Текст книги "Глориана"
Автор книги: Розалин Майлз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
Глава 3
Он стоял передо мною в моем покое, скалясь, как пес, и думал, что я по-прежнему счастлива его видеть. Из Ирландии он привез стихотворца Спенсера, тщедушного, коротко и некрасиво остриженного на манер проклятых пуритан, в бедном черном наряде с завязками на воротнике, словно у клерка, – впрочем, он, похоже, и был теперь клерком. В другое время я приняла бы его тепло и даже сейчас старалась держаться вежливо.
– Если не ошибаюсь, мастер Эдмунд, до отъезда в Ирландию секретарем губернатора вы служили у графа Лестера?
Он поклонился рывком:
– Вашему Величеству, надеюсь, приятно слышать, что то был мой первый и самый лучший покровитель. – Нервный смешок. – Он благосклонно относился к моим маленьким сонетам, любовным стишкам, которые я назвал Аморетти», и хотел, чтобы я писал пасторали.
Да, а еще он использовал ваше перо для нападок на мой предполагаемый брак с Франциском Анжуйским, я отлично помню, что вы написали тогда Сказку мамаши Хабберд». Ладно, не будем поминать старое – они оба теперь мертвы.
– Пасторали, мастер секретарь? Так вы верите, что в тот золотой век мир был лучше, мужчины верны, клятвы нерушимы и честь еще не превратилась в пустой звук?
Рели воззрился на меня, прощупывая мое настроение. Потом весело вскочил:
– Раз уж речь зашла о пасторалях, мадам, велите этому человеку открыть вам свое сердце.
Он пишет поэму, замечательную уже тем, что будет длиннейшей из написанного в вашу честь!
Эпическую поэму, которая поспорит с Энеидой» – да и с Одиссеей» Гомера – и на веки вечные утвердит ваше неоспоримое место как поэтической музы этих островов, богини, которую все мы любим и чтим.
Он повернулся к беспомощно хлопающему глазами Спенсеру и потрепал его по плечу:
– Прочтите Ее Величеству отрывок!
– Стихотворец без долгих слов начал:
Достойный рыцарь устремился вдаль,
Навстречу великому приключению,
Что поручила ему величайшая Глориана…
– И все про меня? Все в мою честь? Что ж, сэр, даю вам свое благословение.
– В таком случае. Ваше Величество, могу ли я… – Он едва осмеливался просить. – Могу ли я умолять вас о милости… чтобы вы любезно позволили… могу ли я назвать ее в вашу честь – Королева фей»?
– Называйте!
– О, мадам! – И он, раскрасневшийся от успеха, убежал договариваться с издателем.
Мы остались одни.
Теперь я могла поиграть с Рели, как он играл со мной.
– Вина, сэр? – ласково улыбнулась я. – Милорд Эссекс сказал мне, что хочет жениться.
Я ответила, что считаю это изменой, прогнала его от двора и велела сидеть в поместье, пока придумаю наказание. Каково ваше мнение на этот счет? Что вы думаете о женитьбе?
Уловила ли я тень тревоги в глубине этих по-прежнему чудных синих глаз?
– Я думаю, – осторожно начал он, нащупывая почву, – что это почетные узы, которые наш Господь назвал священными…
Он говорит священными»? Колкость напрашивалась сама собой.
– Однако наш Господь не женился!
Рели натянуто хохотнул:
– Однако мы, Его недостойные дети, слабы плотью, и нам трудно следовать Его примеру…
О да, сэр, извивайтесь своей слабой плотью сколько хотите, вы у меня на крючке!
– А распространяется ли Его заповедь на деторождение? – спросила я как бы между прочим.
Теперь он вспотел, верхняя губа под тугими черными завитками усов покрылась тонкой пленочкой страха. Однако годы, проведенные в боях, закалили его нервы. Он не дрогнул.
– Да, мадам.
– Разумеется, если мужчина и женщина спят вместе, они рано или поздно приживут младенчика, вы согласны?
Теперь он понял. И принял мужественно.
– Ваше Величество совершенно правы – тайное станет явным.
– Ладно, сэр, убирайтесь прочь.
Я не любительница отрывать паукам ноги и смотреть, как они корчатся в тщетной попытке уползти. Поэтому я его отпустила. Однако не успел он поклониться, взглянуть на меня и выйти в двери, как я уже кликнула одного из кавалеров.
– Пусть ко мне немедленно явится капитан гвардии с вооруженным отрядом.
Чтобы взять под стражу.
И препроводить изменника в Тауэр.
Шли вы из Святой Земли,
Уолсингам, Уолсингам,
Повстречать мою любовь
Не случалось вам?
Как узнать, о коей речь?
Многих встретил я тогда
По пути или навстречь:
Кто туда, кто сюда…
Не бела и не черна,
Но яснее, чем рассвет,
Столь великих совершенств
На земле и в небе нет.
Доводилось повстречать:
Ликом – ангел во плоти,
Нимфе царственной под стать
Так смотреть, так идти.
Здесь она меня забыла,
Здесь ни с кем я не знаком,
А бывало – в бой водила,
Нарекла своим бойцом.
Верная любовь в душе,
Словно в пламени, живет.
Не стареет, не болеет,
Не изменит, не умрет.
Он посылал из заключения эти и другие любовные мольбы, но я была непреклонна. Вернее, я заболела от ярости, занемогла от расстройства чувств – впрочем, расстроились не только чувства, как всегда, от переживаний у меня скрутило живот. Елена, Уорвик и горничные смущенно смотрели в пол, когда я, воняя нужником, выходила из уборной.
Одна Елена не растерялась, шагнула вперед и спокойно взяла меня за руку.
– Послать за доктором Лопесом, мадам, или еще за кем из врачей?
– Нет, не надо, – плакала я. – Они не вылечили меня от измены лорда Лестера, не вылечат и теперь.
Подошла Радклифф с серебряным подносом, на котором были бокал миндальной настойки и вишневые вафельки.
– Ваша милость с утра ничего не кушали, пожалуйста, возьмите хоть чуть-чуть для подкрепления сил…
Я отмахнулась. Однако любовь и нежная тревога в ее глазах пронзили меня до глубины души, я не могла более сдерживаться.
– О, Господи, – запричитала я, – неужели все снова, как с Робином? Или это Божья кара за то, что я зажилась на этом свете? Видеть, как события повторяются и вновь переживать прежние муки?
Уорвик и Радклифф уложили меня в постель, Елена взяла за руку и ровным голосом, из которого так и не изгладился шведский акцент, зашептала на ухо:
– За тем исключением, мадам, что Ваше Величество никогда не любили, – она замялась, – и не привечали сэра Уолтера, как лорда Лестера.
А сейчас у вашей милости по-прежнему есть любовь лорда Эссекса.
Уорвик наклонилась с другой стороны.
– Госпожа, отхлебните чуточку лекарства, которое приготовила Радклифф, – оно очень сильное, вы сразу уснете…
Любовь Эссекса… Я начинала дремать. Да! Она, по крайней мере, у меня, есть, истинная правда. Он ежедневно шлет мне нежные и мужественные любовные послания: Я женился не ради себя, но ради нее – из жалости… я вынужден был ее пожалеть…»
Я сжала руку Уорвик:
– У мерзавца Рели нет даже такого оправдания. Он спал с ней из похоти! И под самым моим носом.
И притом несколько лет – по меньшей мере два года…
– Отвезли его в Тауэр?
– Как Ваше Величество и приказали. Обоих.
Они ждут вашего решения.
Загадку раскрыл Роберт – ему не потребовалось много слов. Глаза его горели искренним сочувствием, когда он с поклоном протянул мне пергамент:
– Сэр Уолтер Рели шлет вам письмо с извинениями и покаяниями. Ваше Величество, а с ним стихи…
Я взвыла и вышибла из рук Роберта пергамент:
– Не желаю извинений и стихов, хочу знать правду!
– Вы ее услышите, миледи. – И Роберт защебетал:
– Сэр Уолтер и дама приглянулись друг другу, и он лишил ее невинности. Затем она понесла…
Я знала! Вот чем была ее водянка – а я-то ее пожалела, отправила в деревню на поправку, подышать чистым воздухом.
– И сэр Уолтер на ней женился. А когда вы отправили ее в деревню, она вместо этого укрылась в доме брата в Мил-Энде, где и родила сына. А сэр Уолтер уговорил графа Эссекса стать крестным отцом ребенка. Сэр Уолтер рассчитывал на сочувствие графа – они хоть и соперники, но граф тоже скомпрометировал себя тайным браком, заключенным без воли Вашего Величества…
Я вскочила и заходила по комнате.
– Это не одно и то же! Женитьба графа – совсем другое дело.
Рядом с постелью лежали письма, в которых мой лорд объяснял все:
Внемлите мне, Ваше Величество, Вашей душой заклинаю, внемлите!
Я впервые увидел ее в Зютфене, куда она приехала к раненому мужу, сэру Филиппу Сидни, за которым ухаживала до самой его смерти, – и он сам, умирая, поручил ее моим заботам. В моих глазах он был безвременно павшим героем, а его последнее желание – законом. Покойный лорд Лестер, который любил Ваше Величество так же страстно, как я, если такое возможно, обойдись с ним судьба помягче, подтвердил бы мои слова. Жениться на даме было долгом чести, от которого рыцарь уклониться не может. Однако, если честь и связала меня с нею, к вам меня влечет любовь, безмерная любовь…»
Да! Он по-прежнему меня любит! Я схватила последнее письмо и прижала к губам. Да и кто бы не предпочел меня ей, его жене, жалкой вдове Сидни.
Сказать по правде, я не имела ничего против его брака с Фрэнсис. Я даже жалела ее, когда вспоминала ее худосочное мальчишеское тело, благочестиво опущенные долу коровьи глаза, бледную кожу, излишне темные глаза и волосы – в то время как в моде мои золотисто-рыжие локоны и фарфоровый цвет лица. Конечно, он ее не любит. Он любит меня, хоть и не может этого проявить, слишком велико расстояние между нами. А уж кому-кому, а ему обязательно нужно продолжить род, чтобы его титулы – и красота – сохранились в потомстве.
Да, этот брак больше походил на суровый долг, даже на кару Господню, чем на потворство греховной плоти.
Я могла если и не простить его, то по крайней мере сделать вид, что ничего не произошло. А мне его так не хватало! Надо было его вернуть.
И не только для себя. Это вдруг стало совершенно ясно. Теперь, когда старики поумирали, надо ради блага Англии возвышать новых людей, молодых. Мой лорд силен и отважен, неутомимый боец и верный англичанин до мозга костей. Он может пригодиться – надо ввести его в Тайный совет в качестве одного из первых лордов и советников.
Однако я по-прежнему колебалась.
Можно ли совместить интересы Англии и мои собственные? Да? – говорила гордость. И почему бы нет? Мне всегда это удавалось. Я его обуздаю, приструню. Его можно исправить, простить.
В отличие от Рели. Вот без кого прекрасно можно было обойтись. Тем более что вдруг отпала нужда в рубаках.
Перемена произошла просто, быстро и мощно, как всегда. Мир наступил самым мокрым днем того ужасного лета, когда дождь хлестал не переставая и казалось – Бог открыл небесные шлюзы. Запертые в Нонсаче, мы извелись от тоски и скуки, стали замкнутыми, и тем более изумила нас пришедшая извне весть.
Война во Франции окончена.
Нашим войскам не нужно больше поддерживать протестантского короля Генриха против его подданных-католиков.
Я лихорадочно расхаживала взад-вперед по террасе, куда вышла подышать воздухом, пока снова не начался дождь.
По крайности мы сбережем деньги, а то – сколько? – двести, триста тысяч крон истрачены безвозвратно… Я пыталась отыскать хоть зернышко утешения в сообщенных Берли вестях – бедняга, он едва встал с носилок, на которых принесли его слуги.
– Что? Что он сказал? О, сядьте же, милорд, не надо стоять!
Берли со вздохом опустился на подушки. Рядом стоял помрачневший Роберт.
– Мадам, король сказал: Париж стоит обедни».
– И ради этого он отвернулся от истинной веры, от света нашей религии, отказался бороться за торжество протестантизма в своей стране и перешел в католичество? Господи, была бы я мужчиной! – рыдала я в гневе. – Зубами бы вырвала у него сердце и съела на ярмарке! Дайте перо и пергамент и пошлите за моим лордом!
Мне надо утешиться.
Слова лились с пера:
Моему кузену королю и повелителю Франции Генриху IV.
Мне сообщили, что ради достижения мира в своей стране Вы отреклись от нашей веры и бросились в объятия Рима. Ах, как Вы меня огорчили, как стенает моя душа! Неужто вы ожидаете добрых последствий от поступка столь нечестивого? Надеюсь только, что Вы одумаетесь. Вписала Вас на первое место в свой поминальник, молюсь о Вас денно и нощно.
Ваша по-прежнему любящая сестра, если Вы – прежний, а нет – так между нами все кончено.
Королева Елизавета».
Берли прочел и улыбнулся:
– Вижу, упреки Вашего Величества по-прежнему разящи. Однако не бойтесь, миледи. Союзника мы не потеряли, Генрих никогда не решится воевать с нами, его страна слишком истощена.
И вы увидите, что теперь, когда Франция объединилась, испанский король переключит внимание на нее – его злейший враг там, а мы так, сбоку припека, и этот шаг, безусловно, пойдет нам на пользу.
Я, немного успокоенная, кивнула в ответ:
– Будем надеяться, потому что, боюсь, у нас хватит хлопот и здесь!
Ибо я уже знала, что мир не приносит мира несчастным, тем, кто подобно мне постоянно борется с любовью и с собой. А поскольку мой лорд любит войну, он не даст мне пожить в мире. Казалось бы, отделавшись от главного соперника, Рели, мой лорд, погубивший себя глупой женитьбой, и зная, что повелевает мною и множеством моих даров – сладкими винами, лесами и полями, огромными поместьями и соответствующими доходами, аккуратно выплачиваемыми четыре раза в год, – мог бы угомониться. Но – и это превратилось в мой вечный рефрен – надо было предвидеть…
Я послала за ним в твердой решимости использовать его дарования на благо Англии.
Я старалась держать его на расстоянии вытянутой руки, обходиться более сдержанно, когда он возвращался из деревни, где жила его жена. Однако эта пьеса, наша осенняя трагедия, была еще не доиграна. А в трудную минуту мудрый обращается за помощью к философии.
Чтобы смириться с отступничеством французского короля, я вновь обратилась к школьным занятиям, переводила великое творение Боэция, De Consolation Philosopiae – Об утешении философией», с благородной латыни на не менее благородный английский, до того довел меня гнев на короля, на Рели, на всех вероломных мужчин.
Однако занятия принесли плоды. Я возобновила переписку с заблудшим королем, выпустила Рели и его шлюшку Бесс Трокмортон из тюрьмы. Я даже обнаружила, что он еще может быть полезен – это выяснилось, когда мои каперы захватили самую богатую добычу, Madre de Dios».
Madre de Dios. Воистину, Матерь Божья! То был купеческий корабль самого испанского короля, величайший в его флоте, плавучий семипалубный красавец с шестью сотнями матросов. Словно дворец, высился он над водой, нагруженный несметными сокровищами Ост-Индии!
Драгоценные камни и слоновая кость, сандаловое дерево, шелка и пряности, тигровые зубы и китайские кровати, мускус и амбра, перец и павлиньи хвосты! Я послала Рели в Плимут забрать это все для меня, а потом не пустила ко двору и отправила в Шерборн к Бесси», посмотреть, как ему понравятся хваленые священные узы».
Захват Madre de Dios» принес мне сто тысяч фунтов от продажи одного только перца. Мы, как и предсказывал Берли, жили в мире с Францией, Испания нас не трогала. Можно было подумать о том, как наполнить казну и наши тощие кошельки, можно было играть, ездить верхом, охотиться и веселиться, приглашать актеров хоть каждый вечер, слушать лютни, танцевать и смеяться до зари. Теперь и двор обновился, на волне радости от победы над Армадой в Лондон повалила молодежь: новые имена, новые лица, Кэри и Пембрук, Коук и Кемберленд, Саутгемптон, Говард и Харингтон, да, и даже братья Бэконы, любимцы моего лорда. Ну и пусть это сыновья и дочери моих первых придворных, пусть я износила целое поколение и затребовала новое! Разве я когда-нибудь жаловалась на юность и красоту?
У нас было все, о чем можно мечтать, у меня и у моего лорда, однако по-прежнему любовь его и гордость были как трутница – того и гляди, вспыхнут!..
И по-прежнему шел дождь. Июль и август дорыдались до мокрого сентября, урожай погиб, наступил ноябрь, и турниры в честь очередной годовщины моего восшествия на престол утонули в грязи и в лужах, как ни доблестно сражались мои рыцари. Я по обыкновению раздавала награды и хвалы, однако сердце мое напоминало красное глиняное месиво под конскими копытами. Но как-то с вечера я долго не могла уснуть. а проснулась на заре, чистой и ясной, словно утро нового мира.
– Быстрее! – Я нетерпеливо ткнула ногой спящую на приставной лежанке горничную. – Буди моих женщин, зови кавалеров, я немедленно еду кататься! Пошли за лордом Эссексом, пусть ждет в конюшне!
Счастливая, я бежала к нему по закоулкам и дворикам Нонсача, свита едва поспевала следом.
Он, как всегда, будет в конюшне, выберет мне лошадь, подставит под ступню сцепленные ладони, забросит в седло, поправляя стремя, возьмет за лодыжку сильными загорелыми пальцами, тронет руку на уздечке…
Потом повернется ко мне: Нравится, Ваше Величество?» – и вскочит на своего скакуна, перебросит великолепную ногу через заднюю луку седла, и мы помчимся во весь опор, в карьер – как пожелает моя душа…
Я уже чувствовала расходящееся изнутри знакомое тепло, жар, я дрожала, стыла, жила и умирала…
– Нет, надо ей сказать! Все равно не утаим!
Внезапно из-под низкой арки впереди высыпала толпа разгоряченно спорящих придворных – кузен Гарри Хансдон, лорд Говард, женоликий новичок граф Саутгемптон и его друг молодой граф Пембрук, с ними слуги… Откуда они тут взялись ни свет ни заря?
– Милорды?
Все прятали глаза. Даже кузен Хансдон, одиннадцатью годами меня старше, толстый, лысый, выглядящий на все семьдесят, вел себя словно пойманный с поличным воришка, перед которым маячит виселица.
– Мы не ждали Ваше Величество так рано!
Я оскалилась:
– Говорите, кузен, – почему же?
– Мадам, я…
Он запнулся. Остальные смотрели на молочно-белое небо, в пол, только не на меня. Наконец красивое лицо Пембрука, одного из молодых, горячих и неотесанных, вспыхнуло, и он выпалил:
– Лорд Эссекс и сэр Кристофер Блант повздорили из-за Вашего Величества и решили рассудить спор поединком. Они сошлись на заре, на лугу возле реки…
– О, Господи, нет!
Саутгемптон улыбнулся кривой кошачьей усмешкой:
– Оба живы, Ваше Величество. Но…
Он выдержал томительную паузу. Я поборола минутный гнев:
– Что но», сэр? Говорите.
– Милорд Эссекс ранен…
– Ранен?! – В ужасе я ударила Хансдона по руке. – Пошлите за моими врачами, сейчас же, немедленно, позовите доктора Лопеса!
– Не надо, не надо! – успокоил Хансдон. – Рана неглубокая, с ними были цирюльники, они сейчас ей занимаются.
– Неглубокая?
Ему неглубокая – мне глубокая…
Саутгемптон снова вроде бы ухмыльнулся – или просто лицо у него такое? – и провел ладонью по мясистой стороне бедра вверх.
– Сюда, в пах, – ехидно заметил он. – И, я полагаю, рана мучит его меньше, чем уязвленная гордость, поскольку победа осталась за сэром Китом – тот только отделался царапинами.
Я почувствовала облегчение и гнев одновременно.
– Клянусь Богом, он знает, что при нашем дворе строжайше запрещены драки и дуэли! В отцовские времена за такое руки рубили! Как посмел он вызвать Бланта? Давно пора было кому-нибудь сбить с него спесь и поучить хорошим манерам! – Я повернулась к Хансдону:
– Какая муха его укусила? Почему он полез в драку?
Хансдон вздохнул:
– Потому что Ваше Величество отметили Кита Бланта после турнира – послали ему свою золотую с красной инкрустацией шахматную фигурку, и милорд объявил, что никакому мерзавцу» не достанется его королева»…
Что на это сказать?
Когда надо было сбить с него спесь, я принимала ее за любовь. И мне нравилось.
Однако отлично известно: когда мужчины дерутся из-за женщины, им нужна не женщина, а драка. А человек, который подрался с ближайшим другом, каким был моему лорду Блант, не пощадит никого.
Господи, попадись он мне в ту минуту, я бы отхлестала его по щекам за то, что так глупо, по-детски рисковал жизнью! Однако он, как необъезженный жеребенок, все делал по-своему.
А делать по-своему для него значило воевать.
Не во Франции, так в Испании. Испания!» – был теперь его боевой клич; он оправился от раны и теперь требовал отправить его на войну.
А вокруг него собрались все молодые ястребы, те, кто, подобно ему, рвался отыскать славу или смерть в пушечном жерле. Эссекс как их вожак сам принялся искать достойный повод взяться за меч и, разумеется, нашел.
– Привечайте дона Антонио, мадам, оказывайте ему расположение, – убеждал он. – Его превосходительство – вот тот, кто нам нужен, мы потребуем от Испании восстановления его законных прав.
Дон Антонио. Да. Можно было догадаться, что два таких искателя приключений споются. У меня самой не было времени на дона Антонио – по правде говоря, я избегала встречаться с коротышкой-португальцем, который вечно терся возле двора, отказывалась его принимать. Филипп вторгся в его пределы, отнял страну и трон, все верно. Однако я была так же далека от мысли ввязываться в чужие войны и свары, как от полета на Луну. Верно, что Филипп ввел в завоеванной Португалии свою жуткую Инквизицию, чем вынудил бежать многих честных людей, евреев и христиан, в том числе и моего нынешнего лейб-медика доктора Лопеса. Однако мне вполне хватало борьбы с местными католиками. Не хватало только вести войну в тысяче миль от дома!
Нет, дону Антонио я не помощница. Юному Кемберленду, воспитаннику старого графа Бедфорда, а значит, человеку надежному, я сказала, что мне не нравятся пышные усы португальца. Они и впрямь были нелепы и ужасны, но я гораздо больше боялась возможных осложнений с Испанией. Не стану же я рисковать жизнями своих англичан, чтобы впутываться в чужие дела и тягаться с Филиппом в ею собственных пределах!
Однако для моего лорда дон Антонио был героем рыцарского романа, несправедливо обиженным, которого мы должны восстановить в законных правах.
С тем же жаром, с каким мой лорд ратовал за войну, Берли и Роберт, старый кузен Ноллис и лорд-адмирал Говард призывали к миру.
– Я докажу вам всю мерзость Испании, – клялся и божился мой лорд.
Сцены, разыгрывающиеся при нашем дворе, все больше напоминали сражения времен Армады. Жаль моих надежд сделать из него разумного советника – он не слушал ничьих мнений, кроме своего. Все чаще и чаще мой лорд вскакивал из-за стола – вещь прежде неслыханная – и, подобно Ахиллу, удалялся с поля боя в свою палатку.
И, как Ахилла при осаде Трои, его приходилось выманивать щедрыми подношениями…
…которые шли и шли от меня – и расставалась я, не только с деньгами…
После того как он особенно сильно вспылил, мне пришлось пустить кровь. Когда блестящая карминная струйка замутила воду в стеклянном тазу, я поняла, что исхожу кровью сердца ради него, ради возлюбленного-пеликана, который вытянет из меня любовь, жизнь до последней капли.
– Вашему Величеству дурно?
– Нет, доктор, нет – давите дальше!..
А она все продолжалась, наша любовная песнь, наша трагикомедия.
– Ваше Величество дозволит…
– Мадам, мне надо…
– Ваша милость не может отказать…
Он окреп, расцвел от моей любви, требования звучали все чаще.
– Желания лорда Эссекса написаны у него на лбу, – сухо заметил Роберт. – Всем видно, кому он благоволит.
– Я благоволю всякому, кто служит Ее Величеству как мужчина, а не как евнух! – сердито отвечал мой лорд. – Мужчинам, которые доказывают, что нам надо воевать с Испанией!
– Как милорду угодно.
Если кто-нибудь и подставлял ближнему левую щеку, так это мой Пигмей, как звала я про себя Роберта. Любезный, бодрый, даже веселый в бесконечных придворных передрягах, он, помимо своих обязанностей, исполнял теперь и немалую долю опювских. На требования моего лорда у него всегда находился благожелательный ответ. Однако это не меняло дела.
– Сэр Роберт и его отец терпеть меня не могут! – утверждал мой лорд. – Но они еще увидят, что я умею воевать не только в совете! Мне нужны свои люди в правительстве, люди, которым я могу доверять. Я должен получить пост генерал-адвоката для Фрэнсиса Бэкона и должность для его брата Энтони, моего ближайшего советника, у него целый штат лазутчиков, он знает подноготную всех наших врагов…
– Гром и молния! Нечего мне указывать и тыкать в лицо этим Бэконом. Ваш Фрэнсис мне ни к чему, и враги эти существуют только в вашем воображении! Королевство живет в мире, подданные меня любят, мне не грозит никакая опасность!
Агатовый блеск в его глазах потух, он посмотрел на меня без всякого выражения и сказал тихо:
– Мадам, скоро вы убедитесь в обратном.
В то лето мы далеко не уехали – не то что в прежние дни, когда я ни за что почитала добраться, скажем, до Нортгемптоншира. Теперь я держалась ближе к Лондону, но по-прежнему не давала поводов думать, будто не могу сидеть на лошади или весь день напролет трястись в дорожном паланкине. Впрочем, худые новости доберутся всюду и быстрее, чем следовало бы. Так что мы оказались в Теобалдсе, поместье Берли в Герфордшире, которое я всегда любила.
Берли знал, как мне угодить! Каждый камень в его доме укладывался с мыслью сделать мне приятное, каждое крыло пристраивалось из соображений моего удобства. Для меня каменщики соорудили в центральном дворе Зеленую галерею, где я могла расхаживать перед написанной во всю стену картой Англии, в Фонтанной галерее после всех английских королей и королев стоял мой мраморный бюст, а Большая галерея была столь просторна, что я могла идти по ней со всем двором, наехавшими погостить послами и их свитой. Мне нравились высокие арки, башенки, нравился и здешний теплый прием.
И этот приезд ничем не отличался от предыдущих – поначалу.
Свет-королева, мы тебя встречаем.
С радостным сердцем тебя привечаем…
Меня встречала толпа детей в зеленых туниках, с венками на голове – они пели прелестные песенки, играли на свирелях, прыгали вокруг коней и радостно сообщали, как их хозяин счастлив меня принимать. После обеда Берли удалился, сославшись на возраст и усталость, но когда Роберт повел меня по цветникам мимо журчащих фонтанов, мраморных статуй и липовых аллей, Берли выглянул из летнего домика, одетый отшельником, со свечой, книгой и колоколом, и сообщил, что удаляется от мира, а посему просит меня о милости – передать должность его сыну.
– Нет-нет, милорд! – Я от души хохотала над его проделкой. – Не могу отправить вас на покой, вы мне слишком нужны! И зачем мне вас отпускать, если сейчас у меня два Сесила по цене одного.
Берли горестно улыбнулся, но я видела, что он явно польщен. И, что радостно, он снова был на ногах, носили его только тогда, когда надо было переходить из здания в здание.
В тот вечер в Большом зале мне прислуживали по высшему королевскому разряду: сперва мои телохранители в геральдических плащах алого атласа, со златоткаными королевскими гербами на груди и на спине, внесли козлы и доски. Едва стол был установлен, вошла процессия с булавами; пройдя несколько шагов, служители троекратно кланялись. Затем другие слуги, тоже с поклонами, внесли камчатную скатерть и хрусталь, тарелки и вилки, королевскую солонку в форме корабля, такую большую, что в ней поместился бы ребенок. Потом мои фрейлины присели в реверансе, кавалеры склонились в поклоне, внесли кушанья, от каждого отрезали кусочек и сняли пробу, как положено по ритуалу. Наконец мне подали хлеб, вино, и все, что я пожелала из сотни предложенных блюд – рыбы, мяса, птицы, сластей, десертов и засахаренных фруктов на любой вкус.
Я была очень довольна, говорила тихо, как всегда в конце дня, после сытной трапезы. В углу мальчик перебирал струны лютни и нежным голосом напевал один из сотни сонетов, сочиненных в мою честь поэтами и просто поклонниками:
Прелестных уст ее увидев цвет,
Стыдом зардевшись, розы пламенеют,
И лилии от ревности бледнеют
К ее рукам, белее коих нет.
В глубоких чашах маков кровь густеет
Сердечных ран моих, ее победы след.
Мне было так хорошо, так покойно, не хватало одного – моего лорда. Он обещал к вечеру вернуться из Сити, куда отпросился на день под предлогом срочного дела.
– Здравствуйте, Ваше Величество!
Как всегда, он налетел свежим весенним ветром, разгоняющим любые тучи. Однако я давно научилась читать в этих глазах, как на небосклоне, и сейчас видела грозные предвестники бури.
– Воистину, милорд пропустил большую потеху! – вскричал мой bete noire[5]5
Неприятный человек (фр.).
[Закрыть], молодой Саутгемптон, одним махом оказываясь возле Эссекса. – Сегодня мы в честь королевы травили медведя. Видели бы вы его, когда он красным глазом зыркал на очередного мастифа, слышали бы, как он ревел, когда собаки рвали его в клочья…
Мой лорд прервал Саутгемптона коротким поклоном:
– Простите мою грубость, сэр, но моя обязанность не оставляет времени для вежливости.
Как и мой долг перед королевой.
Он опустился на одно колено, тепло сжал мою руку. Вот какими крохами довольствуются нищие – он держит мою руку в своей, подносит к губам, покрывает поцелуями сморщенную тыльную сторону ладони…
– Слушайте меня, все! Эй, стража! Ближе к королеве!
Нас всех охватило предчувствие чего-то ужасного. Волнение его передалось мне, когда он с жаром возгласил:
– Покуда вы тут веселились или спали, я охранял Ее Прекраснейшее Величество! Один я люблю ее настолько, чтобы бодрствовать и бдеть! И я раскрыл гнусный заговор в ближайшем ее окружении! Ее Величеству ежечасно грозит гибель! И я самолично отправил убийцу в Тауэр!
