Текст книги "Лобная местность"

Автор книги: Руслан Карманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Не найдя ответ на последний вопрос, мозг мэра-арестанта переключился на режим сна.

Сон был многослойный, как тортик «Молочная девочка».

Несмышляеву приснился его рабочий кабинет на третьем этаже городской администрации и сосредоточенное лицо секретарши Зинаиды. Во сне она пыталась приручить импортную кофемашину, чтоб та поделилась капучино, а неугомонная пресс-секретарь администрации Глаша Стожкова требовала у мэра приобрести корову голландской породы.

На резонный вопрос мэра: зачем пресс-службе голландская корова, Глаша закатывала глаза: «Ну как же вы не понимаете, Иван Петрович, конечно же, для повышения производительности труда сотрудников пресс-службы. Надо непременно идти в ногу со временем, Иван Петрович, ведь если корове приладить седло, то по количеству новостей на нашем сайте мы сможем конкурировать даже с мировыми информагентствами!»

Несмышляев во сне прибавил ходу, чтобы избавиться от общества назойливой и лупоглазой Глаши, а та протяжно выла ему вслед: «Мууу». Стремительно уходя от ее преследования, мэр открыл дверь первого попавшегося кабинета и оказался на совещании у губернатора области.

– А вот и вы, Иван Петрович, – без радости в голосе и душевной теплоты приветствовал мэра губернатор Сергей Андреевич Секиров. – Жители вашего города постоянно жалуются на неисправности лифта в одном из многоквартирных домов.

Мэр, привычно потупив глаза, начал тихо оправдываться: «Управляющая компания не единожды проводила работы по устранению залива шахты лифта, но затем, предположительно, возникли проблемы с электрикой, но сейчас уже, кажется, все в порядке, остается только мониторить и не допускать повторения ситуации».

– Что вы бубните там себе под нос? Что значит – кажется и предположительно? Немедленно устранить аварию лифта, и чтобы завтра же он заработал, – рявкнул губернатор.

– Есть! – испуганно ответил Несмышляев.

– Исправить и немедленно мне доложить! Ведь вы же знаете, кто живет в этом доме?! – глаза губернатора метали громы и молнии.

Мэр, конечно, знал, что в этом чертовом доме, где постоянно ломается лифт, живет теща премьер-министра страны – уроженца города Л., но ответил кратко: «Есть».

– Да, в этом доме живут сотни жителей нашего региона, которым нужны нормальные человеческие условия, – уже спокойнее продолжил совещание губернатор. – Я хочу вам пожелать в следующем году как можно реже, Иван Петрович, попадать под огонь справедливой критики. Очень много вас стало в нашей жизни, начинаете надоедать немножко нам. Давайте, занимайтесь уже работой. Это должно быть вам интересно. И куда как интереснее, чем памятник Иванушке-дурачку устанавливать в городском парке. Это ведь ваша полоумная идея? Делом надо заниматься, Иван Петрович.

После этих слов губернатора мэр в своем сне упал на четвереньки, начал биться головой об пол и повторять как заклинание: «Свят, свят, свят. Есть, есть, есть».

Потом Несмышляеву снилась Она – его любовница и первый заместитель Василиса Антоновна Перемудрова, черноволосая дама с невероятно длинными ногами, которая курировала в городе Л. социальную сферу. Василиса всегда ему снилась. И, конечно, ее роскошные груди, каждая размером с необъятную дыню.

«А ну не хнычь, – говорила Она и прижимала его голову к груди. – Да мало ли что губернатор хочет твоей отставки. Ты мужик или тряпка? Ты мэр города или полный дурак? Стисни зубы и терпи. И на губернатора управа найдется… Нельзя сдаваться…»

– А если посадят, Василиса? – дрожал мэр.

– Не посадят. Не посмеют. Поднимем нужные бумаги, общественность. Все-таки не 37-й год. И у меня есть связи.

Надо сказать, что гнева своей любовницы мэр Несмышляев боялся больше немилости губернатора. Она была его первой и единственной женщиной. Пусть не женой, но от одного ее взгляда Иван весь трепетал и готов был исполнить любое, даже, наверное, самое безумное желание Василисы.

– Ложись-ка лучше спать, – шептала Она во сне Несмышляева, почесывая своими длинными лакированными ноготками его розовые ушки. – Утро вечера мудренее.

ГЛАВА IV

Мудрёное житье

Мудреное утро 4 июня мэр вновь встретил в тюремной камере. Открыв глаза, он поначалу не сообразил, где проснулся, но быстро понял, что не в родительской квартире и не на простынях у любовницы.

В хате громко хрипело радио. Никто из ее обитателей никуда не спешил. Кто спал, кто бодрствовал… Чечен и Качок меряли шаги, двигаясь навстречу друг другу по узкому проходу в хате – от зарешеченного проема окна до двери и назад. Чтобы разойтись в узком проходе, оба держали руки за спинами.

– Ну, как спалось на новом месте, очконавт? – бросил Чечен мэру, не останавливаясь.

– Нормально, – ответил Несмышляев, памятуя о совете Качка не базарить лишнего.

– Позвольте поинтересоваться, наши клопы не схавали главу города? – продолжал амбал.

Это вопрос застал врасплох мэра, потому что спина и правое предплечье его чесались до невозможности, а ведь еще совсем недавно ему и в голову не могло прийти, что клопы не вымерли, а вполне себе спокойно пьют людскую кровь и в 21 веке. Причем, всё равно чью, уголовника ли, насильника, убийцы, казнокрада или законного мэра города Л.

Несмышляев тут же сообразил, что ночью в хате подвергся атаке кровососов. Они жрали мэрское тело за милую душу.

– Кажется, есть немного, – после непродолжительной паузы ответил мэр, почесывая пятерней правый бок. Места укусов зудели.

Чечен заржал: «Клопы, вши и тараканы в хате – неистребимая вещь. Трави – не трави. Этапов много. Из разных городов в СИЗО везут сидельцев, и не все из них мэры. Бомжей полно и прочих чуханов. Я как-то за ночь 50 клопов с себя снял. Думал, сука, они только в старых диванах заводятся – ни фига. И на шконке клопу рай. Только вылупится паскуда, еще пустой-прозрачный, светится насквозь, а прямо на бегу сидельца жрет – за пять секунд до волдырей».

Чечен был бесконечно прав. Много люда прошло через СИЗО: подследственные и подсудимые, уже осужденные, ожидающие этапа на зону, или следующие транзитом из одной исправительной колонии в другую. И на всех хватает клопов и вшей. И ныне, и во веки веков.

Хватало их с избытком и на сокамерников ментовской хаты «восемь-пять»…

– Вот ты скажи, Валера, – с хитрецой в голосе обратился к старшему по хате Чечен. – Если меня и мэра-очконавта одни и те же клопы сегодня ночью жрали, значит, теперь мы с ним кровные братья?

Качин в ответ только ухмыльнулся, шагая по камере.

В СИЗО наступило время завтрака.

Завтрак, обед, ужин в изоляторе по распорядку.

Баландёр под присмотром конвоира катил по продолу (коридору) тележку с хавкой, останавливаясь у каждой камеры, чтобы подхчарчить сидельцев через кормушку (дырка в железной двери).

Хавка в СИЗО была сносной. Точно не отрава. Мэр убедился в этом основательно где-то через неделю пребывания в хате, придя к выводу, что от голодной смерти тут он не умрет. А помирать Иван не собирался, несмотря на весь ужас тюремной жизни, парализующий психику первохода. Он хотел жить, чтобы быть рядом с любимой женщиной.

Во время заседания суда адвокат Масленников передал мэру записку: «Ваня, будь мужиком, не вздумай уходить в отставку, я тебя скоро оттуда вытащу. Целую всюду, мой китобой Большой гарпун, мой Дон-Кихот с огромной пикой. Безумно скучаю. Твоя Василиса».

Записка не просто приободрила, а окрылила его. «Ведь не сломался же в камере Нельсон Мандела – борец с апартеидом, и я не сдамся» – рассуждал мэр, сжимая в левом кулаке дорогую записку.

Мэр Несмышляев решил мужественно нести тяготы тюремной жизни ради любимой и ради нее был готов на любые жертвы.

Жить можно и в тюрьме. Есть даже баня по субботам. Ежедневная прогулка в тюремном дворе минут на сорок – пожалуйста. Это только поначалу первоходу безумно тяжело в неволе. А потом и соловей жить в клетке привыкает…

Вот тебе сказка, а мне бубликов вязка. Так что же там в ковше у баландёра?

Каша или горошница. Давали и курятину. Все переварено на несколько раз. Баланда – горячая похлебка: вода, лук, капуста и картофель, нарезанный кубиками. Чтобы варево не казалась пресным на вкус, заключенные добавляли в него сушеные петрушку и морковь, которые передавали им с воли. В особом почете у сидельцев – лук, чеснок и соленое сало – тоже подгон от родни.

– Родня на воле есть – будешь в хате есть, – пояснил Чечен мэру суть сытной жизни в СИЗО.

И здесь жизнь текла своим чередом.

Где-то через неделю пребывания мэра в камере «восемь-пять» ребровой Чечен стал спокойнее относиться к Несмышляеву.

Мэр не знал, что Качок и Чечен потрещали (поговорили) по его душу во время одной из прогулок в тюремном дворе. За пару недель до появления мэра в хате «восемь-пять» «семья» Качка и Чечена осиротела, когда ее покинул бывший начальник продовольственного склада дивизии Внутренних войск капитан Серега Кубышко. На воле Кубыш жил сытно. Тушёнку, масло, сахар, мясо задвигал барыгам, да забурел, проиграл в карты казенные деньги, оставив на голодном пайке целую дивизию.

Пару месяцев Кубышко провел в СИЗО, а после суда отправился на семерик (семь лет) в зону по этапу. Что ж, скатертью дорога. Все заключенные в следственном изоляторе с нетерпением ждут приговора, рассуждая о том, что срок мотать лучше на зоне, чем в СИЗО. Не зря же сутки в СИЗО граждане-начальники приравняли к полутора дням в колонии общего режима… И там Кубышко живет не тужит, с такой-то хлеборезкой определили бывшего интенданта в хлеборезы…

Чечен первым предложил Качку взять в семью Иванушку-дурачка.

Довод был железный: «Мэр – чувак не бедный, и кабанчика (посылки) ему матушка загоняет в хату – будь здоров, меня на воле так не кормили. А костюмы спортивные, шузы у дурачка – лорд их не имел».

На том кореша и порешили: сытного кабанчика надо держать на привязи, пока суд да дело. В СИЗО Качок и Чечен находились уже больше года, с нетерпением ожидая приговора. Но судебные заседания по их делам все время переносились. Два кореша, чтоб не скучать, каждый день делали в хате зарядку. Оба предпочитали спортивные костюмы. Качок чалился в черном «Адидасе», Чечен в красной «Пуме». И мэру Несмышляеву в сером спортивном костюме фирмы «Найк», который передала с воли мама, было куда как удобнее коротать суровые будни в хате, чем в пиджаке и брюках…

Так мэр был принят в семью.

Члены семьи в хате питаются вместе, консультируют друг друга да и просто базарят за жизнь чаще, чем с остальными сидельцами. Начитанного человека приятно послушать, тем более в камере, где развлечений негусто. А мэр Несмышляев когда-то преподавал историю в средней школе города Л.

Сокамерники узнали об этом от самого Ивана, после того как он разложил по полкам исторические причины противостояния России и Польши. Дело было так.

Диктор по радио что-то лепил на всю хату про давнюю неприязнь поляков к русским. На что Чечен сказал: «Отчего поляки против нас в залупу вечно лезут?» Вопрос был бесконечно риторический, но мэр ответил.

– Мирные периоды в отношениях двух стран перемежались частыми вооруженными конфликтами. Поляки трижды вторгались в Россию во времена Смуты. А Россия трижды участвовала в разделах Речи Посполитой, в результате чего Польша как государство исчезло, – как по писаному задвинул Несмышляев.

– Иван, а ты часом не историк? – поинтересовался Качок у Несмышляева, впервые назвав его по имени.

Такое обращение польстило мэру.

– Да. Историк. Окончил истфак университета с красным дипломом, а школу – с золотой медалью, – четко ответил мэр.

– Тогда добро пожаловать в академию, теперь турьма – твои университеты, – хохотнул Чечен так, что шрам над его верхней губой разгладился. – Качок у тебя за историю интересуется, а ты про школу в уши дуешь, медалист. Я в школе тоже грамоту имел за победу в кроссе. И медаль золотую давали. Только я ее потерял. А так бы до сих пор ходил в чемпионах.

– А какая история вас интересует? Древнего мира, Средних веков, отечественная? Ну и у каждой страны своя история, – сказал мэр.

Разговором Качка, Чечена и мэра заинтересовались все сидельцы камеры «восемь-пять». Даже Федька Плешивцев – маньяк-людоед с белесыми ресницами и туповатым взглядом. Этот серийный убийца несовершеннолетних девчонок и молоденьких женщин пускал тела убиенных на фарш, а после лепил пельмени из человечины и продавал их на базаре.

Сокамерники сторонились людоеда: «Мало ли что на уме у Федьки-маньяка. Подвесить бы его на крюк за причинное место, но кто захочет себе добавить тюремный срок?».

Людоед говорил редко, но услышав слово история, пробурчал под нос: «Лу-блу сказки». Быть может, начитавшись сказок про великанов-людоедов, подломил себе психику в детстве Федька-маньяк? Но не он был сегодня героем хаты «восемь-пять».

Несмышляев резко вырос в глазах сидельцев…

– Так ты в натуре историк, – удивился Чечен.

Интересные загоны были в камере на вес золота, а тут, как выяснилось, настоящий дипломированный историк сидел на соседней шконке.

– Не жмись, Ваня. Поделись историей. Так и время в хате быстрей затикает, – обратился к мэру Качок.

– Мне бы память освежить, я ведь лет 10 назад в школе преподавал, – ответил историк.

– Ты начни, а мы подскажем. Не томи, казнокрад интеллигентный, люди места заняли согласно купленным билетам, – недовольно загудела камера. – А то по жбану могут въехать…

ГЛАВА V

Гримасы историй

Историю стран, веков и континентов творят люди, насколько им позволяют силы и, конечно, прочие обстоятельства. И без божьего промысла тут, говорят, не обойтись. У всех сидельцев камеры «восемь пять» была своя история жизни. И в каждой четко просматривалась самая что ни на есть бесовская ухмылка.

Четверо из одиннадцати арестантов обвинялись в убийствах, еще шестеро подозревались в нанесении тяжких телесных повреждений… Мэр Несмышляев никого не убивал и не калечил, но и ему нашлось тут место. Чиновникам любого ранга, обвиняемым в должностных преступлениях, тоже нужно где-то сидеть под стражей.

За что были арестованы остальные сокамерники, мэр узнал не сразу. Каждый сиделец время от времени делился своей историей жизни или по доброй воле давал почитать материалы уголовного дела, которое изучал накануне суда прямо в камере. Только людоед Федька Плешивцев не желал рассказывать о прошлых своих житейских буднях. Да и что взять с сумасшедшего. Он и мяса-то в хате не ел. Тихарился на своей шконке в неприметном сером свитерочке, как моль в шкафу.

Остальным хотелось выговориться. Да и что еще делать, когда свободного времени навалом. Можно, конечно, и в петлю слазить. Однако, чтоб такое развлечение не стало последним, конвоиры перед прогулкой меньше трех арестантов в камере не оставляли.

Какие еще радости в хате?

Ну похавал, что послал баландер, или расчехлил посылку с воли. Ну чифирнул. Ну вылепил из жёваного хлеба статуэтку дельфина или четки. Ну перекинулся в шахматишки с сокамерником на интерес. Например, на очередь прибраться в хате. Поставил мат, и вместо тебя дежурить будет проигравший.

Уборка в хате по графику. Каждый день тут начинался с мытья полов, параши и благодарки. Если на суд кого увезли из сидельцев, то дежурный прибирался тщательнее, чтобы арестант назад в СИЗО не вернулся – из суда чтоб на волю ушёл. Могли и под зад пнуть сокамернику при выходе из хаты на суд, «благословляя» не возвращаться назад. Такие поверья у арестантов.

В шахматных партиях Несмышляеву не было равных в хате «восемь-пять», поэтому он не дежурил вовсе. Выигрывал ли он от этого по большому счету – еще вопрос, потому что уборка – редкая возможность для сидельца косточки размять. Скучно же сутками сидеть на шконке тихо, да дышать ровно, чтоб не жрать драгоценный кислород.

Чтобы разогнать тоску, можно было, конечно, двинуть за парус к параше, «погонять лысого на Дуньку Кулакову» – картинку какой-нибудь смазливой дамочки. Мэр не развлекал себя в хате онанизмом. Стыдился. Лучше уж поболтать за жизнь да послушать историю жизни своего невольного соседа.

А уж если «нерв попер» у сокамерника, только слушай и запоминай его загоны, если, конечно, дело есть до него. Быль не сказка: из нее слова не выкинешь.

Шагает, значит, «нервный» по хате туда-сюда от двери до окна и шпарит, шпарит о том, что в душе накопилось.

Так мэр узнал историю Валеры Качка – бывшего начальника конвоя одной из зон, где мотают срок уголовники.

Товарищ старший лейтенант, отличник боевой и политической подготовки Валерий Качин во время несения службы застрелил генерал-майора внутренних войск.

На любовницу старлея врачиху Зинку командир дивизии Сафонов глаз положил.

– Ох и красивучая баба была эта Зинка – блондинка с длинными ногами и косой до попы, – вспоминал по нервяку Качок.

И начал прессовать генерал младшего по званию. Да еще и перед строем оскорбил: «Только хреном махать перед бабами можешь, старлей, а пошли тебя в бой, спрячешься за короткую юбку в медсанбате».

Затаил обиду старлей. Выпил вечером с горя грамм триста болгарского бренди «Слънчев бряг», разоружил дежурного по части, забрал у него два пистолета Макарова, сел в УАЗик и поехал квитаться с генералом.

– Что, честь офицерская была задета или перепил? – спросил у товарища Чечен.

– О чести офицерской, Чечен, не солдатам рассуждать. Ну, и выпил, конечно. Ревность меня распирала. Ведь этот хрен в лампасах мою Зинку все-таки приласкал, – пояснил сидельцам мотив своего преступления Качок и продолжил рассказ…

Генералу сообщили, что пьяный и вооруженный офицер Качин едет к его дому. Комдиву бы спрятаться. Да куда там. Я, мол, генерал, буду бояться какого-то старлея. И рванул комдив навстречу судьбе. Они сошлись как в вестерне ковбои. Старлей выстрелил первым. Палил из двух стволов одновременно. Генерал упал лицом в снег, а Качок вогнал в лежащего обидчика 14 пуль.

– Хотел потом застрелиться, да духу не хватило, – грустно поделился пережитым Качок, когда градус его нервного рассказа начал спадать. – Где-то час в кювете просидел, а потом за мной пришли коллеги. Комбат Медведев мне сказал: «Валера, сынок, отдай мне оружие». Ну я и отдал.

– А что же Зинка? Шлет посылки? – спросил Качка Чечен.

– За два года, что я тут сижу один раз пришла на свидание. Так любовь и закончилась. Только матушка ко мне приезжает. Эх, скорей бы уже суд, – посетовал старший по хате и замолчал.

Не веселей была история жизни и у Чечена, ребрового хаты «восемь-пять».

Мамаша Сереги Лимаева, так звали Чечена по паспорту, с юных лет бухала беспробудно. Нагуляла по пьянке троих сыновей. Старший из них – Серега, когда подрос, записался в секцию рукопашного боя и добился спортивных успехов. Стал победителем первенства города по юношам. А потом ушел в армию, в десантуру. Там и отшлифовал свое убийственное мастерство, которое очень помогло ему выжить в Чечне.

В Чечне Чечен стал героем. Прикрывал отход своей роты в горах, а, когда кончились патроны в калаше, пошел в штыковую на «чехов». Их пятеро, Лимаев один, но с саперной лопатой. «Боевики» не стреляли, хотели живым взять «урус шакала», но просчитались.

Правоверным до смерти не повезло встретиться на узкой тропе с рукопашником. Старший сержант Лимаев вернулся с войны домой с Орденом Мужества на груди и яростной ненавистью ко всем жителям Кавказа, особенно к тем, кто совершает намаз. Три месяца перебивался Чечен на гражданке случайными заработками: где машину покрасит, где грузчиком или разнорабочим подкалымит. Но «повезло». Серьезные ребята, те, с которыми Лимаев в юности занимался рукопашным боем, протянули руку помощи бывшему десантнику. Подхарчили, обогрели, предложили хорошо оплачиваемую работу.

Так Чечен стал киллером.

– Ты зачем, Чечен, в киллеры подался? – не единожды спрашивал своего товарища Качок.

– Братьев младших надо было кормить, – всегда спокойно отвечал на этот вопрос Чечен. – Нет плохой работы, есть плохие люди.

Киллер Чечен отправил на тот свет троих уголовных авторитетов, на которых ему указали заказчики. Они же, заказчики, и сдали Лимаева ментам. А следователи так заплели мозги орденоносцу, что тот все им рассказал: кто кого заказывал, как он убивал, где хранил оружие.

Не очень сложная задача заплести мозги тому, у кого их немного. Высшего образования у Чечена не было, а следователь пообещал, что если орденоносец ответит на все вопросы честно, то его отправят в Чечню на новую войну, дав возможность искупить вину.

– И ты поверил, Чечен? – в который раз интересовался Качок у кореша.

– А разве война кончилась? – вопросом на вопрос ответил Чечен. – Война в этой стране никогда не кончится. Так говорил мне в Ачхой-Мартане покойный комбат Силантьев.

Мэр Несмышляев не стал рассказывать Чечену о том, что такое синдром комбатанта, человека, который не может выйти из войны. Десантник, наверное, все равно бы не понял значения этого слова, а обозлиться на умника мог запросто. Поэтому Иван не стал грузить Чечена избыточной информацией. Тем более, что Качок и Чечен были в хате его семьей.

Валера Качин и Серега Лимаев не давали историка в обиду, вместе с ним харчились, с интересом слушали загоны мэра на исторические темы и очень ждали, когда же их повезут на суд.

Слушая истории сокамерников, Несмышляев думал о том, что его жизнь, пусть и проникнутая светом научных знаний, скорее похожа на монотонную повесть. В то время как судьбы Качка и Чечена – это и трагедия, и детектив, и триллер в одном флаконе. А про жизнь людоеда Федьки Плешивцева и говорить нечего. Настоящий фильм ужасов. Людоед заманивал доверчивых девчат в свое логово, месяцами их истязал под присмотром своей чокнутой мамаши, прежде чем отправить на тот свет, а после заняться фаршем из человечины.

Был кровавый след и в истории жизни Юрки Партизана – еще одного сидельца хаты «восемь-пять». Бывший охранник магазина инструментов и радиодеталей «Юный техник» Юрка Сажин по пьянке зашиб топором замначальника охраны магазина Григория Чурилина. Пили они после работы вместе в частном доме Чурилы. Съели на двоих три бутылки водки, а когда взялись за четвертую, черт дернул Чурилу сказать, что, как охранник, Юрка Сажин – полный ноль. Так, бесплатное приложение к газовому пистолету. Юрке такая оценка собутыльника категорически не понравилась, он был более высокого мнения о себе – чемпионе города по стрельбе с 25 метров из произвольного малокалиберного пистолета. Но спортивного пистолета – детища конструктора Марголина – под рукой не оказалось, а стало быть, и возможности подтвердить высокий класс стрелка. Тогда Юрка тюкнул собутыльника точнехонько прямо в темя обушком топора. Башка у Гришки Чурилина была как у быка, и промахнуться по такой мишени было сложно. Вот только призом за такое попадание была не медаль.

Протрезвев, Юрка рванул в бега. И два, целых два года скрывался в погребе у своей мамаши. Только по ночам, как крот, выходил из укрытия, проводя в убежище солнечные дни своей жизни. А когда Юрке исполнилось 40 лет, он пошел сдаваться полицию. Надоело кротовничать.

– Ну что, Партизан, в хате на шконке то лучше чалиться, чем в погребе на мешках картошки? – шутили над Юркой сидельцы камеры «восемь-пять».

Партизан в ответ улыбался и молча кивал головой. Мужик он был добродушный, ежели не пьяный. Да в камере водка не положена.

Или вот история дезертира Пети Николаева, которого в хате прозвали Лопух. В 18 лет Петьку призвали в армию и отправили служить во внутренние войска. Молодому вертухаю, охранявшему зэков в колонии, такая служба опостылела через год. По весне он решил сбежать до дому. Поймали Петьку на столичном вокзале и препроводили в хату «восемь пять». И там дезертир дал маху.

– В каких войсках служил, солдатик? – спросил Петьку старший по хате Валера Качок.

– Да я радист в войсках связи, по рациям секу, – начал врать солдат, думая, что попал в камеру к уголовникам, а не к «ментам».

– А с какими рациями ты знаком, воин? – продолжил расспрос Качок.

Петька в ответ назвал только те, которыми пользуются сотрудники полиции.

– Ну а к ментам как ты относишься, солдатик? – продолжал Качок качать юнца.

– Да я в натуре ментов ненавижу. Порвал бы всех легавых, дай мне только волю, – замахал руками дезертир…

Камера «восемь-пять» так и грохнула от смеха.

– Раз он своих не признает, давай под шконку дезертира? – заржал ребровой Чечен, обращаясь к старшему по хате.

– Тогда этот Лопух из-под шконки никогда не вылезет, Чечен, – ответил Валера Качин и пожалел Петьку, определив ему место на нижней полке у входа в камеру. Ну а кличка Лопух так и прилепилась к молодому вертухаю.

Если история Юрки Партизана – трагикомедия, то у Петьки Лопуха – комедия положений. А для бывшего сотрудника полиции Володи Чистякова, еще вчера доблестно ловившего хулиганов, заключение в хате «восемь-пять» стало прозрением. Служитель закона может ведь со скоростью выстрела превратиться в преступника, превысив свои полномочия.

– Кабы я знал, какие хреновые условия в камере СИЗО, то, клянусь, в два раза б реже задерживал мелких нарушителей. Пинка бы дал под зад и отпускал бы их на все четыре стороны, – признался как-то сокамерникам Чистый – вчера еще старший сержант батальона патрульно-постовой службы горотдела полиции. Вместо задержания мелкого хулигана, по пьяни обматерившего мента на автобусной остановке, оскорбленный Чистяков завалил буйного матершинника на месте из табельного «Макарова».

Во сне бывший старший сержант сильно скрипел зубами, мешая спать сокамерникам. Нервы. В камере Чистый держался обособленно, вероятно, крепко переосмысливал кульбиты своей жизни – еще вчера ему вручали медаль «За безупречную службу» в полиции, а теперь он кормит клопов на шконке.

Как нет на свете двух одинаковых людей, так не бывает и абсолютно идентичных биографий. В биографии Ивана Несмышляева тоже были сложные повороты. Далеко не обо всем мэр хотел бы рассказать даже маме родной. Тем не менее, и у него была своя история. Для кого-то, быть может, незамысловатая, для кого-то совершенно сказочная, но, в любом случае, неповторимая.

Сокамерникам было любопытно, как жил на воле Иван. А разве не интересно, как люди становятся мэрами или историками?

ГЛАВА VI

Исторический путь

Стать историком Ваня Несмышляев твердо решил, когда учился в десятом классе. Он прекрасно успевал по всем предметам, но именно учитель истории Александр Сергеевич Орлов был его любимым преподавателем. Неудивительно. Каждый его урок был ярким спектаклем одного актера.

Особенно восхищало Ваню в учителе умение совершенно просто, прямо-таки на пальцах объяснить сложные общественно-политические процессы. Например, происходившие в Великобритании. Скажем, почему виги и тори веками рубятся за места в парламенте, но какая бы из этих партий не получала преимущество в результате выборов, британская внешняя политика почти всегда антироссийская?

– Да потому что тори – это правая рука, виги – левая, а туловище-то у британского империализма одно, – жал себе руки рано поседевший историк Орлов. – Именно империалисты, владеющие основными богатствами Англии, крутят-вертят этими партиями как хотят, а наша страна с ее фантастическими запасами углеводородов является для империалистов лакомым куском. Они давно бы превратили нас в свою колонию, да только боятся ядерного советского кулака.

О каком бы этапе Отечественной истории не рассказывал Орлов, делал он это эмоционально. Жонглируя фактами, которых не было в школьных учебниках. На его уроках ученики и не думали шалить, завороженно слушая оратора. А как интонировал Орлов! Особенно хорошо получалось у него имитировать голос Сталина.

– Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои! Как могло случиться, что наша славная Красная Армия сдала ряд городов и районов? Неужели немецкие войска и в самом деле являются непобедимыми, как об этом трубят неустанно фашистские хвастливые пропагандисты? Конечно, нет, – с характерным грузинским акцентом зачитывал историк Орлов фрагменты известной речи.

В эту минуту Ивану казалось, что это сам вождь народов обращается не только ко всему советскому народу, но и лично к нему – десятикласснику школы №4 города Л.

Орлов обладал даром перевоплощения, был человеком смешливым, обаятельным и весьма привлекательным для слабого пола.

Вокруг историка на переменах кружились молоденькие учительницы. Правда, эти классные дамочки яркий след в педагогике оставить не успевали, потому что к концу учебного года спешили в декретный отпуск.

Дети – на каникулы, а молоденькие учительницы – в декрет. Почему готовились стать мамами именно те, кого Орлов чаще всего смешил до слез? В том крылась загадка истории средней школы №4.

Сколько лет было историку Орлову, когда Иван учился в 10 классе? Наверное, лет 45?

Старшеклассник Несмышляев такой популярностью у противоположного пола не пользовался. В школе он был долговязым, застенчивым, угловатым подростком. К тому же носил очки в роговой оправе, а оттопыренные розовые уши были причиной постоянных насмешек над ним.

Ботан ушастый и Ванька-дурак – самое безобидные из его школьных прозвищ. Одноклассницы целовались с отпетыми хулиганами, а те держали в страхе таких ботанов как Несмышляев.

В 10-м классе Ваня влюбился в черноглазую и губастенькую Галочку Тимофееву, милую девочку из параллельного класса. Посылал ей записки, а однажды вызвался проводить до дома.

Девочку он провожал, бережно сжимая в руках ее синий портфель, но, едва за Галкой захлопнулась подъездная дверь, кто-то сзади постучал ему по плечу. Ваня обернулся и тут же получил кулаком в глаз от местного хулигана Сеньки Воробьева – Воробья.

– Я тебе дам, ботан ушастый, как за Галкой ухаживать, – наклонился Сенька над поверженным и показал ему кулак. – Еще раз увижу вас вместе, убью.

Ваня был совершенно унижен. После клевка Сеньки Воробья очки влюбленного сморщились прямо на переносице, стекло в роговой оправе треснуло, и домой он шел буквально на ощупь, спотыкаясь о кочки. Хуже того, Несмышляев был так напуган вероломным нападением, что при виде Галки Тимофеевой готов был бежать куда подальше. С той поры привычка не смотреть собеседнику в глаза совершенно укоренилась в Иване. Страх получить кулаком в переносицу стал его спутником.

Был бы Ваня Несмышляев спортсменом, ну занимался бы там боксом, борьбой, да хотя бы футболом, то наверняка попытался дать отпор хулигану, потому что спортсмены, Ваня был в том уверен, умеют за себя постоять. Но к спорту в то время он был совершенно равнодушен, считая, что занятия атлетическими упражнениями лишь отнимают время от учебы. К тому же ему совершенно не хотелось быть в спортзале грушей для битья.