Текст книги "Пусть смерть меня полюбит"

Автор книги: Рут Ренделл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Он подумал, что может и дальше жить в «Махарадже». Но может ли? За четыре с половиной фунта в сутки эта дыра с раковиной и газовой плиткой будет стоить ему столько же, сколько одна из квартир, которые он видел в списках агентства. Он не может оставаться там, но он не в состоянии снять другое жилье, поскольку существует «обычная мера» – спрашивать банковское поручительство.

Время от времени в прошлом он получал письма с запросом такого поручительства, и его ответы были сдержанными, поскольку в соответствии с политикой банка им не было позволено сообщать кому-либо из посторонних о состоянии счета клиента. Он просто писал, что да, это отделение банка «Энглиан-Виктория» обслуживает такого-то, и, очевидно, этого было достаточно. Алану стало нехорошо при мысли о том, где был открыт его собственный счет, – ведь его имя и название «Чилдонское отделение» сегодня были известны каждому, кто читал хотя бы одну газету.

Ему пришло в голову, что можно вернуться домой. Еще не слишком поздно возвратиться, если он в самом деле этого захочет. Он может сказать, что его похитили, а потом отпустили. Все это время его держали с завязанными глазами, и он не видел ни их лиц, ни места, куда его отвезли. Потрясение оказалось таким сильным, что он почти ничего не может вспомнить – только то, что спас часть денег банка, которые спрятал в безопасном месте. А может, лучше вообще не упоминать о деньгах? С чего бы следствию заподозрить его, если он сейчас сдастся?

Было четверть четвертого. Алан увидел это не на своих наручных часах, а на циферблате, висящем на стене чуть дальше по улице. А возле циферблата он заметил окно: матовое стекло, на котором прозрачные буквы Э и В с виноградными листьями и короной образовывали эмблему банка «Энглиан-Виктория». «Энглиан-Виктория», отделение Паддингтонского вокзала. Алан стоял снаружи, размышляя, что будет, если он войдет и скажет, кто он такой.

Он зашел в банк. Посетители стояли в очереди за ограждением, ожидая, пока загорится зеленый свет, извещающий о том, что касса свободна. Невероятный порыв овладел Аланом: ему очень хотелось во весь голос заявить, что он – Алан Грумбридж. Если сделать это сейчас, через несколько дней он снова будет сидеть за своей кассой, водить свою машину, слушать, как Пэм рассуждает о ценах, как Папа пререкается с Кристофером, читать по вечерам книги в собственном теплом доме… Он стиснул зубы и сжал кулаки, чтобы не поддаться этому порыву, но тем не менее зачем-то занял место в конце очереди.

Время от времени зажигалась зеленая лампа, и то один, то другой клиент проходил к кассе. Алан стоял в очереди и смещался вместе с нею, когда она продвигалась мимо ряда столов, на которых были разложены бледно-зеленые бланки. За одним столом сидел мужчина, заполняя страницу в журнале квитанций. Алан смотрел на него с завистью – этот человек владел своими средствами совершенно законно.

Было уже половина четвертого, и охранник прошел к входной двери, чтобы уведомить возможных посетителей о том, что на сегодня они уже опоздали. Алан начал складывать в уме рассказ о том, как потерял память и как вид эмблемы на окне напомнил ему, кто он такой. Но его одежда? Как ему объяснить то, что он одет во все новое?

Он посмотрел на свои джинсы, а когда поднимал взгляд, то снова увидел человека за столом. Журнал квитанций был открыт, и любой мог прочитать, что на счет вносятся двести пятьдесят фунтов, хотя Пол Браунинг не был настолько беспечен, чтобы положить на журнал банкноты или чек. Алан знал, что этого человека зовут Пол Браунинг, потому что тот только что заполнил соответствующую строчку квитанции крупными буквами. А теперь выводил под нею, так же крупно, свой адрес: Лондон, почтовый округ СЗ2, Эксмур-гарденс, 15.

Зажегся зеленый свет, приглашая пройти в кассу женщину, стоящую в очереди прямо перед Аланом. Пол Браунинг встал за ним. Пробормотав «прошу прощения», Алан повернулся и направился к выходу.

Он нашел для себя имя с банковским поручительством, и это открытие сожгло последний корабль, который мог бы унести его назад, в прошлое. Охранник, вежливо кивнув, выпустил его из банка.

9

Джойс проснулась первой. После сна вместе с силами к ней вернулись уверенность и отвага. То, что остальные – эти две свиньи, как она их про себя назвала, – продолжали спать, наполнило ее презрением к ним, которое пересилило даже страх. Вот так крепко дрыхнуть после того, как ограбили банк и похитили кого-то! Им, видимо, надо провериться у психиатра. Но, несмотря на то, что она их презирала, все-таки ей было с ними проще, чем если бы им уже стукнуло сорок или пятьдесят лет. Какими бы отвратительными и вульгарными они ни были, тем не менее они были молоды и потому входили в тот же самый великий и всеобщий клуб молодежи, к которому принадлежала она.

Джойс встала и оделась, потом отправилась на кухню и вымыла руки и лицо под холодным краном. Живительное холодное умывание, она каждый день так делала. Хотя обычно она сначала принимала ванну. Жаль, что нет возможности почистить зубы. Что здесь есть на завтрак? Она не собирается ждать, пока эти свиньи проснутся и что-нибудь приготовят. Как и у всех людей низших классов, у них не было холодильника, но Джойс нашла невскрытый пакет бекона на полке шкафа – книжный шкаф на кухне, подумать только! Еще там были яйца в коробке и куча банок с тушеными бобами. Девушка пристально осмотрела пакет с беконом. Он мог быть и годовой давности, у таких типов никогда не знаешь, на что наткнешься. Но нет. «Срок годности: 15 марта», – гласила печать. Джойс поставила на плиту чайник, бросила на сковороду маргарин и зажгла все остальные горелки и духовку, чтобы согреться.

Она по-прежнему жалела папу, маму и Стивена, но теперь рассматривала все более оптимистично. В конце концов, ее ведь не убили. Стивен будет ценить ее еще больше, когда окажется, что она жива и невредима. Эти типы собираются отпустить ее сегодня. Она задумалась о том, как и где это будет, и решила, что будет забавно рассказывать обо всем произошедшем полиции и, может быть, даже газетным репортерам.

Шум горящего газа разбудил Марти, и он увидел, что Джойс на диване нет. Он воскликнул: «Боже!» – и Джойс с невинным видом встала в дверном проеме кухни. Есть люди, которые по утрам быстро просыпаются и начинают соображать, и есть другие, которые еще долго бродят, словно в полусне. Джойс принадлежала к первой разновидности, а Марти – ко второй. Он застонал и сунул руку за пистолетом.

– К вашему сведению, – произнесла Джойс, – я могла бы уже привести сюда парочку детективов, жаждущих вас арестовать.

Она заварила в большом ковшике крепкий чай и нашла пакет пастеризованного молока. Гадость, конечно, но лучше, чем ничего. Джойс услышала, что Марти выбирается из постели, и отвернулась прочь от двери. Насколько она понимала, он вполне мог быть голым. Было нормально, когда Стивен или кто-то из ее братьев выходил в таком виде из ванной, – но узреть наготу этого свинтуса ей совершенно не хотелось. Однако Марти был одет в синие плавки с лиловыми полосками, а к тому времени, как он вышел на кухню, он уже натянул джинсы и рубашку.

– Налей нам чаю.

– Сам налей, – отрезала Джойс. – Мог бы сначала сводить меня в туалет.

В туалете она провела целых пять минут. Марти решил, что она медлила нарочно. Он трясся, ожидая, что на площадку выглянет Брайди или старик Грин. Но никто так и не показался. Зажурчал унитаз, и Джойс вышла, не глядя на Марти. Она прошла мимо Найджела, который сидел на матрасе, уткнувшись лицом в ладони, и направилась прямо к раковине, вымыть руки. Весь бывший на сковородке бекон, два яйца и полбанки тушеных бобов перекочевали на тарелку, которую она приготовила для себя. Девушка села за кухонный стол и начала есть.

Найджел был вынужден налить чай себе и Марти и пожарить еще бекона. Он делал это неуклюже, потому что тоже пробуждался не сразу.

– Кому-то из нас надо выйти, – заметил он, – и купить газету и еще еды.

– И выпивку, ради бога, – взмолился Марти.

– А что насчет моего освобождения? – дерзко спросила Джойс.

– Не будь ребенком, – отозвался Найджел и снова обратился к Марти: – Лучше будет, если пойдешь ты. Я останусь здесь и присмотрю за ней.

Джойс ела аккуратно, стараясь не выдать, насколько она проголодалась.

– Когда вы собираетесь меня отпустить?

– Завтра, – ответил Марти.

– Ты это говорил вчера.

– Значит, он не должен был этого делать! – рявкнул Найджел. – Ты останешься здесь. Поняла? Ты останешься здесь, пока я не буду знать, что это безопасно.

Вчера Джойс поверила Марти. Сейчас она ощутила внутреннюю дрожь страха и разочарования, но тем не менее отважно заявила:

– Если он идет за покупками, пусть купит мне обувь.

– Ты в своем уме? Чудесная идея: чтобы я пошел и купил женские туфли, хотя копы знают, что ты потеряла одну…

– Купи пару шлёпок, сандалий или чего еще, – вмешался Найджел. – Можно это сделать в «Марксе»[29]29
  «Маркс и Спенсер» – крупнейший британский производитель одежды и одноименная сеть магазинов и торгово-развлекательных комплексов.


[Закрыть] в Килбёрне. Если она порвет свои чертовы колготки, то нам придется покупать еще и колготки.

– И зубную щетку, – добавила Джойс.

Марти указал на стакан, испачканный почерневшим мылом, в котором стояла зубная щетка с разлохмаченной бурой щетиной.

– Мне чистить зубы этим? – возмутилась Джойс. Ей пришли на ум самые жуткие инфекции из тех, о которых предупреждали плакаты на стенах женского туалета на вокзале Стэнтвича. – Да в ней вши водятся!

Найджел на это только ухмыльнулся. Они доели завтрак, и Марти ушел, оставив Найджела с пистолетом.

Джойс не привыкла сидеть без дела и раньше никогда не оказывалась в столь отвратительно грязном месте. Не спрашивая разрешения у Найджела, она объявила, что намерена прибраться в кухне.

Марти был бы очень доволен. Он не мыл кухню сам потому, что был для этого слишком ленив, а не потому, что не любил чистоту. А вот Найджел не любил чистоту. Он покинул родной дом отчасти потому, что его родители всегда что-нибудь мыли или чистили. Сейчас он сидел на матрасе и смотрел, как Джойс прибирается, и впервые ощутил хоть какую-то эмоцию по отношению к ней. До сих пор он относился к ней как к предмету или досадной помехе. Теперь он испытывал злость. Он был глубоко возмущен тем, что она делает, эта уборка всколыхнула старые полузабытые чувства и напомнила о безрадостных событиях. Найджел постоянно держал ее на прицеле, хотя девушка стояла к нему спиной и не видела этого.

Примерно через час Марти постучал в дверь – четыре коротких стука, сигнал, о котором они условились между собой. Он бросил на пол пару сандалий с резиновыми ремешками и уронил сумку с покупками. Лицо его было бледным и измученным.

– Где Джойс?

– Значит, ее так зовут? В кухне, делает генеральную уборку. Что тебя так напугало?

Марти начал доставать из кармана куртки газету, сложенную в несколько раз.

– Нет, – сказал Найджел. – Снаружи.

Они вышли на площадку, и Найджел запер дверь. Он расправил экземпляр той же самой газеты, которую Алан Грумбридж читал несколько часов назад, и пробежал глазами по статье.

– Ничего не понял. Что это означает? Мы никогда не видели этого типа.

– Думаешь, это какая-то уловка?

– Не знаю. Какой в этом смысл? И почему они пишут «семь тысяч», хотя там было всего четыре?

Марти помотал головой и предположил:

– Может, этот тип увидел нас, испугался и убежал куда-нибудь и от испуга потерял память? – Потом он все же высказал вслух тот страх, что мучил его: – Слушай, то, что ты сказал девушке насчет того, что убил его, – это ведь неправда, да?

Найджел пристально посмотрел на приятеля, потом на пистолет.

– Как бы я это сделал? – медленно произнес он. – Спусковой крючок даже не двигается.

– Да, но я имею в виду… ну, ты мог ударить его по голове, не знаю.

– Я его и не видел, его там не было. А теперь порви газету и спусти клочки в сортир. Она должна думать, что мы убили Грумбриджа, что мы можем отсюда смыться и убрать и ее тоже. Верно?

– Верно, – согласился Марти.

Джойс закончила драить кухню, потом почистила зубы щеткой, которую купил ей Марти. Ей пришлось использовать для чистки мыло, а она слышала, что если чистить зубы мылом, они станут желтыми. Но, возможно, они желтеют, только если делать это долгое время. А она не собиралась оставаться здесь надолго, потому что завтра ее должны отпустить.

Найджел наотрез отказался позволить ей сходить в ванную, поэтому девушка помылась в кухне, прочно подперев дверь стулом. Ее мать когда-то шутила о таком способе помывки: мол, ты моешься сверху по самое некуда и снизу по самое некуда, но что же будет с несчастным «самым некуда»? От мыслей о маме на глаза Джойс снова навернулись слезы, но девушка смахнула их и принялась тереть несчастное «самое некуда» с такой силой, что едва не заплакала опять – уже от боли. После этого она постирала наименее отвратительную футболку Марти из кучи одежды, лежащей на постели, – чтобы надеть ее завтра. Джойс не намеревалась предстать перед полицией и воссоединиться с семьей, будучи грязной и неприбранной. Она не такая.

В семь часов Марти снова вышел и вернулся, принеся виски, вино и готовый ужин из китайской забегаловки на всех троих. Джойс ела свою порцию на кухне, за столом, а парни – сидя на полу в жилой комнате. Жилье было тесным, душным и смрадным из-за того, что керосиновый обогреватель и духовка были включены весь день. Изнутри на оконных стеклах собралась влага. Закончив есть, Джойс прошла в комнату и уставилась на Найджела и Марти. Парни сидели на полу перед пластиковым лотком с жареной лапшой. «Настоящие свиньи, даже тарелками не пользуются», – подумала Джойс.

Она не принадлежала к тому сорту людей, которые избегают сложных вопросов, поскольку предпочитают не знать точно. Для нее лучше было знать.

– Вы собираетесь отпустить меня завтра, – напомнила она.

– Кто это сказал? – Найджел положил руку на пистолет. Он отбросил дикторскую манеру речи и заговорил, к невольному восторгу Марти, в командном тоне, усвоенном от учителей в частной школе: – Нам нет смысла отпускать тебя завтра. Ты пойдешь прямиком в полицию, где дашь описание нашей внешности и этого места. Мы взяли тебя с собой, чтобы этого не случилось, и ситуация не изменилась. – Потом он вспомнил о манерах и добавил с носовым прононсом: – Ни за что.

– Но ситуация и не изменится, – возразила Джойс.

– Я мог бы тебя убить, верно? Разве не так? – Он увидел, как девушка замерла и чуть заметно вздрогнула. Это доставило ему удовольствие. – Будь хорошей девочкой, делай то, что мы велим, и прекрати задавать эти дурацкие вопросы. Я придумаю, как устроить все, как надо, для всех нас. Мне просто нужно немного покоя. Ясно?

– Выпей каплю виски, – предложил Марти, сделавшийся веселым и добрым после четверти пинты этого напитка. Джойс отказалась и от виски, и от югославского рислинга, который пил Найджел. Если ситуация не изменилась и не собирается меняться, нужно придумать способ ее изменить. Первый долг узника – сбежать. Ее дядя, бывший военнопленным, неустанно это повторял, хотя ему так и не удалось сбежать из шталага Люфт[30]30
  Общее название для немецких концлагерей в ведении люфтваффе, где содержались летчики-военнопленные.


[Закрыть], где он просидел целых четыре года. Раньше Джойс не думала о побеге, потому что верила, что ее отпустят, однако теперь можно и подумать.

Когда они устроились на ночь и парни заснули, оказалось, что Марти храпит, причем куда громче, чем отец Джойс. Раньше она считала, что молодые люди не храпят так громко. Девушка встала с дивана и на цыпочках прокралась в кухню. Еще днем она нашла шариковую ручку, выскребая толстый слой жирной грязи из-под раковины, и оставила находку на сушилке для посуды, не предполагая, что ручка ей понадобится. Джойс не очень-то верила, что ручка, которая провалялась в грязи, возможно, несколько лет, оставшись от предыдущих жильцов комнаты, вообще пишет. Но когда она вытерла кончик стержня выстиранным посудным полотенцем и попробовала расписать его на спичечном коробке, то обнаружила, что паста вполне ровно ложится на бумагу. Снаружи проникало достаточно света, чтобы можно было писать, если не читать. Как и Алан Грумбридж, Джойс сочла постоянное сияние уличных фонарей в ночи весьма странным, но сейчас оно было ей на руку. Девушка села за стол и вывела на разглаженном клочке бумаги от пакета, в котором были сандалии:

«Они убили мистера Грумбриджа. Они держат меня в комнате в Лондоне…»

Она зачеркнула слова «в Лондоне» и приписала взамен:

«…на этой улице. Я не знаю название улицы и номер дома. Их двое. Они молоды, лет двадцати. Один низкий и темноволосый, указательный палец на его правой руке искалечен, ноготь кривой. Второй высокий и светловолосый. Пожалуйста, спасите меня. Они опасны. У них есть пистолет. Подпись: Джойс Мэрилин Калвер».

Джойс хотела обернуть свою записку вокруг куска пемзы, найденного на сушилке, и выбросить в окно. Но она не смогла открыть окошко, хотя, кажется, парни не услышали, как она пыталась это сделать. Неважно, окно в туалете открыто, и утром она выбросит записку через него. На время девушка спрятала бумажку в традиционное хранилище, столь любимое всеми героинями, попавшими в беду, – у себя на груди. Она сунула записку в ложбинку между грудями и вернулась на диван. Но сначала она одарила своих тюремщиков презрительным взглядом. Джойс подумала, что на их месте она настояла бы на том, что один должен бодрствовать, пока напарник спит, и только когда тот полностью проснется и примет вахту, второй отправится спать. Вы только посмотрите, напились и дрыхнут без задних ног! Однако в желтом свете уличных фонарей хорошо был виден шнурок от ключа, висящего на шее у темноволосого парня, и тускло поблескивало дуло пистолета под расслабленной рукой светловолосого.

В девять утра она проснулась, умылась и оделась, после чего начала расталкивать Марти, который проснулся с адской головной болью и тяжелым похмельем.

– Отстань, – промычал он, зарываясь лицом в грязную подушку. – Оставь меня в покое.

– Если ты не встанешь и не отведешь меня в туалет, я буду стучать и стучать в дверь стулом. Или выбью окно.

– Сделаешь это – и ты труп, – прорычал Найджел, локтем отпихивая Марти и хватаясь за пистолет. Накануне он лег в постель полностью одетым, и Джойс отвернулась не из стыдливости, а из отвращения к запаху, исходящему от него. Найджел вывел ее на площадку и прислонился к стене. Перед глазами у него мелькали звездочки, и ему казалось, что в голове у него марширует стройными шеренгами армия гоблинов в подкованных сапогах. «Не следует больше так напиваться, это было глупо, – думал он. – Я не подсяду на выпивку, как этот безмозглый болван, верно? Да я вообще не люблю спиртное».

Джойс обернула записку вокруг куска пемзы. Она стояла на сиденье туалета, жалея, что не может увидеть в окно, что находится снаружи и внизу. Но открывалась только закрашенная известью форточка, расположенная выше ее головы, хотя рукой девушка могла дотянуться. Пемза упала за окно, и Джойс испугалась, что светловолосый тип услышит стук от падения легкого камня на землю. Она поспешно нажала на спуск унитаза, чтобы заглушить все остальные звуки.

Когда они вернулись в комнату, второй парень уставился на нее.

– Какого черта ты напялила мою футболку?

– Мне нужно менять одежду, верно? Я не собираюсь носить одно и то же день за днем, как вы оба делаете. Меня учили соблюдать чистоту. Отнес бы ты все эти вещи, что тут разбросаны, в стирку. Какой толк тут прибираться, если все пропахло грязной одеждой?

Никто из них ей не ответил. Марти взял радио с собой в туалет, но смог поймать только поп-музыку. После этого он вышел за покупками, не ожидая, пока Найджел ему прикажет. Свежий воздух его успокаивал. Марти был деревенским парнем и привык проводить бо́льшую часть времени вне дома. Все его рабочие места, за исключением упаковки зонтиков, располагались на открытом воздухе. Даже будучи безработным, он каждый день по многу часов бродил по Лондону и гулял по Хемпстед-Хит. Он не мог постоянно сидеть взаперти, хотя всякий раз вздрагивал при виде полицейского или патрульной машины. Найджел, в свою очередь, любил сидеть дома, он не страдал от клаустрофобии. Ему нравились маленькие грязные комнаты с закрытыми окнами, где он мог болтаться, ничего не делая и лелея грандиозные ницшеанские грезы. В этих грезах он был суперменом, и множество безмозглых болванов и тупых баб раболепствовали перед ним и повиновались его приказам. Тупая баба снова взялась за уборку – на этот раз в жилой комнате. Ну да ладно, пусть занимается, если это всё, на что она способна.

Стоя на коленях и отмывая плинтус, Джойс спросила:

– Ты еще не придумал? Ты думал, как и когда мне можно будет выйти отсюда?

– Послушай, – ответил Найджел, – мы хорошо с тобой обходимся, верно? Ты получаешь достаточно еды, разве не так? Ты можешь пить сколько угодно спиртного, только ты не хочешь. Знаю, этот диван не особо удобный, но все лучше, чем ничего. С тобой ведь обращаются не так уж плохо, а?

– Ты что, шутишь? Когда вы позволите мне уйти?

– Ты можешь говорить о чем-нибудь, кроме того, когда тебя отпустят?

– Да, – сказала Джойс. – Как тебя зовут?

– Роберт Редфорд, – ответил Найджел, которому пару раз говорили, что он похож на этого актера в ранних его фильмах.

– Когда я смогу уйти отсюда, Роберт?

– Когда я буду готов, Джойс. Когда мы с другом найдем возможность спокойно убраться из страны и нам не нужно будет волноваться, что ты выдашь полиции кучу опасных для нас сведений.

Джойс выпрямилась.

– Почему бы тебе все время не разговаривать так? – поинтересовалась она с невинным выражением лица. – Это звучит так мило. У тебя прорезается вполне аристократический выговор, когда ты этого хочешь.

– Слушай, отвали, а? – прошипел Найджел, выйдя из себя. – Просто отвянь и оставь меня ненадолго в покое.

Джойс улыбнулась. Она не читала записки доктора Эдит Боун о семилетнем одиночном заключении в венгерских застенках и о том, как та никогда не упускала шанса подколоть и подразнить своих тюремщиков, при этом никогда и ни в малейшей степени не шла на сотрудничество с ними. Джойс не читала эти воспоминания, однако сама изобрела эту тактику и прибегла к ней.