Текст книги "Дагерр, Ньепс, Тальбот. К столетию открытия фотографии"

Автор книги: С. Евгенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

ДАГЕРР, НЬЕПС, ТАЛЬБОТ
К столетию открытия фотографии – 1938 г.

1839 год вошел в историю мировой науки, в историю человеческой культуры как дата изобретения фотографии. В этом году была практически осуществлена идея закрепления изображений, получаемых при помощи света (отсюда и название: фотография, т. е. светопись), и широко опубликован первый способ закрепления таких изображений.

Сама эта идея и способ ее осуществления возникли не внезапно, не в результате счастливой случайности, не вследствие исключительного таланта или гениальности какого-либо одного научного исследователя или изобретателя.

Как и все другие величайшие открытия в области науки и техники, изобретение фотографики является результатом труда нескольких поколений ученых и изобретателей. Оно было подготовлено и обусловлено рядом предшествующих социально-экономических факторов, рядом изобретений и усовершенствований в области физики и химии, – наук, от которых произошла и с которыми органически связана фотография.

Совершенно очевидно, что задолго до того, как возникла идея закрепления изображения на светочувствительной поверхности, должен был быть сконструирован прибор, при помощи которого можно было бы получить, – хотя бы еще и не в закрепленном виде, – достаточно четкие изображения или, может быть вернее, отображения предметов внешнего мира. Идея такого прибора возникла еще y гениального итальянского художника и ученого эпохи Возрождения – Леонардо да Винчи (1452–1519). Он одним из первых обратил внимание на то, что если в ставне окна сделать небольшое отверстие, то на стене, противоположной окну, появляется изображение внешних предметов.

^{Камера-обскура первоначальной конструкции}

Несколько позже соотечественник Леонардо да Винчи – физик Джиованни Порта – додумался и использовал стекло-чечевицу, вставленную в отверстие ставня, а затем сконструировал переносную камеру – обскуру (темную камеру), которая при помощи зеркала или призмы лучи от внешнего предмета отражала на столик или бумагу, служившие экраном. Тот же Порта, живший в XVI веке, сконструировал камеру-обскуру в виде ящика, от которого, вне всякого сомнения, и произошел наш современный фотографический аппарат. Но от создания камеры-обскуры до изобретения фотографии было далеко. На то, чтобы разработать способы закрепления изображений, получаемых посредством камеры-обскуры, потребовалось свыше двух столетий. В этот период усовершенствовалась и камера-обскура, – над ее улучшением, как мы узнаем ниже, продолжали работать современники изобретения фотографии и люди, с именем которых связано это открытие. Практически камера-обскура в этот период применялась исключительно для копирования путем зарисовки от руки контуров полученных изображений.

Изобретение фотографии в значительной мере приблизили успехи, достигнутые химией в XVIII веке и особенно в первой половине XIX века. Химия, разрабатывая проблемы влияния света на различные органические вещества, открывая новые химические элементы и устанавливая их свойства, в том числе светочувствительность, подсказала идею возможности закрепления изображений, получаемых при помощи света, и непосредственно подготовила разработку способов этого закрепления.

Необходимо подчеркнуть, что в развитии наук, в том числе и самой химии в указанныйi период огромную роль сыграли такие социально-экономические факторы, как Великая французская буржуазно-демократическая революция, со 150-летием которой совпадает 100-летие фотографии, наполеоновские войны, революции первой половины XIX века, – именно они обусловили те экономические сдвиги, которые подготовили развитие промышленности и благоприятствовали практическому применению и освоению достижений химии как в промышленности, так и в самых различных прикладных отраслях. Эти же социально-экономические факторы и сдвиги несомненно способствовали зарождению идеи светописи и ускорению ее осуществления.

Физика и химия, подготовляя изобретение фотографии и помогая этому делу, вместе с тем сами крайне остро нуждались в подобного рода усовершенствовании для дальнейшей точной разработки ряда своих собственных проблем, чем и объясняется исключительный интерес к фотографии со стороны самых передовых физиков и химиков того времени.

Собственно изобретение фотографии – практическая разработка первого способа прочного закрепления изображений, полученных при помощи света, посредством камеры-обскуры, – принадлежит французу Луи Жак Мандэ Дагерру, окончательно разработавшему и широко опубликовавшему свое открытие в 1839 г. Ряд лет {1829–1833 гг.) Дагерр работал над осуществлением этого изобретения совместно со своим соотечественником Жозефом Нисефором Ньепсом. Вскоре после опубликования изобретения Дагерра англичанин Генри Фокс Тальбот практически разработал способы размножения и увеличения фотографий. С этими тремя именами в первую очередь связано одно из величайших изобретений, безмерно обогативших человечество. О них следует вспомнить и рассказать в связи со столетием фотографии.

I

Луи Жак Мандэ Дагерр родился во Франции 18 ноября 1787 г., в самый канун Великой французской революции. В стране в это время уже нарастало революционное брожение. Парижане открытю поносили «Мадам Дефицит» (королеву Марию Антуанету), волочили по грязи чучело ее наперсницы – герцогани Полиньяк, требовали созыва Генеральных штатов.

Отец Дагерра – Луи Жак служил тогда в суде в Кормей-ан-Паризис, близ Аржантэна (к западу от Парижа), отнесенном учредительным собранием (в 1789 г.) к департаменту Сены и Уазы. После реформы суда – замены чиновного суда судом присяжных – отец Дагерра оставил должность судебного исполнителя, перебрался с семьей в Орлеан, где и устроился чиновником королевского государственного имения.

^{Луи Жак Дагерр}

Обнаружив у сына интерес и способности к рисованию, а также желая подготовить его к какой-либо свободной профессии, родители определили двенадцатилетнего Луи в Орлеанскую рисовальную школу, а через четыре года отдали в обучение к художнику-декоратору Дегатти. Выбор профессии и патрона оказался как нельзя более удачным: Дагерр проявил особенное понимание перспективы и освещения, у него развился художественный вкус, он с большим мастерством подбирал декоративные световые эффекты. Сохранились сведения о том, что в период расцвета наполеоновской империи художник-декоратор Дагерр с неизменным успехом писал декорации для парижских театров. Однако эта работа мало удовлетворяла Дагерра, не давая достаточно широкого и специального применения его искусству. Он предпочел заняться изготовлением красочных видовых панорам, которые размещались в просторных, зачастую специально сооруженных залах, а иногда и просто в балаганах, и были в те годы таким же излюбленным массовым зрелищем жителей больших европейских городов, как в наше время – кино. В сотрудничестве с другими художниками молодой Дагерр писал грандиозные панорамы Рима, Неаполя, Афин, Иерусалима и других исторических мест, пользовавшихся популярностью среди туристов. Эти панорамы выставлялись в Париже, и, посещая их за скромную входную плату, парижане получали возможность ознакомиться с прославленными памятниками старины и искусства, не выезжая из своего родного города <…>

В эти годы художник-декоратор Дагерр сообщил своему товарищу по ремеслу художнику Бутону идею создания новой усовершенствованной панорамы. Они привлекают к работе учеников Дагерра – Ипполита Шеброна и Шарля Ароусмита – и в сравнительно короткое время осуществляют эту идею.

^{Диорама Дагерра и Бутона в Париже}

«Диорама», сконструированная Дагерром, состояла из больших картин, построенных иногда в несколько планов, причем на первом плане некоторых картин располагались декоративные предметы. Картины были нарисованы по обе стороны полотна красками различной плотности, попеременно освещались спереди и сзади светом, который в сочетании с красками на полотне создавал полную иллюзию естественного утреннего, дневного, вечернего и ночного освещения. Кроме световых эффектов в диораме применялись и звуковые.

^{Полотно, входившее в состав одной из диорам Дагерра}

Содержание картин было самое разнообразное, рассчитанное в основном на максимальный декоративный эффект. В диораме показывали вулкан Везувий в спокойном состоянии при дневном освещении, ночью в момент извержения; показывали город Эдинбург – столицу Шотландии – под лучами солнца, а затем – в огне пожара, происшедшего во время оккупации города армией Кромвеля (1651 г.). Показывали «драму в Гольдау» – в швейцарском кантоне Швиц, где в 1806 г. колоссальная горная лавина поглотила несколько деревень. Демонстрация этой картины начиналась мирным швейцарским ландшафтом, который затем при сверкании молний и громовых раскатах исчезал под страшным натиском обрушившихся скал. В угоду вкусам правоверных католиков Дагерр показывал в диораме внутренность церкви Сент-Этьен дю-Мон сперва утром, с пустыми скамьями, а затем во время вечернего богослужения, заполненную молящимися, освещенную светом паникадил, сверкающую хоругвями и облачением священников. Перспектива и освещение этой картииы были столь совершенными, что сохранился рассказ, будто бы один крестьянин, смотревший эту картину, бросил на ее плоскость монету, чтобы убедиться, действительно ли это картина.

^{«Кадры» диорамы Дагерра}

Хозяином и постоянным художественным руководителем диорамы был сам Дагерр. Дела диорамы он вел достаточно предприимчиво и успешно. Входная плата была довольно высокой, но диорама быстро завоевала большую популярность и хорошо посещалась как парижанами, так и многочисленными туристами. Принимая посетителей, Дагерр проявлял себя весьма любезным хозяином. Диорама помогала ему устанавливать знакомства и связи, столь необходимые в те времена беззастенчивого протекционизма.

II

Сохранилось весьма любопытное описание диорамы Дагерра, сделанное забытым ныне немецким писателем и актером Августом Левальдом. Это описание включено в VII том сочинений Левальда, изданных Брокгаузом в 1845 г. (стр. 348) и называется «Завтрак у Дагерра».

Будучи в Париже летом 1832 г., Левальд проводил время в кругу туристов, среди которых оказалась одна романтически настроенная и безнадежно скучающая англичанка. Все попытки развлечь эту англичанку оставались тщетными. Она заявила, что ее раздражают шум и сутолока большого города, и что она мечтает о тихом одиночестве на лоне природы.

Тогда Левальд, успевший влюбиться в англичанку, предложил всей компании отправиться на улицу Сансон, в дагерровский «Зал чудес», как тогда называли диораму. И вот что они там увидели:

«Здесь не было театра, не было кулис. Мы находились в стенах швейцарского крестьянского домика. Несколько деревенских орудий лежали тут и там, – казалось, будто бы наше неожиданное посещение спугнуло робких жителей этого домика.

Мы увидели перед собою небольшой дворик, окруженный постройками. Направо было открыто окошко, сквозь которое виднелось развешенное белье; тут же стояла прялка, лежал топор; около сарая были сложены дрова, а слева в хлеве блеяла коза. Мы слышали мелодический звук колокольчика, раздававшийся вдали.

А дальше, – что за вид! Покрытая снегом долина, охраняемая горными исполинами. Уже не подлежало сомнению что именно мы видим перед собой. Я протянул руку и стал объяснять:

– Перед нами Шамоникс, 3174 фута над уровнем моря. Слева от нас – Монтанвер, его белая шапка возвышается над темной зеленью соснового леса. Посередине – величественная громада Громедара, самого высокого пика Монблана, 4700 футов над уровнем моря; справа от него – еще окутанный облаками Дом-дю-Гуте, под Монбланом – великолепный Боссонский глетчер, ледяное подножие которого начинается в самой долине. Неподалеку отсюда – Бревен. Слева к небу тянутся гигантские гранитные иглы. Посреди долины течет через лед и снег река Арвейрон. В снегу протоптаны тропинки, вдали видно несколько мирных домиков, окруженных строгими аллеями и покрытых снегом.

Мы в апреле, который у нас несколько теплее, чем здесь, – закончил я свои объяснения. – Подождите месяц, и эта прекрасная долина потонет в зелени и цветах, станет еще красивее.

Все стояли в изумлении, – сюрприз следовал за сюрпризом;.

Позади себя мы услышали стук деревянных тарелок, ложек, стаканов. Мы оглянулись и увидели девушек в одежде горных жителей, которые принесли деревенский завтрак – молоко, сыр, черный хлеб – и расставляли все это на столе.

– Я очарована, – сказала англичанка, когда я повел ее к чистенькому столу.

Мы еще сидели за столиком, когда раздались звуки альпийских рогов, короткая торжественная ритурнель, после которой сильный мужской голос где-то вдали запел на наречии Шамоникской долины народную песню „Охотники за сернами“.

Мы все были растроганы, у мисс на глазах появились слезы.

– Это не только живопись, – так далеко ее очарование не простирается, – сказала она, наконец. – Здесь чувствуется такое необычайное взаимодействие искусства и природы, которое создает особенный эффект, причем трудно определить, где кончается природа и начинается искусство. Тот домик – построен, вот эти деревья – настоящие, а дальше, что же дальше? – сказала она, размышляя. – Просто теряешься! Кто художник, создавший все это?

Все чокнулись. В это время подошел Дагерр. Он был очень доволен, что смог устроить нам в своей диораме такую приятную встречу.

– Многие критики, – сказал он, – осуждают меня за это смешение природы, и искусства. Они говорят, что моя живая коза, настоящий дом, настоящие ели, – это аксесуары, не позволительные для художника. Допустим! Моей единственной целью было создать возвышенную иллюзию; признаюсь, я хотел обокрасть природу. Если вы поедете в долину Шамоникса, то убедитесь, что все это подлинное: такую хижину, точно такие сени вы найдете там; все деревенские орудия, которые вы видите здесь, и даже козу – я привез из Шамоникса.

– Значит, я нахожусь в диораме? – опросила мисс.

– Да.

– Но певцы, завтрак?..

– Мы ведь, – в Париже. Танцоров, Шевцов, костюмы всех наций и стран, завтраки, дает нам наш бульвар.

– Несравненно! Такие сюрпризы можно встретить только в Париже.

Воодушевленный похвалой, Дагерр, – первый художник диорамы, – предложил нам подняться по ступеням наверх и осмотреть другие картины диорамы.

Мы стояли под куполом. Перед нами отрылся великолепный Эдинбург, освещенный пожаром.»

Восторженный рассказ Левальда дает достаточно яркое представление о диораме и об ее хозяине. Очень характерны приведенные в этом рассказе жалобы Дагерра на нападки критиков, обвинявших его в том, что на языке нашей современности было бы названо натурализмом. Эти нападки, по-видимому, имели под собой некоторое основание. Но элементы натурализма в картинах дагерровской диорамы определялись не столько включением в передний план настоящего дома и настоящей ели, сколько тем, каково было содержание картин Дагерра, тем, что вносил он в их компановку, в подбор красок и освещения, сопроводительных звуков, тем, что вносил от себя, от своего искусства художника-постановщика. У нас есть основания предполагать, что при наличии элементов натурализма, картины дагерровской диорамы все же нельзя характеризовать как сплошь натуралистические, что реалистическое начало в них преобладало, чем и объясняется их большое воздействие на зрителей. У нас не вызывает сомнения родство диорамы с искусством, с такими его видами, как фотоискусство, как кино – цветное и озвученное.

^{Пригласительный билет на диораму Дагерра}

Однако признание родства диорамы с искусством, как мы знаем из рассказа Левальда, Дагерру приходилось отстаивать весьма настойчиво, – подобно тому как в течение последующих многих десятилетий фотография, изобретенная позднее Дагерром и Ньепсом будет вести борьбу за свое место среди других видов искусства, Борьба, которую вел Дагерр, по существу была началом той борьбы, которая развернулась позже вокруг фотографии. Дагерру приходилось защищать свои взгляды в обстановке Парижа периода реставрации и, затем, июльской монархии, возглавляемой «королем-буржуа» (Луи Филиппом), в обстановке безудержного стяжательства и протекционизма, когда к власти выдвигались банкиры и коммерсанты, когда вопросы наживы и спекуляции отодвигали на задний план все остальное. Стремясь к привлечению возможно большего количества сторонников, Дагерр прибегал к средствам и способам в духе того времени. Фешенебельный завтрак, устроенный им для компании «знатных иностранцев» и описанный Левальдом, являлся одним из таких способов, полностью соответствующих духу Парижа 1832 года.

^{Пример устройства диорамы}

III

Диорама Дагерра теснейшим образом связываются с предисторией фотографии. Работая над картинами диорамы, Дагерр формировался в подлинного художника и энтузиаста светописи, он глубже и глубже изучал свойства света, убеждался, что при помощи света художник может творить чудеса, и, наконец, задался мыслью – задержать, навсегда закрепить чудесное световое изображение.

Эта идея захватила его примерно в 1822–1823 гг., т. е. в те же годы, когда начала работать его диорама; он отдавался этой идее с переменным рвением до тех пор, пока не достиг первых успехов, а затем отдался целиком, пока не добился всеобщего признания дагерротипии – первой разновидности фотографии.

Значение и роль парижской диорамы заключались не только в том, что работа над диорамой толкнула Дагерра на работу по фотографии, не только в том, что диорама оказалась исходной точкой ряда проблем, с которыми столкнулась впоследствии фотография, но и в том, что средства на изобретательскую деятельность в области фотографии Дагерру давала та же диорама.

Охваченный идеей закрепления светового изображения, Дагерр временами, – и чем дальше, тем все чаще и чаще, – бросал кисть художника и замыкался в лаборатории. Дальнейшую пропаганду диорамы и самую широкую деятельность в этой области он предоставил своему первому помощнику – художнику Бутону, до конца оставшемуся верным диораме.

Мы не будем подробно останавливаться иа любопытной, но не имеющей прямого отношения к нашей теме истории распространения диорам, отметим только, что вслед за Парижем диорама была построена Карлом Гропиусом в Берлине в 1826 году, причем Гропиус специально ездил в Париж и полностью скопировал дагерровскую диораму; затем диорамы строились в других столицах мира и носили характер своеобразных «кинотеатров 40-х годов».

Вернемся к Дагерру.

Задавшись идеей закрепления светового изображения, он начал с техники получения наиболее четкого уменьшенного изображения, начал с усовершенствования камеры-обскуры, т. е. начал с создания прототипа современного фотоаппарата.

B этой области ему был полезен Шарль Шевалье, отец которого, известный оптик, имел в Париже оптическую лабораторию и магазин при ней. Дагерр был частым посетителем этого магазина, куда он приходил посоветоваться с Шарлем Шевалье, поделиться своими идеями и планами в области получения и закрепления четкого изображения. Дагерр понимал, что первая часть задачи – получение уменьшенного четкого изображения – без участия оптики решена быть не может. Широко пользуясь советами и оптическим материалом, который доставлял ему знаменитый парижский оптик, Дагерр усовершенствовал существующую камеру-обскуру применением к ней в качестве «объектива» перископической линзы Волластона в ахроматической форме. Это был первый изобретательский или, вернее, еще только конструкторский опыт Дагерра в области фотографии, не имевший, однако, существенного практического значения, так как оптики Шевалье в это же примерно время поставили у себя производство и продажу камер-обскур с призмой-мениском.

При одном из посещений Шевалье в декабре 1825 г. Дагерр был заинтересован рассказом Шарля Шевалье о незнакомом, бедно одетом молодом человеке, который незадолго перед этим заходил в магазин. Этот молодой человек приценялся к камерам-обскурам и жаловался, что у него нет средств на хорошую камеру.

– Если бы у меня была хорошая камера, я мог бы закрепить изображение на матовом стекле, – сказал он, и в доказательство показал Шевалье изображения на бумаге, полученные им, по его словам, при помощи света.

Он даже оставил Шевалье флакон коричневой, якобы светочувствительной жидкости, при помощи которой получил эти изображения, и сообщил, как этой жидкостью пользоваться. Молодой человек сказал свой адрес и обещал зайти еще раз. Но Шевалье не записал и вскоре забыл адрес, а опыты с жидкостью не дали положительных результатов. Ничего не добился и Дагерр, которому Шевалье предоставил эту жидкость. Оставалось ждать обещанного повторного посещения, но его так и не последовало, – молодой человек исчез в улицах большого города, унеся с собой тайну применения коричневой жидкости и, может быть, свое право первенства в изобретении фотографии.

Возможно, что этот эпизод, который Шарль Шевалье вспоминал до старости не без раскаяния в том, что не пошел навстречу молодому человеку и не уступил ему хорошую камеру-обскуру по более дешевой цене, побудил Шарля Шевалье быть в дальнейшем более внимательным и разговорчивым с покупателями камер-обскур. Во всяком случае, когда через несколько дней, 12 января 1826 г., в магазин зашел пожилой мужчина и начал отбирать разные оптические материалы, а также попросил запаковать ему в дальнюю дорогу камеру-обскуру с призмой-мениском, Шарль Шевалье подробно разговорился с ним и узнал, что покупатель – полковник Ньепс из Шалона. Он-то сам, собственно говоря, не интересуется всеми этими штуками, а только выполняет поручения своего кузена Нисефора Ньепса.

Продолжая свои расспросы, Шевалье узнал, что помещик Нисефор Ньепс, почти безвыездно проживающий в своем имении Гра близ Шалона-на-Соне, – ревностный изобретатель. Еще в молодости он соорудил двигатель для лодки, затратил уйму денег на изыскания литографского камня, а теперь, на седьмом десятке лет, занялся закреплением изображений, получаемых при помощи камеры-обскуры, и достиг кое-каких успехов в этой области. Полковник тут же продемонстрировал Шевалье имевшийся у него с собой образец гелиографии, который привел Шарля Шевалье в полный восторг.

На этот раз Шевалье подробно записал адрес шалонского помещика и сообщил полковнику, что у него, Шевалье, есть приятель в Париже, – художник Дагерр, – владелец известной диорамы на улице Сансон, который стремится закрепить световое изображение и, будто бы, также кое-чего достиг в этой области.

Полковник уехал в Шалон с покупками и столичными новостями, а Шевалье отправился к Дагерру и рекомендовал ему немедленно связаться с шалонским изобретателем, объединить опыт и усилия в практическом осуществлении общей идеи, причем учесть, что шалонский помещик, повидимому, уже достиг в своих изысканиях несколько больших результатов, нежели Дагерр. Зачем же Дагерру повторять зады, вместо того чтобы освоить уже достигнутое и действовать дальше?

Дагер взял адрес Ньепса и спустя некоторое время написал ему письмо с просьбой сообщить некоторые подробности достигнутых им усовершенствований в области, которой и он, Дагер, отдает много сил и средств.