Текст книги "Крушение царства: Историческое повествование"

Автор книги: Руслан Скрынников

Будучи в Польше, Отрепьев усвоил привычку жить в долг. Оказавшись в Кремле, он вел денежные дела с прежним легкомыслием. Познав нужду в юности, Отрепьев заразился болезнью многих выскочек – страстью к стяжательству. Царь был таким охотником до покупок, что приобретал любые драгоценности, которые попадались ему на глаза. Прослышав о его страсти к покупкам, в Москву слетелось множество купцов из Польши, Германии и других стран. Когда у самозванца кончились деньги, он стал рассчитываться с торговцами векселями. В Россию приехало и немало иноземцев, оказавших покровительство или услуги Отрепьеву в дни его зарубежных скитаний. Одни явились во дворец за вознаграждением, другие предъявили давние векселя. Лжедмитрий великодушно желал удовлетворить всех. Случалось, что он обещал своим давним покровителям неслыханные суммы в десятки тысяч рублей и тут же выдавал им расписки. Но казна была пуста, и Отрепьеву грозило финансовое банкротство. Боярская дума использовала все его промахи, легкомысленные денежные операции и неоправданные траты. Казенный приказ отказывался оплачивать бесчисленные царские векселя. Лжедмитрию пришлось смириться с тем, что дума через Казенный приказ ввела ограничения на оплату его векселей и тем самым установила контроль за его расходами. Лжедмитрий нередко попадал в унизительное положение. Счастливые обладатели долговых расписок на тысячные суммы не могли получить от казны ни рубля и под конец узнавали, что царь якобы сам аннулировал свои векселя.

Отрепьев шел к власти напролом, не останавливаясь перед убийствами и казнями. Он показал себя человеком жестоким и вероломным. Если в Москве самозванец надел маску милостивого монарха, решительно чуждавшегося кровопролития, то причина была одна. Он не имел сил и средств для сокрушения своевольного боярства.

Накануне опричнины царь Иван велел вставить в летопись свои речи к думе, записанные им по памяти. Тяжелобольной государь будто бы обратился к верным людям с такими словами: «… чего испужалися? али чаете бояре вас пощадят? вы от бояр первыя мертвецы будете!.. не дайте боярам сына моего извести». Страх перед могущественной знатью обуревал также и мнимого сына Грозного. Однажды главный секретарь Лжедмитрия Ян Бучинский напомнил ему о своем совете оставить бояр Шуйских в ссылке, потому « как их выпустить(из тюрьмы – Р.С.), и от них будет страх». СоветникЛжедмитрия четко указал на рубеж, за которым началось для самозванца время «страхования». Таким рубежом было вынужденное прощение Шуйских, которое позволило Боярской думе вернуть себе прежнее влияние в государстве Отрепьев считал Бучинского другом и платил ему откровенностью за откровенность. Сразу после свадьбы с Мнишек он поведал секретарю, какой невыразимый страх испытал во время торжественной церемонии: « Как я венчался, и у меня в ту пору большое опасенье было, потому что по православному заказу сперва надо крестить невесту, а потом уже вести ее в церковь, а некрещеной иноверке и в церковь не войти, а больше всего боялся, что архиереи станут упрямиться, не благословят и миром не помажут». Отрепьев обладал проницательностью и достаточно хорошо знал людей, чтобы не догадываться об истинном отношении к нему отцов церкви и бояр. Иногда ему казалось, что терпение последних вот-вот истощится и они положат конец затянувшейся комедии.

В свое время Иван Грозный в страхе перед боярской крамолой приказал перевезти сокровищницу в Вологду и вступил в переговоры с Лондоном о предоставлении ему и его семье убежища в Англии. Аналогичным образом поступил Борис Годунов в период острого конфликта с Шуйскими и прочей знатью. Отрепьев шел по их стопам. Начальник личной стражи самозванца Яков Маржарет, посвященный в его тайные планы, писал с полной определенностью: « Он(царь. – Р.С.) решился и отдал уже своему секретарю приказание готовиться к тому, чтобы в августе минувшего 1606 года отплыть с английскими кораблями» из России. Лжедмитрий избрал иной предлог к отъезду, чем его мнимый отец. Он утверждал, что хочет посмотреть Францию. В действительности самозванцу приходилось думать о спасении собственной жизни.

Борис Годунов потратил немало трудов, чтобы посредством системы договоров обеспечить России мир. Лжедмитрий, заняв трон, объявил себя непобедимым императором и дал понять соседям, что намерен превратить Россию в военную империю. Современники склонны были объяснить воинственные планы самозванца его безмерным честолюбием и легкомыслием. На самом деле в них был определенный расчет. С помощью победоносной войны Лжедмитрий надеялся упрочить свой шаткий трон.

Занятые завоеванием Венгрии, крымские татары целое десятилетие не тревожили Русь. Продолжали нарушать мир одни азовские татары. Они много раз грабили русские украины и причиняли много вреда поселениям донских казаков. На южных границах шла необъявленная война. В конце 1605 года казаки достигли крупного успеха в этой войне. Они захватили в плен азовского агу Досмагмета и привезли его в Москву.

Победа донцов окрылила Лжедмитрия. Его давно манила перспектива решительного наступления на турок и татар. Тайный католик – православный царь не раз обращался в Ватикан с призывом создать коалицию против турок, в которую бы вошли католические государства – Габсбургская империя, Испания и Речь Посполитая – и православная Русь. Момент был не слишком удачен, и папа римский ответил Лжедмитрию: « Пускай царь первый выступит на арену, пусть он увлечет за собой Европу и покроет себя бессмертной славой».

Габсбурги готовились к мирным переговорам с Османской империей и потому не помышляли о присоединении к антитурецкой лиге. Сигизмунд III подталкивал Лжедмитрия к войне с турками, но при этом не желал связывать себя союзническими обязательствами. В 1606 году в Москве узнали о том, что король отказался присоединиться к антитурецкой коалиции. Оставшись без союзников в Европе, Лжедмитрий тем не менее не отказался от своих воинственных планов, с воодушевлением поддержанных российским дворянством. Продвижение в степи должно было обезопасить владения южных помещиков от продолжавшихся нападений кочевников и подавало надежду на новые земельные приобретения.

Некогда Иван Грозный сокрушил ордынские владения на Нижней Волге. Лжедмитрий решил продолжить его дело и нанести удар по Азову, с тем чтобы изгнать турок из устья Дона. Помощь Войска Донского была ему обеспечена. Опорной базой азовского похода стала крепость Елец. Туда из Москвы отправили осадную и полевую артиллерию, там создали склады с огромным количеством военного снаряжения и продовольствия. С весны 1606 года подготовка к походу вступила в решающую фазу. С разных концов страны к Ельцу шли отряды ратных людей.

Самозванец спешил начать войну. В военном лагере в окружении польской стражи, стрельцов и дворянства он мог чувствовать себя в полной безопасности. Война с турками из-за Азова вновь привела бы под знамена Лжедмитрия вольных донских казаков, уже оказавших ему неоценимую услугу.

С тех пор как Отрепьев водворился в Кремле, он говорил о своих прожектерских замыслах лишь в тайных и сугубо доверительных беседах с немногими советниками. Во время секретного свидания с патером Савицким в Кремле Лжедмитрий согласился с тем, что в Москве надо учредить иезуитский коллегиум, а также собрать на казенный кошт подготовленных ребяток для определения их в школы. Самозванец не раз выражал намерение послать русских людей в страны Западной Европы для получения образования. При царе Борисе первые русские студенты были отправлены в Англию, Францию, Германию. Самозванец не осмелился последовать примеру Годунова и не выполнил своих намерений.

Любые новшества наталкивались на противодействие со стороны бояр и князей церкви. Получив власть благодаря народному восстанию, Лжедмитрий оставил в неприкосновенности традиционные порядки, служившие оплотом влияния знати и воинствующих церковников. Поэтому он не мог найти в русском обществе сил, которые поддержали бы нововведения. Проникшись недоверием к подданным, самозванец искал сочувствия у окружающих его иноземцев, отводил душу в беседах с иезуитами, уповая на их преданность. Между тем для иезуитов «Дмитрий» был не более чем пешкой в их собственной игре. Беседуя с Петром Петреем, ближний друг царя произнес жестокие слова по его адресу: « Нами он приведен к власти, нами же может быть лишен ее». Петрей исполнял роль посредника между участниками боярского заговора в России и окружением короля Сигизмунда III.

Проекты самозванца были подчинены четким политическим целям. Отрепьев мечтал о том времени, когда он сможет сместить с высших государственных постов бояр и передать эти посты иностранцам, на верность которых наивно рассчитывал.

Прошло время, когда Отрепьев дрожал от страха, попав в парадные покои королевского замка в Кракове. Современники, видевшие Лжедмитрия в Кремле, утверждали, что он выглядел как «воин и герой». Самозванец выказывал страсть к воинским потехам и играм, часто проводил артиллерийские учения, сам любил палить из пушек. Московские мастеровые построили по его приказу потешную крепость из повозок – «гуляй-город». Дощатые стены, укрепленные на повозках, были расписаны изображениями чертей и геенны огненной. Из амбразур торчали стволы пушек. Русские прозвали крепость «адом». Нередко «ад» устанавливали на льду Москвы-реки под стенами Кремля. Русские дворяне обороняли «гуляй-город», а польская рота из состава дворцовой стражи брала ее приступом. Отрепьев наблюдал за маневрами из окон кремлевского дворца.

В отличие от других властителей Кремля Отрепьев не любил ездить в карете и предпочитал выезжать верхом. На царской конюшне было много чистокровных скакунов, и недавний чернец выбирал себе самых норовистых.

Власть вскружила голову Лжедмитрию. Он стал нетерпелив и высокомерен. Когда на балу польский посол осмелился надеть шапку во время танца, царь пришел в гнев и громогласно объявил, что прикажет снять шапку вместе с головой у любого, кто осмелится последовать примеру посла. На том же балу гости после каждого танца должны были склоняться к его ногам. Если же кто нарушал это правило, самозванец не скрывал раздражения. Его тщеславие не знало предела. Чтобы прибавить себе росту, Отрепьев носил непомерной высоты меховые шапки и сапоги на огромных каблуках.

Некоторые современники писали, будто Лжедмитрий не ложился спать трезвым. Но их слова вызывают сомнения. Поляки, допущенные во дворец, подчеркивали, что государь, всегда умеренный в питье, даже в дни свадебных пиров « при нас никогда не выпил лишнего». К чему был склонен Отрепьев, так это к щегольству. Пируя, он не раз покидал залу, чтобы переменить платье. На последнем балу он был вначале в русском армяке и в мехах, а затем надел пестро-красный бархатный жупан с зелеными и синими цветами по нему и красную бархатную епанчу с шестью сердечками на месте петлиц. Голову его украшала венгерская шапочка с пером.

В Кремле Отрепьев выстроил себе просторный дворец, возвышавшийся над крепостными стенами. Из окон он мог обозревать столицу. Стены бревенчатой постройки были обиты бархатом и парчой, печи выложены изразцовыми плитками, в хоромах устроено множество потайных дверей и выходов.

Лжедмитрий не прочь был поохотиться в поле на лисиц и волков. Еще больше он любил медвежьи потехи. В огороженном загоне на лесного исполина спускали свору лучших охотничьих псов либо искусный охотник, вооруженный рогатиной, в единоборстве побеждал свирепого зверя.

Дневные потехи сменялись ночными. Казалось, бывший чернец и расстрига стремился наверстать упущенное время. В компании с Басмановым и Михаилом Молчановым он предавался безудержному разврату. Царь не щадил ни замужних женщин, ни пригожих девиц и монахинь, приглянувшихся ему. Его клевреты не жалели денег. Когда же деньги не помогали, они пускали в ход угрозы и насилие. Женщин приводили под покровом ночи, и они исчезали в неведомых лабиринтах дворца. Описывая тайную жизнь дворца, голландец Исаак Масса утверждал, будто Лжедмитрий оставил после себя несколько десятков внебрачных детей, якобы появившихся на свет после его смерти. Доверять его подсчетам, впрочем, не приходится. Никто не считал девиц, совращенных самозванцем. Скорее всего, он вел весьма распутную жизнь. Но ему едва ли удалось превзойти в этом мнимого отца. Лжедмитрий бесповоротно загубил свою репутацию, надругавшись (так писали современники) над несчастной Ксенией Годуновой. Лишившись отца, а затем матери, Ксения оказалась на девичьей половине дома князя Мосальского. Вместе с другими трофеями царевна стала добычей самозванца.

Царь Борис нежно любил дочь и позаботился о ее воспитании. Ксению научили «писанию книжному» и чтению. Она получила музыкальное образование и пристрастилась к пению. Современников восхищала скромность царевны и чинность ее речей. Судя по их описаниям, она была настоящей русской красавицей. Подле стройной царевны Отрепьев казался маленьким уродцем. Нетрудно представить, какие чувства питала Ксения к человеку, который свел в могилу ее отца, убил мать и брата.

Несчастная судьба Ксении пробудила сочувствие к ней народа. При жизни Годуновой в Москве был записан «плач», полный жалости к погубленной сироте:

 
Сплачется мала птичка, белая перепелка:
Охти мне, молодой, горевати!
Сплачется на Москве царевна:
Охти мне, молодой, горевати!
Что едет к Москве изменник,
Ино Гришка Отрепьев расстрига,
Что хочет меня полонити,
А полонив меня, хочет постричи,
Чернеческий чин наложити!
Да хочет теремы ломати,
Меня хочет, царевну, поимати,
А на Устюжну на Железную отослати.
Меня хочет, царевну, постричи;
А в решетчатый ад засадити.
Ино охти мне горевати:
Как мне в темну келью ступати?!
 

Глава 16
Боярский заговор

Отрепьев не принадлежал к числу загадочных авантюристов, унесших в могилу тайну своего происхождения. Его истинное имя было названо почти сразу после того, как он принял имя Дмитрия. Минутная неуверенность властей, вызванная его фантастическими успехами, рассеялась, едва лишь столичный двор увидел Отрепьева вблизи. Самозванец велел доставить в Москву старца Леонида, которого он с успехом выдал за истинного Отрепьева в бытность свою в Путивле. Но в столице комедия с переодеванием провалилась. Тут было слишком много людей, знавших семью Отрепьева. Бродягу-старца Леонида спешно убрали с глаз долой. Некоторое время его держали в Ярославле, после чего он исчез.

Лжедмитрий постарался удалить из столицы свою подлинную родню, чтобы рассеять всякие подозрения насчет родства с Отрепьевыми. По этой причине воцарение Юрия обернулось большой бедой для всех его родных и близких. «Милостивый» государь возвел в конюшие мнимого дядю Нагого. А для родного дяди – Смирного-Отрепьева была уготована сибирская ссылка. Царь осыпал ласками мнимую мать, а родная жила в нужде в Галиче.

Самозванец тщетно пытался порвать нити, связывающие его с прошлым. Слишком многим в Москве была известна его характерная внешность. Слишком могущественные силы были заинтересованы в его разоблачении. Отрепьеву приходилось придумывать всевозможные уловки, чтобы вновь и вновь доказывать свое «истинное царское» происхождение. Одна из таких уловок и погубила его.

Благословение мнимой матери царицы Марфы помогло Лжедмитрию овладеть умами. Но «семейное» согласие оказалось не слишком длительным. Когда толки о самозванстве возобновились, царь задумал устроить новую инсценировку, чтобы воочию доказать народу, будто в Угличе погиб некий поповский сын, а вовсе не царевич. Отрепьев распорядился разорить могилу царевича в Угличе, а труп ребенка удалить из церкви прочь. Расстрига оказался плохим психологом. Его намерения оскорбили Марфу Нагую до глубины души. Она не захотела допустить надругательства над прахом единственного сына. Отрепьев стоял на своем. Тогда Марфа обратилась за помощью к боярам. Те поспешили отговорить Лжедмитрия от задуманного им дела. Но они оказали услугу Марфе отнюдь не бескорыстно. Бояре сдернули с ее лица маску любящей матери и сделали ее орудием своих интриг. Вдова Грозного помогла заговорщикам установить контакт с польским двором.

Польский гетман Жолкевский сообщил в своих записках, что Марфа Нагая через некоего шведа подала королю весть о самозванстве царя. Можно установить имя шведа, исполнившего поручение Марфы и ее единомышленников. Им был Петр Петрей. Бояре выбрали его потому, что Петрей был лично известен Сигизмунду III и к тому же находился на царской службе в Москве. При свидании с Сигизмундом III Петрей заявил, что Лжедмитрий « не тот, за кого себя выдает», и привел факты, доказывавшие самозванство царя. Швед рассказал королю о признании царицы Марфы, а также сослался на мнение посла Гонсевского, только что вернувшегося из Москвы и « имевшего такие же правдивые и достоверные сведения о Гришке, как и сам Петрей».

Петрей имел свидание с Сигизмундом III в первых числах декабря 1605 года, когда король праздновал свадьбу с Констанцией. Сам Сигизмунд подтвердил, что именно в дни свадьбы московские бояре вступили с ним в переговоры насчет свержения Отрепьева.

Вскоре после Петрея в Краков прибыл царский гонец Иван Безобразов. Он должен был вручить Сигизмунду III грамоты московского царя. Кроме официального поручения ему предстояло выполнить секретное задание, которое он получил от бояр, тайных врагов Лжедмитрия. Любая огласка могла привести на эшафот и гонца, и его покровителей.

Безобразов был принят в королевском дворце и от имени своего государя испросил у Сигизмунда III «опасную» грамоту на проезд в Польшу московских великих послов. Грамота была вскоре изготовлена, но гонец, следуя инструкции, отказался ее принять из-за того, что в ней был пропущен императорский титул «Дмитрия». Перед отъездом московит, улучив момент, дал знать королю, что имеет особое поручение к нему от бояр Шуйских и Голицыных. Король доверил дело пану Гонсевскому. Его свидание с Безобразовым было окружено глубокой тайной. Но ближайшие советники Сигизмунда получили своевременную информацию о переговорах. Гетман Станислав Жолкевский поведал о них миру в своих мемуарах. Устами Безобразова московские вельможи извещали короля о намерении избавиться от обманщика и предлагали царский трон сыну Сигизмунда Владиславу. Гонец говорил о царе в таких выражениях, которые поразили Гонсевского. Он укорял короля в том, что тот дал Москве в цари человека низкого и легкомысленного, жаловался на жестокость Лжедмитрия, его распуство и пристрастие к роскоши и под конец заключил, что обманщик не достоин Московского царства. Иван Безобразов не имел нужды прибегать к околичностям и дипломатии, так как бояре-заговорщики еще раньше установили прямой контакт с королем и успели оказать ему некоторые услуги. В конце XVI – начале XVII века в Москве и Кракове широко обсуждались проекты династической унии между Россией и Речью Посполитой. В 1606 году возникла реальная перспектива детронизации Сигизмунда III. Недовольные магнаты и шляхта готовились открыто выступить против его власти. В Польше циркулировали слухи о том, что «Дмитрий» готов поддержать польскую оппозицию, выделив крупные суммы денег либо послав в Польшу войско с одним из бояр Шуйских во главе. Если сведения насчет Шуйских заключают достоверное зерно, значит, бояре знали о планах Лжедмитрия и сами разжигали его честолюбивые мечты. Одновременно они предупредили обо всем Сигизмунда III и постарались убедить его в том, что Лжедмитрий намерен отобрать у него польскую корону. Если бояре старались лишить самозванца польской помощи, они вполне добились своей цели.

Сигизмунд III требовал от Лжедмитрия выполнения секретного договора о территориальных уступках, подписанного в Польше. Об этом вскоре узнали в Москве. Тогда Отрепьев использовал первый подходящий повод, чтобы отвести от себя подозрения. Шумный спор с королем из-за титулов должен был, как он полагал, успокоить бояр. Тайный католик, Лжедмитрий откровенно объяснил мотивы своих чрезмерных домогательств посланцу Ватикана. « Пронесся слух, – сказал он, – что я обещал уступить несколько областей польскому королю. Крайне необходимо категорически опровергнуть это. Вот почему я настаиваю на моих титулах».

Клубок интриг запутался окончательно. Отрепьев не мог отдать королю русские земли, но не мог и отказаться от выполнения секретного договора с ним. Авантюрист оказался загнанным в угол. Низложение Сигизмунда III разом разрешило бы все его затруднения. В кругу польских советников Лжедмитрий охотно обсуждал новые блестящие перспективы. « Будешь, Ваша царская милость, королем польским», – сказал ему однажды секретарь Ян Бучинский.

Вскоре Бучинский был послан с поручением в Краков. К своему величайшему смущению, там он узнал, что его слова стали известны королю. Сигизмунд был взбешен и через своих сановников дал понять Бучинскому, что не остановится перед разоблачением своего ставленника. На приеме в королевском дворце Бучинскому пришлось выслушать речь, полную угроз. Верный секретарь дословно передал предсказания воеводы Познаньского о близком разоблачении царя: « По твоей, деи(Лжедмитрия. – Р.С.), той великой спеси и гордости подлинно тебя Бог сопхнет с столицы твоей, и надобе то указать всему свету в Москве самой, какой ты человек и что им хочешь сделати».

Опасность вооруженного выступления оппозиции против короля приобретала все более реальный характер, и в марте 1606 года польские власти открыто обвинили вождей оппозиции в сговоре с внешними силами. Канцлер уведомил сейм, что враги короля предлагали царю «Дмитрию» польскую корону и ныне поддерживают с ним тайные сношения. Польские мятежники рассчитывали использовать помощь царя, чтобы лишить трона Сигизмунда III, а московские бояре-заговорщики искали соглашения с королем, чтобы свергнуть самозванца.

Душою заговора были князья Василий, Дмитрий и Иван Шуйские, бояре братья Голицыны, Михаил Скопин и Борис Татев, Михаил Татищев, окольничий Иван Крюк-Колычев, дети боярские Валуев и Воейков, московские купцы Мыльниковы и другие лица. В стане заговорщиков оказался и друг детских игр Отрепьева Иван Безобразов. В Путивле он помалкивал, благодаря чему вошел в милость к Лжедмитрию, в Москве же примкнул к Шуйским и стал одним из самых коварных противников самозванца.

Побывавший однажды в руках палача Василий Шуйский вел дело с величайшей осторожностью. Попытки развернуть агитацию против царя в народе могли привести к разоблачению заговорщиков. Поэтому они предпочитали иные средства.

В первых покушениях на жизнь Отрепьева участвовали чудовские монахи. С их кознями он столкнулся еще в Путивле. В Москве все повторилось заново. По словам Петра Петрея, один чудовский инок смущал народ, заявляя во всеуслышание, что на троне сидит беглый чернец Григорий, которого он сам учил грамоте. Его арестовали и подвергли допросу, но монах так и не отказался от своих слов. Тогда его утопили в Москве-реке вместе с несколькими другими чудовскими иноками. Польские источники излагали иную версию: один из злоумышленников якобы признался на пытке, что намеревался извести царя ядом. Дознание о покушении на жизнь царя проводилось в сентябре 1605 года. К заговору Шуйских оно не имело отношения, поскольку Шуйские еще не вернулись из ссылки.

Тайная казнь монахов нанесла немалый ущерб репутации Лжедмитрия В начале 1606 года шведские дипломаты, получив из Москвы ложное известие о смерти царя, высказали предположение, что, скорее всего, его убили сами русские, так как «Дмитрий» исповедовал папистскую религию и вскоре после начала своего царствования велел казнить нескольких православных монахов.

В январе 1606 года по Москве распространился слух о новом покушении на жизнь государя. Глубокой ночью неизвестным лицам удалось пройти через все стрелецкие караулы и подобраться к царской спальне. Во дворце поднялась суматоха. Не успев как следует одеться, самозванец схватил оружие и в сопровождении двух стрелецких голов – Федора Брянцева и Ратмина Дурова – бросился искать злоумышленников. Удалось схватить трех человек, но они ни в чем не признались, и их поспешили казнить.

Вскоре после этого события аресту подвергся дьяк Андрей Шерефединов. И. Масса утверждал, что дьяк, подкупленный боярами, подготовлял убийство царя. Более подробно обстоятельства дела изложил начальник дворцовой стражи Я. Маржарет. По подозрению в заговоре, писал Маржарет, был схвачен один секретарь или дьяк, его пытали в присутствии П. Ф. Басманова, но он не сознался и не выдал главу заговора, кем был, как позднее стало известно, Василий Шуйский.

Противники самозванца опасались разоблачения. Арест Шерефединова поверг их в ужас. Но дело за отсутствием улик было прекращено, а дьяка отправили в ссылку. Боярская дума была высшей инстанцией, расследовавшей государственные преступления. Поскольку некоторые из ее руководителей сами участвовали в заговоре, сыскное ведомство оказалось парализованным. Нити следствия, тянувшиеся вверх, мгновенно обрывались.

В страхе перед боярской жестокостью Иван IV организовал опричное войско. Лжедмитрий доверил охрану своей особы стрельцам, поставив во главе Стрелецкого приказа П. Ф. Басманова. Осведомленный очевидец. И. Масса передает, что «Дмитрий» постоянно держал в Кремле две-три тысячи стрельцов, вооруженных длинными пищалями. Множившиеся слухи о боярском заговоре побудили царя усилить меры безопасности. С давних времен внутреннюю охрану дворца несли постельничий и дворяне-жильцы. Лжедмитрий вверил охрану царского дворца страже, составленной из наемных иноземных солдат. Капитан Домарацкий, некогда начинавший с «царевичем» московский поход, набрал сто человек в конную роту. Француз Яков Маржарет возглавил роту в сто солдат. Еще две роты были сформированы из немцев, живших в Иноземной слободе в Москве. Царь велел конфисковать несколько дворов на Арбате и в Чертолье у самых стен Кремля и поселил в них наемную гвардию. Отныне он мог вызвать охрану в любой час дня и ночи. Иноземная стража охраняла внутренние покои дворца и сопровождала государя повсюду, куда бы он ни поехал.

Отрепьев не имел возможности навербовать в Москве сколько-нибудь значительное число наемников. Когда события приняли опасный оборот, он вспомнил о нареченной невесте Марине Мнишек и ее отце Юрии Мнишеке. Отправленный в Самбор Ян Бучинский собственноручно составил смету «свадебных» расходов: свыше ста тысяч злотых на уплату неотложных долгов Мнишека, сто тысяч на приданое невесте, по сто злотых задатка каждому жолнеру (сам секретарь вычеркнул слово « жолнерам» и заменил его словом « приятелям»), по пятьдесят – гайдукам и проч. Наемная пехота – жолнеры и гайдуки – таких необычных гостей пригласил на свадьбу Лжедмитрий. Бывший главнокомандующий самозванца Ю. Мнишек должен был навербовать и привести в Москву наемное войско, без которого царю трудно было усидеть на троне.

Сигизмунд III тщетно старался добиться от Лжедмитрия выполнения тайного договора. Однажды он велел принести в кабинет шкатулку с «кондициями», подписанными «царевичем» после посещения Вавеля. Королевский секретарь доложил о состоянии дел и сделал соответствующие пометы в тексте «кондиций». Итоги были неутешительными. Царь отказался передать Польше Чернигово-Северскую землю и Смоленск, хотя и обещал некую денежную компенсацию. Он не выполнил и других своих обещаний: не помог королю в войне со Швецией. Последний пункт «кондиций» заключал обязательство «царевича» жениться на подданной короля. Отрепьев согласился исполнить волю короля в этом пункте. В тексте «кондиций» появилась пометка: « Хочет взять дочь воеводы Сандомирского».

Чем затруднительнее становилось положение самозванца, тем больше нетерпения проявлял он в переговорах с будущим тестем.

Марина Мнишек не обладала ни красотой, ни женским обаянием. Живописцы, щедро оплаченные самборскими владельцами, немало постарались над тем, чтобы приукрасить ее внешность. Но и на парадном портрете лицо будущей царицы выглядело не слишком привлекательным. Тонкие губы, обличавшие гордость и мстительность, вытянутое лицо, слишком длинный нос, не очень густые черные волосы, тщедушное тело и крошечный рост очень мало отвечали тогдашним представлениям о красоте. Подобно отцу, Марина Мнишек была склонна к авантюре, а в своей страсти к роскоши и мотовству она даже превзошла отца. Никто не может судить о подлинных чувствах невесты. Она умела писать, но за всю долгую разлуку с суженым ни разу не взяла в руки перо, чтобы излить ему свою душу.

Боярская дума и православное духовенство и слышать не желали о браке их царя с католической «девкой». Мнишек была во всех отношениях незавидной партией. Ее семье недоставало знатности. К тому же эта семья погрязла в долгах и давно стояла на пороге разорения.

Отрепьев полностью отстранил бояр и князей церкви от брачных переговоров. Он сделал своим сватом дьяка Афанасия Власьева, худородство которого не соответствовало характеру его миссии. Московское посольство, насчитывавшее триста человек, доставило в Польшу поистине царские подарки. Посол передал Юрию Мнишеку шубу с царского плеча, вороного коня в золотом уборе, драгоценное оружие, ковры и меха. Подарки невесте, выставленные в королевской резиденции, вызвали общее изумление. Тут был жемчужный корабль, несущийся по серебряным волнам (его оценивали в шестьдесят тысяч злотых), шкатулка в виде золотого вола, полная алмазов, перстни и кресты с каменьями, огромные жемчужины, золоченый слон с часами, снабженными музыкальным устройством и движущимися фигурками, ворох парчи и кружев.

В ноябре 1605 года в королевском замке в Кракове польская знать торжественно праздновала помолвку царя с Мнишек. Особу царя представлял дьяк Афанасий Власьев. Несмотря на внешнее великолепие, церемония прошла не гладко. Стоя подле католического алтаря в окружении худших еретиков, Власьев произнес приветственную речь жениха без всякого воодушевления. Когда кардинал задал ему вопрос, не давал ли царь обещания другой женщине, дьяк, не моргнув глазом, заявил: « А мне как знать: о том мне ничего не наказано!» Ответ, вызвавший смешок в зале, не был следствием московского варварства. Власьев заслуженно считался знающим дипломатом. Своей выходкой дьяк выразил неодобрение затеи государя.

Юрий Мнишек слал будущему зятю письма с докучливыми просьбами насчет денег и погашения всевозможных долгов. В декабре 1605 года он узнал о связи царя с Ксенией Годуновой и немедленно обратился к нему с выговором. « Поелику, – писал он, – известная царевна, Борисова дочь, близко вас находится, благоволите, вняв совету благоразумных людей, от себя ее отдалить». Самозванец не стал перечить тестю и пожертвовал красавицей Ксенией. Царевну постригли в монашки и спрятали от света в глухом монастыре на Белоозере.