Текст книги "И зеленый попугай"
Автор книги: Рустем Сабиров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Сабиров Рустем
И зеленый попугай
Рустем Сабиров
И ЗЕЛЕНЫЙ ПОПУГАЙ
(история с хорошим концом)
Дождливым апрельским днем, в недавно оттаявшем, а потому безотрадно грязном городском сквере, где-то ближе к пяти вечера человек по фамилии Саранцев ощутил тягостную бессмыслицу жизни. Он давно уже ее смутно подозревал, но все как-то разнопланово, по частям, а тут – все разом. Саранцев даже опешил от такого открытия и в некоторой задумчивости остановился у трехногой, со следами оставшихся с осени грязных подошв скамейки. Сейчас бы, как говорится, прокрутить ленту назад, чтоб все попятилось, торопливо и смешно семеня, и листья взлетели бы обратно на ветви, и поезда бы отползли от перрона задом наперед, и исписанный, исчерканный лист очистился бы строчка за строчкой, найти бы в этой сутолоке и мельтешне какие-то милые сердцу кадрики и предъявить как оправдание бог знает кому. Ведь, если откровенно, не мог Саранцев назвать себя неудачником.
Он скорее был удачлив, однако удачи были все какие-то мелкие, пустяшные, вымученные, словно выстоял он за ними какую-то тесную, потную очередь, получил, развернул, а там – не то, ни божества, как говорится, ни вдохновенья. Хотя, с другой стороны, и того, и другого было, вроде в избытке. Особенно последнего. Из всего этого выкристаллизовалась папка умеренно крамольных стихов, отмеченная снисходительно-ободряющей рецензией одного известного поэта. А из божеств в осадок выпала Тамара, бывшая работница Аэрофлота...
Его отвлекли голоса. Мимо чугунной изгороди сквера трое порозовевших от натуги мужчин со сдавленными стонами тащили огромное старинное трюмо, в котором Саранцев отразился рикошетом бледно и глупо, словно попал случайно в чужую фотографию. "Так вот и жизнь пройдет, – грустно подумал Саранцев, – блекло, пыльно и случайно. Так вот и пройдет..." От этакой фигуральной мыслишки стало почему-то легче на душе.
Энергичная процессия меж тем остановилась, один из троих вдруг махнул рукой, бросил скорбный труд и трусцой побежал в противоположном направлении, как раз в сторону Саранцева. У двоих оставшихся от дополнительной нагрузки глаза полезли из орбит. "Ты куда побег?! отчаянно захрипел один из них, похоже, владелец трюмо. – Мы ж договорились! Ты ж пятерик взял!" – "Да там нести всего-ничего, – беспечно отмахнулся тот, не оборачиваясь. – Дотащите, мужики. У меня тут деловое свидание". – "У, сволочь!" – застонал хозяин, и поредевшая процессия двинулась дальше на подгибающихся ногах. Беглец же перемахнул через ограду и тяжело плюхнулся на скамейку, прямо на следы прошлогодних подошв. Впрочем, его брюки и плащ, как успел заметить Саранцев, были вряд ли намного чище скамейки.
– Ишака нашел за пятерик, – подмигнул он Саранцеву. – Я свой пятерик, пока по всей улице корячились, три раза отработал. Все на шару хотят, верно?
Саранцев пожал плечами и отвернулся. Человек показался ему неприятным, маленьким, колченогим с непропорционально большой головой и бледным рыхлым лицом, напоминающим чайный гриб. Ну да бог с ним, ему-то что...
Вдоль ограды сквера, громко цокая каблуками, прошла высокая, красивая женщина.
Но и она никак не отреагировала на его пристальный, взыскующий взгляд. Саранцев с грустью хотел было повторить мысль, что вот так жизнь пройдет мимо...
– Валя, Валя-Валентина! – прервало его размышление хриплое пение. – Все в тебе, ну все в тебе по мне. Ты, как елка, стоишь рупь с полтиной. Нарядись – повысишься в цене!
Саранцев нахмурился и обернулся. Игривый куплет исполнял, как и следовало ожидать, его случайный сосед по скамейке.
– Что, не нравится? – радостно засмеялся он, видя, что Саранцев раздраженно обернулся. – А я вот такой человек. И всех, кто мной недоволен, посылаю в одно интересное место.
Саранцев решил не связываться и отошел прочь. Оставшийся на скамейке сказал ему что-то еще, но он уже не слышал – вдоль ограды размашистой, уверенной походкой шла Тамара, бывшая работница Аэрофлота.
"Этого не доставало, – с тоской подумал Саранцев, втянув голову в плечи. – Интересно, заметит или не заметит?"
Менее всего желалось ему встречаться с Тамарой. "Выследила, – зло подумал он, хоть он и понимал, что это полная чушь, с чего бы ей его выслеживать. – Выследила! – упрямо повторил он, и, поняв, что проскочить незамеченным не удастся, обреченно поднял голову. К его удивлению Тамара его не заметила, прошагала мимо, вошла в сквер и твердо направилась к той самой скамейке, с которой он только что ретировался.
"Чего это она, сдурела?" – обеспокоенно подумал Саранцев. Сидевший на скамейке субъект немедленно вскочил и, далеко выставив зад, склонился в шутовском поклоне. "Дать ему, что ли, разок?" злобно подумал Саранцев, однако с места не сдвинулся, а, нахлобучив для чего-то шляпу, продолжил наблюдение. Далее случилось вовсе непонятное. Тамара вместо того, чтобы брезгливо обойти полупьяного идиота, вытащила из сумочки прозрачный пакет, постелила и присела на краешек. Обитатель же скамейки, все так же: не разгибаясь, как циркуль, описал полукруг, поворотился к ней и, кокетливо одернув на коленях непотребные свои брюки, уселся рядом.
"Ну и тем лучше! – гордо сказал сам себе Саранцев и был по-своему прав, ибо происходящее избавляло его от некоторых неприятных формальностей. Дело в том, что Тамара последнюю пару недель стала его несколько тяготить. Своей истеричной ностальгией по воздушному флоту, из которого ушла когда-то из-за каких-то интриг, и по былым своим поклонникам, совокупного мизинца которых он, Саранцев, видимо, не стоил. Своими бесчисленными подругами, которым он был торжественно представляем, а потом сотрясаем сценами ревности. Своими неотвязными вопросами типа "О чем ты сейчас думаешь?", на которые надобно было давать немедленные обстоятельные ответы. Своими... Да много чем. Все это так, однако такая концовка была уж вовсе неожиданной.
"Брат, может быть?" – робко подумал было Саранцев, но тут же отмел предположение.
Загадочная парочка меж тем поднялась со скамейки и неторопливо двинулась вдоль аллеи к выходу. Тамара шла вальяжной походкой "женщины с прошлым", знающей себе цену. Ее спутник семенил следом прыгающей трусцой, то обгоняя, то отставая.
Вскоре они скрылись за деревьями, оставив Саранцева в одиночку отходить от потрясения и продолжать предаваться горестным размышлениям. "Тем лучше!" – вновь сказал себе он, но лучше не стало. И тогда Саранцев, презирая себя, двинулся вслед, по-воровски прячась за кустами, с трудом выдерживая дистанцию.
Парочка выбралась наконец из сквера и столь же неторопливо перешла не тротуар.
Саранцев, не спуская с них глаз и с отвращением выслушивая собственные жалкие оправдания, плелся следом. В какой-то момент парочка внезапно остановилась у киоска. Саранцев в страхе метнулся вбок, наступил на какую-то пыльную, увешанную шерстяными сосульками болонку. Собака громко, по-поросячьи взвизгнула. "Совсем уже озверел народ", – гневно сказала ему хозяйка. Саранцев пробормотал извинения, чем привел хозяйку в еще большее бешенство, и продолжил постылое преследование. Идти, впрочем, долго не пришлось. Парочка, как и следовало ожидать, дошла до Тамариного дома и скрылась в подъезде.
"Ну, довольны? – ласково спросил себя Саранцев. – Или желаете еще?" Спросил и понял: желает еще.
– Павлик? – удивленно воскликнула Тамара, когда Саранцев, покрутившись минут десять возле ее дома, поднялся по лестнице и позвонил в дверь. – Это ты?
– Так точно! – ответил Саранцев и просветленно улыбнулся. – Я и есть, Томочка-душечка. Ты, естественно, рада меня видеть. Правильно?
– Ну да, – Тамара оцепенело кивнула. – То есть я... Дело в том...
– Так пропусти ж! – вскричал Саранцев. – Прими же своего пупсика, своего Пашечку-канашечку! – Саранцев простер руки и сочно облобызал совершенно оторопевшую Тамару.
– Проходи, Павлик, – деревянным голосом произнесла Тамара и вдруг окончательно пришла в себя. – Именно! Проходи! Так даже лучше! Именно сейчас! – схватила не ожидавшего такого оборота Саранцева и чуть не волоком втащила в комнату.
Там, как и следовало ожидать, он увидел своего недавнего знакомого. Он с потрясшей Саранцева вольготностью восседал на тахте. Здесь, в тамарином жилище, да еще на этой тахте, он показался Саранцеву еще гаже, чем на садовой скамейке.
– Знакомься, Гоша! – высоким, истеричным голосом выкрикнула Тамара. Это – Павел Владимирович Саранцев, мой давний добрый знакомый. А это Гоша, мой друг!
– она поворотила к Саранцеву свое пылающее решимостью лицо.
– Дык мы уж виделись! – закричал Гоша, вскочил с тахты и судорожно стиснул руку Саранцева своими холодными воробьиными лапками. И тут же деловито поинтересовался: – Учишься, работаешь?
– Работаю, – буркнул Саранцев, стараясь глядеть в сторону.
– Где, если не секрет?
– На заводе.
– На заводе? Пропе-ел гудок заводской? Уважаю.
– Павел Владимирович – ведущий конструктор! – с издевательской почтительностью отрапортовала Тамара. – Его очень на работе ценят.
– Уважаю, – повторил Гоша и вдруг плаксиво прищурил глазенки и заканючил: – То-ом! Чтой-то у нас разговор с Павлушей не клеится. Во рту сухо, язык, как напильник. Ты бы, Том, пошарила в холодильнике. Для смазки внутренних органов.
– Я не пью! – резко перебил его Саранцев.
– Уважаю. Я тоже не пью, пока не налито. Так, я говорю, Том, ты в холодильнике-то...
Тамара притворно вздохнула и пошла на кухню, Саранцев последовал за ней.
– Тамара, – сказал он ей шепотом, плотно притворив дверь, – что это еще за фокус?
– Ты о чем, это? – с фальшивым удивлением пропела Тамара.
– Об этом тошнотике. Ты где такого нашла? Лепрозоид какой-то.
– А что? – Тамара дерзко прищурилась. – Ты уж не ревнуешь ли, Павлуша?
Наконец-то, господи, дождалась? А чем тебе Гоша не угодил? Ты вообще за меня не беспокойся, я уж как-нибудь сама разберусь.
– Бред какой-то! – зло выдохнул Саранцев. – Нет, вообще-то мне действительно все равно. Однако...
– Ну а раз все равно, так ты иди, Павлик, в комнату, а то неудобно. На-ка вот, – она сунула в руки Саранцева початую бутылку водки и легонько вытолкнула из кухни. – Пейте пока. Я сейчас приду. – И задержавшись у двери, вдруг глянула ему в глаза и сказала полушепотом с нехорошей улыбкой: – Ты, небось, думаешь, ты его лучше? Напрасно. Он хоть не притворяется. А ты... Ладно, ты иди, я сейчас.
Саранцев вернулся в комнату в каком-то полусне. Он даже не успел заметить, как Гоша с ликующим воплем выхватил у него из рук бутылку. Все происходящее разом перестало его интересовать, он как бы с удивлением рассматривал сам себя со стороны, не понимая, почему он все еще здесь и что ему здесь надобно. Гоша между тем, радостно трепеща и повизгивая, налил себе водки в широкую фарфоровую пиалу и, захлебываясь, выпил.
– Не пьешь, значит? – радостно переспросил он. – И не пей, Паша, ну ее совсем.
Саранцев махнул рукой и опустился в старое продавленное кресло, прикрыл глаза и вдруг задремал. Сквозь сон он меж тем отчетливо слышал шаркающие Гошины шажки, его довольный, урчащий голосок. А во сне он увидел себя совсем молодым, в какой-то нелепой шутовской одежде, которой он мучительно стыдился, но сделать ничего не мог. Вокруг сновали люди, но никто по счастью не обращал на него и на его идиотский наряд никакого внимания. Он было успокоился, однако тут из-за каких-то густых зарослей вышла Тамара. Она была в своем шикарном югославском купальнике, том самом, который год назад с боем выбила на работе. Она, смеясь, указывала пальцем на Саранцева, и окружающие уже стали обращать на него повышенное внимание и ехидно смеяться. Саранцев хотел было бежать, но запутался в своих нелепых шароварах, спотыкался, падал, вызывая взрывы дружного и сплоченного смеха. "Да вы гляньте на него, люди добрые! – громче всех хохотала Тамара, Поганец такой, а еще изгиляется! Он думает, он всех лучше, а на него самого глядеть тошно!" Не помня себя, Саранцев забежал в какой-то темный закоулок, едва не сбив кого-то с ног. "Извините! – сказал он громко и тотчас замер, пораженный: перед ним стояла Лена, та самая фатальная красавица Лена, возникшая на какое-то мгновение из душного августовского вечера двадцатилетней давности, и тотчас канувшая туда же.
Здесь, пожалуй, есть смысл прервать ненадолго бредовые видения Павла Саранцева и рассказать эту незначительную историю, не имеющую к нашему повествованию, кстати сказать, никакого отношения.
Произошло это, как уже было сказано, лет двадцать назад. Совсем еще юный Павел Саранцев брел без особой надобности по улице, названной в честь великого пролетарского писателя и у телефонной будки, освещенной мертвенным светом аптечной витрины, увидел вдруг высокую и потрясающе красивую женщину. То, что она именно потрясающе красива, он понял еще издалека, когда черты ее лица еще не были отчетливо видны. "Так не бывает, – успокоил он себя, – таких просто нет".
Подойдя, однако, ближе, понял: бывает. Может, раз в жизни, но бывает. "Господи, взмолился тогда юный и глупый Саранцев, сделай так, чтобы она мне что-нибудь сказала! Хоть что-нибудь. А уж там..." И свершилось. Внимательно глянув на Саранцева своими немыслимо красивыми глазами, женщина сказала: "Молодой человек, можно вас на минуту?" Потеряв дар речи, Саранцев неуклюже повернулся к ней. "У меня к вам просьба, – женщина ободряюще улыбнулась. – Если, конечно, вас не затруднит".
"Да что вы, – сдавленно просипел Саранцев. Звук с трудом протиснулся сквозь сдавленное спазмом горло. – Конечно нет. То есть, в смысле не затруднит".
"Вот тут записан телефон, – она протянула ему наспех выдранный клочок из записной книжки. – Будьте добры, позвоните, пожалуйста. Очень неудобно об этом просить, но... В общем, если будет мужской голос, сразу передайте трубку мне. А если женский... попросите позвать Игоря. Запомнили? И-го-ря".
"А если спросят, кто его спрашивает, что сказать? Сослуживец? – подал голос Саранцев да еще с какой-то гадкой развязностью, эдаким понимающим смешком.
"Да, – рассеянно ответила женщина и тотчас испуганно спохватилась: – то есть нет, конечно! Ни в коем случае! Они же работают вместе, чуть не забыла. Скажите просто: товарищ. Допустим, школьный."
"Не одноклассники. Значит, вот вам двухкопеечная. Только, пожалуйста, побыстрее, поздно уже".
"Никакого Игоря нет дома! – твердил про себя Саранцев, набирая номер и надеясь, что провидение и на сей раз не подведет. – Уехал Игорь в Нарьян-Мар на восемьдесят пять лет".
Трубку взяла женщина.
"Алло! Извините, что поздно, – произнес Саранцев солидно и вальяжно. Позовите, пожалуйста, Игоря".
"Игоря?.. А кто его спрашивает?"
"Школьный товарищ", – высокомерно ответил Саранцев.
"А, простите, кто именно?"
"Павел Владимирович Саранцев! -выпалил он, по-свойски подмигнув женщине. Та напряженно улыбнулась в ответ.
"Минуточку, – растерянно сказала женщина в трубке. – Игореш, там тебя спрашивают, – послышалось откуда-то издалека, – какой-то Саранский".
"Слушаю! – голос Игоря был раздраженный и недовольный. – Кто это?"
"Одну минуточку. Сейчас с вами будут говорить!" – торжественно отчеканил Саранцев и передал трубку затаившей дыхание женщине. Та буквально выхватила ее у него из рук.
"Алло! Алло, это я, Игорек! Ну кто, кто. Лена!.. Хорошо, буду говорить тише.
Игорек, – женщина перешла на полушепот, – мне с тобой надо срочно поговорить...
Не по телефону.
Саранцев с достоинством вышел из будки, но выйдя замер, не в силах уйти.
"Игорек, – продолжала нежно лепетать Лена, – я говорю, мне: Кто? Да никто, господи. Какой-то совершенно незнакомый человек... Ну вот, а что мне оставалось делать?.. Ну что за глупости, Игорек, я его совершенно не знаю и знать не хочу.
Его вообще уже нет, он исчез навсегда", – вдохновенно пела она в трубку.
После этого ничего уже не оставалось, как в самом деле исчезнуть. Навсегда.
Итак, возникла Лена. Она смотрела на Саранцева приветливо, но печально.
"Привет, Саранцев, – сказала она и улыбнулась. – Ты меня давно ждешь?"
"Давно, – кивнул Саранцев. – С того самого дня".
"Будто бы! – засмеялась Лена. – Ну вот, дождался. И что теперь?"
"Как что... Пойдем куда-нибудь".
"Не получится. Во-первых, у тебя какой-то странный вид. Куда с тобой пойдешь.
Во-вторых..." – она с досадой покосилась куда-то в сторону.
"Игорь? – догадался Саранцев и тут же увидел сияющую, довольную физиономию Гоши.
"Опять он!?" – ахнул Саранцев. "Да как тебе сказать..."
"Понял, – мрачно кивнул Саранцев, – они все такие. Все на одно лицо. Что Гоша, что Игорек". "И никуда ты, Саранцев, от них не денешься, покачала головой Лена.
" Куда ты, туда и они".
"Точно, – подтвердил Гоша и вдруг доверительно зашептал Саранцеву прямо в ухо: – Вот ты, Паша, такой умный, весь такой ведущий конструктор, вот ты мне скажи...
Да ты, Паш, спишь что ли?"
Саранцев без всякой охоты открыл глаза. Реальность была еще гаже сновидения.
Гоша, уже изрядно пьяный, сидел за столом и глядел на него в упор недвижными, мутными глазами.
– Проснулся? Так вот, я говорю: что бабе всего больше нужно? А? Стишки?
Лирика-романтика? Нет? Это дело? – он многозначительно выпятил локоть. – Тоже нет. То есть не совсем. Бабе, Паша, боле всего срам нужен. Понял? Чем срамней, тем скусней. Ты не отмахивайся, я тебе правду говорю.
– Саранцев мотнул головой, словно отгоняя кошмарное видение и тут же заметил, что народу в комнате прибавилось. Вернулась Тамара. С ней было еще двое, маленький, угловатый человечек, передвигавшийся нелепыми толчками, как морской конек, и коротконогая, бесцветная женщина с неприступным лицом, упорно не желавшая снимать плащ. "Это Гелена, Павлик. Она тоже стишки пишет. Ты, Гель, нам почитаешь сегодня?"
Морской конек сделал еще несколько скачкообразных движений и сел рядом с Саранцевым, злобно шмыгнул носом и представился: "Афанасий". На столике уже уныло возвышалась ополовиненная бутылка темно-лиловой бурды.
– Наконец-то вы проснулись, – высоким, насморочным голосом произнесла Гелена и неприязненно оглядела Саранцева с ног до головы, – а то это как-то даже странно, – все веселятся, а вы спите. Это даже как-то неприлично.
– Я это так понимаю, что он нас тут всех не уважает, – мрачно сказал Афанасий. – Вот если б мы тут все были ведущие конструктора, так он бы тогда всех уважал.
– Отвяжись, – сказал Гоша, – Паша наш человек.
– Ой, мальчики! – сказала вдруг Тамара, страдальчески приложив пальцы к вискам, – У меня ведь горе. У меня Федя пропал. – Какой еще такой Федя? насторожился Гоша.
– Да попугай, – махнула рукой Тамара. – Помнишь, Паша, Федю? Вылетел из клетки в форточку. Я прямо вчера весь вечер плакала. Так жалко, прямо.
Попугая Саранцев помнил. Это было презабавное крохотное создание, похожее на перекрашенного цыпленка, несмотря на все старания не желавшее говорить по-человечьи и громко выщелкивающее свои исконные попугайские слова.
– Жаль, – искренне сказа Саранцев. – Вот его действительно жаль.
– А пускай в Африку летит, предложил Гоша. – Помните: А-а! И зеленый попугай!
Том, помянуть бы надо Федьку. Как у нас там энергоресурсы?
– У меня только один талон, Гоша, жалобно ответила Тамара, – я на него хотела кофе растворимого купить. Мне продавщица знакомая обещала.
– Кофе? – Лицо Гоши оскорбленно вытянулось. Да ты что, какое такое кофе! Кофе пусть Паша пьет в своей квартире. Не травмируй меня, Том, выдай талончик. Мы сейчас с Пашкой сгоняем до магазина и продолжим содержательный вечер.
Тамара притворно вздохнула и вышла из комнаты.
– Жалко попугая, – вновь сказал Саранцев. – Хоть не говорящий, а смотреть на него весело было. Попугаи вообще похожи на людей. И взгляд у них другой, не птичий.
– Ну вот заладил – жалко-жалко! – напыжился Гоша. – Если хочешь знать, это я его в форточку выкинул. Это между нами. Пусть летает на свежем воздухе.
– Как это?! – ахнул Саранцев.
– Да так как-то. Я вообще, Паша, не люблю животный мир. Шумит, воняет, жрать просит. Скажешь, нет?
– Нет, – твердо ответил ему Саранцев, поднялся и со злостью прибавил. Тебя ж вон никто в форточку не выбросил. А ты и шумишь, и воняешь, и жрать просишь.
Тут вовремя возникла Тамара с заветным талоном в руке, который окрыленный Гоша тотчас бережно принял из ее рук.
– Вот! Это я понимаю! Обрадовано заорал он. – Айда, Паша, забыли старое!
– Ну айда, – решительно сказал Саранцев. Он понял, что это есть прекрасная возможность выйти наконец с честью из этого дома, выкарабкаться раз и навсегда из этой густой взвеси, чтоб после недолгих поисков найти наконец подобающий ему мир полутемных гостиных, негромкой музыки, сдержанных мужчин и красивых одиноких женщин...
На улице моросил дождь, асфальт был покрыт радужной слизью. Саранцев уже наметил перекресток, где он тихо распрощается со своим попутчиком и уйдет, сославшись на дела. Однако как раз на намеченном перекрестке Гоша облегченно схвати Саранцева за локоть.
– Все, пришли. Однако ты чешешь. Совсем загнал. Значит, давай скорей червонец, талончик у меня. Сейчас мы...
– Видишь ли... – солидно начал было Саранцев.
– Нет, почему, деньги-то есть, но ...
– Та чего мы стоим? – Гоша вновь схватил его за локоть и потащил к освещенному нутру магазина. – Деньги есть. Талон есть. А мы, понимаешь, стоим.
В узком полутемном коридорчике колыхалась бесформенная масса людей. Пахло сырой одеждой и спиртным выхлопом. Очередь походила не некое живое медузоподобное существо, орущее, стонущее, выгибающееся кольцами, с множеством щупалец, присосок, прожилок, клювообразных отверстий, время от времени отторогающее наружу обезумевших, обессиленных человечков, с бледной, бессмысленной улыбкой прижимающих к себе расползающиеся букетики горлышек, наклеек...
– Давай сюда червонец и стой тут! – гаркнул Гоша прямо в ухо.
– Так вон очередь-то какая, растерянно, с надеждой сказал Саранцев, лихорадочно шаря в кармане.
– Какая очередь! – Гоша зло скривился. – Я тебе что, сын бешеной матери в очереди стоять! Иди за мной, чудик!
Он ухватил Саранцева за запястье жесткой костяной клешней и, крякнув, ввинтился в упругое человеческое месиво. Очередь всколыхнулась.
– Куда!! – заметалось сразу несколько бабьих голосов. – Куда лезешь, алкаш поганый!
Гоша на мгновение остановился, закрепляясь на отвоеванном плацдарме, сращу распространив вокруг себя матерый запах пота.
– Сынок у меня! – хрипел он, выкатив белки и вновь с натугой вклиниваясь в сопротивляющуюся массу. – Болеет! Врач компресс прописал. Андрюша, сынок.
Круглый отличник.
Саранцев, задыхаясь от отвращения, покорно втиснулся в образовавшийся тоннель.
Кто-то ударил его локтем в подбородок, шляпа съехала на переносье и не было возможности вернуть ее на место.
– А вот хрен тебе, а не Андрюша! – зарычал какой-то грузный мужчина в брезентовой куртке и схватил огромной красно-синей лапищей Гошу за ворот. – Морда твоя шакалья!
Гоша взвизгнул и затравленно обернулся к Саранцеву – Паша, скажи ему! и, воспользовавшись паузой, рванулся в сторону, увлекая за собою Саранцева, издал душераздирающий стон, выдавил в сторону причитающую старушку и прилип к окошечку. Саранцев же, потеряв опору, почувствовал, как крутая человеческая волна неумолимо относит его в сторону.
– Пашка! – в нескольких метрах от него тускло замаячило напряженно ненавидящее лицо Гоши. – Червонец сюда! Скорей ты, гад, сволочь!
Саранцев с трудом вынул из кармана кошелек, срывая ногти, открыл его, вытащил десятку и, поднатужившись, всунул в скрюченную гошину ладонь. Через мгновение исчезнувшая было ладонь вернулась, в ней зеленовато блеснуло кургузое горлышко бутылки.
– Держи! – сипло выдохнул Гоша, сунув в руки Саранцеву тупорылую емкость. – А ты боялся. Давай на выход... Или нет. Стой пока.
И вот тут случилось нечто уж вовсе неожиданное и невероятное. Продавщицу, маленькую багроволикую женщину, кто-то окликнул и она, оттолкнув от себя чью-то рвущуюся к ней руку, степенно уплыла куда-то вглубь. Гоша напряженно засопел и вдруг проворно просунул руку в окошечко, как-то противоестественно ее выгнул, схватил одиноко стоящую у бездействующей кассовой коробки поллитровку, втянул ее обратно. Стоящие рядом потрясенно охнули. "Спокуха", – забормотал Гоша, бессмысленно гримасничая, сунул похищенную бутылку совершенно оторопевшему Саранцеву и, упершись ладонями ему в спину, стал выталкивать его из очереди.
Саранцеву показалось, что наступила гробовая тишина. Потом сзади кто-то – может, продавщица – пронзительно взвизгнул, и тотчас все вновь пришло в движение, заходило ходуном. Гоша быстро обернулся, вырвал у него из рук обе бутылки, подмигнул, шепнул: "Давай по-быстрому" и исчез, словно не было его...
Толпа вздыбилась, как штормовая волна, и вскоре Саранцев обнаружил себя прижатым к стене в тесном тамбуре между двумя стеклянными дверьми в окружении нескольких разъяренных женщин и долговязого равнодушного милиционера.
– Я все видала! – вещала полная женщина в пестром, словно сшитом из лоскутов плаще. – Двое их было. Один – плюгавый такой, вечно тут трется. Он бутылку-то схватил и этому сунул. А сам сбежал. Двое их было. Я сама видала.
– Где бутылка? Кто с тобой был? – сонно спросил милиционер, пристально глядя ему в глаза. Глаза, однако, были тусклые и мутные, такие глаза бывают у спящего, если ему приподнять пальцем веко. – Я тебя спрашиваю!
– Не знаю, – угрюмо ответил Саранцев. – Я вообще его не знаю.
– Не знаешь. Ладно. А зачем бутылку взял, если не знаешь?
– Я не брал никакой бутылки, – Саранцев отчаянно, словно силясь проснуться, замотал головой.
– А кто взял? Может, тогда это я взял? – милиционер мелко засмеялся и требовательно обвел всех глазами, приглашая присоединиться. Толпа послушно разразилась дружным разоблачительным смехом.
– То есть я взял, – забубнил Саранцев. – Он мне ее сунул в руку, я и понять ничего не успел, и тут же забрал обратно.
– Кто забрал?
– Ну этот, Гоша.
– Гоша? – милиционер снова обвел всех торжествующим взором. – А говоришь, не знаю. Неувязочка выходит. А пойдем-ка со мной, гражданин. Там разберемся.
Сопровождаемый милиционером, отделился Саранцев от ликующей очереди и вышел на улицу. Милиционер шагал чуть позади и бдительно держал его за локоть. Саранцеву казалось, что вся улица смотрит на него с опаской и гадливостью. Он с тоской вглядывался в ближайшее будущее и не находил в нем просвета. Любой подзаборный бродяга был в сей момент на голову выше его, ибо был свободен.
Крестный путь уперся в нетерпеливо урчащий милицейский "уаз". Милиционер свободной рукой отворил дверцу и Саранцев неловко, стремясь опередить унизительный тычок в спину, влез в его полутемное нутро.
– Это еще кто? – недовольно спросил кто-то, едва различимый.
– Да так, шакал один. Бутылку спер с прилавка. Говорит, не брал. Умрешь с ними.
Ладно, ты подожди еще немного, скоро поедем.
– Да поехали сейчас, чего еще ждать-то, – недовольно протянул неразличимый.
– Сейчас, сейчас. Галку только заберем. Она уже закрывается.
– Галку! – недовольно проворчал голос. Саранцев наконец разглядел его. Это был молоденький милиционер с коротким туловищем и длинными ногами, он немного напоминал паука-сенокосца. – Могла бы и пешочком, жди ее теперь. И тотчас, спохватившись, грозно глянул на Саранцева. – Ты зачем бутылку-то спер, коррозия!
Это если каждый начнет...
– Я не брал, – начал Саранцев.
– Видали? Он не брал! – весело сказал кому-то длинноногий. А кто брал?
Получается, что я брал?
В ответ тоненько, подобострастно захихикали. Саранцев глянул в угол. Там, как оказалось, сидел, весь скрючившись, мальчик лет четырнадцати, какой-то весь сырой и бесцветный, как кусок слипшихся фабричных пельменей.
– Ты сиди, помалкивай! – прикрикнул на него длинноногий. – Мотоцикл хотел угнать, – сообщил он Саранцеву. – На ногах чуть стоит, а туда же.
– Не угонял я! – надрывно выкрикнул мальчик и заплакал, шумно прихлюпывая носом.
– Дяинька-милиционер, отец ты мой, родненький, последним пидором буду, не угонял я! Я поглядеть только хотел, пощупать руками. Дяинька!! У меня судьба трудная, семья неблагополучная, я вообще круглая сирота...
– А ну цыц! – сурово прикрикнул милиционер. – Ты погляди, все, бляха-муха, честные. Всех жалеть да любить надо. А мотоциклы угоняет кто? Пушкин! Вот ты, – он как-то даже уважительно глянул на Саранцева, – такой, бляха-муха, вроде честный. А бутылку с прилавка скомуниздил...
– Поймите, я не брал, – устало повторил Саранцев, и вдруг торопливо и сбивчиво принялся пересказывать события злополучного вечера – и про Тамару, и про Гошу и даже про попугая Федю.
– Ну вот, – перебил его длинноногий, – Говоришь, не пью, а сам, бляха-муха, лыка не вяжешь.
– Потеря-ал я любовь и девчо-онку свою! – тоскливо запел мальчик.
– Давай, пой, – согласился милиционер, – я время засеку. Сколько минут пропоешь, столько раз по шее получишь. Мальчик издал носом водопроводный звук и смолк.
Отворилась дверь и в кабину, согнувшись и кряхтя, влез первый милиционер. Он снял мокрую шапку, отряхнул и положил на колени. Вслед за ним в фургон просунулась крашенная под мореный дуб женская голова.
– Мальчики! – пропела она, бедненькие! Заждались совсем... Ты давай залазь да поехали, – сурово оборвал ее первый милиционер с небрежностью хозяина. Голова обрадовано закивала и вскоре в фургоне стало тесно и душно от вплывшего туда женского тела, в котором Саранцев с неудовольствием признал продавщицу винного отдела.
– Тетинька! – снова зарыдал мальчик. – Вот только вам одной правду скажу, не угонял я мотоцикла. Хотите, мамой поклянусь?
– Это еще кто? – удивилась продавщица.
– Да так, сволота, – махнул рукой первый милиционер. – Этого-то узнала, наверное, – он кивнул на Саранцева, – бутылку у тебя спер...
– Так это не он, – усомнилась продавщица, не сводя с Саранцева крохотных перламутровых глазок. – Того я знаю. Гога. Ханыга тутошний.
– Ладно. Гога-магога. Хрен, как у бульдога, – пробормотал первый милиционер. – Поехали, там разберемся.
– Павлик, – растерянно сказала вдруг продавщица. – Павлик Саранцев. Ну точно!
– Какой такой Павлик? – встревожился второй милиционер.
– Я ж говорю – Саранцев! – вскрикнула продавщица. – Мы с ним учились в одном классе пять лет. Паш, ты меня помнишь, нет? Галя Решетникова... Ба, неужто забыл?
Саранцев и не силился вспомнить никакой Гали Решетниковой, да и неважно это было. Важно другое – забрезжил вдруг тусклый огонек надежды, и важно было не загасить этот огонек, дать ему вывести себя из этой ужасающе безнадежной топи...
– Еще бы не помнить, – сказал он вдруг вольно раскованно, словно находился не в милицейском фургоне, а в банкетном зале.
– Он у тебя бутылку спер, – вежливо напомнил ей первый милиционер.
– Кто, Павлик? – глаза продавщицы, и без того маленькие, совсем исчезли из виду от негодования. – Да ты что! Он школу с медалью кончил. А бутылку, я же ясно сказала, Гога спер. А Павлик, поди, не пьет совсем.
