Текст книги "Боги ждут жертв"

Автор книги: Ростислав Кинжалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Глава девятая
ДВОРЦОВЫЕ БУДНИ

Мы пришли туда,

В глубину леса, где

Никто не увидит,

Что мы собираемся сделать.

«Песни из Цитбальче»

Прошло уже несколько дней с того вечера, как Хун-Ахау стал жить при дворце правителя Тикаля, но до сих пор он не мог освоиться с новым поворотом в своей судьбе. Все происшедшее за это время казалось ему странным, загадочным и чудесным.

Приведший его надсмотрщик передал юношу старому молчаливому рабу, стоявшему перед пятиэтажной громадой дворца, который в этот вечерний час выглядел совершенно безлюдным. Тот, взяв Хун-Ахау за руку, вошел в узкую галерею, расположенную в нижнем этаже. Вечерняя заря уже погасла, в здании было темно, и юноша с трудом пробирался среди каких-то тюков, следуя за своим проводником. Они шли довольно долго. В маленькой комнатке, слабо освещенной медленно горевшей смолистой лучиной, раб остановился, вытащил из стоявшего рядом сундука сверток, протянул его юноше.

– Переодевайся! Быстро!

Хун-Ахау сбросил свои лохмотья, с удовольствием надел набедренную повязку, набросил на плечи широкий белый плащ. Все было новое, чистое, хотя и невысокого качества. Раб подхватил сброшенное им старье и ушел, не сказав больше ни слова.

Хун-Ахау стоял неподвижно. Тихо потрескивала горевшая лучина; откуда-то издалека доносились чуть слышные голоса. Он вдруг вспомнил о брате своей матери, замурованном в склепе для охраны души покойного правителя Ололтуна, и ему стало не по себе. Может быть, его избрали для такой же цели?

В дверном проеме появилась девушка. Секунду она молча смотрела на Хун-Ахау, затем схватила его за руку и прошептала:

– Идем!

Юноша машинально повиновался и только потом подумал, что он должен был подождать раба. Но его провожатая стремительно шла вперед, и ему оставалось лишь следовать за ней.

Они проходили через множество комнат, галерей, то темных, то освещенных, спускались и поднимались по каким-то лестницам. Девушка шла быстро, легко и бесшумно, Хун-Ахау старался подражать ей, но безуспешно. Наконец они вышли на большую террасу, над которой приветливо сияли крупные весенние звезды. Легкий вечерний ветерок подхватил полы плаща юноши, начал играть с ними. По шелесту деревьев, доносившемуся снизу, Хун-Ахау понял, что терраса находится на втором или третьем этаже. На нее выходило несколько дверей. Девушка подошла к одной из них, откинула занавес, опустилась на колени:

– Я привела его, владычица!

В комнате, ярко освещенной несколькими светильниками, лежала на ложе, подпирая голову рукой, царевна. Сейчас она показалась Хун-Ахау еще более юной и хрупкой. Рядом с ложем, в углу, свернулся калачиком маленький олененок. Увидя юношу, он вскочил на ноги, и его крупные влажные глаза недоверчиво уставились на Хун-Ахау, а трепещущие ноздри ловили незнакомый тревожащий запах. Но, повинуясь мягкому движению руки хозяйки, погладившей его спину, животное успокоилось и снова улеглось на пол. Большие раскосые глаза[23]23
  Раскосые глаза считались у древних майя обязательным условием красоты, и косоглазие вызывалось у детей искусственно. Вскоре после рождения ребенка ему подвешивали на тоненькой ниточке небольшой восковой шарик у переносицы. Ребенок постоянно скашивал глаза на движущийся предмет, и развивалось косоглазие.


[Закрыть] царевны медленно обратились на юношу.

– Стань на колени, – шепнула проводница.

Хун-Ахау нехотя повиновался.

– Я испросила тебя у трижды почтенного владыки, моего отца, повелителя Тикаля, – произнесла царевна, глядя на Хун-Ахау. Она говорила медленно и торжественно, словно стараясь, чтобы каждое ее слово запало в память слушающего навсегда. – Отныне ты мой раб, твоей владычицей являюсь только я! Лишь мои приказания будут для тебя законом! Ты будешь покорно и усердно служить мне, потому что я этого хочу! Ты понял меня?

– Да, владычица, – подсказала шепотом девушка.

– Да, владычица, – произнес нетвердым голосом Хун-Ахау. Гнев и смущение боролись в нем. Никогда еще в жизни не чувствовал он себя так странно.

– Откуда ты родом? Как попал в Тикаль и стал рабом, расскажи! – потребовала царевна. Она подала какой-то знак девушке, та поднялась с колен, подбежала к ложу, переложила на нем подушки и стала у изголовья, скрестив руки на груди.

Хун-Ахау, запинаясь, рассказал основные события своей жизни: нападение на селение, смерть отца, плен, рынок в Городе зеленого потока и хитрость Экоамака, рассказал про работу на строительстве храма и про перетаскивание камней. О своих друзьях и надежде на освобождение он, разумеется, умолчал.

– Так ты родом из Ололтуна, – сказала задумчиво царевна, – это хорошо! Ололтун далек отсюда, и только очень отважный сможет вернуться туда, – добавила она, подчеркнув слово «отважный». – Посмотрим, насколько ты храбр! А теперь иди. Когда ты мне понадобишься, тебя позовут.

Хун-Ахау поднялся с колен и двинулся к двери, но насмешливый и ласковый голос царевны остановил его.

– Когда раб покидает владычицу, он должен сперва поклониться ей, Хун, – сказала она.

Краска залила лицо юноши. Он неловко поклонился и, не помня себя, быстро вышел на террасу. Старый раб, ожидавший его, как оказалось, у дверей комнаты царевны, взял его за руку, и они молча отправились в обратный путь.

Раб, его звали Цуль, привел юношу в большое помещение, находившееся в нижнем этаже левого крыла дворца. В нем жили дворцовые рабы. Их сытые лица и нагловатый смех, которым они встретили появление новичка, не вызвали у Хун-Ахау чувства симпатии или радости. Он молча улегся на указанное ему Цулем место и попытался заснуть.

Его попытки оказались напрасными, сна не было. Снова и снова перед глазами мелькали то печальные лица товарищей, с которыми он расстался, очевидно, навсегда, то улыбающееся личико царевны. Что она хотела от него? Зачем он понадобился ей? Разве у молодой владычицы мало рабов и служанок? О чем она думала, говоря, что только очень отважный вернется в Ололтун? Что же он должен делать, в чем будет состоять его работа? Эти вопросы преследовали юношу почти всю ночь, и он беспокойно ворочался с боку на бок на своей циновке. Звучный храп, несшийся со всех сторон, не успокаивал его, как прежде в хижине для рабов, а раздражал.

«Третий бог ночи уже уселся на свой трон», – подумал он, засыпая под утро. Юноша наконец погрузился в забытье.

Проснулся он рано, быстро оделся и спросил у Цуля, что ему делать. Оказалось, что никаких дальнейших приказаний по поводу него отдано не было.

– Оставайся здесь и жди, когда тебя позовут. Если ты понадобишься, за тобой придут – или я, или Иш-Кук, – сказал ему Цуль, уходя после утренней еды.

Хун-Ахау так и не решился спросить у старика – кто же такая Иш-Кук. Не та ли девушка, которая вчера привела его к царевне?

Безделье оказалось более трудным, чем самая тяжелая работа. В комнате никого не осталось. Хун-Ахау несколько раз прошелся по ней, потом уселся и задумался. Покинуть помещение он боялся: вдруг за ним придут; делать же было совершенно нечего. Опять голову заполнили вчерашние мысли: что сейчас делают товарищи, зачем он нужен царевне? Юношу непреодолимо тянуло наружу; ему казалось, что как только он выйдет из комнаты, то увидит Ах-Миса, Шбаламке, хитрое лицо Укана. Пусть самая тяжелая работа, только бы снова быть вместе с ними!

День тянулся бесконечно. Хун-Ахау стремительно поднялся, быстро подошел к двери, выглянул в наружную галерею. В ней тоже никого не было. Яркие лучи солнца ложились ослепительными пятнами на белый каменный пол. Жаркий воздух, шедший с воли, нес с собой сладостный запах молодой листвы, разогретой солнцем. Щебетали птицы, проносясь около наружных стен.

Вдали послышались голоса. Хун-Ахау отпрянул от двери, уселся на свое место, невольно затаил дыхание.

– А как смотрит на это великий жрец? – послышался около дверей комнаты голос одного из проходивших.

– Он еще ничего не знает! Да и зачем ему…

Конца фразы Хун-Ахау не расслышал. Шаги затихли, снова наступила тишина, но она уже не казалась ему, как прежде, безмятежной – наоборот, тишина была полна таинственности и настороженности. Теперь юноша больше уже не решался покинуть комнату. Отрывок случайно подслушанного разговора показал ему, сколько тайн и опасностей хранят стены тикальского дворца. Только что он чуть не услышал какой-то тайны, о которой не знает сам великий жрец. А всякая лишняя тайна – новая опасность, – так много раз повторял ему отец.

Отец и мать! Прошлое снова всколыхнулось в нем. С тех пор как Хун-Ахау попал в Тикаль, он, подавленный новыми бедами, меньше вспоминал свою прежнюю жизнь, а когда воспоминания приходили, старался отогнать – уж слишком было больно. Но сегодня он ничего не мог поделать с собой и все остальное время просидел на циновке, мучаясь воспоминаниями.

Начали собираться рабы, передававшие на ухо друг другу какие-то новости. Все они были оживлены и, как с удивлением отметил Хун-Ахау, совсем не тяготились своим положением. Вскоре появился и Цуль. После еды, когда Хун-Ахау впервые за долгое время полакомился горячей вареной фасолью, старик угрюмо сказал ему:

– Сегодня вечером ты пойдешь к владычице!

– А что я буду делать? – поинтересовался юноша.

– То, что тебе прикажут!

Хун-Ахау попытался завязать разговор с молодым рабом, сидевшим рядом с ним, но тот, презрительно поглядев на него, заметил своему соседу:

– Этот дикарь еще не понимает, как он должен держать себя среди нас!

Хун-Ахау проглотил обиду, но неожиданно вмешался Цуль:

– Мы, рабы юной владычицы, выше вас, ленивых обжор Великого блюстителя, потому что наша госпожа выше его! Молчи и не трогай нас своим мерзким языком! Иначе ты им и подавишься!

В комнату быстро вошел высокий плотный мужчина – при виде его все поспешно поднялись, и ссора погасла, не разгоревшись.

– Где здесь новый раб юной владычицы? – спросил вошедший, и его выпуклые холодные глаза, обежав лица, остановились на Цуле.

Цуль вытолкнул Хун-Ахау.

– Вот он, господин!

– Иди за мной, – коротко бросил тот.

Когда они вышли в коридор и удалились в дальний конец его, Хун-Ахау вспомнил, что он уже видел этого человека. С ним говорила царевна, когда появилась на строительстве дороги. Очевидно, это был ее управитель.

– Сегодня вечером, когда взойдет вечерняя звезда, – заговорил управитель, пристально глядя на Хун-Ахау, – ты будешь сопровождать юную владычицу в священную рощу. Ты будешь с ней один – таков ее выбор. Помни, что ты головой отвечаешь за ее безопасность. Умеешь владеть копьем?

– Да! – без колебаний отвечал юноша.

– Хорошо, идем, я дам его тебе.

Но Хун-Ахау напрасно ожидал, что его поведут в оружейную дворца.

В небольшой комнатке, очень похожей на ту, в которой юноша переодевался после прихода во дворец, стояло прислоненное к стене небольшое, но хорошо сделанное копье. Очевидно, оружие было приготовлено заранее. Управитель показал на него:

– Бери!

Хун-Ахау быстро схватил оружие, с наслаждением чувствуя рукой шероховатость плотно намотанных на древке ремней. На миг в голове мелькнула мысль – убить стоящего рядом и бежать… Но что затем? С одним копьем против всех воинов Тикаля?

Будоражащая мысль снова юркнула в свою норку и глубоко затаилась. Юноша осторожно, искоса посмотрел на управителя: не заметил ли он чего-нибудь? Но тот стоял, опустив голову и о чем-то раздумывая. После нескольких секунд молчания он отпустил Хун-Ахау, сказав, что вечером его позовут.

Хун-Ахау, бережно держа копье, отправился обратно. Его появление с копьем вызвало у рабов недоумение и любопытство, но спросить, почему юношу вооружили, никто после перебранки не решился. Они сбились в кучу в углу комнаты и принялись оживленно шептаться, поглядывая временами на Хун-Ахау. Юноша подсел к Цулю и кратко рассказал о полученном поручении. Старик рассеял его недоумение:

– Когда великому жрецу надо узнать будущее, он пьет настойку из священных грибов, и тогда перед его глазами появляются видения, – сказал он. – Собирать эти грибы может только девушка, дочь владыки, в полночь. А ты будешь охранять ее. Это большая честь, и я не знаю, почему она выпала тебе. Будь осторожен, юноша, – закончил со вздохом Цуль, – почести всегда влекут за собой опасности!

Пользуясь хорошим настроением старика, Хун-Ахау спросил у него, давно ли он живет во дворце.

– Я родился в этих стенах – от дворцовой рабыни, – с гордостью отвечал Цуль. – На моих глазах, когда я был в твоем возрасте, наш трижды почтенный владыка взошел на престол. Этими вот руками, – он поднял вверх сухие жилистые руки, – я носил юную владычицу, когда она была маленькой девочкой. Не было ребенка лучше ее. Но после смерти ее матери появилась новая супруга повелителя, а у нее родился сын…

Цуль оборвал свои воспоминания, словно опасаясь сказать что-то лишнее. Хун-Ахау заметил это и перестал расспрашивать. Они долго сидели молча, углубленные каждый в свои мысли.

После вечерней пищи старика вызвали в покои царевны. Когда уже начало темнеть и возвращавшиеся рабы стали укладываться спать, Цуль вошел в комнату и поманил за собой Хун-Ахау.

На площади перед дворцом двое рослых рабов держали легкие носилки. Около них стоял управитель царевны; больше никого из придворных не было. Цуль поставил Хун-Ахау позади носилок и куда-то исчез, а через несколько минут возвратился с большим зажженным факелом. Вскоре появилась и царевна, за которой шла Иш-Кук. Управитель бережно подсадил свою повелительницу в носилки и махнул рукой – небольшой кортеж тронулся. Впереди, с факелом, шел Цуль, за ним рабы несли носилки, а Хун-Ахау и присоединившаяся к нему Иш-Кук замыкали шествие.

Идти пришлось довольно долго. Улицы Тикаля были уже пустыми и тихими; большинство жителей спало. Лишь иногда в каком-нибудь доме знатного вельможи виднелись огни, и оттуда доносился шум – там пировали. Редко встречавшиеся прохожие почтительно уступали дорогу.

Сопровождавшие царевну выбрались на большую дорогу, прошли по насыпи, соединявшей две стороны ущелья, миновали городской центр и вышли на высоко поднятую над равниной, прямую как стрела сакбе, «белую дорогу». В самом конце ее смутно виднелась на светлом вечернем небе каменная громада храма бога неба. За ним, как догадался Хун-Ахау, вспоминая первые месяцы своего пребывания в городе, и находилась священная роща.

Вначале Иш-Кук шла молча в стороне от юноши. Но когда процессия выбралась на сакбе, она придвинулась к Хун-Ахау поближе и весело прошептала:

– А я тоже рабыня!

Хун-Ахау недоуменно взглянул на девушку. На ее миловидном личике, озаряемом по временам багровыми бликами от факела, блуждала слабая улыбка; взгляд обычно бойких глаз был потуплен.

Не дождавшись ответа от Хун-Ахау, Иш-Кук искоса взглянула на него и легко положила ему руку на плечо.

– Я ведь тоже рабыня, – жалобно повторила она, – почему ты держишься в стороне от меня, Хун-Ахау?

Хун-Ахау слегка отодвинулся – ему почему-то стало неловко, – рука девушки бессильно упала вниз, и он, невольно понижая голос, сказал:

– Я вовсе не держусь в стороне от тебя, девушка, просто мы не встречались с тех пор, как ты привела меня к владычице.

– Раб должен думать только о равных себе, – наставительно продолжала после небольшой паузы Иш-Кук. – Скажи, ты иногда думаешь о чем-нибудь непозволительном?

– Я? – искренне удивился Хун-Ахау. – Конечно нет! – Но в ту же самую минуту ему в голову пришла мысль, что если Иш-Кук тоже рабыня, то под словом «непозволительное» она имела в виду свободу, и он торопливо поправился: – Хотя да, иногда думаю.

Иш-Кук торопливо отодвинулась от юноши («Испугалась!» – подумал Хун-Ахау), но после нескольких шагов девушка приблизилась к нему снова.

– И о чем же непозволительном ты думаешь? – спросила она внезапно охрипшим голосом.

– О свободе для себя и других, – ответил ей взволнованным шепотом Хун-Ахау.

– О свободе? – протяжно сказала Иш-Кук, что-то обдумывая. – Ах да, конечно, о свободе… – Легкая усмешка тронула ее губы. – Мы все мечтаем о свободе. Но я говорила о другом: не любишь ли ты девушку из какого-нибудь знатного рода? Вот что я называла непозволительным.

– Девушку из знатного рода? – снова удивился Хун-Ахау. – Конечно нет. Да я и не видел ни одной из них!

Этот ответ, по-видимому, успокоил Иш-Кук. Она помолчала несколько минут и потом, на мгновение внезапно прижавшись к юноше, сказала:

– Не забывай меня, Хун-Ахау, помни, что я твой друг и всегда буду рада помочь тебе…

Хун-Ахау кратко поблагодарил, и остаток пути они прошли молча. Юноша раздумывал, можно ли полностью довериться Иш-Кук. Будет ли она действительно его другом? Почему она так сдержанно говорила о свободе? Боялась предательства с его стороны? Но ведь он сам говорил с ней вполне откровенно. Хун-Ахау понимал, что Иш-Кук могла бы стать неоценимой помощницей в осуществлении его замыслов; за ней не так следят, она передала бы весточку его друзьям и рассказала бы ему о том, как живут они. Но как ни заманчиво все это было, Хун-Ахау не мог решиться; что-то в словах Иш-Кук или, может быть, даже не в словах, а в тоне, каким они были произнесены, ему не нравилось. И он решил сперва внимательно приглядеться к девушке.

Между тем их маленькая группа уже миновала храм бога неба и, вступив на опушку священной рощи, остановилась. Подбежавшая Иш-Кук помогла царевне выйти из носилок. Теперь Хун-Ахау смог подробнее рассмотреть свою госпожу. В этот раз царевна была одета в простую белую одежду почти такую же, как у Иш-Кук, без всяких украшений, и она показалась Хун-Ахау одной из тех девушек, которых он часто видел на улицах родного селения. Только ее глаза, большие, сияющие, гордо смотрящие в тьму рощи, а не скромно потупленные, как у тех, напоминали юноше, что перед ним дочь владыки Тикаля, а он – ее раб. И пока она в задумчивости смотрела на деревья, а Хун-Ахау украдкой – на нее, у него опять появилось то странное, слегка щемящее ощущение в груди, которое юноша, бывало, испытывал по дороге к Тикалю, переходя с грузом быструю холодную воду горных рек.

После нескольких минут задумчивости царевна медленными шагами двинулась к деревьям рощи. Носильщики и Иш-Кук остались стоять на месте, а Цуль сердито обернулся к Хун-Ахау, жестом приказав ему следовать за девушкой. Хун-Ахау, сжимая в руке копье, с забившимся сердцем осторожно последовал за царевной.

Как только они миновали первые деревья, свет факела Цуля перестал помогать им. Глубокая, почти осязаемая тьма охватила их, и ноги с трудом делали шаг за шагом в густых зарослях, потому что священная роща была просто оставленным среди Тикаля кусочком девственного леса. Хун-Ахау невольно приблизился к царевне и шел теперь в каких-нибудь трех шагах от нее. Постепенно глаза стали привыкать к темноте. Сперва выступили кусочки звездного неба между вершинами деревьев, а затем и стволы. Бесшумно проносились крупные летучие мыши. Где-то в глубине размеренно ухала священная птица моан[24]24
  Сова.


[Закрыть]. Царевна, очевидно, хорошо знала дорогу и шла хотя медленно, но без остановок, а Хун-Ахау уже два раза налетал на деревья и был вынужден останавливаться, чтобы потереть лоб.

Но вот, задев ногой за выступивший из земли корень, споткнулась и царевна, и Хун-Ахау, протянув руку, ринулся к ней. Но она, сумев удержать равновесие, выпрямилась, и юноша услышал тихий ласковый голос:

– Не надо, Хун! Девушки, собирающей священные грибы, не должна касаться рука мужчины.

Они вышли на небольшую ровную полянку, очевидно, некогда расчищенную чьими-то заботливыми руками. У противоположного края ее, около самой земли, что-то слабо светилось. Хун-Ахау напряг зрение: неужели это светились грибы? Да, теперь он уже отчетливо различал очертания их толстых мясистых шляпок, как будто плавающих в воздухе, потому что ножек не было видно.

На миг старые суеверия вновь проснулись в нем, но, вспомнив, как спокойно и бестрепетно держит себя царевна, юноша устыдился. Неужели он менее храбр, чем женщина?

Царевна подошла к грибам, наклонилась, и Хун-Ахау увидел, как светящиеся шляпки одна за другой исчезают со своего места. Временами Хун-Ахау казалось, что, собирая грибы, его владычица произносила какие-то заклинания, но так тихо, что юноша не был в этом уверен.

Но вот сбор таинственного снадобья был окончен, и царевна двинулась в обратный путь. Теперь глаза Хун-Ахау вполне освоились с темнотой, он спокойно следовал за своей повелительницей и мечтал только о том, чтобы внезапно появился какой-нибудь хищный зверь, тогда бы он показал свою храбрость. При мысли о владыке лесов – ягуаре – его мускулы напряглись, а горячая ладонь с силой сжала древко копья. Юноша постоянно оглядывался, надеясь увидеть мерцающие зеленоватым светом глаза хищника. Но вокруг все было спокойно; лишь иногда с противным писком мимо их ног шмыгали испуганные крысы, да один раз в зарослях прошуршали прыжки какого-то небольшого зверька – вероятно, кролика, торопившегося на ночлег. А между тем Хун-Ахау очень хотелось проявить преданность своей новой владычице, которая выбрала именно его среди других рабов и сегодня доверилась ему. И он был даже немного огорчен, что с ними ничего не случилось…

Обратный путь, как всегда, показался короче, и скоро на стволах деревьев засветились красноватые блики факела, а потом показались и ожидающие их люди. Здесь Хун-Ахау увидел, что царевна несла грибы завернутыми в большой кусок тонкой ткани, их было совсем немного. Что же это за грибы, вызывающие видения? У себя на родине Хун-Ахау никогда не слышал о них.

Царевна села в носилки, не выпуская из рук свертка, и шествие тронулось. Цуль, очевидно, знал заранее, куда следует идти, потому что уверенно шел впереди, не оглядываясь на носилки. Иш-Кук, шедшая опять рядом с Хун-Ахау, два раза нежно погладила его по руке, но юноша не обратил на это никакого внимания. Все его мысли были там, в таинственном мраке священной рощи, где он мог доказать свою храбрость. Почему же там не оказалось ягуара или хотя бы кабана? Бесполезное теперь копье уже не привлекало юношу, и он небрежно нес его, как простую палку.

Вскоре Хун-Ахау заметил, что они идут не к дворцу. Еще через несколько минут носилки остановились у подножия главного храма Тикаля, царевна вышла из них и скрылась в одном из небольших зданий, стоявших около пирамиды. Цуль, а за ним и остальные, медленно двинулись к дворцу.

– Куда же ушла владычица? – спросил Хун-Ахау у Иш-Кук.

– Приготовлять питье великому жрецу, – сердито сказала девушка, сверкнув на него глазами. – А что тебе до этого, раб?

Озадаченный непонятным гневным ответом, Хун-Ахау замолчал и остальную часть пути больше уже ни о чем ее не спрашивал. Иш-Кук шла с нахмуренными бровями и плотно сжатыми губами, а около дворца догнала Цуля и пошла рядом со стариком, о чем-то тихо переговариваясь с ним.

У входа в нижнюю галерею дворца стоял управитель, словно не покидавший этого места с момента отъезда царевны. Не произнеся ни единого слова, он взял у Хун-Ахау копье и унес. Расставаясь с оружием, юноша почувствовал острое сожаление, хотя и понимал, что с одним копьем много не сделаешь. Осторожно прокрался он с Цулем в их комнату, улегся на циновку, и скоро крепкий молодой сон овладел им.