Текст книги "Разгадай мою смерть"

Автор книги: Розамунд Лаптон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Какая ирония: оказывается, с порядочностью спорить труднее, нежели с пороком. Высокие моральные устои хоть и причиняют изрядное неудобство, зато им сложно что-либо противопоставить.

* * *

За распахнутым окном кабинета идет дождь, весенний дождь. Прежде чем упасть на бетонные тротуары, он впитывает в себя запах травы и деревьев. Я успеваю ощутить этот аромат и дуновение свежести и только потом вижу капли. Мой рассказ о встрече с доктором Николсом почти закончен.

– У меня сложилось впечатление, что он страшно корит себя за допущенный промах.

– Вы просили его дать показания в полиции? – спрашивает мистер Райт.

– Да, но доктор Николс настаивал, что полностью уверен в диагнозе «послеродовой психоз».

– Даже при том, что ошибка могла негативно отразиться на его профессиональной репутации?

– Да. Меня это тоже удивило. Тем не менее для себя я объясняла его поступок неуместной демонстрацией силы духа; согласиться со мной, что Тесс не страдала психозом, а погибла от рук убийцы, было бы с его стороны трусостью. К концу нашего разговора я считала доктора Николса плохим врачом, но честным человеком.

Мы делаем перерыв на ленч. У мистера Райта назначена с кем-то встреча, и я ухожу обедать в одиночестве. На улице все еще идет дождь.

Я так и не ответила на твое электронное письмо, не сказала, зачем ходила к психотерапевту. Да, я все-таки пошла. Это случилось через полтора месяца после нашей с Тоддом помолвки. Я думала, что, выйдя замуж, перестану ощущать собственную уязвимость, но кольцо на пальце не стало для меня новым жизненным якорем. Я была на приеме у доктора Вонг. Очень умная и чуткая, она помогла мне осознать, что мое чувство одиночества и неуверенности объясняется драматичными событиями, произошедшими с промежутком всего в несколько месяцев, – уходом отца и смертью Лео. Ты оказалась права, эти две раны никак не заживали в моей душе. Однако окончательным ударом стало то, что в тот же год мама отправила меня в частную школу.

Благодаря сеансам психотерапии я увидела в действиях мамы не отчуждение, а желание защитить своего ребенка. Ты была намного младше, и она могла оградить тебя от своего горя, но со мной у нее это вряд ли получилось бы. Как ни парадоксально, мама отослала меня в закрытую школу, веря, что там мне будет спокойнее.

С помощью доктора Вонг я стала лучше понимать не только себя, но и маму. Поспешно сформированное чувство вины уступило место пониманию, добытому с большим трудом.

Правда, моя проблема не исчезла, и восстановить нанесенный мне урон я не могла, даже зная первопричины. Что-то внутри меня сломалось, разбилось, пусть не нарочно – так щеткой для обметания пыли можно случайно смахнуть на кафельный пол фарфоровую статуэтку, – но все же разбилось.

Думаю, теперь тебе понятно, почему я не разделяю твоего скептицизма насчет психотерапевтов. Хотя не могу не согласиться, что эти люди непременно должны обладать как творческим восприятием, так и глубокими познаниями (перед тем как прийти в психиатрию, доктор Вонг специализировалась на сравнительном литературоведении) и что хороший психотерапевт в наши дни – это современная версия человека эпохи Возрождения. Пишу тебе эти строчки и размышляю, не повлияла ли моя признательность к доктору Вонг на мнение, составленное о докторе Николсе, не из-за этого ли я уверовала в его безусловную порядочность?

Я возвращаюсь в уголовный суд раньше мистера Райта. Пять минут спустя в кабинет влетает и он, вид у него озабоченный. Может быть, деловое свидание прошло неудачно. Подозреваю, это связано с тобой. Твое дело гремит на весь мир – заголовки в газетах и новостях, требования парламентариев о публичном расследовании. Для мистера Райта это чудовищная нагрузка, однако он не только мастерски скрывает громадное давление, под которым находится, но и, к его чести, старается уберечь от давления меня. Он включает диктофон, и мы продолжаем.

– Как скоро после разговора с доктором Николсом вы нашли картины?

Уточнять, какие именно картины, нет нужды.

– Сразу же. Я отправилась на квартиру Тесс и стала искать в спальне. Она убрала оттуда всю мебель за исключением кровати. Даже платяной шкаф выставила в гостиную, где он смотрелся нелепо.

Не знаю, почему я сказала об этом мистеру Райту. Может, решила, если уж тебе придется быть жертвой, пусть знает, что ты жертва со своими причудами и кое-какие из них отнюдь не вызывали восторга у твоей старшей сестры.

– Вдоль стен были расставлены картины, штук сорок – пятьдесят, – продолжаю я, – в основном написанные маслом, плюс несколько коллажей и работ на картоне. Все крупного размера, не меньше тридцати сантиметров в ширину. Чтобы просмотреть их, мне потребовалось время. Я действовала аккуратно, чтобы ничего не повредить.

Твои картины потрясающе красивы. Я когда-нибудь говорила тебе об этом или боялась, что ты не заработаешь ими на жизнь? Мы с тобой знаем ответ. Да, я страшно переживала, что никто не станет покупать огромные полотна, не подходящие по цветовой гамме к интерьеру. Опасалась, что толстый слой краски отвалится и испачкает чей-нибудь ковер, тогда как следовало бы восхищаться объемным цветом, который ты создала.

– Мне понадобилось около получаса, чтобы отыскать те самые картины.

Мистер Райт не видел твоих полотен, только четыре последние «галлюцинации». А меня, думаю, более всего поразил контраст.

– Все остальные работы Тесс были… – Какого черта я не решаюсь произнести вслух правду? – Позитивными. Радостными. Прекрасными. Взрывы жизни, света и цвета на холсте.

Однако для этих четырех картин ты использовала палитру нигилистов, оттенки с 4625-го по 4715-й, черные и коричневые. Сюжеты, изображенные при помощи этих цветов, заставляют зрителя отшатнуться. Мне ничего не нужно объяснять мистеру Райту, фотографии приложены к делу. Моих сил хватает лишь на то, чтобы мельком взглянуть на них. Уменьшенные и даже перевернутые вверх ногами, они все равно производят гнетущее впечатление, и я поспешно отвожу глаза.

– Картины стояли в самом дальнем углу, краска на передней испачкала задник второй. Видимо, Тесс убрала их так быстро, что они не успели высохнуть.

Ты хотела спрятать лицо той женщины, ее зияющий рот, разверстый в крике? Она не давала тебе спать? А может быть, ты пыталась избавиться от мужчины в маске, зловеще притаившегося в тени и напугавшего тебя так же сильно, как меня?

– Тодд сказал, что это лишние доказательства психоза.

– Тодд?

– Мой жених. Бывший.

Миссис Влюбленная Секретарша приносит мистеру Райту сандвич. Она позаботилась о своем боссе, ведь, разумеется, встреча в обеденный перерыв не предполагала никакой еды. Подавая мне минеральную воду, миссис Влюбленная Секретарша даже не глядит в мою сторону. Мистер Райт улыбается ей своей широкой, обаятельной улыбкой:

– Спасибо, Стефани.

Улыбка почему-то расплывается, перед глазами все меркнет. До меня доносится его встревоженный голос:

– С вами все в порядке?

– Да.

Однако меня окружает тьма. Я слышу, но не вижу. То же самое произошло вчера, за ленчем с мамой, и я подумала, что все дело в вине, но сегодня грешить не на что. Надо сохранять спокойствие, и тогда мгла рассеется. Поэтому я вспоминаю дальше. Твои мрачные полотна вновь выступают передо мной из темноты.

Когда пришел Тодд, я рыдала. Мои слезы капали на картины и превращались в черные и грязно-коричневые кляксы. Тодд обнял меня за плечи.

– Дорогая, это рисовала не Тесс.

На мгновение мной овладела надежда: их поставил сюда кто-то еще, другой человек испытывал весь этот ужас.

– Она была не в себе, – продолжал Тодд. – Это не та сестра, которую ты знала. Ею двигало безумие, отнимающее индивидуальность.

Меня разозлило, что он возомнил себя экспертом по душевным расстройствам, что три-четыре сеанса психотерапии, посещенные в тринадцатилетнем возрасте после развода родителей, якобы сделали из него знатока.

Я снова обратила взгляд на картины. Зачем ты нарисовала их, Тесс? В качестве послания? Тогда почему спрятала? Тодд не догадывался, что мое молчание скрывает под собой горячий внутренний монолог.

– Кто-то должен сказать тебе правду, дорогая.

Тодд внезапно превратился в законченного болвана, как будто в корне ошибаться означало проявлять маскулинность, как будто трагедия твоей смерти могла послужить темой семинара по моделям истинно мужского поведения. На этот раз он уловил мой гнев.

– Прости, наверное, «безумие» – слишком грубое слово.

В тот момент я безмолвно и яростно с ним не согласилась. «Психоз» звучало для меня гораздо хуже, чем «безумие». Нельзя быть «психотичным», как Шляпник или Мартовский заяц. Больных психозом не рисуют в книжках, предназначенных для легкого чтения. Разве король Лир страдал психозом, когда в буйстве бреда открывал суровые истины? Я считала, что безумие – это сильное чувство, близкое к мукам и страданиям, обладающее богатой литературной историей и вызывающее уважение, тогда как психоз – нечто позорное, стыдное и жуткое.

Теперь, однако, я не рассматриваю родословную безумия в литературе, я его страшусь и понимаю, что прежде оценивала это чувство с точки зрения стороннего наблюдателя. «Не дайте мне сойти с ума, о боги!» [6]6
  У. Шекспир, «Король Лир», пер. Б. Пастернака.


[Закрыть], ведь утрата рассудка, личности – как это ни назови – порождает безнадежный, кромешный ужас.

Я придумала какую-то отговорку, чтобы покинуть твою квартиру. Тодд заметно расстроился. Наверное, рассчитывал, что картины положат конец моему «нежеланию смотреть правде в глаза». Эта фраза долетала до меня во время приглушенных телефонных разговоров, которые Тодд вел с нашими общими друзьями в Нью-Йорке и даже с моим начальником. Думая, что я его не слышу, Тодд тайком делился с ними своим беспокойством. По его мнению, твои картины должны были заставить меня смириться с реальностью, которая четырежды предстала передо мной в виде кричащей женщины и монстра-преследователя. Пугающие, отвратительные, психопатические картины – какие еще доказательства мне нужны? Разумеется, теперь мне следовало принять факт твоего самоубийства и жить дальше. Оставить прошлое позади. Строить будущее. Тодд свято верил, что избитые, штампованные выражения способны воплотиться в действительность.

Снаружи было темно и стыло. Начало февраля – не лучшее время для ссор. Я опять сунула руку в карман пальто в поисках несуществующей перчатки. Будь я лабораторной крысой, из меня получился бы весьма скверный образец для экспериментов по закреплению рефлексов. Что хуже – поскользнуться на ступеньках или взяться за мерзлые чугунные перила голой рукой? Я предпочла второе и стиснула зубы, почувствовав обжигающий холод металла.

В глубине души я понимала, что не имею права злиться на Тодда, так как в противном случае пожелала бы опять увидеть в нем того человека, которого, как мне казалось, я знаю, – уравновешенного, спокойного, который уважает власть и закон и старается никому не причинять лишних хлопот. Хотя, думаю, ты рада, что, в противоположность ему, я спорила с полицейскими, ругалась с взрослыми мужчинами и плевать хотела на закон. Все это благодаря тебе.

Бредя по улицам, скользким от застывшей каши из воды и грязи, я осознала, что Тодд, в сущности, совсем меня не знает. Впрочем, как и я его. Наше общение всегда было скудным. Мы никогда не вели долгих бесед за полночь, надеясь обрести в этих интимных ночных разговорах единение душ. Не всматривались друг другу в глаза, ведь если глаза – зеркало души, то заглядывать в них как-то грубо и неприлично. Мы выстроили отношения по типу кольцевой дороги, чтобы объезжать бурные эмоции, сложные чувства и не впускать друг друга в душу.

Решив, что для прогулки погода слишком холодна, я пошла обратно. На верхней ступеньке столкнулась с кем-то в темноте, съежилась от страха и только потом узнала Эмиаса. Полагаю, он тоже не ожидал меня встретить.

– Эмиас?

– Простите, я, верно, вас напугал. Вот, так лучше.

Он посветил фонариком мне под ноги. Под мышкой я заметила у него мешок с грунтом.

– Спасибо.

До меня вдруг дошло, что я живу в его квартире.

– Извините, наверное, я должна заплатить вам за то время, пока мы тут находимся.

– Ни в коем случае. И вообще Тесс уплатила за месяц вперед.

Видимо, Эмиас догадался, что я ему не поверила.

– Я просил ее расплачиваться картинами, – объяснил он, – так же как Пикассо рассчитывался в ресторанах. Тесс успела написать за февраль и март.

Я считала, что ты проводила время в обществе этого старика, потому что жалела его, как всех сирых и убогих, однако выяснилось, что Эмиас наделен редким обаянием. Ты со мной согласна? В нем чувствуются некий шик и мужественность, без какого бы то ни было снобизма или пренебрежения к женщинам. Глядя на Эмиаса, я почему-то представляю себе черно-белую кинохронику, паровозы, мягкие фетровые шляпы и женщин в платьях с цветочным рисунком.

– Боюсь, это не самое благоприятное для здоровья жилище, – продолжил Эмиас. – Я не раз предлагал вашей сестре сделать ремонт, но она сказала, что у квартиры есть своеобразие.

Я устыдилась своей досады по поводу того, что кухня не напичкана бытовой техникой, ванная в удручающем состоянии, а в оконных рамах полно щелей.

Когда мои глаза привыкли к темноте, я увидела, что старик сажал цветы в горшки перед твоей дверью и руки у него перепачканы землей.

– Она приходила ко мне по четвергам, – сказал он, – иногда на бокал вина, иногда на ужин, хотя наверняка могла заняться массой других, более интересных дел…

– Вы ей нравились.

Произнеся это вслух, я поняла, что не солгала. У тебя всегда было много друзей, настоящих друзей из самых разных поколений. Я представляла, что с возрастом ты станешь заводить все более юных приятелей и в свои восемьдесят с хвостиком будешь оживленно болтать с людьми младше тебя на несколько десятков лет. Я задумалась, но Эмиаса это ничуть не смутило. С присущей ему проницательностью он уловил момент, когда ход моих мыслей подошел к концу, и только потом нарушил тишину:

– В полиции меня не очень-то слушали, пока я не рассказал о телефонном хулиганстве. Вот уж тогда они засуетились и начали разыскивать Тесс.

Старик отвернулся. Я, в свою очередь, тоже попыталась проявить уважительность и сделала паузу, чтобы не прерывать его размышлений.

– Она что-нибудь говорила вам об этом?

– Просто сказала, что кто-то замучил ее гадкими звонками и ей пришлось отключить телефон. Предупредила меня на тот случай, если я захочу ей позвонить. Раньше у нее был мобильник, но она, кажется, его потеряла.

– «Гадкие»? Тесс употребила именно это слово?

– Да. По крайней мере полагаю, что так. Самое противное в старости то, что уже нельзя положиться на свою память. Тесс плакала. Хоть и старалась сдержать слезы, а не смогла. – Голос Эмиаса дрогнул, на короткий миг он умолк, чтобы взять себя в руки. – Я посоветовал ей обратиться в полицию.

– Лечащий психиатр Тесс заявил полицейским, что звонки существовали только в ее воображении.

– Он и ей об этом сказал?

– Бедняжка Тесси…

Так тебя называл только отец, еще до своего ухода из семьи.

– Ужасно, когда тебе не верят, – вздохнул Эмиас.

– Да.

Он посмотрел на меня:

– Я слышал телефонный звонок и сказал об этом в полиции, но не мог поклясться, что звонил именно тот человек. Правда, сразу же после этого Тесс попросила, чтобы ключ от ее квартиры оставался у меня. Мы говорили с ней за два дня до того, как она погибла.

В оранжевом свете уличного фонаря я видела, что лицо старика исказилось болью.

– Надо было заставить ее пойти в полицию.

– Вы не виноваты.

– Благодарю, вы очень добры. Как и ваша сестра.

Я подумала, не рассказать ли в полиции про ключ, но решила, что это ничего не даст. Ответят, что это очередное проявление твоей паранойи.

– Психиатр считает ее ненормальной. Как по-вашему, Тесс могла действительно сойти с ума… после смерти малыша? – спросила я.

– Нет. Она была потрясена и очень напугана, но не безумна.

– Полицейские тоже уверены, что Тесс потеряла рассудок.

– А кто-нибудь из них встречался с ней?

Эмиас продолжал рассадку луковиц в горшки. Его старческие, изуродованные артритом руки с тонкой, как папиросная бумага, кожей, должно быть, ныли от холода. Наверное, так он справлялся с горем: сажал в землю неживые на вид луковицы, которые весной чудесным образом превратятся в цветы. Помню, когда умер Лео, ты и мама целыми днями возились в саду. Я только сейчас поняла связь.

– Этот сорт нарциссов называется «Король Альфред», – сообщил Эмиас. – Любимые цветы Тесс, ярко-желтые. Их полагается высаживать осенью, но поскольку они всходят примерно через шесть недель, нужно сдвигать график, чтобы цветение пришлось на весну.

Даже я знала, что нельзя сажать луковицы в мерзлую землю. При мысли о том, что нарциссам Эмиаса не суждено взойти, я почему-то разозлилась.

Если тебе интересно, признаюсь: поначалу я подозревала старика. Когда же увидела, как он сажает для тебя цветы, подозрения бесследно рассеялись, и мне стало стыдно.

Эмиас улыбнулся:

– Тесс рассказывала, что ученые встроили ген нарцисса в рис и вывели сорт риса, обогащенный витамином А, представляете?

Ты и мне об этом говорила.

– Знаешь, почему нарциссы желтые? Благодаря витамину А. Потрясающе, правда, Би?

– Да, любопытно.

Я пыталась сосредоточиться на эскизах нового корпоративного логотипа, подготовленных моей проектной группой для нефтяной компании. Мне совсем не понравился оттенок № 683, выбранный моими подчиненными, который уже присутствовал в логотипе конкурирующей фирмы. Ты не подозревала, что я размышляю совсем не о нарциссах.

– Тысячи детишек теряли зрение из-за отсутствия в пище витамина А, зато теперь новый сорт риса поможет им лучше видеть.

На секунду я перестала думать о логотипе.

– Представляешь, дети смогут видеть благодаря желтому цвету нарциссов!

Больше всего тебя восхитило, как волшебно все сошлось: цвет спасает зрение. Я улыбнулась Эмиасу, и, наверное, в этот момент мы оба вспомнили одни и те же черты твоего характера: любовь к жизни во всех ее многообразных проявлениях, умение радоваться маленьким ежедневным чудесам.

Ко мне возвращается способность видеть, пелена тьмы тает. Хорошо, что ядовитый свет люминесцентных ламп нельзя выключить, что через огромное окно в кабинет льется весеннее солнце. Мистер Райт встревоженно смотрит на меня.

– Вы очень бледны.

– Нет-нет, все нормально.

– На сегодня придется закончить. У меня назначена встреча.

Может, и так, хотя скорее всего мистер Райт просто беспокоится обо мне. Он знает, что я плохо себя чувствую, – видимо, поэтому заранее предупредил секретаршу, чтобы та своевременно подавала мне минеральную воду, и по этой же причине сегодня заканчивает нашу беседу раньше времени. Мистер Райт – тактичный человек, он понимает, что я не хотела бы говорить о своих проблемах со здоровьем, по крайней мере пока позволяют обстоятельства.

Ты уже догадалась, что я больна, так? И тебя удивляет, почему я не рассказываю об этом. Вчера тебе наверняка показались странными мои слова насчет того, что я могу отключиться от бокала вина, выпитого за ленчем. Я не пыталась обмануть тебя, просто не хотела признаваться самой себе в телесной слабости. Мне нужно продержаться до тех пор, пока я не закончу с дачей показаний. Я обязана справиться.

Ты хочешь знать, отчего я заболела. Я непременно скажу тебе всю правду, после того как мы дойдем до того момента, когда твоя история переплелась с моей. А до тех пор я постараюсь не думать о причине своего нездоровья, потому что мои трусишки-мысли уже бегут прочь, сверкая пятками.

Мой монолог прерывается грохотом музыки. Я подхожу к нашей квартире и через незанавешенное окно вижу Касю, танцующую под «Золотые хиты 70-х». Заметив меня, она бросается к двери. Берет за руку и, даже не позволив снять пальто, тянет танцевать. Кася всегда так делает. «Танцы полезно для фигура». Сегодня, однако, у меня совсем нет сил; извинившись, я сажусь на диван и наблюдаю за ней. Кася продолжает танцевать, ее лицо сияет, лоб покрыт капельками пота. Она радуется, что ребенку нравятся ритмичные движения, и как будто пребывает в блаженном неведении о трудностях, словно не подозревает о трудностях, что вскоре поджидают ее, безработную эмигрантку из Польши, да еще мать-одиночку.

Наверху Эмиас притопывает ногой в такт музыке. Впервые услышав этот звук, я решила, что хозяин просит нас уменьшить громкость проигрывателя, однако выяснилось, что ему, наоборот, это очень и очень по душе. Он говорит, что до появления Каси здесь царила унылая тишина. Мне наконец удается уговорить запыхавшуюся подругу сделать паузу и перекусить вместе со мной.

Кася смотрит телевизор, а я тем временем наливаю в плошку молоко для Запеканки, а потом иду с лейкой на твой задний дворик, оставив дверь приоткрытой, чтобы сюда падал свет. Сгущаются сумерки, холодает; весеннее солнце пока что не прогревает воздух надолго. За оградой я вижу три мусорных бака – вот для чего задний двор твоим соседям. Поливая мертвые растения и голую землю, я, как обычно, задаюсь вопросом: зачем? Твои соседи, выставившие мусорные контейнеры, наверное, думают, что я чокнутая. Да я и сама так думаю. Внезапно, как по мановению руки волшебника, я замечаю среди сухих стеблей крохотные зеленые ростки. Меня охватывает радостное изумление. Я открываю кухонную дверь настежь, чтобы получше осветить тесный дворик. Все до единого погибшие растения выпустили зеленые побеги. Чуть дальше из серой земли кверху тянется пучок темно-красных листьев; это куст пиона, который летом вновь расцветет во всей своей пышной красе.

Наконец-то я начинаю понимать вашу с мамой страсть к огородничанью. Возрождение, рост, развитие – ежегодно повторяющееся чудо. Неудивительно, что политические организации и религиозные течения присваивают себе зеленую символику, олицетворяющую весну и жизнь. Нынешним вечером я тоже использую эти образы в дерзкой надежде на то, что смерть не конечна, что где-то далеко, как в любимых книжках Лео про Нарнию, существует рай, где Белая колдунья мертва, а статуи можно оживить. Сегодня это не кажется столь уж невероятным.