Текст книги "Человек, который убил Гитлера"
Автор книги: Рут Ландсхоф-Йорк
Соавторы: Дэвид Малькомсон,Дин Дженнингс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)
Глава вторая
По ночам Вена была похожа на красивую женщину, неожиданно состарившуюся от ужаса, который принесли с собой завоеватели.
Еще недавно ярко освещенные улицы казались теперь темными провалами, в которых гулко отдавался топот марширующих ног. Веселые, горящие огнями кафе были наводнены грубой пьяной чернью.
Повсюду, где проходили наци, была смерть.
– Писатель Фридель застрелился.
– Канцлер Шушниг заточен в собственном доме.
– Майора Фея и его семью настигли на Рингштрассе подосланные убийцы.
– Известный врач доктор Нобель и его жена покончили с собой, как у них было заранее условлено.
– Президент Миклас давно уже исчез, а сотни сограждан были замучены.
Человек по имени Северин Браун сидел в задней комнате скромного домика на Тейнфальтштрассе, служившего ранее секретным, а теперь официальным штабом штурмовиков.
Он сидел здесь после того, как его привезли из штейнгофского санатория. Тело штейнгофской жертвы было давно уже брошено в грузовик с мусором и его везли сейчас к сосновому лесу в районе Гитцинга, где оно будет выкинуто в яму. Его похоронят ночью при свете фонарей и имя доктора Моллера будет забыто.
Но тонкий, гибкий мозг доктора Моллера останется жив в теле человека, которого зовут Северин Браун.
Благодаря этому новому имени жизнь его должна пойти по новому неизбежному пути.
Он увидел в этом еще одни шанс выполнить то, что он считал своим предначертанием – убить Гитлера.
Как все это быстро произошло!
Сейчас все это вспоминалось уже, как фильм.
В докторский кабинет в Штейнгофе вошел предводитель отряда штурмовиков и, бросив взгляд на труп, спросил Францеля:
– Так вот он, ваш доктор Моллер? Ну что ж! Мы все равно должны были бы прийти за ним рано или поздно.
Смелый верный Францель! Как хорошо он сыграл свою роль!
Предводитель штурмовиков спросил:
– Что же тут произошло?
– Ах, – сказал Францель, великолепно вздрогнув плечами: – бедный парень недооценил своей физической силы. И когда доктор Моллер неосторожно отозвался о фюрере…
– Понятно, – расхохотался штурмовик и этот дикий смех был подхвачен двумя его товарищами. – Понятно! Господину Брауну неприятно было слышать изменнические слова и он расправился с изменником сам. Не правда ли?
– Да, – совершенно верно! – согласился Францель. – Но я решил, что будет лишним обращаться к полиции.
– Вы совершенно правы, господин доктор!
– Я уверен, что господин Браун не намеревался причинить ему какой-нибудь вред. Собственно говоря, он мог бы прекрасно сдержать себя, если бы доктор Моллер не написал несколько неосторожных слов.
– Он написал? Где?
Доктор Францель взял лист бумаги, который был прикреплен к бумагам Брауна.
– Вот… это!..
– Черт побери, – воскликнул штурмовик. – Я не удивляюсь, что тут нельзя было обойтись без насилия. Для арийца (тут штурмовик бросил презрительный взгляд на труп) ваш доктор Моллер был удивительным дураком. Он был еще глупее, чем его еврейка-жена.
При этих словах Браун закивал головой.
В этом движении был почти энтузиазм. Господи! Как может изменить человека жажда мести!
– Я должен сделать вам письменный доклад? – спросил Францель.
– Доклад?
Предводитель штурмовиков хитро подмигнул.
– Нет, мы не делаем докладов о… скажем…. о маленьких делах.
– А тело?
– Мы уберем эту свинью. Об этом не может быть и разговоров.
– А как относительно госпитального штата?
Все еще улыбаясь, штурмовик показал Брауну на дверь:
– Мы позаботимся и об этом. Хайль Гитлер!
– Хайль Гитлер!
Так было замято дело об убийстве. Просто, по-нацистски.
* * *
В ту ночь в маленьком домике кипела жизнь.
Люди в коричневых рубашках входили и выходили разнузданные и пьяные. У многих в руках были золотые и серебряные вещи из разграбленных домов и магазинов.
Повсюду раздавалась знаменитая песня Хорст Весселя:
– Штурмовики, вперед,
Взвейте выше ваш флаг!
Ряды сжимайте тесней,
Равняйте спокойный шаг!
Равняйте спокойный шаг! Какое издевательство!
Эти люди никогда почти не ходили спокойно. Они всегда бежали, и притом за кем-нибудь.
Он много слышал об Отделе Штурмовиков, крошечной армии, созданной капитаном Эрнестом Ремом, чтобы привести Гитлера к власти.
Рем оказался, однако, чересчур честолюбивым и Гитлер уничтожил его. Но партия использовала его идею и ремовцы стали легендарными чудовищами, незаменимыми палачами во всех путчах и погромах.
Северин Браун видел их вблизи.
Однажды, после бесконечного ожидания, он выглянул через загороженное решеткой окно во двор. Он увидел там двух девушек, совершенно обнаженных и распростертых на траве. Их держало с полдюжины сильных рук.
Луна бросала свой свет на эти белые замученные тела. На их коже были пятна от грязи. Но девушки некоторое время лежали тихо. Северин Браун не отвернул глаз от этого зрелища до тех пор, пока в воздухе не блеснули стальные ножи, которые пригвоздили девушек к земле.
Они взмахнули руками, как бабочки крыльями, в предсмертной судороге. Их тела вздрогнули в последний раз, их рты раскрылись, ища воздуха… и последнее их дыханье было унесено шелестящим ветром.
Потом в домик вошли штурмовики и один из них сказал:
– Эти толстые венки ничего не понимают в германской любви!
Несколько минут штурмовики болтали между собой и Браун внимательно прислушивался к их словам, так как тут можно было многое узнать.
Они говорили о нападеньях и разбое. О том, скольким людям они «помогли» покончить с собой.
Они рассказывали друг другу о том, как был разграблен дворец барона Людвига Ротшильда и как они наполнили государственные грузовики ценнейшими произведениями искусства на миллионы марок.
Они хвастались воздушным флотом генерала Геринга, двумя сотнями бомбовозов, которые летали над омраченной Веной, как саранча, имея каждый в своем толстом стальном животе по дюжине штурмовиков.
– Скажи, Гельмут, – осклабился один из коричневорубашечников. – Геринг привез своего льва в Империаль-отель?
– Конечно, нет, – засмеялся тот, кого называли Гельмутом. – Он уже послал в лейпцигский Зоологический сад за новым.
– Что? Опять?
– Да, ему пришлось убить еще одного. Лев стал чересчур игривым и откусил кусок розовой щечки фрау Геринг.
Казарма зазвенела от смеха. Браун поражался, как они могут говорить так смело. Он еще не знал, что Геринг и Геббельс допускали шутки о себе. Только неврастенический, охваченный манией величия Гитлер синел от гнева, когда узнавал, что кто-нибудь шутит над ним. Это была страшная мания… мания, проникающая в мозг и в кровь. Бывший доктор был с ней хорошо знаком, он написал о ней ряд докладов.
Штурмовики пили и бражничали до поздней ночи. Сидя один в своем темном углу, Северин Браун мог наблюдать за ними, вслушиваться в их разговоры и запоминать отдельные сцены. Все это должно было объяснить ему нацистскую идеологию.
Он видел теперь, что нацизм был своего рода религией, религией, не допускающей никакой другой.
Доктрина нацизма исключала всякое иное божество, духовное или материальное.
Она построена на массовом психозе, проводимом великим мастером демагогии. Сети этой религии уже раскинуты по всей стране и душат всякое проявление другой идеи, другой жизни.
Когда нацисты захватили Австрию, от них пострадали не только одни евреи. Пострадали католики, протестанты, люди без всяких религиозных убеждений. Пострадали мужчины, женщины и дети, все те, кто до аншлюса мог высказываться как-то против нацисткого режима.
Все они были раздавлены.
Страшные щупальца распростерлись над Австрией. Их можно было отрезать, отрубать, но вскоре бы отрастали новые.
И в конце концов эти щупальца распространятся по всей Европе; для этого нужно только, чтобы оставался живым их мозг. Этот мозг уже покинул враждебную ему Вену, он укрывается теперь в Берлине.
Значит, надо отправиться в Берлин и там уничтожить этот мозг.
В этот первый период своего погружения в тайны нацизма, Браун почувствовал также сомнения относительно Францеля.
От Францеля теперь зависела жизнь Северина Брауна.
Браун напряженно припоминал все отдельные моменты своих отношений с Францелем. Особенно важны были те последние моменты в Штейнгофе.
Теперь все казалось особенно значительным.
Он вспомнил чисто нацистские словечки, часто срывавшиеся с уст Францеля, привычку часто повторять «Хайль», ту легкость, с которой молодой врач разговаривал тогда с предводителем штурмовиков.
Со стороны Францеля Браун теперь не мог уже ожидать помощи ни в каком случае. Он вообще не сможет уже больше никогда смотреть в лицо Францелю.
Францель – какая ужасная мысль – может быть, уже скоро сам подчинится нацистской морали. Может быть, он уже подчинился ей?
– Проклятие! – вдруг громко воскликнул он. – И вы, и вы, Эрих, не смогли бороться с наци?
– Вы что-то сказали, господин Браун?
Этот голос неожиданно напомнил ему все.
Браун оглянулся и увидел перед собой лицо молодого чернорубашечника с сильными, выпирающими вперед челюстями.
– Хайль Гитлер! – быстро откликнулся Браун, вскакивая на ноги.
– Хайль Гитлер!
Северин Браун внимательно оглядел штурмовика…
Человек этот был одет в твердые, точно накрахмаленные рейтузы, черную рубашку и блестящие черные сапоги.
На его плечах поблескивали маленькие металлические звездочки и дубовые листья. Из-под верхней черной рубашки выглядывали белая сорочка и галстук.
Браун знал, что этот молодой человек принадлежит к Шутцштраффелю – элите чернорубашечников, находившихся в личном распоряжении Гитлера.
– Вы убили человека? – спросил штурмовик.
– Дурака-доктора, который сказал…
– Да, да!.. Но у нас найдется место для вас, – продолжал штурмовик.
Браун насторожился. Десяток мыслей пронзил его мозг.
– Какое место имел в виду для него молодой человек?
Может быть, Дахау, страшный концентрационный лагерь, начальник которого Эрпсмюллер сказал однажды:
– Помните, что это не люди, а свиньи. Чем больше мы их расстреливаем, тем меньше придется тратиться на их прокорм.
Или Лихтенбергский лагерь, где у одного мюнхенского адвоката медленно выкручивали из суставов руки и ноги.
Или Захсенбургский, где каждая камера снабжена петлей на случай, если какой-нибудь арестованный вздумает повеситься.
Или, может быть, здесь крылся намек на те дикие лесные чащи, где людей заколачивали на смерть дубинами, а затем сваливали в яму.
– Вам бы, конечно, хотелось уехать из Вены? – продолжал чернорубашечник.
– Вена для меня теперь неудобна.
Ему было фактически все равно, куда бы ни ехать. Лишь бы только видеть над собой небо и солнце до того дня, пока он не свершит свою месть.
– Хорошо. Вы выедете в Мюнхен через пятнадцать минут!
А! Пятнадцатиминутная отсрочка. Для чего?
Небо было еще покрыто черными ночными облаками, когда Северин Браун отправлялся навстречу неизвестному.
За эти несколько напряженных часов он пережил бесконечную жизнь. Картины одна другой мрачнее теснились в его мозгу, сменяясь, как кадры в фильме.
Визжащий «мерседес»… стрельба среди ночи… прямые, точно замороженные фигуры часовых, напоминавшие зловещих воронов над пропастью… и мирные альпийские деревни, в которых жили веселые дети гор с такими еще розовыми щеками.
Северин Браун никогда еще не видел гитлеровских автострад.
При переезде через границу в Зальцбурге он увидел эти чудо-дороги, выстроенные из пота и проклятий сотен тысяч людей.
Эти бесконечные дороги пересекали истерзанную германскую землю, как бинты, не закрывая, однако, всех ее ран.
Городов и деревень по пути попадалось мало и движение по этим дорогам можно было развивать до бешеной скорости.
Рано, рано утром они проезжали мимо одного места, которое обратило на себя внимание чернорубашечников. Несмотря на то, что еще было почти темно, можно было различить поднимавшийся к небу тонкий дымок и мелькавшие вдали огни.
– Это одна из тайных воздушных баз Великой Германии, – с гордостью сказал спутник Брауна, сидевший рядом с ним.
– Зиг хайль! – автоматически ответил Браун, как должен делать в таких случаях всякий благонадежный немец.
– Зиг хайль! – подхватили хором остальные.
– Фюрер все время строит, – сказал другой конвоир.
В глазах его промелькнуло горькое выражение, но остальные черты лица дышали профессиональной гордостью.
– Да, строительство! – подумал Браун. – Строительство на телах замученных людей. Строительство во имя войны и смерти, а население мерзнет в одежде военного времени, ест хлеб военного времени, живет в домах военного времени.
Но ничего этого Северин Браун не высказал. Вслух он воскликнул:
– Хайль Гитлер!
– Хайль Гитлер! – ответили чернорубашечники особенными, звенящими голосами. Он тоже должен научиться говорить так.
Рычащий автомобиль быстро спустился с холмов и огни воздушной базы быстро погасли вдали.
Северин Браун вспомнил о них снова много позже, когда ему сказали, что вся страна усеяна такими базами, незаметными с высоты, недоступными со стороны дорог. И каждый из этих скрытых ангаров поглощал все новые и новые аэропланы, которые тысячами выбрасывали заводы Германии.
Гитлер ждал своего Великого Дня.
Северин Браун также ожидал своего Дня.
Мерный шум «мерседеса» в конце концов убаюкал натянутые нервы и, когда машина подъезжала к Мюнхену, Браун тихо дремал.
Черноносая машина проскользнула по тихим еще улицам и остановилась у большого особняка.
Три штурмовика быстро распахнули дверцы автомобиля и, выскочив еще на ходу, взбежали по ступенькам лестницы не оглядываясь. Это кошачье движение было изобретением Муссолини и имело целью защиту от возможных нападений злоумышленников.
Оно было также типичным для нацистов, которые всегда так торопились, точно кто-то гнался за ними по пятам.
Через минуту один из штурмовиков вернулся и кивнул Брауну. Тот вышел из машины, расправил затекшие члены и поднялся по широким ступенькам лестницы.
У сводчатой двери его встретил здоровый, краснолицый штурмовик, которого он раньше не встречал. Рука нациста поднялась в стереотипном приветствии:
– Хайль Гитлер!
– Хайль Гитлер! – пролаял Браун.
Дом, куда его привезли, был первым штабом нацистов. Гитлер получил его в подарок от своих богатых единомышленников.
В этом доме были намечены первые «чистки», были приговорены первые жертвы.
Штурмовик сказал Брауну:
– Добро пожаловать!
Добро пожаловать… Но куда? зачем?
Какая-то страшная тайна, пронизанная запахом смерти, наполняла весь этот дом.
Затем штурмовик ввел Брауна в комнату с мрачными, коричневыми стенами и низким бревенчатым потолком и указал ему за стол.
За другим столом, немного дальше, сидело около десятка других штурмовиков, но ни один из них не выказал никакого интереса к Брауну.
Они разговаривали между собой тихо, как заговорщики.
Северину Брауну показалось вдруг, что стены надвигаются на него и вот-вот раздавят.
Здесь было так пусто, несмотря на многолюдность, так холодно!
Даже стыдливый луч света, проникавший через окно в сердце этого мрачного дома, казался холодным.
Вошел слуга с несколькими бутылками пива. На столе зазвенели кружки.
Северин Браун отпил глоток, чтобы утолить жажду, и был доволен, когда штурмовик, отерев усы, встал со стула.
– Автомобиль ожидает вас, – сказал он.
– Автомобиль? – эхом откликнулся Браун.
– Да, – ответил штурмовик. – Вам ведь надо ехать дальше!
У него не хватило мужества спросить, куда именно.
Молча прошел он через распахнувшиеся перед ним двери, так же молча вошел в машину и занял свое место. Сейчас же рядом с ним прыгнули в машину конвоиры и «мерседес» с воем полетел дальше.
Мчались сначала по главным улицам, потом мимо церкви Богоматери с ее круглыми башнями, через средневековую площадь Марии. Затем повернули в узкую боковую улочку, задержались на момент перед пивной, в которой пятнадцать лет тому назад Адольф Гитлер замыслил свой кровавый путч.
Чернорубашечники сорвали шапки и с какой-то особой теплотой произнесли «Хайль».
Северин Браун также отсалютовал.
Главный герой этого путча был в его представлении далеко не героем: перед взором Брауна встал человек с дикими, испуганными глазами, со смешными маленькими усиками, согнувшийся в три погибели и бежавший по этим самым улицам с рукой, простреленной пулей.
Пуля в руке Гитлера!
– Боже мой, – подумал Браун, – почему она не попала ему в голову?
Рессоры мягко подпрыгнули еще несколько раз и скоро старый Мюнхен остался позади.
В течение остального дня перед путниками бесконечно развертывалась скучная белая дорога.
Час за часом выливалась из-под поющих шин длинная бетонная полоса.
Обогнули Нюренберг, где каждый год устраивался нацистский конгресс.
Когда-то в молодости доктор Мюллер был в этом городе. Он посетил старинный замок и видел страшные орудия пытки, которыми тот славился.
Но нацисты перещеголяли предков: они могли их поучить своему искусству.
Дальше по автостраде, через шелестящий, зеленый Франконский лес. Здесь дорога шла так высоко, что с нее были видны крыши домов Грейца, Шлейца и Геры, расстилавшихся внизу.
Наконец, к закату, горы стали сменяться равниной и вечером перед путниками засверкали вдали в тумане огни большого города.
Северин Браун знал, что это Берлин. Он знал, что его привезут сюда, когда они проезжали еще мимо других городов.
Орангенбург остался далеко позади – значит, его везут не в концентрационный лагерь. Оставался только один пункт назначения, «Берлин», но зачем его решили привезти сюда – было загадкой, которую Северин Браун не мог разрешить.
Было уже темно, когда «мерседес», пролетев по Авиевой дороге, проскочил через восточные ворота столицы и оттуда помчался по Принц-Регент-штрассе к центру города.
Тут шофер остановился перед высоким зданием из красного кирпича.
Теперь чернорубашечники держались уже иначе. В них как произошла какая-то перемена, их речи стали звучать воинственнее, в манерах стало больше наглости, в глазах появилось выражение власти. Чувствовалось, что они здесь у себя дома.
Северину Брауну стало вдруг страшно.
Здесь пульс нацизма бился со всей своей силой.
Штурмовики провели своего гостя во внутрь дома и, не задерживаясь в слабо освещенном вестибюле, поднялись по витой каменной лестнице во второй этаж.
Затем, через скрипящую дверь с левой стороны лестницы, они вошли в узкий коридор и остановились посредине.
– Вот ваша комната! – сказал один из конвоиров, показывая на комнату направо.
– Простите, – спросил Браун, не будучи уже в силах сдержать своего беспокойства. – Не будете ли вы так добры сообщить мне, почему я здесь?
– Ах вот как, – засмеялся один из штурмовиков.
– Вы думаете, что у вас есть какое-то право спрашивать?
– Конечно. Я послужил моей стране. Я – не свинья. Я хочу быть около моего Фюрера!
– Не так-то скоро, господин Браун, – нахмурился штурмовик. – Не так-то скоро! Вы нам, конечно, понадобитесь и, когда потребуется, вам все скажут. Вы узнаете тогда, что значит убивать.
– Или, – заметил Браун, – быть расстрелянным самому?
– Осторожнее, – оборвал его нацист, снижая голос почти до шепота. – Вы слишком много разговариваете.
Браун коротко поклонился:
– Простите!
– Хорошо. В шесть часов утра вы услышите звонок. Будьте готовы к этому времени. Вас позовут. Хайль Гитлер!
Чернорубашечник круто повернулся на каблуках и Браун остался один.
В этой комнате с высоким потолком и ослепительно белыми стенами его вдруг охватила невыразимая тоска.
Он никак не мог разгадать этой психологической загадки.
Обычно во всех нацистских процессах людей казнили без промедления. Почему же его привезли сюда?
Или это странное заключение было новой формой казни? Или они хотят вызнать его мысли и посадили сюда для того, чтобы незаметно следить за ним? Или, наконец, его просто охватывает мания подозрительности – результат чтения нацистских книг, повлиявших на мозг… чей мозг?.. Доктора Моллера или крестьянина Северина Брауна из Мондзее?
Северин Браун бросился в постель. Но спать он не мог. Немного времени спустя он встал и подошел к окну, выходившему на большой, ярко освещенный двор. Высунувшись из окна, он увидел, что в том корпусе, где была его комната, окна не имели решеток, тогда как в боковом корпусе все окна были исполосованы железными прутьями.
Свет со двора падал на эти окна и в них можно было различить изможденные лица. Они то появлялись, то исчезали. – Что это были за люди? По коридору раздался стук сапог… и гулкое «Хайль» прокатилось под сводами здания.
Браун отошел от окна, осторожно прошел через всю комнату и слегка приоткрыл дверь в коридор.
Чернорубашечники мерно вышагивали вдоль коридора. У некоторых в руках были длинные бичи.
Со стороны двора послышался какой-то странный шум.
Северин Браун снова подошел к окну и заметил, что бледные лица исчезли из-за решеток.
Через минуту, однако, внешняя дверь бокового корпуса широко открылась и во двор высыпала толпа мужчин и женщин.
Некоторые из них шли спотыкаясь, некоторые падали, но их тут же поднимали щелкающие бичи.
Воздух наполняли мольбы и проклятия.
Одна женщина, с которой удар бича сорвал платье, ломала худые, морщинистые руки, извиваясь, как раненая кошка.
– Нет, нет, – рыдала она. – Я не сделала ничего дурного!
Штурмовики захохотали.
– Ты ничего не сделала? А ты не смеялась, когда фюрер говорил по радио?
– Я не смеялась, – продолжала рыдать женщина.
– И притом мы были совершенно одни, только я и моя дочь. Она знала, что у меня нет на уме ничего дурного.
Штурмовик снова осклабился и снова в воздухе просвистел бич.
– Да, твоя дочь, верная рабочая девушка… Для нее фюрер дороже тебя.
Женщина сразу умолкла, а штурмовик отошел прочь.
Кому охота бить бабу, которая уже больше не визжит?
Северин Браун взглянул еще раз вниз, на этот кишащий замученными человеческими существами двор, и его пальцы вдруг скрючились и впились в камень подоконника.
То, что он видел, было страшно, нет, даже не страшно, а просто не укладывалось в его мозгу.
Была ли это действительность или только сон, сон истерзанного ума?
Эти люди, распростертые на каменном дворе… И тут же другие люди, свистящие бичи… холодная, почти деловитая жестокость!
Затем штурмовики выгнали арестантов через ворота и растолкали их по грузовикам, которые с оглушительным ревом исчезли в сумраке ночи.
Северин Браун лег в постель. Он чувствовал, что у него ноет не только мозг, но и все тело.
В том склепе, где у него когда-то хранилось сердце теперь ощущалась ноющая пустота, несмотря на мерный стук молоточков в крови.
Он чувствовал, что уже может понимать иммунитет штурмовиков: для этого нужно было только постепенно приучить себя к ненависти и злобе, которая противопоставлялась теперь жалости и вообще любому гуманному чувству.
Он не узнавал прежних симпатичных, вежливых немцев. Эти люди жили в постоянной духовной зависимости от Гитлера, Геббельса и Геринга и это замораживало их кровь.
И с ним произойдет то же самое.
Раньше он, бывало, говорил своим пациентам:
– Вы будете тем, чем вы хотите быть. Вы можете быть счастливы, если у вас на это есть достаточно воли.
Это была грубейшая форма психологического воздействия, но с умами недостаточно сильными она творит чудеса.
А теперь он видел нацию под таким массовым гипнозом, и люди, подвергающиеся этому гипнозу, слепо выполняют волю Голоса.
Если бы Гитлер сказал вдруг всей нации, что черное стало белым, ему бы поверили. Он уже ведь научил ее новым нацистским добродетелям – грабежу, убийству и насилию.
Он объявил незаконную любовь легальной при условии, чтобы счастливые любовники поставляли детей для штурмовых отрядов.
Он проповедовал германцам, что «не Бога, кроме Гитлера» и что Христос был «корень всех зол», что землей могут править только сила и оружие.
Северин Браун продолжал лежать, глядя в потолок, с рассветом ставший светло-серым.
Ровно в шесть по всей каменной крепости прозвучал звук гонга.
Северин Браун выпрямился и стал протирать глаза. Ему показалось, что с наступлением утра он немного задремал.
Он еще умывал свое щетинистое лицо перед рукомойником, когда железная дверь широко открылась и вошел молодой чернорубашечник.
– Хайль Гитлер!
– Хайль Гитлер! – эхом отозвался Браун.
– Поторопитесь, – сказал молодой человек. – Вы опоздаете.
Этот мрачный юмор вызвал на губах Брауна подобие улыбки.
Куда он опоздает? На свою собственную казнь? Не это ли хочет сказать молодой человек?
Он быстро вытер мокрые щеки скомканным носовым платком и откинул назад непричесанные волосы:
– Я готов!
– Сюда, – грубо сказал юноша. – Начальник участка Халлер ожидает.
Они пошли по длинному коридору и их каблуки производили тяжелый, пустой звук, отдаваясь на каменном полу.
Они спустились с лестницы, на нижней площадке которой сгрудилось множество чернорубашечников – толпа их беспрерывно врывалась через высокие сводчатые двери; потом юноша повернул в узкий коридорчик и открыл дверь какой-то комнаты.
Браун вошел в комнату, дверь за ним тотчас же захлопнулась и ему показалось, что он остался одни.
Однако некоторое время спустя после того, как он осмотрелся в этой огромной, светлой, лишенной почти всякой обстановки комнате, хлопнула вторая дверь и вошел огромного роста чернорубашечник с мрачным, мертвым взглядом.
Человек был весь увешан лентами и медалями. На лице его красовалась печать Пруссии – несколько перекрещенных сабельных рубцов.
Северин Браун как-то инстинктивно щелкнул каблуками.
– Хайль Гитлер! – произнес он. Он быстро научился произносить это приветствие особенным, лающим тоном.
– Хайль Гитлер! – ответил начальник, не поднимая руки в ответ. – Садитесь.
Он указал Брауну на простой сосновый стул, стоявший у стены. Браун сел, чувствуя, что на лбу у него выступает холодный пот.
– Северин Браун! – прямо приступил к делу господин Халлер. – Вы задушили в Вене доктора Карла Моллера?
– Я бы снова убил его, – быстро ответил Браун, привставая. – Хайль Гитлер!
– Значит, вам нравится убивать? – спросил начальник.
– Я буду опять убивать.
– Очень хорошо. Вам может представиться этот случай снова.
– Вы хотите сказать?
Тут Северин Браун почувствовал, что язык у него начинает распухать, а желудок поднимается к самому горлу.
Что за чудовищные планы на его счет были у этого человека? Почему он играет с ним? Он определенно играет. И все же…
– Послушайте, Северин Браун, – твердо продолжал начальник. – Нам нужны такие люди, как вы. Люди, которые не боятся убийства. Мы знаем всю вашу подноготную.
Халлер наклонил голову над столом и расширившиеся глаза Брауна увидели знакомый документ.
Это был доклад линцского госпиталя.
Святый Боже – эти чернорубашечники умеют докопаться до всего.
Теперь Браун ломал себе голову над тем, что еще они могли знать о его прошлом, о том прошлом, которое не было известно ему самому.
– Вы уже продемонстрировали способность ваших рук, – продолжал начальник с деланной улыбкой. – Что еще вы умеете?
– Что именно вам угодно?
– Вы умеете стрелять?
– Из винтовки умею.
– Вы умеете обращаться с кинжалом?
– Да, – ответил Браун, помедлив. Он не владел кинжалом, но решил, что напрактиковаться в этом – дело нетрудное.
– Очень хорошо, – кивнул головой начальник. – Мы можем найти для вас место в особом отделе Тайной службы.
– Ах вот что, – невольно выдохнул Браун.
Начальник просиял.
– Вы, конечно, слышали о наших талантливых юношах?
– Кто о них не слышал?
– Вам очень посчастливилось, – полушепотом произнес Халлер. – Вы можете попасть в нашу маленькую группу.
И, осмотрев внимательно Брауна еще раз, с головы до ног, добавил:
– Несмотря на ваш возраст.
Браун слегка вздрогнул, что несколько удивило начальника. Он еще не разу не видел рекрута, на которого подобный разговор производил бы такое сильное впечатление.
– Я готов рисковать своей жизнью, – откликнулся Браун, – для того только, что бы быть ближе к Фюреру.
– А вам иногда придется рисковать жизнью, – важно сказал начальник. – Охранник всегда должен находиться между фюрером и теми, кто покушается на его жизнь. Покушений было уже много и, если бы его телохранитель не был достаточно быстр и ловок…
Великий Боже! Сотни людей защищают жизнь фюрера и только один действительно защищает по-настоящему его жизнь.
Начальник повернулся и снова взглянул на двери:
– Возвращайтесь назад, – резко сказал он. – И ожидайте дальнейших приказаний!
– Меня могут принять сегодня же? – с надеждой произнес Браун.
– Возможно. Мы испробуем сначала, как вы стреляете. Атам посмотрим. Хайль Гитлер!
– Хайль Гитлер!
Северин Браун медленно поднялся назад к себе во второй этаж.
Так вот почему он им понадобился! Потому что он убил человека.
Его поставили в разряд профессиональных убийц, из него сделали профессионала, для которого чужая жизнь не дороже булыжника.
– Хайль Гитлер!
И в Берлин его привезли именно потому, что здесь у него не было ни одной знакомой души, ни одного знакомого лица, которое как-то могло бы повлиять на него, согреть его, для того, чтобы здесь он мог убивать совершенно хладнокровно.
Это был старый нацистский трюк. Они никогда не пускали людей в те места, где им приходилось бы разрушать и грабить свои собственные дома, свои собственные родные места. Штурмовиков постоянно перебрасывали с места на место и ни один из них никогда не мог бы прочесть слова упрека в глазах бывшего сородича или соседа.
Таким образом, чувства сами собой исключались из нацистского кодекса.
Итак – его, Брауна, предназначали к тому, чтобы убивать людей.
Прекрасно: они это хотят – они это получат.
Северин Браун будет убивать.
