Текст книги "Испытатели"

Автор книги: С. Вишенков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Она сдерживает себя и с трудом выдавливает несколько слов:

– Береги себя!.. У тебя ведь горячая голова...

– Все будет хорошо, – говорит он, улыбаясь и снова целуя ее. – Не волнуйся!

Взяв в левую руку чемодан и перекинув через правую кожанку, он медленно выходит, тихо, против обыкновения, прикрывает за собой дверь.

В эту же минуту Стефановский целует жену и дочь. Долгов, прощаясь, носит на руках сынишку. Глазунов еще раз просит жену сберечь граммофонные пластинки с уроками английского языка.

Подходит время сбора. Стрелка часов близится к назначенной цифре.

Взвивается зеленая ракета.

Летчики-испытатели улетают на запад.

Задняя точка

Шел первый месяц войны. Германская танковая колонна – темно-серые черепахи с белыми крестами, – извиваясь, ползла на восток.

Командир колонны полковник Эрнст фон Шрамер, откинув крышку, высунулся из люка и огляделся. Сзади, чередуясь, двигались танки, грузовики с солдатами, зенитки, цистерны с горючим. Прямо перед ним, без конца и без края, тянулись на восток огромные земли, которые германской армии предстояло покорить согласно приказу фюрера.

Еще раз удовлетворенно оглядев свою колонну, полковник увидел вдруг над самым горизонтом десять точек. Самолеты летели с запада на восток. Они шли со стороны солнца и были еще трудно различимы.

Через несколько минут немец разглядел, что самолеты – одномоторные, какие-то горбатые, не знакомой ему конструкции.

То обстоятельство, что самолеты летели с запада, в ту же сторону, куда шли и танки, успокоило фон Шрамера.

В эту самую минуту летчик-испытатель подполковник Александр Долгов, убедившись, что на танковых башнях выложены красные сигнальные полотнища и что другие признаки также совпадают с данными нашей разведки, бросил своим ведомым короткое "В атаку!", сделал разворот и перевел свой самолет в пике.

Тридцать секунд спустя немецкая колонна окуталась дымом. Горели танки, пылали автоцистерны с горючим, рвались боеприпасы.

Эрнст фон Шрамер, размахивая пистолетом и захлебываясь неистовой бранью, метался по шоссе. С трудом удалось ему заставить растерявшихся зенитчиков открыть огонь.

Подполковник Долгов, сделав два захода, приказал своей группе сделать третий, и штурмовики, невзирая на отчаянный огонь с земли, обрушили на колонну новый удар. От изумления и испуга фон Шрамер растерялся. Он ясно видел, как огненные струи трассирующих снарядов впивались в крылья и кабины летящих на небольшой высоте краснозвездных самолетов. Но они и не думали сворачивать с боевого курса. Сам не сознавая, что он делает, фон Шрамер сгоряча открыл по самолетам пальбу из пистолета и даже не заметил, как недалеко от него на земле стали возникать, быстро приближаясь, тонкие струйки пыли. Перебитый пополам пулеметной очередью с неба, он упал в придорожный кювет.

Подполковник привел все, до единой машины, домой. Осмотрев их, он молча развел руками: некоторые самолеты были до того потрепаны, что каждый, кто не видел, как они летали, наверняка бы не поверил тому, что на них можно было держаться в воздухе; у многих машин почти полностью была сорвана обшивка с рулей, в боках и крыльях зияли десятки больших и малых пробоин, броня имела многочисленные вмятины, а кое-где и дыры от осколков снарядов.

И то, что машины в таком состоянии дошли до аэродрома, подтверждало мнение Долгова, сложившееся еще до войны, при испытании первого опытного экземпляра, что эти самолеты исключительно живучи.

Был еще один случай, подтверждавший другое мнение летчика Долгова, которое тоже сложилось до войны.

Однажды он повел большую группу самолетов на штурмовку вражеского аэродрома, где крупные силы немецкой авиации. Аэродром был очень важным, и немцы днем и ночью охраняли его с земли и воздуха. Когда группа Долгова подошла к цели, перед ней встала сплошная стена зенитного огня.

– Вперед! – скомандовал командир.

И самолеты, словно заколдованные, пробили огненный заслон и ударили по находившимся на стоянках немецким машинам. Они неплохо сделали свое дело и собирались уже уходить, как сзади на них напала группа "Мессеров", успевшая все же подняться в воздух.

Штурмовики не имели тогда воздушного прикрытия, и возвращение было нелегким. "Мессеры" пристраивались к самому хвосту, и с дистанции в двенадцать-пятнадцать метров безнаказанно вели прицельный огонь.

Хотя броня и скорость выручали штурмовиков, но все же два наших самолета были основательно подбиты. Едва перетянув линию фронта, они тяжело приземлились на брюхо на первую попавшуюся опушку леса. Они были буквально изрешечены, и то, что летчики уцелели, можно было считать большим счастьем.

После этого случая Долгов снова и снова возвращался к мысли, которая возникла у него до войны и теперь получила полное подтверждение. Он считал, что если на штурмовике, позади летчика, установить огневую точку, то можно получить двойной выигрыш: во-первых, мы будем значительно меньше терять своих машин, во-вторых, при вражеских атаках с воздуха явится возможность сбивать самолеты противника.

Ведущий инженер Холопов, который накануне войны вместе с Долговым испытывал эти самолеты и теперь продолжал эту же работу на фронте, был того же мнения, что и летчик, относительно задней огневой точки. Собрав нужные материалы, они вдвоем поехали в Москву, к конструктору.

Конструктор принял их хорошо. Они ведь немало помогли ему, когда он создавал свою машину. Ему было очень важно узнать от опытных людей, как она себя ведет на фронте.

Беседовали долго, обстоятельно, как люди, одинаково и глубоко заинтересованные в одном и том же деле.

Обе стороны разошлись, вполне удовлетворенные друг другом, зная, что все необходимое будет сделано. А дело это, следует сказать, было довольно сложным. Нужно было, не замедляя темпа заводских конвейеров, имея задание с каждым месяцем увеличивать выпуск штурмовиков, на ходу создать и внедрить в серию новую конструкцию, имевшую на много сот деталей больше старой.

Но раз требовал фронт, значит это нужно было выполнить.

Прошло немного времени, и летчик-испытатель Долгов вместе с инженером Холоповым приступил к испытаниям машины, снабженной новой, весьма мощной огневой точкой: позади летчика сидел стрелок с крупнокалиберным пулеметом.

И с тех пор прекрасно сражается штурмовик "Ильюшин", сражается, так сказать, вне конкуренции: ни одна из воюющих стран не смогла пока создать что-либо подобное.

Дважды Герой

Горячие, тяжелые дни июля 1941 года.

Враг, вероломно напавший на нашу родину, используя преимущество внезапности, рвался в глубь страны.

Врага надо было обескровить, остановить, и особый полк Супруна, прибыв на место, с ходу вступил в бой.

Летчики полка, ядро которого составляли испытатели, отважно дрались, следуя примеру своего командира, который в каждом бою или разведке первым бросался в самые опасные места.

Именно последнее являлось причиной того, что начштаба и замполит, нервно и часто поглядывая на часы, до рези в глазах всматривались в горизонт. Время, на которое хватало бензина в самолете Супруна, истекало.

Минутная стрелка часов начштаба отсчитала просроченные десять минут, когда он, едва удержавшись, чтобы не подпрыгнуть от радости, сказал деланно-спокойным тоном:

– Идет!

– Где ты его увидел? – спросил, щуря глаза, замполит.

– Вот! – ответил начштаба, показывая пальцем точку на северо-западе.

Самолет несколько минут спустя сел, подрулил к стоянке, и Супрун легко соскользнул с крыла наземь.

Водворив на место чуть съехавшую в сторону пряжку ремня, начальник штаба твердым шагом направился навстречу командиру.

Повторяя про себя приготовленную речь, начштаба собирался тут же выложить, наконец, все, что у него наболело на сердце.

Он хотел сказать командиру, что весь полк отчаянно переволновался из-за его задержки, что он, начальник штаба, устал получать замечания от командования за то, что его, Супруна, недостаточно берегут и дают ему соваться в самые рискованные дела. Кроме того, он попросит учесть, что Супрун для него не только старший командир, но и близкий друг. Начштаба козырнул и хотел уже было открыть рот, но командир, не выслушав рапорта, возбужденно заговорил первым:

– Вот что, старина! Есть одно срочное дело. В этом месте реки, -Супрун показал карандашом точку на карте, лежавшей под прозрачной крышкой планшета, – немцы наводят переправу. Там накапливаются танки, машины и обозы.

– Хотят, наверно, незаметно проскочить к нам в тыл, – вставил начштаба.

– Вот именно, – подтвердил Супрун. – Их намерение ясно, и по гансам нужно как следует стукнуть.

Забыв про заготовленную речь, начштаба осторожно спросил:

– А точно ли это немцы?

Его вопрос не был праздным: фронт в те дни представлял "слоеный пирог", обстановка менялась с каждым часом, и ошибиться, глядя сверху, было не так трудно.

– Я прошелся над ними на такой высоте, – ответил Супрун, – что, выпусти я шасси, снес бы колесами голову не одному фрицу. Так что я имел возможность достаточно хорошо разглядеть их форму. Немцы это!

– Какие будут приказания? – вытянулся начштаба.

– Подвесить бомбы, пополнить боекомплекты, снарядить и хорошо осмотреть машины. Через два часа, когда их там скопится побольше, всем полком вылетим на штурмовку.

Через час командир полка инструктировал летный состав:

– Мы еще до войны испытывали применение этих истребителей для штурмовых действий. Получилось тогда неплохо, так что кое-какой опыт у нас есть. Теперь мы должны его как можно лучше применить. Заходить для атаки будем вот откуда. – Супрун легонько провел по карте указкой. – Держаться всем дружно, оберегать друг друга. После бомбежки раза два-три из пулеметов прочешем. Ясно?

Полк Супруна появился над целью внезапно для врага. У переправы началась паника. Немцы, потеряв голову, разбегались в стороны, лезли под машины, в кюветы, чтобы спастись от бомб, снарядов, пуль. Загорелись и начали рваться машины с боеприпасами и горючим. Находившиеся вблизи конные упряжки бешено ринулись куда попало.

Лишь через несколько минут затрещали немецкие зенитки, и Супрун увидел, как самолет Кругликова, пикируя на цель, взорвался в воздухе от прямого попадания.

Кругликов был молодой, способный летчик-испытатель. Кроме того, это был веселый и славный парень, хороший товарищ.

У Супруна больно защемило сердце. Не помня себя от злости, он громко закричал по радио:

– Еще раз дадим им, братцы! За Кругликова! В атаку!

И они еще раз яростно ударили по врагу, хотя и пришло уже время возвращаться домой, так как кончалось горючее и боеприпасы.

Когда они сели, Супрун сказал командирам эскадрилий:

– Надо собрать все ценное имущество и немедленно убираться отсюда. Немцы наверняка сегодня ночью прилетят рассчитаться за переправу, а в сигнальщиках, прячущихся в окружающих лесах, у них недостатка нет. То и дело по ночам ракеты пускают.

– Одна машина у нас в ремонте, – заметил инженер, – с нее мотор снят. Как с ней быть?

– Оставить здесь и при ней ремонтную бригаду, – ответил Супрун. -Пусть ремонтируют и охраняют.

Под вечер полк Супруна снялся с места и перелетел на другую площадку. Туда же на грузовиках отправили и все полковое хозяйство.

Вечером, на разборе итогов боевого дня, Супрун говорил:

– Нужно привить использование этих истребителей для бомбежки и штурмовки. Пусть бьют по автоколоннам, паровозам, железнодорожным составам, мостам. Результат будет хороший! Надо как следует разработать тактику этого дела и распространить среди других авиачастей.

И тут же командир полка выделил специальную бригаду, поручив ей заняться этим вопросом.

Наутро со старой летной площадки пришли двое: техник и моторист. Механика с ними не было. Техник начал было по форме докладывать Супруну, но тот, не дождавшись конца доклада, перебил:

– А третий где?

– Убили, – тихо ответил техник. – Всю ночь бомбили "Юнкерсы". Семьдесят штук... Площадку будто перепахали: вся изрыта. Истребитель, стоявший в ремонте, сгорел. А из леса кто-то сигналил. Механик схватил пару гранат и бросился туда. Вдруг мы услышали, как полоснула автоматная очередь, и побежали на выстрелы. Но он уже был мертв, и мы никого не нашли там. Ушел, мерзавец.

– Эх, черт! – с сожалением сказал Супрун. – И парня жаль, и жаль, что временная площадка мала и непригодна для ночных полетов, иначе можно было бы показать немцам, где раки зимуют. Ладно! В долгу не останемся, отплатим!

Полк Супруна вел успешные воздушные бои с врагом. Здесь, в небе Белоруссии, борясь против отборных и численно превосходящих частей корпуса Рихтгофена, летчики-испытатели Кубышкин, Хомяков, Кувшинов и другие летчики полка за первые же дни войны успели открыть и приумножить счет одержанных побед.

Летчики каждый день подводили итоги боев, делясь выводами, обобщая их. На одном из разборов, подытоживая опыт, Супрун говорил:

– Фрицы пока что ничего нового не придумали. Машины те же. Вы их в свое время испытывали и свойства их знаете. Правда, на сегодняшний день у них самолетов больше. Зато наши лучше. Так что у нас есть полная возможность подравнивать счет. Кроме того, наши заводы, – мы это и у себя в полку чувствуем, – добавляют нам все больше машин, и недалек тот день, когда у нас их будет больше. От нас немало зависит, чтобы этот день наступил быстрее. Вот мой вчерашний бой с "Ме-110". Интересный бой. Я его атаковал сзади, с первого захода не сбил и проскочил вперед. Тут он погнался за мной и жарил вслед из всех своих шести точек. Я – вверх. Он – за мной. Я, конечно, знаю, что в наборе высоты ему за мной не угнаться. Вы это тоже знаете, летали на "Мессере", но немец-то этого не знал и лез вверх. Ну, думаю, надо его обязательно угробить, и как-нибудь похитрее. Сбавил скорость – и давай его на высоту заманивать. А он уж обрадовался. "Догоняю", думает и пускает по мне целые снопы снарядов и пуль. А я держусь рядом, прямо над его кабиной, но так, что захочет он прицелиться – обязательно надо ему нос машины сильно задирать, а я в это время отойду дальше. Ну, и получается, как в пословице: близок локоток, да не укусишь. А немец в такой азарт вошел, что обязательно укусить хотел. Забылся он, передрал машину, затрепыхал крыльями, потерял скорость и тюкнулся носом вниз. Я только того и ждал. Перевернулся ранверсманом – и за ним. С одной очереди сбил. Вот вам преимущество нашей машины перед немецкой! Из этого надо делать выводы, как лучше драться с немцами, и этот опыт следует сделать достоянием строевых летчиков наших воздушных сил.

Вскоре группы летчиков-испытателей стали инструктировать летные части по всем фронтам Отечественной войны. Их работа приносила обильные плоды в виде сбитых фашистских самолетов.

Командир истребительного полка особого назначения Герой Советского Союза подполковник Супрун придумывал все новые способы, чтобы возможно быстрее уравнять в численности наши и немецкие самолеты.

Однажды он заметил, что фашисты облюбовали трассу и летают по ней большими и малыми группами. Тогда Супрун принялся устраивать своеобразные воздушные засады. Группы "воздушных охотников", часто ведомые им самим, вылетали на перехват врага.

Таких "воздушных охотников" появлялось все больше и в других авиачастях. "Охотники" бродили по воздушным дорогам, находили и уничтожали противника.

За боевые подвиги и героизм, проявленные в борьбе с фашистскими захватчиками, правительство в июле 1941 года наградило Супруна второй медалью "Золотая Звезда".

Он был одним из первых дважды Героев Советского Союза в Отечественной войне и первым дважды Героем среди летчиков-испытателей.

Слава о Степане Супруне летела по фронту и стране, достигла его родных мест, и земляки с уважением произносили его имя, показывали молодежи станок, за которым Герой когда-то работал, выбирали место, где будет поставлен его бюст, и почтительно кланялись его старикам-родителям.

Обзор и огонь

Немцы остервенело рвались к Москве, и на ее дальних подступах кипели жестокие бои.

Части полковника Стефановского эшелонами поднимались в воздух и бомбо-пушечными ударами громили врага.

К вечеру, за час до захода солнца, штаб передал новое приказание. Немецкие танки, не сумев прорваться в одном месте, бросились в другое и теперь атакуют наши позиции в десяти километрах юго-западнее Белый. Командование приказывало вылететь на штурмовку немецких колонн.

Первыми взмыли "Чайки", за ними "И-16", потом "Петляковы", "МИГ", и к последнему звену, предварительно всех проводив, пристроился и сам полковник на своем "МИГ-3".

Он летел, набирая высоту, и минут через пятнадцать увидел шоссе и белые дымки разрывов на ней.

"Чайки" штурмуют, – подумал полковник. – Через пару минут начнут "ишаки".

Но через две-три минуты внимание полковника было привлечено не тем, что творилось на земле, а происходящим в воздухе. С запада на восток, насколько охватывал взор, одна за другой летели стаи вражеских самолетов: шестерками, десятками, дюжинами – "Юнкерсы", "Дорье", "Мессершмитты".

Не меняя курса, полковник минуту погодя увидел, как его истребители, закончив штурмовку, завязывали воздушные бои, препятствуя фашистским самолетам воздействовать на боевые порядки наших войск.

"Правильно поступают", подумал полковник и, немного развернув самолет вправо, чтобы лучше просмотреть местность, увидел две группы "Ме-109", летевшие навстречу его звену.

Немцы шли двумя параллельными линиями, по шесть машин в каждой, и находились выше звена "МИГ".

"Увидят или нет? – мелькнула мысль у полковника. – Будет бой или не будет?"

"Мессершмитты" тем временем продолжали лететь на восток, казалось, не замечая, что делается вблизи и ниже их. Звено полковника Стефановского, летя им навстречу, должно было попасть в своеобразный воздушный коридор. Полковник принял решение и по радио дал команду звену развернуться вправо и атаковать левую шестерку, а сам стал делать левый разворот с набором, чтобы зайти в тыл правой. Полминуты спустя, изменив на 180 градусов курс, он очутился в хвосте и выше последнего "Мессершмитта" из правой шестерки, все еще продолжавшей следовать на восток. Шестерка летела гуськом, расположившись лестницей, то есть каждый следующий самолет имел некоторое превышение над предыдущим. Полковник подобным же образом пристроился седьмым и с удивлением заметил, что немцы совершенно равнодушны к его присутствию. Двинув рычаг форсажа мотора, нагнал летевшего в хвосте немца и со стометровой дистанции открыл по нему прицельный огонь.

Немец даже не обернулся, и это было так похоже на пренебрежение, что полковник, разозлившись, сократил дистанцию еще на полсотни метров и зачастил по нему короткими очередями.

Немец, однако, продолжал лететь, как ни в чем не бывало, и никто из вражеской шестерки, как видно, не беспокоился. Эта спесь врага подлила масла в огонь, клокотавший в груди Стефановского. Полковник вне себя от ярости ринулся вперед, и рев мотора, слившись с беспрерывным рокотом длинных пулеметных очередей, превратился в сплошной вой. Полковник едва успел отжать ручку и отвернуть влево, чтобы не столкнуться с закувыркавшимся в последнем своем полете немцем. Пикируя и то и дело оглядываясь назад, чтобы не дать зайти себе в хвост, полковник вдруг заметил, что задняя полусфера просматривается настолько плохо, что он даже потерял из виду пятерку "Мессеров".

Он вышел из пике и развернулся в сторону своего аэродрома. Когда он обдумывал проведенный бой, у него мелькнула догадка, объяснившая странное поведение "Мессеров", их безразличие к его атакам. Испытывая еще задолго до войны привезенный из Испании "Ме-109", он обратил внимание на плохой обзор назад, но тогда не придал этому особого значения. Теперь он понял, что немцы, попросту говоря, его не видели, и подумал, что наши летчики тоже могут попасть в подобные истории, так как обзор назад и с наших истребителей не был особенно хорошим.

Подлетая к аэродрому, полковник вспомнил, что ему придется давать объяснения начальству, которое запретило ему лично участвовать в боях, но тут его внимание было привлечено самолетами, вернувшимися из боя и находившимися уже на своих стоянках. Он снизился, сделал круг и сверху сосчитал число машин. Две "Чайки" и один "МИГ" не вернулись из боя. Полковник сбавил газ и пошел на посадку.

Второй бой, натолкнувший полковника Стефановского на новые выводы, произошел недели через две.

Его части, отражая налет немецких бомбардировщиков на охраняемый объект, так горячо дрались, что полковник в последнюю минуту не вытерпел и взмыл в небо. Поднявшись, он вдруг увидел, как один "Дорнье-215" вынырнул из общей свалки и кинулся в сторону, надеясь, видимо, незамеченным пробраться к цели.

Кто бы мог устоять от искушения ринуться на врага? Полковник упал на "Дорнье" сверху, и от его, полковника, пулеметов протянулись длинные сверкающие нити огненных струй, точно связавшие один самолет с другим. Немец бросился в сторону и сделал поворот, чтобы спастись бегством. Но "МИГ" не отставал. Полковник целился туда, где находились люди, бензобаки, моторы, трубопроводы. Трассы пронзали корпус, крылья вражеской машины и гасли в них, как спички, опущенные в воду. Неожиданно полковник заметил, что ему здорово мешает немец-стрелок. Ответные трассы его пуль проносились уже совсем близко. Тогда Стефановский, прицелившись в стрелка, нажал гашетку и, увидев, как вражеский пулемет, подняв ствол кверху, умолк, понял, что стрелок убит.

Стефановский снова перенес огонь на моторы, поливая свинцом то один, то другой.. Но самолет, снижаясь, чтобы уберечься от атак снизу, продолжал уходить. Полковник подумал, что если бы его пулеметы имели более крупный калибр или вместо них стояли бы пушки, то немец давно бы лежал в лесу.

Увлеченный преследованием, Стефановский лишь случайно заметил, что бензина у него осталось мало, и решил, что пора кончать, надо сбивать немца во что бы то ни стало.

Полковник проскочил вперед, развернулся и, стреляя из пулеметов, пошел в лобовую атаку, надеясь убить летчика и свалить самолет. С огромной скоростью машины неслись навстречу друг другу. У немца оставался один выход: уйти вниз. Он и попытался это сделать, но не рассчитал и, задев за дерево крылом, рухнул на землю.

Когда несколько дней спустя Стефановского вызвали на совещание в Москву и ему предоставили слово, чтобы высказать свое мнение о новых истребителях, он сказал, что на них нужно улучшить обзор и усилить их огневую мощь.

– У немцев фонарь летчика ведь так же устроен! – подал кто-то реплику.

– Вот и надо их опередить, – ответил летчик-испытатель и рассказал про два боя, врезавшиеся в память.

– Понятно, – кратко сказал председательствующий. – Ваше предложение верное. Его надо осуществить.

Председательствующий снял телефонную трубку. Соединившись с нужным лицом, он в нескольких словах изложил дело и спросил, какой нужен срок для переделки. С другого конца провода что-то ответили, но председательствующий возразил:

– Много просите. Время не ждет. Придется сделать в два раза быстрее.

Если вы взглянете на сегодняшние наши истребители и сравните их с машинами первых дней войны, то вам сразу бросится в глаза характерная особенность: у них хороший обзор и очень мощное оружие.

Серебряная прядь

Алексей Кубышкин рано поседел. Серебряные пряди в его волосах – это памятки о некоторых случаях, связанных с его профессией. Одна из этих прядей, над правым ухом, напоминает ему о том, как он испытывал известный истребитель, который инженеры, в несколько измененном и более подходящем для фронта варианте, собирались в случае удачных испытаний выпускать в значительном количестве.

Самолет благополучно прошел все стадии проверки. Оставалась последняя – пикирование. Летчик сделал несколько полетов, каждый раз увеличивая начальную высоту и конечную скорость пике. Едва уловимые, но нехорошие симптомы в поведении машины заставляли его кропотливо искать причину их, совершать все более рискованные полеты. Зародившиеся сомнения Кубышкин разрешил, наконец, в морозный уральский день, когда так хорошо побродить с ружьем по лесу, что он с товарищами и собирался сделать после полета.

С голубой, холодной, пятитысячеметровой высоты Кубышкин ринулся вниз. Скорость бешено росла. Копьем пронзая воздух, самолет несся к земле. Высокое пронзительное пение мотора, как сирена воздушной тревоги, разрывало тишину.

Знакомое, непередаваемое чувство неимоверной быстроты полета охватывало летчика, заставив его невольно втянуть голову в плечи. Он впился глазами в прибор. Стрелка скорости дрожала у предельного деления шкалы.

"Вперед! Вперед! – подстегивал он себя. – Еще и еще быстрей!!!"

Заснеженные леса огромными скачками мчались навстречу. Машина дрожала. Она уже не пела, – визжала резко и злобно. Стрелка указателя скорости, дойдя до конца шкалы, остановилась. Летчик перевел взгляд на элероны. Вот в них-то он и сомневался. Сквозь тонкую, предельно натянутую полотняную обшивку выпирают нервьюры. Их можно сосчитать, как ребра исхудавшей лошади.

"Скорость! Еще добавить скорость!" кричит самому себе Кубышкин, изо всех сил отжимая вперед штурвал.

Нос машины уже вертикален земле, но летчик переводит его дальше, вычерчивая тупой угол в пространстве.

Это отрицательное пикирование. Кубышкина отрывает от чашки сиденья. Если б не привязные ремни, он вылетел бы наружу. Теперь он висит на ремнях. Кровь приливает к лицу, к глазам, которые он не сводит с элеронов. Раздается сухой треск. Какие-то клочья летят в стороны. Одного элерона уже нет. Изуродованные куски другого пока еще держатся на месте. Нормальная работа крыльев нарушена, машину втягивает в спираль. Ее ничто уже не спасет.

"Скорей надо выбираться", подумал Кубышкин, шаря руками по телу в поисках замка.

Но он никак не может нащупать замок. Земля мчится навстречу. Летчик лихорадочно шарит по животу, но ему удается лишь кончиками пальцев коснуться холодной стали замка.

"Неужели не выпрыгну?" проносится в голове.

Он борется за жизнь. Прошло всего лишь несколько секунд, но они кажутся часами. Кубышкин до хруста в костях изворачивается всем телом, пытаясь ухватить замок. Никогда раньше он не предполагал, что его тело обладает такой кошачьей гибкостью. Рука, наконец, прочно захватывает замок. Еще через мгновение Кубышкин пулей вылетает из самолета. Он хочет сразу же рвануть за парашютное кольцо, но вовремя спохватывается. Надо подождать. Парашютные стропы не выдержат огромной скорости падения, сообщенное его телу самолетом, и лопнут. Через несколько секунд падение замедлится, тогда... Кубышкин дергает кольцо. Его встряхивает, потом наступает тишина. Самолета нигде не видно. Тишина кругом необычайная. Будто ничего не произошло. Навстречу летчику, колыхаясь, приближаются деревья. Парашютный купол застревает на верхушке невысокой сосны. Болтаясь, как на качелях, летчик достает нож, обрезает стропы и летит в сугроб. Минуту-две лежит довольный: спасся! Сладкая истома разливается по телу. Но он вскакивает, иначе можно замерзнуть. Где он?

– Ага-га, ага-га! – кричит Кубышкин.

Эхо несколько раз повторяет и уносит звук. Никто не откликается в ответ, и снова наступает тишина. Тогда он решает идти в сторону проселка, замеченного сверху. Но то, что из кабины самолета кажется близким, в действительности выглядит по-иному, особенно когда болит и ноет все тело и подкашиваются ноги. Вдруг он замечает на снегу свежие следы. Разглядев их, Кубышкин угрюмо усмехается, вспоминая несостоявшуюся охоту.

– Непредвиденное меню: волчатина вместо зайчатины. На всякий случай, – бормочет он, перекладывая пистолет из кобуры в карман.

Отдохнув, летчик трогается дальше. Пушистые снежинки осыпаются с сосен, попадают на разгоряченное лицо и приятно охлаждают его. Кругом глубокая тишина. Хочется прилечь и хоть немного вздремнуть. Но это значит -замерзнуть, и летчик идет, упорно передвигая тяжелые, словно свинцовые, ноги.

Еще через два часа он достигает дороги. Ему повезло: вскоре из-за поворота показались сани. Он что-то объяснил старику-возчику, с явным подозрением и страхом разглядывавшему незнакомого и странно одетого человека. Потом земля закачалась, и летчик рухнул на солому, устилавшую сани.

Очнулся Кубышкин в совхозе, куда его доставил старик. Там уже знали, что пропал летчик. С аэродрома звонили во все концы, прося снарядить охотников из местных старожилов на поиски.

Когда вечером машина доставила Кубышкина домой, жена, отворившая ему дверь, невольно отшатнулась. Летчик бросился к зеркалу и... не узнал себя. Он увидел чье-то чужое, распухшее, квадратное лицо с узкими глазными щелками. А над правым ухом серебрилось большое треугольное пятно.

– Не волнуйся! – деланно-веселым тоном, успокаивая жену и себя, сказал Кубышкин. – Через пять-шесть деньков я стану таким же красивым, каким был вчера. Что же касается моего лица, то им следовало бы гордиться: глядя на него, можно диссертацию написать о влиянии перегрузок на организм летчика. А пока что давай горячего чайку, и я прилягу...

Недели две спустя Кубышкин сделал несколько испытательных полетов на машине с улучшенными элеронами. Все шло как нельзя лучше, и, ужиная как-то вечерком вместе с инженерами, летчик мечтательно сказал:

– Вот бы слетать еще разок на фронт! Хоть немножко повоевать на этом самолете!

– Послушайте, Алексей Георгиевич, – спросил вдруг Кубышкина один из инженеров, впервые видевший его без шлема, – что это за седое пятно у вас над ухом?

– Пустяки! Слабая конструкция... – летчик сделал паузу и, подмигнув соседу, добавил: – моих органов внутренней секреции, управляющих поседением волос.

Ответный визит

Американские авиаторы приехали к нам выяснить, управляются ли русские инженеры и летчики с боевой техникой, присылаемой из-за океана, и как эта техника ведет себя в разных климатических условиях обширного восточного фронта.

Побывав на фронте и в тылу, американцы выразили свое мнение коротким: "О, кей!" Русские, как оказалось, достаточно хорошо освоились с заморской техникой и сумели дать американцам ряд деловых советов, основанных на богатом боевом опыте. Уезжая, американцы просили нанести ответный визит и кое в чем помочь им.

Инженер-летчик Андрей Кочетков, оставив в первые дни войны испытательную работу, разъезжал вместе с товарищами по нашим северным портам. Туда из Америки и Англии приходили караваны судов с самолетными частями, из которых необходимо было спешно собирать готовые к бою самолеты. С помощью своих знаний и инженерного чутья Кочетков справлялся с этой задачей и приобрел такой опыт по иностранным самолетам, что с ответным визитом к американцам послали именно его. Вместе с ним отправился и другой инженер-летчик – Федор Супрун, родной брат Степана.