Текст книги "Одна в Нью-Йорке"

Автор книги: Рут Сойер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Оставшись одна, Люсинда склонилась над дневником. Писала она сегодня совсем недолго. Но никогда еще она с такой тщательностью не запирала конторку. Ключ от замка она повесила на шею и дала себе слово, что будет теперь носить его так день и ночь, пока не приедет мама.

ИЗ ДНЕВНИКА ЛЮСИНДЫ УАЙМЕН

14 января 189… года

Жуткий, ужасный день! Когда я читала в «Тысяча и одной ночи», как Фатима всадила кинжал в Али-Бабу, мне почему-то совсем не было страшно. Но теперь я никогда не стану читать ни одной книги, где есть кинжалы! И в «Геднихаус» не хочу возвращаться! И в школу мисс Брекетт – тоже. Скорее бы началась весна. Тогда мне опять будет можно кататься на роликах, и я поеду куда-нибудь, где еще не была.

До свидания, Принцесса! До свидания, милая моя, дорогая Принцесса Саида! Я верю, ты теперь снова в башне, и твой Принц обязательно тебя там найдет!

РОЛИКОВЫЕ КОНЬКИ

Снег держался весь февраль и даже начало марта. Не успевали дворники очистить тротуары, как снова начинало мести. Каждый день Люсинда возила Тринкет на красных санках, и каждый вечер они вместе ужинали за маленьким столиком, на котором стояла кукольная посуда. Люсинда столько говорила Тринкет о прелестях весны и лета, набросала такие великолепные перспективы, что девочка просто не могла дождаться конца зимы.

– Представь себе, Тринкет, кусты японской айвы, – говорила Люсинда. – У нее цветы красные, как огонь. А лодки… Они скользят по пруду, прямо как лебеди. Мы с тобой обязательно на них покатаемся. А на ужин нам вместо слив будут давать ревень и клубнику. И я наконец-то снова стану кататься на роликовых коньках!

Перед тем как отвести Тринкет домой, Люсинда пела. И так как обе они ждали лета, чаще всего в гостиной звучала песня о фермере и пчеле.

 
Жужжит пчела: «Жу-жу, жу-жу!»
Под солнцем фермер пашет.
Устав, садится на межу,
А пчелка рядом пляшет
Все лето напролет. «Жу-жу!»
 

Этот куплет Тринкет всегда пела хором с Люсиндой, и больше всего ей нравилось, что надо долго жужжать.

А зима все не кончалась и не кончалась. И вот однажды ночью, когда Люсинда очень долго не могла заснуть и ворочалась с боку на бок в постели, из открытой форточки вдруг подул ветер. Удивительный ветер! Он был полон весенних запахов. Никогда еще Люсинде не удавалось заметить весны, прежде чем она наступала. Девочка от волнения зашевелила пальцами ног. Будь у нее волшебная уздечка Беллерофонта, она сейчас бы неслась на Пегасе туда, откуда дует весенний ветер. Там она бы схватила весну и, зажав в руке, словно цветущую ветвь, воротилась в город. Впрочем, Люсинду не слишком расстраивало, что у нее нет ни коня, ни уздечки. Ведь она может завтра же надеть роликовые коньки. Да, да, она завтра обязательно понесется на них в школу. И теперь она скажет мисс Брекетт:

– Можете больше за меня не тревожиться, мэм. Потому что я снова катаюсь на роликах, всюду поют малиновки и жить мне совсем не трудно.

Наутро выяснилось, что весь снег за ночь стаял. Разумеется, роликовые коньки были немедленно извлечены из шкафа. Люсинде казалось, что с того злосчастного утра, когда ее выгнали из школы, прошел целый год. И уж никак не меньше ста лет она не ездила в школу на роликах. Вот почему, распрощавшись в это первое весеннее утро с мисс Питерс, Люсинда не просто покатила на роликах, а унеслась в какой-то совершенно особый мир. Она размахивала руками, и зимний капор из фетра все время съезжал у нее с головы, а ролики отбивали о мостовую какой-то захватывающий ритм. Этот ритм нельзя было упустить, и Люсинда принялась громко петь. На каждый квартал пути как раз приходилось по песне. Люсинда никого не замечала вокруг. Прохожие оборачивались, провожали ее изумленными взглядами, усмехались, а она летела все вперед и вперед.

 
Под солнцем на очень уютной кочке
Жила мама-жаба с жабенком в песочке.
Тревожилась мама о милом сыночке —
Моргать заставляла, сидя на кочке.
 

Этой песенки Люсинде хватило до самой Тридцать девятой улицы. А завернув за угол, она принялась услаждать уши случайных встречных историей о «Мудрой маме-муравьихе и двенадцати муравьишках».

Вдохновение не оставило Люсинду и в школе. Неправильные дроби в ее тетради исполняли испанский танец фанданго, исторические даты кувыркались, как клоуны, строки из «Без семьи», которые нужно было перевести с французского, прыгали из стороны в сторону словно козы. На исходе учебного дня в класс вошла мисс Брекетт.

– Интересно, что это за молодой человек ожидает тебя внизу, Люсинда? – спросила она.

– Мне и самой интересно, – выпалила в ответ девочка, но директриса так на нее взглянула, что она поспешно добавила: – Я правда не знаю. Ни один молодой человек мне просто в голову не приходит. Если только Эдвард Макдоуэлл? Но я ему совсем не нужна.

– Тогда пойдем вместе вниз и посмотрим, – сказала мисс Брекетт.

Они спустились на первый этаж. Там сидел мистер Ночная Сова. Он пришел за Люсиндой, чтобы с ней вместе отправиться на цирковой парад Барнума и Бейли. Люсинда тут же стала его упрашивать, чтобы он взял с собою Тринкет.

– Вы только подумайте, мистер Ночная Сова! – с жаром говорила она. – Это, наверное, будет первый цирковой парад в ее жизни! Прямо как Рождество, когда у нее в этом году была первая елка!

Против столь сильного довода молодой человек не сумел устоять. Они вместе зашли за Тринкет, взяли ее и направились к Медисон-авеню. Взобравшись на высокий сугроб, который тут почему-то еще не стаял, девочки наблюдали за представлением. Некоторое время спустя у них очень устали ноги, и Тринкет сказала, что хочет сесть. Мистер Ночная Сова положил на сугроб газеты и усадил девочек.

Хотя устроители парада обошлись без слонов, верблюдов и прочих редких животных, вроде «настоящих священных коров из Индии», представление вышло отличное. Тут были платформы на колесах, где изображались самые лучшие сказки – «Спящая красавица», «Красная Шапочка», «Али-Баба и сорок разбойников», «Золушка» и «Волшебная лампа Аладдина». Люсинда была в восторге. А Тринкет едва дышала от счастья. И мистер Ночная Сова весело смеялся. И они втроем старались хлопать как можно громче.

В субботу мистер Ночная Сова достал три билета для прессы в цирк на Медисон-сквер. Узнав об этом, Люсинда помчалась к Бродовски «одолжить на весь вечер Тринкет». Дверь открыла миссис Бродовски. Вид у нее был очень встревоженный.

– Тринкет простудилась, Люсинда, – тихо сказала она. -Я уложила ее в постель. Так что идите в цирк без нее.

Вместо Тринкет на субботнее представление отправился Тони Коппино.

– Может, так даже и лучше, – сказал Ночная Сова. – Вдруг Тринкет испугалась бы в этом цирке? Она же еще очень маленькая.

Перед цирком они зашли пообедать к Перселлу. Люсинде там давно нравилось. Главный официант Густав был ее старым знакомым, а из еды она предпочитала булочки с цукатами и изюмом.

– Мы сюда с мамой приходили, – объяснила Люсинда. -Это мне было вроде награды за долгие магазины, если я все-таки вела себя хорошо.

– Ну, сегодня мы обойдемся без магазинов, – улыбнулся Ночная Сова.

Они уселись на высокие табуретки, стоявшие вдоль прилавка овальной формы. Несмотря на то что Люсинда довольно долго сюда не приходила, Густав сразу ее узнал. Он осведомился о здоровье ее «уважаемой матушки», а Люсинда, спросив, каковы сегодня булки с цукатами и изюмом, весьма подробно посвятила мистера Густава в обстоятельства жизни своей семьи, а мистер Густав заверил ее, что булочки так же хороши, как всегда. Тогда Люсинда заказала булочку, пирожок с курицей и чашку горячего шоколада со взбитыми сливками.

– Это мой обычный набор, – с видом завсегдатая проговорила она. – По-моему, нет ничего вкуснее. Конечно, от мороженого я бы тоже не отказалась, но булочка с цукатами и изюмом такая сытная! Она переполняет мой организм до краев!

Тони заказал то же самое, что Люсинда, и тщательно копировал во время еды каждое ее движение. После обеда все трое крепко взялись за руки и зашагали к Медисон-сквер. Люсинда несколько раз спотыкалась и непременно упала бы, если бы с одной стороны ее не удерживал Тони, а с другой – мистер Ночная Сова. А спотыкалась она потому, что шла, задрав голову вверх. Да и как она могла идти по-другому, когда прямо перед ней на Медисон-сквер красовалась великолепная новая башня! Вершину ее увенчивала статуя Дианы-охотницы. Прекрасная Диана, стоя на цыпочках, натягивала тетиву лука. Казалось, еще миг – и над городом взлетит сияющая стрела.

– По-моему, я просто обожаю эту Диану, – выдохнула Люсинда и снова споткнулась. – Она как будто защищает наш город. Хорошо бы она всегда тут стояла!

В цирке пахло свежими опилками, животными, горячим арахисом и воздушной кукурузой. Ночная Сова сказал, что этот запах с детства составляет для него добрую половину очарования от походов в цирк. Обдумав его слова, Люсинда и Тони серьезно кивнули. В их жизни запах цирка тоже играл важную роль.

Когда они искали места, к ним подошел мужчина в цилиндре.

– Места для прессы? – почтительно осведомился он. – Ваше имя, сэр?

– Хью Маршалл, – отозвался мистер Ночная Сова.

– А газета какая? – последовал новый вопрос человека в цилиндре.

– «Нью-Йорк Сан».

– А как зовут эту юную леди?

– Это моя юная леди Люсинда, – улыбнулся Ночная Сова.

– Ну, тогда я вам, пожалуй, скажу, – решился мужчина в цилиндре. – Нам надо кого-нибудь усадить верхом на слона Джумбо. Вы, наверное, знаете, сэр. В паланкине. Не соизволили бы вы прокатиться?

Люсинда крепко сжала руку Ночной Совы. Не успел молодой человек рта раскрыть, как она выпалила:

– Большое спасибо! Только можно мы все втроем?

– Почему бы и нет, – без колебаний ответил мужчина. – Вот этот проход выведет вас прямиком в костюмерную. Скажете, что согласны ехать на Джумбо. Вам дадут накидки и тюрбаны для создания атмосферы восточного великолепия.

– Ура! Восточные великолепия! – вне себя от радости закричала Люсинда. – Пошли, Тони! Идемте скорее, мистер Ночная Сова!

И, волоча за собою друзей, Люсинда устремилась вперед по проходу. Позже молодой журналист уверял, что, если бы не она, ни за какие деньги не согласился бы на такое.

В костюмерной Люсинде выдали шаровары из красного атласа, которые нужно было натянуть прямо поверх одежды, золотую тунику и красный тюрбан с золотым полумесяцем. Водрузив это все на себя, она с тревогой окинула взглядом друзей и спросила:

– Ну как? Получается у меня восточное великолепие? А за леди из гарема меня можно принять, когда они едут на слоне убить ягуара или кого-то еще?

Годы спустя, читая Киплинга, Люсинда поневоле связывала картины восточной роскоши с этими нарядами из цирковой костюмерной. И тогда поездка на Джумбо воскресала у нее в памяти.

Тони надел желтую мантию и желтый тюрбан. А мистеру Ночной Сове достался костюм голубого цвета. Пока Джумбо степенно шел по проходу, Люсинда задержала дыхание и не дышала так долго, словно ей этого вовсе не требовалось. Слон показался ей прекрасным. Она не сомневалась, что такого слона больше не найдешь в целом свете.

На спине Джумбо покачивался золотой паланкин. Огромные ноги слона были украшены красно-золотыми манжетами. Обширная бархатная попона с золотыми кистями свешивалась до середины ног. А в руках у погонщика, который сидел у слона на шее, сиял позолоченный жезл.

– По-моему, на таком слоне имеет право кататься только сама Диана-охотница, – тихо проговорила Люсинда. – Для нас он слишком прекрасен.

Тут к боку слона приставили лестницу, и Люсинда, забыв о своих сомнениях, первой вскарабкалась на спину Джумбо. Следом поднялся Тони. Последним – Ночная Сова. В паланкине они крепко сцепили руки, и погонщик направил слона на арену. Всадники на черных лошадях уже были там. Стоило показаться Джумбо, как всадники задули в длинные трубы. Зазвучали фанфары. Их подхватили музыканты в красно-золотых мундирах, и оркестр грянул такой дивный марш, какого, по мнению Люсинды, никогда не слыхали даже роскошные леди из гарема в «Тысяча и одной ночи».

Паланкин раскачивался, как корабль в штормящем море. «Хорошо, что у меня нету морской болезни, – отметила про себя Люсинда, – иначе я могла бы испортить всем праздник и сама не получила бы удовольствия». И еще ее не покидало ощущение, что они едут очень высоко над ареной. Казалось, вытяни руку – и коснешься Луны. До конца парада никто из троих не произнес ни слова. Джумбо шествовал во главе процессии. За ним следовали артисты, изображавшие арабов и египтян, жирафы, обезьяны верхом на пони, всадники на лошадях без седел, клоуны, клетки со львами и, наконец, заклинатели змей. Люсинда чувствовала себя чуть ли не полководцем этого великолепного войска. Она раскланивалась в ответ на аплодисменты публики, а когда видела детей, махала веером из перьев, который вручили ей в костюмерной.

За ареной к Джумбо снова приставили лестницу. Спустившись, Люсинда скормила слону целый пакетик арахиса. После этого они с благодарностями вернули костюмерам «изыски Востока» и отправились на свои места. Усевшись, Люсинда очень серьезно сказала:

– Мистер Ночная Сова! Когда у меня будут дети и мы с их отцом приведем их первый раз в цирк, я обязательно расскажу им о сегодняшнем вечере. Они мне, скорее всего, не поверят, но это не важно.

После представления Ночная Сова, Люсинда и Тони навестили животных, полюбовались на карликов и поболтали с клоуном Томом Тамбом. Когда они вышли на улицу, фонарщики зажигали огни, и вскоре весь город стал походить на светящуюся шахматную доску.

– Воображаю, как потрясающе выглядит Диана-охотница при свете фонарей, – мечтательно проговорила Люсинда. – Вы, наверное, очень хотели бы стоять, как она, правда ведь, мистер Ночная Сова?

– Да, в общем-то, нет, – в изумлении отозвался молодой человек. – Ночью, в Нью-Йорке на такой высоте… Тут и по земле-то нелегко ходить. А потом, ты разве забыла? Я ведь ночной репортер. Как бы я писал о пожарах и ночных преступлениях, если бы все время стоял на вершине башни?

– Да, – серьезно подтвердила девочка. – Конечно, видно вам с высоты было бы очень хорошо, а вот ходить трудновато.

Не проходило дня, чтобы Люсинда, постучавшись к Бродовски, не осведомилась о здоровье Тринкет. И каждый раз миссис Бродовски закрывала собой дверной проем. Или мистер Бродовски выскакивал на лестничную площадку и, плотно затворив за собою дверь, передавал Люсинде устные послания от Тринкет. И каждый день мама и папа Тринкет отвечали Люсинде одно и то же:

– Не волнуйся. Она просто слегка простудилась. Но мы еще хотим подержать ее немного в постели.

– А доктор к вам приходил? – спросила однажды Люсинда.

– Она не настолько больна, чтобы вызывать доктора, – немного рассеянно отозвалась миссис Бродовски.

– Я бы все-таки вызвала, – настаивала Люсинда.

Она верила докторам, а в особенности, доктору Хичкоку. Он был такой хороший и добрый, и всегда ото всего вылечивал. Лишь одна сторона деятельности доктора Хичкока оставалась для Люсинды тайной. Она и не подозревала, что врачам за визиты надо платить.

В четверг вечером Люсинда вновь поднялась этажом выше. Ей открыл папа Тринкет. Волосы его торчали в разные стороны, словно он долгое время старательно растрепывал их. И лицо у него сегодня было совсем не мужественным. Он растерянно поглядел на девочку.

– Тринкет не лучше, Люсинда. Но в твоем обществе могут, по-моему, пройти все болезни. Если бы ты зашла к ней ненадолго…

Люсинда, конечно, зашла. Она уселась на край большой кровати совсем рядом с кроваткой Тринкет и стала рассказывать, как они были в цирке. Люсинда изображала клоуна, а Тринкет хрипло смеялась.

– Она и на больную-то совсем не похожа, – уверенно заявила Люсинда. – Никогда еще у нее не было таких румяных щек, и глаза так никогда не блестели. Может быть, вы разрешите мне одолжить ее сегодня на ужин? Можете даже не переодевать. Пусть у меня она тоже лежит в постели.

Мама и папа Тринкет переглянулись.

– Почему бы и нет, – сказал мистер Бродовски.

А миссис Бродовски добавила:

– Может, хоть ты сумеешь ее накормить. За эти дни она съела не больше, чем канарейка.

– Тогда подождите минутку, – ринулась к двери Люсинда. – Надо разложить все для Тринкет. Ведь кровать у меня складная.

К тому времени, как мистер Бродовски принес на руках Тринкет, у Люсинды все было готово. Скоро домой вернулась мисс Нетти. Они вместе с Люсиндой перетащили к складной кровати маленький столик из комнаты для работы и накрыли его. А пока мисс Нетти готовила гренки, какао и нарезала толстыми ломтями бисквитный торт, Люсинда снова принялась рассказывать Тринкет о цирке.

Во время ужина Люсинда села на постель рядом с Тринкет, и та хоть неохотно, но поела. Вдруг Люсинде пришло в голову попытать счастья в игре. «Слон Джумбо проголодался, – говорила она. – Если ты не съешь за него этот кусочек гренка, он совсем зачахнет». Тринкет, разумеется, было жаль Джумбо, и она съела гренок. «А вот обезьяна, – ободренная успехом, продолжала Люсинда. – Она так забавно трещит и прыгает! Ты обязательно должна выпить для нее немного какао!» Потом в ход пошел жираф, потом – лошади, потом – клоуны и даже оркестранты и под конец – сами владельцы цирка мистер Барнум и мистер Бейли. Два достойных джентльмена заявили устами Люсинды, что просто не выживут, если маленькая Тринкет сейчас же не съест за них бисквитного торта и парочку слив. К концу вечера Люсинде было чем похвалиться. Когда она перечисляла мистеру Бродовски, сколько Тринкет съела кусочков разной еды и сколько выпила кукольных чашек какао, тот только диву давался.

На другой день Люсинда покатила на роликах в гости к Коппино. У нее было для них очень важное сообщение. Мама и пала писали, что возвращаются из Италии на пароходе в июне и привезут много подарков. Узнав об этом, Люсинда подумала, что родители с радостью захватят что-нибудь и для Коппино. Теперь ей надо было выяснить, какой подарок хотел бы каждый получить из Италии.

В квартиру Коппино Люсинда не заходила довольно давно. Как же она удивилась, когда нашла в корзине на кухне «еще одно совсем новое бамбино». Ребенок был крепко спеленут и походил на только что испеченный батон итальянского хлеба.

– Вот это да! – всплеснула руками Люсинда. – Где же вы взяли это бамбино? Аист принес или в капусте нашли?

Эта речь была слишком длинна для скромных познаний миссис Коппино в английском, и она не поняла смысла. Тони прекрасно понял, но так как имел о новорожденных куда более фундаментальные представления, чем Люсинда, предпочел сделать вид, что засмотрелся в окно и глубоко погружен в свои мысли.

– А зовут его как? – задала новый вопрос Люсинда.

Тони немедленно отвернулся от окна и перевел вопрос матери.

– Чезаре, – отвечала миссис Коппино.

– Чезаре, – задумалась девочка. – А-а, Цезарь! – мгновение спустя закричала она. – Гай Юлий Цезарь! Мы будем проходить его только на будущий год, а вы уже сейчас назвали в его честь это совершенно новое бамбино. Наверное, вы хотите, чтобы оно когда-нибудь выросло и тоже разделило Галлию на три части?

На этот раз никто из семейства Коппино не понял смысла. Побыв еще немного в гостях, Люсинда пришла к кое-каким выводам, которые изложила на следующий день мистеру Спиндлеру. Она специально поехала для этого в «Геднихаус».

– Прошу вас как можно скорее подумать о Тони, – убеждала она управляющего. – В квартире для него просто нет никакого места. Я вообще не понимаю, как они могут там жить? По-моему, они скоро будут укладывать своих новых бамбино в ящики с апельсинами. А Тони подвесят, как гроздь бананов, под потолком.

– Я очень серьезно подумаю, – пообещал управляющий.

После этого Люсинда сразу уехала. Она не приезжала в гостиницу с тех самых пор, как навсегда попрощалась с Принцессой в своем дневнике. Но даже сейчас у нее просто не хватило бы смелости подняться наверх.

В субботу ролики были оставлены дома, и Люсинда пошла на своих двоих к тете Эмили. Она сразу же поднялась в библиотеку. Прошлую субботу они с дядей Эрлом из-за Люсиндиного похода в цирк пропустили. Сегодня им предстояло дочитать «Как вам это понравится». Люсинде жаль было расставаться с ее героями. Но ведь как только пьеса закончится, они начнут что-то другое. Интересно, что из Шекспира на этот раз выберет дядя Эрл?

Дочитав и поставив томик на полку, дядя довольно долго стоял в задумчивости. Наконец он выхватил со стеллажа новый том, полистал его и, заложив страницу пальцем, снова уселся в кресло.

– Пока мы читали с тобой у Шекспира только сказки или комедии, – медленно проговорил он и с таким любопытством взглянул на Люсинду, словно она была самой захватывающей пьесой из всех. – Не попробовать ли нам теперь трагедии? Как тебе кажется, ты достаточно до них доросла?

– А что, эти трагедии другие, чем комедии или сказки? – спросила племянница.

Дядя Эрл принялся объяснять разницу. В комедиях, говорил он, много смешного и всегда счастливый конец. А трагедии кончаются катастрофами и смертями. Там часты конфликты между персонажами. Герои совершают ошибки, за которые потом расплачиваются до конца жизни. Тут дядя Эрл наклонился поближе к племяннице и добавил:

– Понимаешь, Люсинда, в настоящей трагедии все события неотвратимы. Когда читаешь великих греков или Шекспира, просто не сомневаешься, что иначе быть не могло. Там все подчинено законам гармонии и красоты. Без них трагедия просто теряет смысл.

– Неотвратимо… – с удовольствием произнесла Люсинда. – Какое отличное новое слово!

– Ты хочешь знать, что оно означает? – подхватил дядя Эрл. -Один из героев этой пьесы, – постучал он пальцами по томику Шекспира, который держал в руках, – очень хорошо объяснил его смысл: «Чему быть, того не миновать, уж это вы мне поверьте!»

– Вроде я поняла, – кивнула девочка.

– Могу и по-другому тебе объяснить, Снуди, – решил дядя внести полную ясность. – Представь себе, что перед тобой несколько цифр, которые в сумме составляют тринадцать. Сколько ни переставляй их местами, ответ все равно не изменится. То же происходит и в настоящей трагедии. Все события неизбежно приводят героев к гибели.

– Ну, теперь совсем ясно, – уверенно проговорила Люсинда. – А как называется трагедия, которую мы будем читать?

– «Ромео и Джульетта». Вот, слушай.

И дядя Эрл прочитал Люсинде знаменитый пролог.

Он уже давно закрыл книгу, а Люсинда все повторяла и повторяла про себя слова о влюбленных, которых благословляют звезды. Она снова подумала о своей бедной Принцессе. Может, и у нее все цифры сложились в тринадцать? Тогда это тоже трагедия. Только вот как тут быть с красотой? Хотя… Люсинда начала вспоминать. Пурпурно-золотое платье, в котором лежала Принцесса, было просто прекрасно. И рукоятка кинжала красиво переливалась под светом ламп. Кинжал тоже был очень красивый, пока висел на стене. В чувствах Принцессы Люсинда и вовсе не сомневалась. Они наверняка чисты и возвышенны. В особенности теперь, когда она навсегда избавилась от мистера Исаака Гроуза…

Люсинда настолько была погружена в размышления, что Кэти трижды пришлось звать ее к ужину. Пока она спускалась по лестнице, очарование старой Вероны преследовало ее. И вдруг она поняла. Ведь Верона не выдумана, как остров Просперо из «Бури». Верона – в Италии, где сейчас ее папа с мамой. Они могут поехать в Верону. И сама она, когда вырастет, обязательно съездит туда.

Ужин с газелями на этот раз прошел довольно приятно. Тетя Эмили спешила в какие-то гости, и за столом вместе с ними сидеть не могла. Гувернантка тоже была занята. Она помогала тете Эмили одеваться. Пятеро девочек получили возможность ужинать так, как им хочется. А вскоре Агата с Сибиллой тоже ушли. Им было скучно с младшими сестрами, и они предпочли подняться наверх в свои комнаты.

Оставшись в обществе Фрэнсис и Вирджинии, Люсинда почувствовала себя совсем хорошо. Сперва они просто болтали. И вдруг Люсинда подумала, что может принести какую-то пользу этим несчастным девочкам. Роликовые коньки наверняка заставят их по-другому отнестись к жизни. А вечер без мамашиных поучений еще больше пойдет им на пользу.

– Сходим все вместе в театр Проктора? – предложила она. – Но только втроем, без старших.

– В театр Проктора? – дрожащими голосами переспросили сестры. Предложи им Люсинда экскурсию в преисподнюю, их лица не больше бы исказились от ужаса.

Люсинда ничуть не удивилась. Она сама несколько раз слышала, как тетя Эмили твердила на все лады, что театр Проктора «вульгарный и низкопробный». Однако Люсинда куда больше доверяла мистеру и миссис Соломон, которые были о театре Проктора совершенно иного мнения. А Эледа совсем недавно там посмотрела спектакль «Английская роза» и осталась в полном восторге.

– А чего тут такого? – начала уговаривать Люсинда кузин. – Сходим, и все. Билет на галерку у Проктора стоит только двадцать пять центов.

– Вообще-то у нас есть карманные деньги, – растерянно отвечала Вирджиния. – Но каждый раз, как мы захотим их потратить, надо посоветоваться с гувернанткой и с мамой. Они никогда не позволят, чтобы мы пошли к Проктору.

– Тогда вы можете что-нибудь заложить, – вспомнила внезапно Люсинда.

Однажды Тони Коппино показал ей на углу Восьмой авеню ломбард с тремя золотистыми шарами на вывеске. «Когда у человека совсем нет денег, он может отнести сюда какую-нибудь ценную вещь, – принялся объяснять мальчик, – и получить под залог денег до определенного дня. Если человек вернет деньги вовремя, его вещь вернется к нему. А если не отдаст, вещь заберет ломбард».

– Но мы даже не знаем, что это такое, – с тревогой признались газели. В самом слове «заложить» для них таилась какая-то скрытая опасность.

Люсинда повторила им то, что рассказывал Тони.

– Мы могли бы пойти к Проктору в день Святого Патрика, – продолжала она. – А после спектакля я отвела бы вас ужинать к мисс Питерс и мисс Нетти. Но это только в том случае, если получится с театром. Иначе затевать ужин нет смысла. Придумали, что сможете заложить?

Предложение Люсинды показалось газелям таким заманчивым, что они начали думать. Единственной безопасной вещью из всех оказались детские книги с картинками. Фрэнсис с Вирджинией из них давно выросли. Если бы Люсинда могла…

Люсинда могла. Взяв с собой шесть книжек, она по дороге домой зашла к Тони и попросила отнести их в ломбард. У мальчика эта просьба восторга не вызвала. Однако, узнав, в чем дело, он согласился. До Святого Патрика оставался всего один день, и времени на раздумья попросту не было.

Тони удалось выручить за книжки газелей целых семьдесят пять центов. Узнав об этом, Люсинда немедленно приняла решение.

– Эти книги все равно никто никогда выкупать не будет, – сказала она. – Значит, пятьдесят центов мы отдадим газелям, а на оставшиеся двадцать пять ты. Тони, купишь себе билет и посмотришь спектакль с нами вместе.