Текст книги "Союз трёх императоров"

Автор книги: С. Балакин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Август пятнадцатого

Главнокомандующим сухопутными войсками в Маньчжурии назначили генерала от инфантерии Михаила Васильевича Алексеева. Поначалу это стало поводом для шуток: мол, вместо одного «героя» Алексеева назначили нового. Дело в том, что в ходе прошлой войны вооружёнными силами на Дальнем Востоке командовал его однофамилец – наместник адмирал Е.И.Алексеев. И чем закончилось его командование, хорошо известно. Однако нынешний Алексеев, не в пример своему предшественнику, быстро доказал, что является хорошим стратегом и обладает незаурядным полководческим талантом. Забегая вперёд, отметим, что когда русские войска с ходу взяли Мукден, о первоначальных шуточках в адрес генерала никто больше не вспоминал.

Вообще-то в высших военных кругах М.В.Алексеев был чужаком. Главным образом, из-за своего происхождения: его отец получил дворянство только под конец жизни, выбившись из нижних чинов в офицеры. Ходили даже слухи, будто Алексеев – сын крещёного еврея. Доказательств не приводилось – скорее всего, это были происки недругов и завистников. Но многие сплетням верили. Совсем недавно человек подобного безродного происхождения о военной карьере не мог и мечтать, а тут – главнокомандующий! Однако Николай II приказ о назначении Алексеева подписал – к неудовольствию придворного генералитета. Государь император то ли не поверил слухам, то ли изменил своё отношение к выкрестам. Он вообще с некоторых пор стал воплощением невиданной толерантности.

Генерал Алексеев хорошо знал театр военных действий – в прошлую войну он уже воевал здесь, будучи генерал-квартирмейстером 3-й Маньчжурской армии. После войны он служил в Генеральном штабе и возглавлял работу по анализу допущенных русской армией ошибок. Теперь ему предстояло исправить эти ошибки на практике.

Соотношение сил к моменту объявления войны было следующим. Численность русских войск в Маньчжурии составляла около 50 тысяч штыков и восемь тысяч сабель, плюс девять-десять тысяч человек военизированной охраны КВЖД. Примерно 45 тысяч пехоты и кавалерии было расквартировано в Уссурийском крае и ещё 37 тысяч – в Забайкалье. Всего к моменту объявления войны у России на театре военных действий и по соседству с ним находилось около 150 тысяч нижних чинов и офицеров при 230 полевых орудиях. Японская Квантунская армия насчитывала 110 тысяч человек и 240 орудий, не считая крепостной и береговой артиллерии. Ещё около 25 тысяч штыков Япония держала в Корее – это без учёта местной полиции и жандармерии. Несмотря на то, что русские войска имели небольшой численный перевес, они были разбросаны по огромной территории от Байкала до Владивостока, в то время как Квантунская армия дислоцировалась преимущественно в трёх местах, соединённых Южно-Маньчжурской железной дорогой, – Чанчуне, Мукдене и Рёдзюне (Порт-Артуре).

После объявления мобилизации численность русских войск в Маньчжурии за два месяца увеличилась вдвое; к концу октября только на направлении главного удара под Чанчунем было сконцентрировано более двухсот тысяч штыков и сабель, а число стволов полевой артиллерии достигло почти шестисот. Кроме того, рука об руку с Русской армией сражался 70-тысячный чехословацкий экспедиционный корпус, отправленный на Дальний Восток союзной Австро-Венгрией. Это соединение, сформированное из братьев-славян (чехов и словаков), в боях зарекомендовало себя с наилучшей стороны. Впрочем, впоследствии корпусу доведётся оказаться в эпицентре весьма драматических событий, но об этом речь впереди.

Япония к ноябрю 1915 года развернула в Маньчжурии 11 дивизий общей численностью 190 тысяч человек при 450 полевых орудиях. Командовать Квантунской армией (вскоре переименованной в Маньчжурскую) доверили маршалу барону Кавамуре Кагэаки. Кавамура тоже был участником предыдущей войны, имел прекрасное военное образование и считался талантливым полководцем. Страна Восходящего солнца и её божественный император ждали от него славных побед.

* * *

Казанцев и Мунивердич одновременно подали начальству рапорты с просьбой перевести их на Дальний Восток. В патриотическом порыве им казалось недостойным оставаться в тылу, когда другие защищают Веру, Царя и Отечество от жёлтой чумы.

Казанцев явился лично к командующему 1-м дивизионом эсминцев – грозному капитану 1-го ранга князю Трубецкому.

– Ваше сиятельство! Позвольте вручить вам прошение о переводе на театр военных действий. Согласен на любую должность.

Командующий отказал, но на удивление мягко, даже без использования «палубной» лексики, которой владел в совершенстве. Позже Казанцев узнал, что князь сам просил перевести его в Сибирскую флотилию, но тоже получил отказ.

– Не торопите события, мичман, – сказал Трубецкой примирительным тоном. – Нас ждут великие дела здесь!

* * *

Мунивердич просто захлёбывался от радости:

– Ура! Меня переводят на Дальний Восток в эскадру воздушных крейсеров! Но прежде я еду в Германию, там принимаю новейший цеппелин и затем по воздуху отправлюсь на нём через всю страну на войну!

Тут надо заметить, что ещё два года назад Морской министерство утвердило план, поданный командующим Сибирской флотилией вице-адмиралом Стеценко. Учитывая многократное превосходство японского флота над нашими военно-морскими силами в дальневосточных водах, он предложил в качестве «асимметричного ответа» создать воздушную эскадру из десяти самых больших дирижаблей жёсткой конструкции (цеппелинов) и крупное соединение из тридцати подводных лодок, способных действовать за пределами Японского моря. Забегая вперёд, заметим, что помощь союзной Германии позволила осуществить этот план на удивление быстро. В частности, немцы точно в срок выполнили заказ по изготовлению всех десяти цеппелинов – благо, в данной области они опережали весь остальной мир как минимум на десятилетие. Немецкие специалисты также участвовали в проектировании и постройке современной воздухоплавательной базы под Владивостоком. Кроме того, в деревне Долгие Пруды под Москвой началось сооружение первого российского завода по строительству цеппелинов; этот проект также финансировал германский капитал.

Мунивердич показал предписание о командировке в город Фридрихсхафен на Боденском озере, где располагался завод «Люфтшиффбау Цеппелин ГмбХ». Там ему предстояло пройти краткий курса обучения, а после приёмки воздушного судна его ждал невероятный перелёт длиной в десять тысяч вёрст к берегам Тихого океана. Вот бы удивился Жюль Верн, будь он жив: его пророчества, ещё десять-пятнадцать лет назад считавшиеся сказками, теперь стали былью!

Перед отбытием Мунивердич пригласил троих коллег-авиаторов и Казанцева к себе домой на прощальный ужин. Вечер удался: компания из пяти человек опорожнила четыре бутылки горькой белой водки № 20 завода Петра Смирнова ёмкостью по 0,6 литра. Выпивали сидя, даже когда произносились патриотические тосты в честь представителей императорского дома: пить стоя, по-лошадиному, у моряков считалось дурным тоном. Мол, вскакивают из-за стола с рюмкой в руке только солдафоны-кавалеристы… Закусывали фруктами и овощами – в августовском Севастополе их было изобилие, о чём впоследствии, на берегах Японского моря, воздухоплаватель Гремислав будет часто вспоминать с ностальгией и усиленным слюноотделением.

* * *

Японцы сдали Чанчунь практически без боя. Барон Кавамура справедливо полагал, что пока ему явно не хватает сил для решительного наступления, и потому медленно отводил войска по направлению к Сыпингаю, ожидая завершения мобилизации и прибытия подкреплений. Русские, пользуясь ситуацией, теснили противника на юг, однако генерал Алексеев ввязываться в решительную схватку тоже не спешил, рассчитывая перейти к активным действиям после завершения развёртывания вверенных ему войск. Поэтому в течение первых двух месяцев войны в Маньчжурии непрерывно шли, выражаясь официальным военным языком, «бои местного значения». Тем не менее, враг отступал, и этот факт был встречен в России взрывом патриотических настроений. Страна ликовала, а пресса уже предсказывала скорое возвращение Сахалина и Порт-Артура. Даже самые отъявленные столичные декаденты-интеллигенты, ещё недавно критиковавшие всё и вся, теперь прикусили языки и одобрительно хлопали в ладоши. Инстинкт самосохранения им подсказывал, что открыто выступить против войны – значит, быть растерзанным разъярённой толпой, поражённой вирусом бубонного патриотизма.

Газеты подробно живописали о подвиге полкового священника отца Матфея Каргопольского, лично возглавившего штурм японских позиций. «Высоко подняв крест, со словами: «Вперёд, за святое дело, за Отечество! Победим!» – устремился он в атаку впереди полкового знамени, увлекая за собой солдат. Трещали вражеские пулемёты, над головой свистели, или, лучше сказать, пели пули (японские 2,5-линейные пули не свищут, а поют!), земля содрогалась от грома орудий. В дыму, по раскисшему от дождей чернозёму бесстрашно шли в штыковую русские чудо-богатыри.

Отца Матфея ранило в правую руку, но он перехватил животворящий крест левой рукой и продолжал идти вперёд с пением «Спаси, Господи, люди Твоя!». Вторая пуля поразила его в грудь, он упал, потеряв сознание. Но уже через минуту бойцы 17-го Сибирского полка с криками «Ура!» ворвались в японские окопы, и враг бежал, побросав оружие».

Раненного священника отправили на повозке в госпиталь, но тот, узнав, что убитых в бою солдат собираются похоронить в братской могиле без отпевания, запротестовал: нельзя православных зарыть в землю без христианского напутствия! Превозмогая боль, отец Матфей встал, надел епитрахиль и из последних сил совершил погребальный обряд. «За подвиг, запечатлённый кровью, отец Матфей был награждён золотым Георгиевским наперсным крестом».

А писатель Александр Попов, больше известный по своему литературному псевдониму как Серафимович, отправился на войну вместе со своими земляками – донскими казаками. С ними он прошёл пол-Маньчжурии, или Дунбэя, как называют свою суровую северо-восточную провинцию китайцы («дун» по-китайски означает «восток», а «бэй» – «север»). Много чего повидал писатель за семь месяцев пребывания на передовой линии. Позже впечатления тех дней он изложил в сборнике «Дунских рассказов», опубликованных под новым псевдонимом «М.Шолохов».

«Повернул атаман коня, а на него, разогнавшись, скачет один и катаной помахивает. По биноклю, метавшемуся на груди, по фуражке со звездой догадался атаман, что не простой японец скачет, и поводья натянул. Издалека увидел безусое азиатское лицо, злобой перекошенное, и косые глаза, от ветра ещё больше сузившиеся. Конь под атаманом заплясал, приседая на задние ноги, а он, дёргая из-за пояса зацепившийся за кушак маузер, крикнул:

– Макак желторылый!.. Махай, махай, я тебе намахаю!..»

* * *

Тем временем в Берлине и Вене к императорским резиденциям то и дело подъезжали представительские конные и моторные экипажи. В столицах европейских держав шли постоянные совещания и консультации. Кайзер Вильгельм II выглядел озабоченным: сообщения из Маньчжурии его поначалу огорчили. Он нацелился на Францию, а тут приходится отвлекаться на заваруху где-то у чёрта на рогах! Война с Японией создавала много пусть не слишком важных, но неприятных проблем. Например, Германия неизбежно теряла все свои островные колонии в Тихом океане – Яп, Маршалловы и Каролинские острова, Самоа и другие. Трудно будет удержать и военно-морскую базу Циндао в Китае. Но преемник фон Бюлова рейхканцлер Теобальд фон Бетман-Гольвег его успокоил:

– Ваше Величество, у такого неожиданного развития событий есть свои плюсы. Это даже хорошо, если Россия увязнет в войне с Японией. С Францией и Англией – если та сунется на материк – мы справимся сами. Союз с Россией нам нужен лишь для того, чтобы она не оказалась в лагере противников, и нам не пришлось бы воевать на два фронта. А военная помощь от русских нам не нужна. Наоборот, чем меньше будет участия нашего восточного соседа в европейском конфликте, тем лучше! Иначе он захочет откусить солидный кусок от нашей добычи…

– Делиться с русскими всё равно придётся, – сказал кайзер. – Мой племянничек Никки так сильно мечтает о черноморских проливах, что если он их не получит, то с горя может наделать глупостей. Так что тут лучше ему уступить.

– Конечно, Константинополь и проливы лучше отдать, – согласился рейхсканцлер. – Русские давно называют Чёрное море бутылкой, закупоренной османами. И очень мечтают получить пробку от этой бутылки в свои руки. Но Средиземное море – это тоже бутылка, только размером побольше. Так что можно доставить русскому флоту такое удовольствие – перетекать из одной бутылки в другую. Зато обе пробки от Средиземного моря – Гибралтар и Суэцкий канал – обязательно должны быть в наших руках.

Вильгельм II успокоился. «И правда: пусть себе завоёвывают Маньчжурию. А в Европе мы обойдёмся и без русского медведя. Ну, разве что больную Турцию отдадим ему на растерзание, да и то постараемся максимально умерить его зверский аппетит».

* * *

К концу лета все европейские страны де-факто провели частичную мобилизацию и увеличили численность своих армий в два-три раза. На границе с Германией сосредоточилось три с половиной миллиона «красноштанников» (французская армия стала последней в Европе, сохранившей яркую униформу с синими кителями и красными штанами – генералы лелеяли этот архаизм, считая его национальной традицией) и чисто символическое подразделение англичан. По другую сторону в полной боевой готовности стояли без малого четыре миллиона кайзеровских солдат и офицеров, а также два русских экспедиционных корпуса под командованием генералов Ренненкампфа и Самсонова. Обстановка была настолько взрывоопасной, что для глобальной катастрофы было достаточно малейшей искры. И в том, что эта искра неизбежно возникнет, не сомневался никто.

На Западном фронте – бес перемен

Второго сентября 1915 года в здании германского посольства в Париже прогремел мощный взрыв, и его грохот стал провозвестником Великой войны. Эхом откликнулась чудовищная какофония канонады десятков тысяч орудий, взрывов миллионов снарядов и бомб, воя сирен, предсмертных криков и победных маршей… Финита ля прелюдия.

Террористический акт унёс жизни посла Германского рейха графа Вильгельма фон Мирбаха и трёх сотрудников немецкого посольства. Берлин поспешил обвинить французские спецслужбы, якобы устранивших Мирбаха за его очень жёсткую позицию в дипломатических спорах последних месяцев. Тем более что один из исполнителей теракта был сразу опознан: им оказался некто Жак Блюм, работавший на французские спецслужбы. Впрочем, обстоятельства преступления были весьма туманными. Убийство Мирбаха очень смахивало на провокацию, а мсье Блюма подозревали в том, что он являлся не то двойным, не то тройным агентом. Во всяком случае, Франция в произошедшем теракте не была заинтересована, а вот для Германии, искавшей повод объявить Парижу войну, он оказался весьма кстати.

Так или иначе, но уже 3 сентября кайзер Вильгельм II предъявил президенту Французской республики Раймону Пуанкаре ультиматум – крайне резкий по тону и содержащий заведомо невыполнимые требования. Перед тем, как зачитать текст ультиматума перед членами правительства, Пуанкаре с глубоким вздохом произнёс:

– Это война, господа!..

– Да, да, да! – окликнулось эхо в безмолвных стенах зала заседаний…

Объявление войны Франции канцлер Бетман-Гольвег озвучил 9 сентября. И уже через шесть часов заговорили пушки, а русские войска совместно с немецким кавалерийским корпусом генерала Рихтгофена пересекли германо-бельгийскую границу.

Главнокомандующий французской армией генерал Жоффр в своём выступлении перед войсками возложил на немцев и их союзников «полную ответственность за открытие враждебных действий». Когда об этом сказали Вильгельму, тот захохотал:

– Хорошо, так и быть: я снимаю ответственность с Жоффра и беру её на себя!

* * *

Боевые действия против Франции начались в полном соответствии с секретным планом Шлиффена. Этот стратегический план военного командования Германии предусматривал внезапное вторжение в Бельгию и Люксембург, чтобы обойти хорошо укреплённые пограничные районы и выйти в тыл французской армии. Далее следовало полуокружение противника и захват Парижа с северо-западного направления. Разработчик сей стратегической операции, почивший в бозе начальник генштаба Альфред фон Шлиффен, с чисто немецкой педантичностью расписал все действия правого фланга фронта вплоть до последнего батальона. Предполагалось, что через 39 дней после начала боевых действий будет взят Париж, а через 42 дня Франция подпишет капитуляцию. Итогом блицкрига должно было стать полное господство Тройственного Союза в континентальной Европе, поскольку Италию можно не принимать в расчёт…

Застигнутая врасплох бельгийская армия пыталась оказать сопротивление, но в течение трёх суток была буквально сметена со своих позиций лавиной атакующих русско-германских войск. Один за другим пали Льеж, Брюссель и Намюр. 13 сентября у шахтёрского города Шарлеруа союзники впервые столкнулись с французами, тоже вступившими на территорию Бельгии. Но двухдневное сражение, развернувшееся в долине рек Самбра и Маас, завершилось почти полным разгромом французской 5-й армии. Причём решающую роль в победе союзников сыграл лихой манёвр 15-го кавалерийского корпуса генерала Самсонова, сумевшего переправиться на левый берег Мааса и выйти в тыл неприятельских войск. Отступление французов напоминало бегство.

На помощь своему главному союзнику по Антанте поспешила Англия. Соединённое Королевство Великобритании и Ирландии, оно же «империя, над которой никогда не заходит солнце», объявило войну странам Тройственного Союза 10 сентября, и уже через пять дней в Дюнкерке, Кале и Гавре началась высадка английских войск. За неделю с островов Туманного Альбиона на материк было переправлено 11 пехотных ди-

визий с вооружением, продовольствием и фуражом. Конечно, 11 дивизий не могли принципиально изменить общий расклад сил, однако в критической ситуации они оказались как нельзя кстати. Не говоря уже о моральном эффекте: в Париже и Лондоне с пафосом декларировали «сердечное» единство – мол, две великие мировые державы, два исторических соперника отныне вместе и с оружием в руках противостоят зарвавшемуся агрессору.

Правда, в правительственных кругах Франции, гораздо более осведомлённых, насчёт союзной помощи особых иллюзий не питали. Да, за последние три года Британия увеличила численность своей сухопутной армии вдвое, однако до Франции, а уж тем более до Германии и России ей было ещё очень далеко. «Владычица морей» в первую очередь тратила деньги на флот. Армия финансировалась по остаточному принципу, что, в общем-то, неудивительно: именно флот гарантировал невозможность вторжения неприятеля на Британские острова. При этом каждый дредноут обходился казне империи в сумму не менее двух миллионов фунтов, а на эти деньги можно было вооружить и содержать в течение года армейский корпус численностью в 18 тысяч человек. Нетрудно подсчитать, что судостроительные программы Ройял Нэйви за последнее десятилетие «съели» двухмиллионную армию…

Генеральное сражение состоялось в конце сентября на реке Марне, к востоку от Парижа. К тому времени русско-германские войска – 1-я армия под командованием генерала фон Клюка, 2-я армия под командованием фон Бюлова, кавалерийские корпуса генералов Самсонова, Ренненкампфа и Рихтгофена – практически полностью захватили Бельгию, восточную Пикардию и северную Шампань. От линии фронта до французской столицы оставалось чуть более ста километров; французское правительство уже эвакуировалось в Бордо, чем спровоцировало панику среди парижан… Против наступавшей миллионной армии англо-французское командование выдвинуло полтора миллиона штыков и сабель, однако численное превосходство нивелировалось крайне низким боевым духом войск Антанты. Отступавшие французы пребывали в унынии, невольно проводя аналогию с печальной для них кампанией 1870 года, а англичане и разноцветные рекруты из колоний не горели желанием отдать свои жизни за чужую страну и её сомнительные идеалы. В общем, к концу сентября складывались все условия для успешного завершения плана Шлиффена. Но тут произошло то, чему есть довольно точное определение: головокружение от успехов.

Когда генерал фон Клюк слишком увлёкся наступлением и уже примерял к себе лавры покорителя Парижа, он опрометчиво поставил под удар фланг своей 1-й армии. Чем не замедлил воспользоваться возглавлявший оборону французской столицы генерал Галлиени. Немцы, уже привыкшие к пассивности своего противника, не ожидали от него столь стремительного манёвра. Части французской 6-й армии ринулись в атаку на неприкрытый фланг и вскоре вышли фон Клюку в тыл. От катастрофы кайзеровскую 1-ю армию спас лишь отчаянный рейд 13-го и 15-го корпусов генерала Самсонова. Русские вступили в отчаянную схватку с многократно превосходящими силами противника и ценой жизни обеспечили своим незадачливым союзникам возможность передохнуть и перегруппироваться. В ходе этого боя при до конца не выясненных обстоятельствах погиб и сам командующий Александр Васильевич Самсонов.

Замедление темпа русско-германского наступления позволила генералу Жоффру подтянуть резервы, и на рассвете 30 сентября четыре французские армии перешли в контратаку на всём протяжении фронта от Шато-Тьерри до Вердена. Одновременно на западном участке фронта от Арраса до Мондидье начала наступать британская экспедиционная армия под командованием фельдмаршала Джона Френча. Англичане применили техническую новинку – так называемые «лохани» (по-английски – tanks). Это были бронированные самоходные ящики на гусеничном ходу, вооружённые пушками и пулемётами. Первая атака двух десятков «лоханей» поначалу вызвала смятение в рядах немецкой пехоты, однако спустя пару часов британские чудо-машины напоролись на батарею полевых 77 мм орудий и почти все были расстреляны прямой наводкой. Броня «лоханей» защищала от винтовочных пуль, но трёхдюймовые фугасные снаряды крошили её, как камень стекло.

«Мясорубка на Марне» продолжалась до вечера 2 октября, после чего начальник генштаба генерал Хельмут фон Мольтке (племянник знаменитого генерал-фельдмаршала Мольтке-старшего) отдал приказ германским войскам отступать. Четыре немецкие армии и остатки русских экспедиционных корпусов отошли на 50-60 километров и заняли оборону, чтобы дать солдатам и офицерам столь необходимую передышку.

Антанта объявила сражение на Марне своей стратегической победой, лондонская и парижская пресса извергала восторги, на все лады восхваляя своих воинов-героев. На самом же деле до победы им было очень далеко. Хотя бы потому, что англофранцузские войска потеряли около трёхсот тысяч человек убитыми и ранеными – почти вдвое больше, чем их противник. Армии союзников по Антанте были обескровлены и не смогли развить успех, поэтому в стратегическом плане их положение оставалось крайне уязвимым. Сохранение фронта по линии Нуайдон – Реймс – Верден не устраняло угрозы Парижу и всей северной Франции. Поэтому единственным реальным плюсом «Мясорубки на Марне» для Антанты стал некоторый подъём боевого духа. Особое значение это имело для Франции, где значительная часть населения была охвачена пруссофобией ещё со времён войны 1870 года.

Весть о первой военной победе Антанты была с ликованием встречена в Вашингтоне и Токио. Но самое её важное следствие – это то, что в войну наконец-то вступила Италия. Король Виктор Эммануил III разорвал дипломатические отношения со странами Тройственного союза ещё 10 сентября, однако, несмотря на беспрецедентное давление со стороны Лондона и Парижа, с объявлением войны тянул, заняв выжидательную позицию. Ситуация на франко-германском фронте в первые недели не вселяла оптимизма, и в Риме принялись лихорадочно искать способ сохранить нейтралитет, откупившись по возможности малой ценой. Теперь же, поверив утверждениям, будто в войне на сухопутном фронте наступил перелом, и наивно понадеявшись на военную помощь Соединённых Штатов, итальянское правительство выполнило свой союзнический долг. Правда, не преминув при этом выторговать себе льготный кредит на сумму в 50 миллионов фунтов…

Забегая вперёд, заметим, что Италия вовсе не собиралась идти в поход на Вену. В октябре в предгорьях Альп начались дожди, и расквартированные вдоль границы с Австрией войска получили приказ переждать непогоду. Австро-венгерская армия тоже не стремилась лезть в лобовую атаку на хорошо укреплённые позиции своего противника. В течение двух последующих месяцев войны боевые действия на итальянско-австрийском фронте ограничивались лишь спонтанными перестрелками да небольшими рейдами разведывательно-диверсионных групп.

Однако ситуация на Средиземном море после вступления в войну Италии изменилась и стала для стран Тройственного Союза крайне сложной. Превосходство Антанты здесь было и раньше, но теперь оно стало подавляющим, что фактически исключало саму возможность каких-либо активных действий на море. Впрочем, о раскладе сил на данном театре надо рассказать подробнее – в дальнейшем для нашего повествования это будет иметь важное значение.

* * *

Средиземное море рассматривалось обеими противоборствующими коалициями как стратегически важный регион, соединяющий Европу с африканскими и азиатскими колониями. Изначально здесь первенствовали страны «Сердечного согласия», особеноо после вхождения в него Италии и Турции. Попытка Союза Трёх Императоров привлечь на свою сторону Грецию не увенчались успехом: несговорчивый король эллинов Константин упрямо сохранял нейтралитет. В результате Тройственный Союз, мечтавший о господстве на Средиземном море, мог рассчитывать лишь на базы адриатического побережья Австро-Венгрии и Черногории. Уже в силу этого Антанта, владевшая всеми ключевыми портами Средиземноморья и контролировавшая Отрантский пролив, имела солидную фору.

Военно-морской флот Австро-Венгрии, официально именовавшийся Императорским и Королевским (Kaiserlich und Koniglich – в честь монарха, который одновременно являлся австрийским кайзером и венгерским королём), к сентябрю 1915 года имел в своём составе четыре новейших дредноута, 9 линкоров старых типов, 12 крейсеров, в том числе три броненосных, 19 эсминцев, 83 миноносца, 12 подводных лодок, три броненосца береговой обороны и около 40 кораблей и судов других классов. В постройке находились три сверхдредноута с 350-мм артиллерией (ожидалась закладка четвёртого), 7 миноносцев и 4 подводные лодки. В численном отношении австро-венерский флот уступал и Италии, и Франции, но был хорошо сбалансирован и представлял собой определённую силу. Ряд кораблей собственной постройки – например, линкоры типа «Вирибус Унитис», лёгкие крейсера типа «Адмирал Шпаун», эсминцы типа «Татра» – по совокупности своих характеристик превосходили боевые единицы аналогичных классов, имевшиеся у итальянцев и французов.

Организационно «императорско-королевский» флот состоял из 1-й и 2-й эскадр линкоров, флотилии крейсеров, двух флотилий миноносцев, специальной группы береговой обороны, пяти отрядов обороны военно-морских баз и Дунайской речной флотилии. На 370-мильном Адриатическом побережье имелось достаточное число хорошо оборудованных баз и пунктов базирования: Пола, Фиуме, Каттаро, Триест, Себенико, Спалато, Порто-Ре. Правда, командовал флотом адмирал Антон Гаус – человек очень осторожный и не склонный к решительным действиям. В Берлине и Санкт-Петербурге не без оснований полагали, что с таким военачальником австрийский флот будет обречён на пассивность.

Германский Кайзерлихмарине в основном был сконцентрирован в базах Немецкого, то есть Северного моря, а на Средиземном море его представлял лишь отряд контр-адмирала Вильгельма Сушона в составе линейного крейсера «Гёбен» и лёгкого крейсера «Бреслау». Собственно говоря, этот отряд, официально именовавшийся «дивизией», на Средиземноморье оказался случайно. С началом войны Сушону стало ясно, что прорваться в Германию ему вряд ли удастся, и оставался единственный выход – следовать в один из австро-венгерских портов. Немецкие крейсера благополучно ушли от охотившихся за ними англичан и вскоре прибыл в Полу. Адмирал Гаус желал видеть «Гёбен» и «Бреслау» в составе своего флота, но Сушон получил из Берлина разрешение действовать самостоятельно. Пользуясь этим правом, он впоследствии совершит много славных дел, достойных быть вписанными в историю морских войн золотыми буквами. Но об этом речь впереди…

Французский флот в течение всего XIX века прочно занимал второе место в мире, уступая лишь британскому. Но в начале 1900-х годов ситуация резко изменилась. Некомпетентность политиков, ответственных за кораблестроение (среди них выделяют морского министра, одновременно писателя и социалиста Шарля Камиля Пельтана, прозванного «разрушителем флота»), привела к тому, что Франция тратила огромные средства на постройку морально устаревших линкоров, больших, но слабо вооружённых броненосных крейсеров и многочисленных немореходных миноносцев, в то время как другие страны вводили в строй крупные серии однотипных линейных кораблей, лёгких крейсеров, эсминцев. Результаты оказались плачевными. Франция позже всех приступила к строительству дредноутов, утратила первенство в области подводного флота (в мае 1914 года командование ВМС вынуждено было списать сразу 21 устаревшую подлодку – более чем треть находившихся в строю субмарин), а турбинных крейсеров у неё не было вообще. В 1911 году французскую общественность шокировали опубликованные цифры: оказывается, за 15 предшествовавших лет Германия потратила на флот примерно 100 миллионов фунтов стерлингов и стала второй морской державой мира. Во Франции за это же время аналогичные расходы составили 152 миллиона фунтов, но при этом её флот переместился со второго места на четвёртое!

Определенные шаги по усилению Армэ Наваль (Armee Navale – так официально именовался французский флот) были предприняты лишь в последние пять-шесть лет до начала войны. Энергичный адмирал Буэ де Лапейрер, занявший в 1909 году пост морского министра, добился увеличения расходов на флот с 333 миллионов франков в 1909 году до 567 миллионов в 1913-м. Согласно принятой в 1912 году внушительной кораблестроительной программе, французские ВМС за последующие восемь лет должны были пополниться 28 линкорами, 10 лёгкими крейсерами, 52 эсминцами и 94 подводными лодками. В 1914 году в дополнение к ней предполагалось построить 8 линейных крейсеров. Но всем этим планам не суждено было сбыться…