул знакомый голос.
– Фоксмур?
Саймон вскинул взгляд:
– А, Трасбат. Добрый вечер. – Он поднял бутылку: – Портвейн?
Кивнув, Трасбат осторожно опустился в кресло напротив Саймона, пристраивая трость между своих длинных худых ног.
– Я не видел вас на заседании, потому не был уверен, что вы помните о нашей встрече.
О встрече? Господи, он совсем о ней забыл.
– Не пропустил ли я чего интересного в Вестминстере? – спросил Саймон, наполняя бокал Трасбата.
– На сессии нет, – Трасбат подался вперед за бокалом. – Но до меня дошли любопытные слухи. Друг из палаты общин поведал мне, что Томас Филден получил вчера письмо от вашей жены, в котором говориться, что вы с Лондонским женским обществом намерены поддерживать его на дополнительных выборах.
Саймон с силой сжал бокал. Чёрт побери, он забыл, что Луиза уже уведомила Филдена о том, что тот избран их кандидатом на выборы. Выборы, от которых ей теперь придётся отказаться.
Но Саймон не мог рассказать об этом Трасбату. Долг перед Луизой требовал молчать, пока она не объяснилась с Филденом и Лондонскими женщинами.
Трасбат потягивал портвейн:
– Должен сказать, я был рад этому известию. Поговаривали, Лондонское женское общество поддерживает Годвина, а это было бы весьма скверно.
Кивнув, Саймон глотнул портвейна. Ему не хотелось продолжать этот разговор. Но и прогонять Трасбата тоже не хотелось, чтобы не отдалить его от себя.
– Филден – хороший и весьма разумный человек, – продолжал Трасбат. – И очень заинтересован в реформе.
– Я пришёл к такому же выводу, – уклончиво произнёс Саймон.
Они на минуту замолчали. Потом Трасбат прочистил горло:
– Честно говоря, новости о Филдене сподвигли меня поднять деликатный вопрос.
Саймону теперь только не хватало обсуждать деликатные вопросы.
Но не успел он отвлечь собеседника, как Трасбат произнёс:
– Это касается Ливерпула. И его кабинета.
Застигнутый врасплох, Саймон вглядывался в лицо Трасбата, но ничего не прочёл в слезящихся стариковских глазах.
– В самом деле, щепетильная тема.
– Некоторые из нас… то есть… вы, наверное, осведомлены, что за последние годы в Англии сложилась взрывоопасная ситуация.
– Да.
Более чем хотелось бы, учитывая, что по этой причине разрушился его брак.
– Некоторые из нас полагают, что правительству нужны перемены – пришло время.
Саймон сморгнул. Неужели Сидмут с Каслри уже начали сосредотачивать силы?
– Совершенно верно, – уклончиво ответил он.
– Речь не о премьер-министре, вы же понимаете. У Ливерпула есть недостатки, но он неплохой руководитель. Народ поддержал бы его, если бы не Сидмут и Каслри. Именно их проклинают массы за недавние волнения, и поделом.
Саймон опрокинул изрядный глоток портвейна и откинулся на спинку кресла. Подобного поворота он не ожидал.
– И что конкретно предлагаете вы с вашими друзьями?
– Мы побеседовали с Ливерпулем, разумеется, осторожно. И он, кажется, согласен с тем, что этим двум министрам следует уйти с поста. И даже не прочь рассмотреть более умеренные кандидатуры на их место.
– Неужели? – в замешательстве произнёс Саймон. И как же он прошляпил такую на редкость лихо закрученную интригу?
Ответ прост: его отвлекли жена, король и Сидмут. Они, похоже, верили, что Ливерпуль в полной осаде у обеих палат – общин и лордов – но, очевидно, не заметили истинного положения вещей.
– Кого вы с друзьями прочите в новые министры?
– На пост министра внутренних дел – Роберта Пила, разумеется, – Трасбат салютовал бокалом Саймону. – У вас с женой не должно быть возражений, учитывая, что Пил поддерживает тюремную реформу.
– Да, я бы и сам выбрал Пила.
– Министром иностранных дел мы видим Джорджа Каннинга, – продолжил Трасбат.
– Каннинг! – воскликнул Саймон. – Король будет не в восторге.
– Согласен, но мы и не думали с ним советоваться. Ливерпуль намерен преподнести это как свершившийся факт. Королю ничего не останется, как согласиться, когда ему объяснят насколько это мудрое решение.
– Понятно. – Подобный поворот событий неприятно удивил Саймона.
– Каннинг – блестящий политик.
– Несомненно, – поддакнул Саймон. Хотя однажды Каннинг не согласился на должность премьер-министра, министром иностранных дел он, вероятно, не откажется стать. К сожалению, он выступает против парламентской реформы, но, возможно, его удастся убедить, и он изменит позицию. По крайней мере, остальные реформы он поддерживает.
К удивлению Саймона Трасбат сделал большой глоток портвейна:
– И… э… мы тут размышляли, что и вы можете подумать над должностью.
У Саймона заухало в груди:
– О?
– Военного министра. Учитывая накопленный вами опыт в Индии, мы посчитали, что вы будете полезны в данной области, – Трасбат пронзил его взглядом. – Поскольку вы стремитесь однажды стать премьер-министром, такая должность – превосходный старт. Перед тем, как Ливерпуль добровольно уйдет в отставку. Что при текущем беспорядке в стране, надеемся, случится не слишком скоро.
Интересно, знает ли Трасбат, что Сидмут с Каслри намерены сместить Ливерпула? Наверняка нет, иначе ни за что не стал бы заводить об этом разговор с человеком, которого они хотят поставить на место Ливерпула.
Но они, вероятно, понимали, что подозрения уже витают в воздухе. Потому и сделали своё предложение, чтобы обыграть остальных и привлечь Саймона в свой лагерь. В обмен на его душу и беспрекословное подчинение ему жены.
Он глотнул портвейна, ошеломленный тем, что мир его покачнулся. Если только Трасбату и его соратникам удастся…
– Вам, правда, по плечу такие изменения? Добиться отставки обоих, и Сидмута и Каслри?
– Да. Особенно, если вы присоединитесь к нам. Поначалу, когда вы вернулись, мы не знали точно, кто ваши союзники, учитывая вашу прошлую дружбу с королём. Тогда в моём доме вы ясно дали понять, что выступаете против радикальных кандидатов, но я не был уверен, не подадитесь ли вы в другую крайность. Особенно, в свете вашей связи с Монтитом.
– Моим дедом?
– Он всегда неизменно стоял горой за Сидмута.
Для Саймона это оказалось новостью. К тому времени, когда он достиг возраста, который позволял ему занять место в парламенте, его дед уже давно ушёл с поста премьер-министра. Мурашки побежали по спине, когда Саймон вспомнил слова Луизы. Что он превращается в своего деда. Боже, помоги ему.
Внезапно Саймону пришло на ум, что Трасбату столько же лет, сколько было бы деду, будь он жив.
– Вы знали моего деда?
– Нет, лично не знал.
Судя по резкому тону, Трасбат что-то скрывал.
– Но знали достаточно, чтобы не одобрять, – предположил Саймон. Трасбат насторожился и Саймон добавил: – Я всё понимаю, поверьте. И мне очень хотелось бы услышать ваше искреннее мнение о нём.
– Он был сильным политиком, прозорливым переговорщиком и блестящим оратором, но…
– Но?
Трасбат нахмурился:
– Однажды на приёме я нечаянно услышал его разговор с леди Монтит. Его поведение было совершенно неджентльменским. Более того, я бы постыдился говорить такие… ужасные вещи моей Лилиан.
– «Неджентльменский». Весьма проницательная оценка характера моего деда.
– Но могу сказать, что вы другой, сэр, – продолжил Трасбат. – Более того, меня поразило, как вы ведете себя с женой. Можно многое сказать о человеке, потому как он обращается с женщинами, которые находятся на его попечении, не правда ли?
– Полагаю, вы правы, – произнёс Саймон, кровь стучала в его ушах.
Трасбат глянул на свои часы:
– К слову о супругах, я пообещал своей, что сегодня вечером обедаю дома, – он вопросительно посмотрел на Саймона. – Как насчёт упомянутого вопроса…
– У меня есть день на размышления, сэр?
– Разумеется, – он встал. – Полагаюсь на ваше благоразумие.
Саймон изобразил улыбку:
– Непременно. Я буду нем как рыба.
– Значит, встретимся завтра днём на собрании.
– Собрании? – спросил Саймон.
– Я ранее виделся с лордом Дрейкером. Он попросил сообщить Лилиан, что ваша жена созывает завтра собрание Лондонского женского общества. Поскольку предполагалось, что и Филден будет присутствовать там, я допустил, что на собрании объявят о вашей поддержке.
Нет. На собрании предполагалось объявить об уходе Луизы.
– Ах, собрание, – выдавил Саймон. – Напомните-ка, в котором оно часу?
Трасбат внимательно на него посмотрел:
– Дрейкер сказал в четыре.
– Отлично, – Саймон попытался улыбнуться. – Не уверен, смогу ли присутствовать. У меня может быть другая встреча. Но я постараюсь.
– Значит, надеюсь вас там увидеть.
Подобрав трость, Трасбат медленным шагом покинул комнату.
После ухода почтенного джентльмена Саймон ещё долго сидел, уставившись в портвейн. Отставка Ливерпула рассматривалась им как единственное решение проблем, навалившихся на нынешнее правительство. А всё потому, что Саймон метил на его место.
Предложение Трасбата открыло другие возможности. Пил был консерватором, но не принадлежал к старой когорте. Определенно, он придерживался ещё более умеренных взглядов, чем Сидмут с Каслри. И если такие люди как Трасбат намерены поддерживать его, значит, им тоже не терпится начать реформы, и не только в избирательной системе, но и в других сферах, требующих немедленного вмешательства. Например, в тюрьмах.
Значит, они могли бы осуществить то, что Саймон хотел сделать лично сам. И всё что требовалось от него, забыть пока о должности премьер-министра. Возможно, навсегда.
«Почему именно ты?»
В ушах звенели слова жены, когда он ставил бокал. Да, почему именно он должен быть премьер-министром? Он ответил, что только он мог гарантировать, что Англия будет двигаться правильным курсом. Это ли истинная причина? Или же Луиза нечаянно открыла правду – он действительно больше озабочен самоутверждением перед дедом Монтитом, чем заботой о стране?
Отрезвляющая мысль, и, весьма вероятно, одна-единственная. Даже теперь, когда перед Саймоном маячило предложение Трасбата, первым его побуждением было отказаться. И почему? Потому что ему придётся усмирить свои амбиции.
Потому что он не сможет доказать, что дед ошибался.
Саймон крепко сжал бокал. Луиза была права. Ему плевать на Англию – он всего лишь старается заткнуть окаянный голос мертвеца.
Желание упиться до беспамятства внезапно улетучилось, Саймон поднялся, отставил бокал, покинул клуб и в ошеломленном состоянии отправился домой.
Если он согласится на предложение Трасбата, то всё изменится. У Луизы больше не будет причин уходить из Лондонского женского общества, у его жены больше не будет повода смотреть на него с разочарованием и жалостью, от которой у него стыла кровь.
«Ты опять за своё, – почти слышал он презрительный голос деда. – Позволяешь своим страстям разрушить амбиции».
Разрушить? Или совершенствовать?
Что, если Луиза и в этом была права? Что, если он пытается контролировать не страсти, а чувства? Ту его частичку, что печется о фермерах, желающих представительства в правительстве, или об арестантках, которым нужна лишь капля доброты и возможность начать новую жизнь?
Ту частичку, которая очень хотела, чтобы жена смотрела на него с гордостью и уважением. И любовью. Да, с любовью.
Дома Саймон прямиком отправился в спальню, не желая принимать каких-либо важных решений, когда тело ужасно хотело спать. Но сон ускользал от него – простыни на кровати пахли женой.
Поэтому он оставил кровать и побрёл вниз в кабинет. Только те чёртовы письма и могли его усыпить. Саймон открыл коробку, которую забрал у поверенного, и, уверенный в бесцельности своего занятия, пробежал глазами парочку первых писем. Потом вынул толстую пачку, и сердце его гулко застучало в груди. Не только оттого, что края пачки были обуглены, словно её спасли из огня, а потому, что на ней стоял штемпель Индии.
Саймон не удержался и слегка подпрыгнул от волнения. В особенности, когда осторожно развернул тонкую пергаментную обёртку и нашёл в середине пачки официальный документ.
Свидетельство о браке дяди Тобиаса.
Саймон быстро разложил листки письма, сопровождавшие документ, и стал разбирать дядины незнакомые каракули. Закончив, он откинулся на спинку кресла и невидящим взглядом уставился в комнату.
Саймон не мог поверить, что свидетельство всё это время хранилось в бабушкиных бумагах. Он помнил её, как серую мышку, до смерти запуганную дедом.
Спасение бумаг от огня было её маленьким восстанием. Вероятно, она понимала, что муж никак не ожидает от неё вызова, и не будет рыться в бумагах после её кончины. Умирая, она не могла знать, понадобится ли когда-нибудь этот документ, так как самый старший из её сыновей был ещё жив.
Но на всякий случай сохранила свидетельство. Как любая заботливая мать. И если она, его несчастная бабушка, смогла пренебречь требованиями своего ублюдка мужа и уничтожить его планы из могилы, то и Саймону это точно по плечу.
Ведь правда заключалась в том, что он больше не желает слушать Монтита. Он желает слушать веления своего сердца.
Одно повеление у него уже определенно имеется. Иначе, отчего его желудок скрутило узлом при мысли, что он потерял уважение жены? Отчего неизменно сжимает грудь, стоит только представить, что они будут жить раздельно, как его родители?
Для него это не приемлемо. Не теперь, когда он почувствовал вкус любви.
Сейчас он точно знает, какой дорогой должен идти.
Герцог ждал, что дедов голос вот-вот накинется на него, начнёт изводить, называть глупцом, но – ничего. Одна лишь блаженна тишина, чистый и священный покой. Словно духи дяди и бабушки пристыдили Монтита, и тот отступил.
Остался только сладкий и мелодичный голос жены: «Я не сомневаюсь, ни капли, что мой муж мог бы стать великим государственным деятелем за всю историю Англии. И не важно будет ли он когда-нибудь премьер-министром».
И с этим обнадёживающим, полным любви заявлением, звенящим в его ушах, Саймон наконец-то смог уснуть.
