Текст книги "Непосланный посланник"

Автор книги: Руслан Агишев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Глава 5. Из огня да в полымя

Интерлюдия 6

г. Москва, ул. Большая Лубянка, административное здание

Наркомата внутренних дел СССР

Кабинет Л. П. Берии

Народный комиссар внутренних дел Советского Союза с нескрываемым раздражением тряс в воздухе парой листков.

– Это что такое? Я тебя спрашиваю! – взгляд его нехорошо прищуренных глаз буквально метал молнии, обещая все немыслимые кары. – Вы что там – вообще мышей не ловите?

Прямо перед ним навытяжку стоял начальник управления НКВД по Смоленской области Хромов Виктор Яковлевич. Этот высокий мужчина с крупными чертами лица то краснел, то бледнел под взглядом всесильного наркома.

– У тебя же там целая вражеская группа диверсантов окопалась! А они и в ус не дуют, – и в это мгновение маленький Берия почему-то казался гораздо выше почти двухметрового Хромова. – Это надо же… только за одни сутки было выявлено двенадцать писем, в которых содержалась паникерская информация. Ты что, совсем не понимаешь? Это же в чистом виде клевета на советских руководителей и на товарища Сталина лично! – листки в руке Берии снова взлетели к верху. – Эти подонки хотят посеять панику в приграничных районах! И, как я вижу, им это прекрасно удается…

Нарком несколько раз прошелся по кабинету, переводя дух. Потом подошел к своему столу и оттуда вновь угрожающе зыркнул на своего подчиненного.

– Сроку тебе, Хромов, неделю! Докладывать мне будешь каждые два дня о проделанной работе. Через неделю чтобы эта сволочь была у меня здесь, – он с силой хлопнул по столу, сваливая на пол резную подставку под карандаши. – Делай что хочешь… Хоть у каждого почтового ящика ставь по милиционеру, хоть шерсти всех бывших под гребенку, но результат мне обеспечь. Понял?

Тот судорожно что-то прохрипел, пытаясь вытянуться еще больше.

– Товарищ народный комиссар… – сведенное судорогой горло Хромова с трудом пропускало звуки, – внутренних дел… Как выяснилось, писем было больше… – при этих словах лицо Берии исказилось. – Один из работников почты сообщил, что в тот день в районе центрального отделения почты было брошено в почтовый ящик пятнадцать похожих конвертов.

– Твою мать, – выругался Берия, расстегивая верхнюю пуговицу кителя и освобождая шею. – Еще три письма. Целых три письма где-то гуляют… [нечетко произнесенное ругательство на мегрельском языке]… Хромов, разберись со всем этим! Слышишь, разберись! Увеличить число патрулей возле учреждений. Усилить проверки приезжающих на станциях! Чтобы больше ни одна сволочь не смогла голову поднять! Ты меня понял?! И достань мне этого писаку, пока не стало поздно… для тебя.

Интерлюдия 7

Василевский А. М. Дело всей жизни / мемуарная литература. – М.: Политиздат, 1989. – 239 с. [выдержка]

«…Я тоже был на том памятном заседании в Кремле, по результатам которого было смещено все высшее военное и политическое руководство Западного Особого военного округа. Лишились своих должностей командующий войсками Западного Особого военного округа генерал армии Д. Г. Павлов и начальник его штаба В. Е. Климовских, которые были взяты под стражу сразу же после окончания заседания.

Признаюсь, для всех нас тогда это было самым настоящим шоком. Ведь многие из нас, кто участвовали в январских военно-стратегических играх, еще помнили, с какой теплотой и уважением по отношению к Павлову тогда высказывался сам Сталин. После катастрофических допущенных Павловым в игре просчетах Хозяин лишь снисходительно пожурил его за них. А тут мгновенное лишение должности, всех званий, наград и последовавший за этим арест.

…Не меньшим открытием для нас стали и результаты генеральной военной инспекции боеготовности войск Западного Особого военного округа, о которых в свойственной ему резкой и безапелляционной манере доложил Георгий Константинович Жуков. Он рассказывал о настолько ужасных вещах, вскрытых в ходе инспекции, что это не укладывалось в голове… О сотнях новейших танков, которые были не способны тронуться с места или проехать несколько километров без поломки. Об отсутствии в танковых частях запасов горючего, боекомплекта. О крайне низкой профессиональной и боевой подготовки танкистов, артиллеристов, летчиков. О полном разгильдяйстве в отношении маскировки аэродромов с новейшими самолетами. О процветании в некоторых военных частях пьянства.

Однако больше всего меня поразило другое. Ведь о проблемах с двигателями и трансмиссией у наших новых танков были известно и раньше. Оказалось, что после объявления учебной тревоги абсолютное большинство механизированных соединений Западного Особого военного округа оказалось целые сутки не способно выдвинуться к заданным рубежам. С командованием многих из них даже вообще не удалось наладить связь. Это были ужасные свидетельства, особенно в преддверии войны с грозным и опытным противником, который в совершенстве изучил все приемы и методы современной войны.

А ведь войсковые соединения Западного Особого военного округа считались одними из самых боеспособных. Сюда последние месяцы массово шли самые современные танки и самолеты. На всех совещаниях и заседаниях генерал Павлов неустанно рапортовал о растущем профессиональном и военном мастерстве вверенных ему войск. Его как грамотного руководителя не раз ставили нам в пример.

…Сталина в таком взбешенном состоянии я ни разу не видел. Взяв слово после доклада Жукова, он буквально рвал и метал, обвиняя генерала Павлова в том, что из-за своего разгильдяйства и преступной халатности тот фактически оставил без прикрытия всю западную границу страны… И тогда мы даже предположить не могли, насколько пророческими окажутся слова Иосифа Виссарионовича».

* * *

с. Старая Падь

Последние несколько метров до дома я уже еле передвигал ноги, цепляясь, словно за спасательный круг, за штакетник забора. «Эти секретные операции, думаю, меня когда-нибудь доконают, – шептал я про себя. – Б…ь, вторые уже сутки толком не сплю!» Налившиеся свинцом ноги наконец начали окончательно отказывать, заплетаясь в немыслимые узлы.

– Ба! Вот он, кобелина! Вы только полюбуйтесь на него! – а бабка меня уже встречала настолько противным и скрипучим голосом, что меня аж покоробило. – Ты где шлялся-то, дубина столеросовая? Слышь, дурында?

Я устало замычал, как и обычно, только лишь бы она отстала. Вообще тот факт, что я заговорил, еще никто и не знал.

– Гулял он. Знамо дело, что гулял… – ворчала бабуля, поворачиваясь к дому. – А то не видно… Аж с лица-то спал. И что за девки только пошли? Немой ведь, ан нет, гож им! Хотя молчун-то в этом деле даже лучше… Кхе-кхе… Давай-ка в дом. Поснедай там, чаво я приготовила, а то ехать скоро надоть.

Я мысленно застонал. «Какая еще поездка? Ноги вон того и гляди отвалятся! За ягодами, что ли, опять… Рано вроде еще… Вот бабуля – Терминатор прямо, неймется ей».

В доме я сел на лавку и с облегчением вытянул гудевшие от усталости ноги. «Боже, как же это классно! Валялся бы так и не вставал». Глаза мои закрылись от наслаждения.

– С молочком вона ешь, – бабка появилась в двери и сразу же приметила мою безвольную тушку. – Куда же ты такой ходил-бродил? Совсем вона квелый… Хе-хе, заездили совсем мальчонку, – проскрипела старушка. – К полудню нам на станции надобно быть. Слышь, Митька? – я с забитым ртом кивнул в ответ. – Настьку еще собрать надоть. В Дубок поедем. Матушка Фрося просила в тамошний скит икону передать.

Не сразу до меня дошло, о чем вообще она говорит. Я лениво крутил горячую картофелину, пытаясь ее очистить от липкой кожурки. «Опять поезд. Черт! Какие-то Дубки еще… Название какое-то смешное…» И оно мне показалось немного знакомым, словно слышал его недавно. «Дубок, Дубок… А, тот проводник из генеральского поезда что-то про эту деревушку говорил. Точно, оттуда он родом!» Наконец я вспомнил… и тут же обомлел, припоминая и остальное.

– Кхе-кхе-кхе, – кусок картошки, что я куснул в процессе раздумий, тут же колом встал у меня в горле. – Кхе-кхе-кхе! – никак не мог откашляться я и начинал задыхаться. – Кхе-кхе-кхе! – кусочки злополучного картофеля буквально раздирали горло. – Кхе-кхе-кхе!

Наконец бабуля с силой ударила меня по спине, возвращая мне способность свободно дышать и ругаться. Да-да, я ругнулся, точнее, попытался выругаться! «Да что же это такое?! Б…ь! Б…ь! Что же за невезуха такая? Сначала нелегкая меня притащила меня под Вязьму, под которой через месяц начнется самая настоящая мясорубка. Теперь еще и бабка, старая карга, отчудила! В Дубки намылилась! В скит! Иконку передать! Иконку, мать ее! За пять дней до войны! В Дубки, что все лишь в тридцати километрах от Бреста! Охренеть!» Я даже сползать с лавки начал от такой новости. Руки безвольно упали на стол. «Старая, ты совсем с дуба, что ли, рухнула?! Это же Брест! Брестская крепость! Да уже от этих только слов поджилки трясутся! Брестская, мать ее, крепость! Понимаешь?! Брестская крепость!»

– Митька! – обеспокоенно вскрикнула бабка, подходя ко мне ближе. – Чаво это с тобой? Болит, что ли, где?

Словом, через пару часов мы опять оказались на той самой станции. «Что-то я становлюсь настоящим путешественником в этом мире! – подумалось мне. – Буквально летаю… К сожалению, только не в ту сторону, в которую надо!»

Забравший нас с перрона поезд стоял всего ничего. Мы едва успели зайти внутрь вагона, как он уже начал движение.

– Что, Митрич, по старой памяти найдешь для нас местов-то? – бабка уже калякала с проводником. – До Бреста с тобой поедем.

– Конечно, найдем! – мужчина аж расплылся в улыбке, показывая все свои немногочисленные металлические зубы. – Все сделаем в лучшем виде. Для вас, баба Маша, обязательно найдем.

«Бабулю все, что ли, тут знают? – тихо охреневал я от такого приема. – И там у ней связи, и здесь все схвачено! До станции аж с ветерком нас доставили, едва только она мужичка какого-то попросила. И здесь то же самое!»

Настюха мне, конечно, кое-что рассказывала о нашей бабуле… И лечиться к ней по мужским и по женским болезням большие люди ходят, и монахинь она подкармливает, и с председателем местным что-то мутит. «Прямо не бабка, а крестный отец! – давался я диву. – Вот с кем, пожалуй, тут и надо разговаривать о войне! Она-то уже всех на уши поставит!» Подумав об этом, я и замер. Эта мысль вдруг мне настолько понравилась, что я чуть не выматерился! Хорошо, удалось сдержаться.

– Вот, Мария Ермолаевна, прошу вас сюды пожаловать, – подхватив под ручку нашу старушку, проводник вел ее вперед по коридору. – У нас тута одни военные, командиры. Что-то последние пару дней все как с цепи сорвались. Один состав за другим, один за другим… Но есть у меня тута местечко одно свободное. Вас туда и определю. Вот, прошу!

Не знаю, уж чем ему бабуля угодила, что вылечила, но мужик постарался! Купе было просто шикарным по местным меркам. По обоим стенкам стояли широкие лавки с высокими спинками. Кожа на них была с коричневатым отливом, хорошо сохранившаяся. У самого окна стоял столик с витыми ножками. Ну просто мечта, а не купе!

– Спаси тебя бог, Митрич! Угодил так угодил, – морщинки на лице бабушки разгладились, она его несколько раз перекрестила в воздухе. – А вы, сорванцы, что встали столбом? Садитесь. Настька, давай-ка накрой пока на стол. Откушаем, чтобы дорожка наша была лепой…

На стол легла немудренная пища. Яиц с десяток, кусочек сальца с мясными прожилками, аккуратно завернутый в чистую тряпицу. Рядом пристроилась краюха каравая с темной коркой. Пара луковиц и коробочка с солью. Вот, пожалуй, и все.

– Отче наш… – бабушка привычно зашептала молитву.

Настя тоже что-то забормотала. Один я сидел на лавке, молча.

– Можно, к вам? – дверь купе неожиданно открылась, заставляя меня вздрогнуть.

В проходе стоял какой-то военный, из-за плеча которого явно проглядывало виноватое лицо проводника.

«Ух ты, перец какой красивый нарисовался!» А посмотреть действительно было на что… Вошедший младший лейтенант с перекрещенными металлическими пушчонками на петлицах выглядел настоящим орлом. Ярко начищенные сапоги (да в них смотреться можно, как в зеркало), до синевы выбритый, ладно сидящая форма. Вдобавок и взгляд такой жесткий, несгибаемый… Словом, «слуга царю, то есть Вождю, отец солдатам»!

Высокого роста, крепкий, с широченным разворотом плеч, едва только войдя, он сразу же заполнил собой почти все помещение. По ощущениям даже тесно стало.

– Здравствуйте, товарищи, – лейтенант улыбнулся. – А меня к вам определили. Так что принимайте.

Военный аккуратно пристроил в углу купе пузатый сидор, выглядевший довольно тяжелым. И рядом поставил небольшой фанерный чемоданчик, оббитый потертой кожей.

– А это от нашего стола вашему, – достав из своего чемоданчика несколько свертков, он широким жестом выложил их на стол. – Вот печенье и… даже шоколадка, – темная плитка, как это ни странно, была обернута в простую бумагу, ничем не напоминающую этикетку. – А тебе, боец, монпансье… – он протянул мне небольшой светлый леденец.

Недолго думая, я, спрятав в кармашек своей рубашки леденец, взял небольшой кусочек плитки и сразу же отправил его в рот.

«М-м-м-м… Что сказать?» Смаковал я шоколадку долго, растягивая время столько, сколько мог. Когда еще удастся в этом времени шоколад попробовать… А то я все эти деревенские каникулы был на бессахарной диете! Лишь один раз удалось мед перехватить и все! «Черт… Что-то не то». Странным образом для этого тела, но я прекрасно помнил вкус нормального, качественного шоколада, который, тая на языке, оставлял приятное послевкусие. Здесь же я чувствовал что-то другое и, как это ни странно, отчетливо мне напоминающее какую-то химию. «А, вспомнил! Да это же один к одному напоминает вкус той шоколадки из Финляндии, которую я пробовал в далеком 96-м, кажется, году… Тот же неестественный, зверски приторный вкус! И тает вдобавок еле-еле».

Я растерянно смотрел на бабулю, которая тоже откусила кусочек и медленно его посасывала. «Она что, совсем не чувствует, что это дерьмовый шоколад?! Хотя откуда ей, бедняжке, знать-то? Поди шоколада нормально и не видела».

– Я же только из училища, – лейтенант тем временем уже расположился на лавке, оббитой неплохо сохранившейся, правда, местами хорошо протертой кожей. – Вот, теперь на границу еду, – он положил ногу на ногу и с добродушным видом стал нас рассматривать. – Шоколад-то как? Хороший?

Бабка что-то в ответ пробормотала, но к угощению больше не притронулась.

– Тоже в Брест едете? – лейтенанта нисколько не смутила такая угрюмость, он продолжал буквально излучать доброжелательность. – А ты, боец, как с учебой? Отличник, наверное?

«Разговорчивый какой перец, – что-то меня начало напрягать такое поведение парня. – Чего он привязался… Брест да Брест. Брест да Брест. Какая ему, на хрен, разница?!» Тут мой взгляд остановился на его блестевших сапогах, а потом задержался на подошве одного из них. «Сапожищи, конечно, знатные у него. В таких по любой грязи форсить можно. Вон как густо гвоздиками подбиты. Такие точно не сносишь. Оказывается, знатно тут сапоги делают… А гвоздики-то какие необычные… Какие-то многогранники, что ли». Действительно, занимательные были гвозди, шляпки которых представляли собой то ли шестиугольники, то ли семиугольники.

«Мать твою! Да это же не наши гвозди!» Я моментально вспомнил многочисленные хитрые приемчики нашей контрразведки, которым в первые месяцы войны удавалось довольно быстро вычислять заброшенных в наш тыл диверсантов. Это и уже набившие оскомину блестящие скрепки из нержавейки на удостоверениях, и шелковое белье, и те самые квадратные гвозди на подошвах сапог… «Черт, а может, хрень все это! Ну выдали всему выпуску такие на складе. Наши вон с Германией до последнего торговали. Читал, что уже началась война, а где-то еще пытались отгрузить немцам то ли зерно, то ли металл». Я вновь уставился на эти злополучные гвозди, но лейтенант переменил позу, и подошва исчезла с моих глаз.

«Сначала этот непонятный химический шоколад, теперь еще квадратные гвозди… У немцев вроде пищевая химическая промышленность была охренительно развита. Заменители всего делали: и кофе, и чая, и шоколада… Или это моя паранойя?!»

Но я уже смотрел на нашего гостя совершенно другими глазами, выискивая в нем что-то такое, что могло бы выдать в нем диверсанта. «Рослый, выбритый, чистый и чуть надушенный… Ну и что? За собой следит, аккуратист. Может, он лучший в училище и все делает от “а” до “я”… Что еще?» Однако ничего в голову мне не шло. Командир-артиллерист был совершенно обычным, нормальным. Качать его, как в фильме «В августе 44-го» мне никак не удавалось. «Хотя… Что это у него баулов-то столько? Чемоданчик и сидор?! Это что за приданное? Ну пара белья, мыльно-рыльные принадлежности могут быть у выпускника. Из училища едет. Значит, обрасти имуществом просто не успел еще. Не семейный вдобавок. Что у него там может быть? Тушенки пару банок, хлеба каравай, картоха?» Тут я вспомнил, что лейтенант с напряжением стаскивал свой сидор с плеча. «Значит, тяжелый. А для такого лося тяжелый – это сколько килограмм? 10, 15, 20?»

Я буквально приклеился взглядом к этому мешку с лямками, далекому предку современного рюкзака. Под влиянием всех этих раздумий я вроде бы даже стал различать какие-то углы в сидоре. «Что же там за херня? Ящик? Коробка? Б…ь, что же я туплю?! Рация! Конечно, рация! Размер вроде подходящий. Да и время самое то! Восемнадцатое! Сейчас спокойно приедет, снимет комнатушку в городе… И в этой же самой форме даст всем жару. А если еще он не один, а с друганами?» С каждой новой секундой нарисованная мною картина опасного врага становилась все более живой и явной, заставляя меня верить все сильнее.

Однако как бы мне не хотелось, но сделать я ничего не мог! От слова совсем! Правда, когда он на несколько минут вышел оправиться, я все же осторожно пнул ногой по этому сидору. «Б…ь! Он что там, камней, что ли, наложил? Больно ведь… Походу, все-таки рация… Вот же гад! Вообще охренел! Ничего не боится. Наглый! Не по лесам шарится, а в купе едет», – честно говоря, я до глубины души поразился самообладанию этого человека, если он действительно был немецким диверсантом.

«Черт, черт, надо хотя бы попытаться». Я всю ночь не мог толком спать, строя в голове самые фантастичные планы разоблачения и поимки хитрого врага. К сожалению, я промучился так до самого утра, но так ничего и не придумал. Оставалось положиться на волю случая.

Выходили мы из вагона все вместе. Наш попутчик, о чем-то рассказывая соседям из другого купе, медленно спустился на перрон и остановился около вагона. Он положил рядом с собой чемоданчик и закурил, словно чего-то ожидая.

Я же, бледнея от отчаяния, что ничего нельзя сделать, во все глаза всматривался в снующих мимо людей. Видит бог, я уже хотел, наплевав на все, заорать «Ловите шпиена»! Однако тут мне все же повезло. Я увидел…

– Вот! Точно! – еле сдерживаясь, чтобы не заорать от радости, прошептал я. – Патруль!

Возвышаясь над гомонящей, толкающейся толпой, на перроне стоял высокий худой капитан с красной повязкой на правой руке. Взгляд его быстро пробегал по проходящим мимо него людям в одну сторону, а потом возвращался обратно. Чуть позади него стояла пара бойцов комендантского взвода: один – щуплый красноармеец, а второй – невысокий крепыш. У обоих за плечами висела винтовки.

Недолго думая, я замедлил шаг, пропуская вперед бабулю с Настей за ручку, и тут же нырнул в толпу, которая бурлящим потоком проносилась возле стоявшего поезда. С первых же метров я не один и не два раза порадовался, что не ребенок и могу своим весом хоть как-то сопротивляться толпе. И все равно меня как надувной шарик толкали, пинали жирными бедрами, чемоданами, кошелками, какими-то мешками. Я едва успевал уворачиваться от некоторых особо опасных предметов, проскальзывая между снующими пассажирами.

– Дядя… Дядя, – наконец я пробился к патрулю и попытался, заикаясь, привлечь к себе внимание. – А-а-а-а-а!

Однако в шумной разноголосице перрона мой детский голосок был совершенно не слышен. Теряя терпение от того, что враг мог уже исчезнуть, я не выдержал и дернул капитана за рукав.

– Товарищ капитан, смотрите! – первым на меня все же обратил внимание не командир, а один из его красноармейцев – коренастый крепыш. – До вас тут просятся.

И тут капитан обратил на меня внимание. Он чуть наклонил голову и внимательно стал рассматривать меня. «Матерый товарищ… Глазищами так и зыркает, – я изо всех сил пучил свои оловянные глазки, делая испуганный взгляд. – Такого глазками кота из Шрека можно и не пронять».

– А-а-а! – я вновь прочищаю голос и несколько раз тыкаю пальцем в сторону нашего попутчика. – Там э-э-э кра-а-асный командир… э-э стр-а-анный, – я вновь ткнул пальцем в сторону своего вагона, где вроде еще виднелся тот лейтенантик. – С оружием, – я довольно правдоподобно изобразил стрельбу из пистолета. – Очень стра-а-анный командир, – и чтобы ни у кого не возникло никаких сомнений, я вновь ткнул пальцем в сторону того парня. – Злой!

Видит бог, я ожидал от капитана почти всего. И громкий ржач, и добродушное ворчание с похлопыванием по спине. Мол, давай-давай, до свидания! Не беспокой взрослых дяденек! Но последовавшее дальше оказалось для меня некоторым шоком…

– Говоришь, странный, злой? Да еще и с оружием, – на лице капитана не было и намека на улыбку или сарказм, наоборот, он говорил совершенно серьезно, словно ему каждый день подростки сдают тепленькими немецких диверсантов. – С оружием, значит, – я тут же ожесточенно закивал. – Тимонин!

Вышедший из-за его спины боец уже тянулся по стойке смирно.

– Что лыбу давишь? Видишь, пионер надрывается? А вдруг что-то серьезное… – он говорил спокойно, размеренно, а сам то и дело косил в сторону вагона. – Эх, Тимонин, не был ты в Маньчжурии! Там вон вообще пацаны, от горшка два вершка, такое вытворяли, что диву даешься! И вообще было распоряжение. Проверять всех подозрительных! Всех, высоких и низких, бородатых и лысых, с сидорами и без! Понятно тебе? Давай-ка мухой вон к тому младшему лейтенанту, – он кивнул в сторону. – Вон, к артиллеристу! И вежливо, с уваженьицем, попроси у него документики. На сидор за спиной погляди. А мы пока тут посмотрим…

Сам же тихо пробормотал:

– Ну вот и посмотрим, права ли моя чуйка? А ты, парень, у нас сам откуда? – он повернулся к парню и тут же выругался, заметив лишь ускользающий в толпе клок темной рубашки. – Проклятье, улизнул, чертенок!

Естественно, я не собирался околачиваться рядом с ним. «Ищи, товарищ капитан, дураков в другом месте! – ввинчиваясь ужом в толпу, приговаривал я про себя. – Я лучше с партера на основное действие погляжу… А вот у нас и Тимонин».

Мне удалось вскарабкаться на массивное каменное основание старинного фонаря, который, словно древний маяк, возвышался над перроном. Отсюда было неплохо виден наш вагон и улыбающийся младший лейтенант, который что-то рассказывал красноармейцу с красной повязкой. Вот из нагрудного кармана гимнастерки он вытащил какой-то листок или бумажку и протянул ее Тимонину, который, кажется, начал ее изучать.

– Чего он там заснул, что ли? – в нетерпении топтался я на каменном пятачке, чувствуя, что у меня затекают ноги. – Сказал же тебе старшой, что сидор его нужно потрясти! Сидор, глухой!

Наконец Тимонин закончил изучать квиток и вновь что-то спросил. Потом кивнул. Лейтенант в ответ громко рассмеялся и спокойно стащил с плеча сидор, ставя его на землю. К моему удивлению, мой подозрительный попутчик выглядел совершенно спокойным и, я даже сказал бы, веселым. Последнее вообще никак не вязалось с моим подозрением.

– Митька! Вот ты где! – в этот самый момент, когда все могло разрешиться, меня окликнули. Прямо перед фонарем стояла возмущенная бабушка, уперев руки в бока, а Настька, маленькая негодница, в точности копировала ее позу. – Мы тут места себе не находим, а он на фонаре торчит! Орясина такая, а все на паровозы не можешь налюбоваться.

Меня уже тащили вниз, когда я бросил последний взгляд назад. Лейтенанта уже на старом месте не было, а Тимонин стоял, навалившись на вагон. «Как же так? Пустышка, что ли?! А шоколад, а гвозди?» Красноармеец же вдруг начал сползать по стенке вагона вниз. Но меня уже, дернув за рукав рубахи, тащили прочь от перрона…

С перрона с большим трудом нам удалось выбраться. Еще один отправлявшийся на восток поезд штурмовало уж слишком много народа. Подозрительно много народа хотело срочно уехать из Бреста. Особенно бросалось в глаза, что большинство из штурмующих вагоны были женщины и дети, навьюченные, словно мулы, большим числом чемоданов, сумок и котомок.

Бабушка, ступив на каменную брусчатку возле одного из высоких домов, на несколько минут остановилась. Подслеповатыми глазами она что-то довольно долго изучала на прибитом к забору указателе. Наконец, видимо ничего не разобрав, она выцепила из проходящих мимо людей какого-то солдатика – высокого, худого, на котором гимнастерка со штанами болтались как на вешалке.

– Запамятовала я что-то, мил человек. Кружусь, кружусь здесь. А ты, вижу, все здесь знаешь, – красноармеец, совсем еще мальчишка, похоже недавно призванный, важно расправил плечи, стараясь казаться старше и еще выше. – Подскажи, где бы мне племянника свово найти. Тута он где-то служит. Начальник, – солдатик еще сильнее наморщил лоб. – Ефим Моисеевич Фомин. А?

Красноармеец ответил не сразу. Коснувшись висевшей через плечо винтовки, он пару мгновений шевелил губами, словно вспоминая всех «Ефимов Моисеевичей» в Бресте и гарнизоне. Однако тут до него дошло, что начальник и Фомин здесь может быть только одним человеком.

– Товарищ комиссар… – разинул он рот. – Конечно, мамаша, конечно. Знаю, где сейчас находится товарищ полковой комиссар. Здесь у него место расположения. Давайте, я вас провожу.

Судя по тому, с каким пиететом он посмотрел на бабушку, Фомин здесь был действительно большим начальником. «Похоже, это тот самый Фомин, что был одним из руководителей обороны, – прокручивал я в голове, пока мы шли по улице. – Возглавлял часть гарнизона, когда бойцы пошли на прорыв. Сам же, кажется, попал в плен, где его кто-то выдал… Да-а, херовая судьба!» Я прекрасно помнил про него, по иронии судьбы в этой жизни оказавшегося моим дальним родственником. В экспозиции Брестской крепости, где мне посчастливилось побывать аж три раза, фигура комиссара Фомина занимает особое место. Так что я шел на встречу с ним не без внутренней дрожи. «Вот, б…ь, время! В 32 года, имея жену и сына, возглавить оборону Брестской крепости и держаться до конца. Фактически совершенно осознанно пойти на смерть. Кто бы так смог еще?»

Оказалось, до того здания, где заседал комиссар, было три или четыре сотни метров. Но «чапали» мы до него минут пятнадцать, так как на жаре бабушка то и дело останавливалась, чтобы отдышаться… Наконец мы оказались перед старинным двухэтажным домом с небольшими окошками. Весь из красного мощного кирпича, с характерными украшениями, в свое время дом, видимо, принадлежал какому-то купчине.

Красноармеец провел нас внутрь, потом по коридору и, отдав честь какому-то военному за столом, исчез за большой дверью.

– Ефим Моисеевич, туточки до вас! – открыв дверь, с характерным говором доложил красноармеец. – Есть! Проходите, мамаша, – он посторонился, пропуская нас внутрь.

Мы вошли, и тут я впервые увидел вживую одного из легендарных руководителей обороной Брестской крепости – полкового комиссара Фомина. Вставший при виде нас командир был невысокого роста, худощавый, с темными волосами. Особенно запомнились в это мгновение его глаза – глубоко посаженные, иссиня-черные и… воспаленные, словно он не спал много часов подряд. Чуть позже мы узнали, что комиссар действительно не спал уже больше полутора суток, еще держась лишь на одной силе воли.

– Я вас слуша… – начал он, не сразу узнав бабулю. – А! Тетя Маша! Что вы здесь делаете? – и, если честно, я в его голосе совершенно не услышал радости, даже, наоборот, в нем явно сквозило какое-то нескрываемое беспокойство. – Да еще с внуками… Как же так?

И дальше красные как помидоры бабуля и ее племянник о чем-то яростно спорили. Первая степенно, но напористо, второй сильно жестикулируя…

Фомин пытался отправить нас обратно на вокзал и посадить на первый же поезд на восток. Он через слово говорил: «НАДО», «СРОЧНО», «ОЧЕНЬ ВАЖНО», напирая на какие-то обстоятельства и при этом не произнося о них вслух. Наконец, когда бабуля его достала своим упорством и желанием во что бы то ни стало добраться до злополучных Дубков, комиссар выдал:

– Тетя Маша, скоро война, – произнес он сквозь зубы, чуть ли не рыча. – Война, тетя Маша. Немец попрет прямо здесь. Другой дороги тут нет, – он сверлил ее красными воспаленными глазами. – Вот прямо тут, в этом самом месте, снаряды будут рваться. Вы понимаете это? А сдержать их крепость не сможет, – уже тише добавил он. – Там, за рекой, уже неделю не смолкают звуки танковых моторов, немецкие самолеты каждый день чуть не по нашим головам ходят. А мы сиди и молчи! Слышишь, тетя Маша?! Уезжать вам немедленно надо! Уезжать и точка!

Бабка же тихо перекрестилась и с окаменевшим лицом забормотала:

– Значит, правда война. Прости меня господи, – тонкие пальцы старушки еще сильнее прижали к груди сверток с иконой. – Значит, предупреждала это нас Матушка-заступница… – Фомин с удивлением на лице пытался понять, о чем это его тетя говорит. – Говорю, Ефимушка, Матушка наша Заступница, Богоматерь, кровавыми слезами плакала. Предупреждала нас грешных, что грядут страшные Антихристовы времена… – бабуля, растирая слезы, схватила комиссара за рукав. – Помоги, Ефимушка, дай машину. Мы только до Дубков и обратно. В скит нам нужно. Матушка Фрося наказ дала. Никак нельзя ослушаться, – и по ее глазам было совершенно понятно, что старая женщина не отступится – если надо, она и пешком пойдет в это расположенное в лесу село. – Помоги…

– Хорошо, хорошо, – он все-таки уступил напору бабушки, которая перла вперед, словно тяжелый танк, твердя об одном и том же. – Дам я машину, чтобы вас докинули до этих чертовых Дубков. Сегодня же дам, – тут он подошел к женщине вплотную и негромко добавил. – Тетя Маша, только я прошу вас… Через сутки уезжайте оттуда. Я послезавтра снова вышлю машину, чтобы забрать вас. Понимаете? Ровно через сутки! Ни минутой позже…

После этого разговора бабушка, забрав Настю, ушла в какой-то только ей известный магазин, оставив меня на пару часов в приемной у своего племянника. Фомин же, выдав мне какую-то тяжеленную книжку и махнув рукой, мол, читай, уже через пару минут совершенно забыл обо мне. И это было неудивительно, его телефон звонил практически непрерывно!