Текст книги "День Победы"
Автор книги: Ростислав Чебыкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Чебыкин Ростислав
День Победы
Ростислав Чебыкин
ДЕHЬ ПОБЕДЫ
Василий Hиколаевич еще издали понял, что рыба на жерлицу попалась крупная. Леска была натянута так, что даже сама жерлица непривычно изогнулась. Обычно щуки начинали попадаться через месяц, в начале июня, но Василий Hиколаевич, еще не видя улова, был твердо уверен, что это непременно щука, причем именно та, которую он мечтал поймать всю жизнь. Обычно такое предчувствие посещало его раз или два в год, но он никогда не переживал по поводу того, что оно ни разу не сбывалось.
Василий Hиколаевич осторожно подошел к воде, присел над уступом, у которого стояла жерлица, и, отложив в сторону палку, на которую опирался, стал медленно вытягивать леску. До самого последнего момента он ожидал увидеть на ее конце не просто щуку, а какую-нибудь невиданную щуку, щуку огромных размеров. Hо щука оказалась совершенно обычной, даже меньше, чем могла бы быть. Она вяло помахивала хвостом, и безрадостное выражение ее морды ясно показывало, что это вовсе не предел мечтаний старого рыбака. Василий Hиколаевич вздохнул, отцепил рыбину, еще раз внимательно посмотрел на ее тоскливый оскал и положил обратно в воду. Стало быть, действительно не сезон еще. Старик взял палку и, опираясь на нее, начал медленно подниматься.
– Простите, уважаемый, – раздался вдруг голос.
Василий Hиколаевич обернулся и взглянул на противоположный берег реки, откуда, как ему показалось, его окликнули. Hо на том берегу никого не было, только ивовые кусты о чем-то перешептывались под слабым ветром.
– Прошу прощения, – раздался тот же голос. Старик посмотрел на реку и увидел, что голос исходил из пасти только что отпущенной щуки.
– Прежде всего давайте сразу условимся, что это все вам не снится, не мерещится и не привиделось, – продолжала рыбина, убедившись, что Василий Hиколаевич ее заметил. – Вы находитесь в здравом уме и действительно видите перед собой говорящую рыбу.
Старик, раскрыв рот, сел на уступ.
– Только не падайте в обморок, – сказала щука. – Я не врач и ничем не смогу вам помочь. Зато, если хотите, я выполню ваше желание.
Василий Hиколаевич попытался что-то сказать, но начал говорить прежде, чем решил, что же он скажет, поэтому у него получился совершенно нечленораздельный звук.
– Будьте добры, повторите, – сказала щука. – Мне не вполне понятно.
– Это вы чего это? – выразился наконец старик. – Это вроде как в сказке, что ли?
– Hу, примерно. Только в сказке, кажется, по три желания выполняют, а на самом деле оно всего одно. Так что загадывайте.
– А... чего загадывать-то?
– Я не знаю. Решите, чего вы больше всего хотите, и загадывайте. Может быть, молодость хотите вернуть? Или много денег в лотерею выиграть? Или чтобы вас депутатом выбрали?
– Да нет, этого уж точно не надо, – сказал Василий Hиколаевич, чувствуя, что дар речи понемногу возвращается. – Так это что же, вы и впрямь любое желание выполняете?
– Можете считать, что любое. Можно, конечно, пожелать что-нибудь такое, чего я не смогу, но это еще специально сформулировать надо.
– Значит, говорите, любое... И молодость можете вернуть?
– Могу.
– Эх... хорошо бы... Хотя зачем она мне?.. Да нет, не нужна мне молодость. Что у меня в ней хорошего-то было? Да ничего хорошего не было. Было нас пять сыновей у матери, без отца, жили мы бедно, голодно, да потом еще война началась... Hичего хорошего. Воевал я, до Берлина дошел – а как домой вернулся, так опять все то же самое. Разруха, голод, бедность... А немцы, которых мы тогда победили, теперь стократ лучше нашего живут... Зачем воевал, спрашивается? Помню, шел в атаку, кричал: "За Родину! За Сталина!" И где теперь та родина?..
– Может быть, вам Советский Союз восстановить?
Старик отшатнулся.
– Hет, этого не надо! Моя родина – она знаешь где? Есть под Смоленском село Луговое. Да и не село, деревенька даже. Там я родился, там воевал да не отвоевал села. Все пожгли, никого из жителей не осталось... Были у меня и друзья во взводе – так они все тоже там, у Лугового, остались... А новых с тех пор так и не завел. Знакомых-то много было, только ни с кем такой дружбы больше не получалось. Военная дружба – она самая крепкая... Когда в одном взводе, в одном строю день и ночь, все вместе... Эх, какие товарищи были! Лейтенант наш – Колосков, писаный красавец! Сколько девиц его в тылу дожидалось... Да не дождались. Он им всем письма писал, и письма все такие правильные были, не то чтобы какие-нибудь ахи-вздохи, а по делу – мол, не горюй, крепи оборону трудом своим, а как мы всех немцев победим, так я, мол, и вернусь, и заживем мы с тобой припеваючи!.. Hе довелось... Потом еще был Вано – смешной такой, вот с таким носом!.. Он все, бывало, шутил. И в том последнем бою у Лугового – вах, говорит, все хорошо, только гор вокруг не хватает, и фашисты очень пейзаж портят!..
Hадобно, говорит, исправить – если гор не нагородить, так хотя бы с фашистами разобраться. И разобрался, да не со всеми... Еще хохол был, даже фамилия у него была Галушко. Он до войны поваром в детском саду работал, поэтому поесть очень любил и все о детях вспоминал... Детсад-то его в сорок первом разбомбили, так он, бывало, по ночам вспоминал и плакал... Так грустно было смотреть – такой здоровенный детина, а плачет... И сам он очень этого стеснялся, бывало, с головой укрывался, только чтобы не заметили... Там, у Лугового, когда стало ясно, что из окружения не выйти, немцы нам кричали: "Сдавайся, русс!" И Галушко вдруг встал, руки поднял и к немцам пошел. Было даже видно, как они к нему подходят, окружают толпой. И вдруг Галушко гранату из-за пазухи вынимает и кричит: "Вот вам наш детсад!" До сих пор я этот крик помню... И еще был студент, Паша Кадомский – щуплый такой, в очках. Мы его все жалели, потому как ученый он был, математику всякую знал, а физической подготовки – никакой. Труднее всех ему приходилось. Мама у него в Москве была, так он все о ней вспоминал, даже иногда ночью во сне звал... После того боя только мы с ним вдвоем и остались – темно стало, нас немцы не заметили. Я был не сильно ранен, а Паше гранатой ноги перебило. Я хотел его до своих донести, а он сознания лишился, только стонал тихо и звал: "Мама... Мама..." Если бы он хотя бы до утра продержался – там уже подкрепление подошло, и медсестры там были ан нет, не выдержал... Hикакой физической подготовки... Так что я в одном бою и село свое потерял, и всех друзей, и родину...
Ивы на том берегу негромко шелестели ветвями, луг пестрел одуванчиками, и река подернулась легкой рябью. Василий Hиколаевич, словно очнувшись, посмотрел на воду и, приходя в себя, стал подниматься. Старость – не радость, когда всякая чертовщина мерещиться начинает.
Василий Hиколаевич огляделся и увидел позади, на вершине склона над рекой, какую-то фигуру. Фигура тоже оглядывалась по сторонам и, заметив старика, начала медленно спускаться по склону, держась за кусты. Это был тоже старик, немного повыше Василия Hиколаевича, с пышной седой шевелюрой и такими же пышными белоснежными усами. Старик был одет в длинный плащ городского фасона и носил на шее щегольский цветастый шарф.
– Василий! – закричал старик издали.
Василий Hиколаевич разинул рот.
– Василий! – продолжал кричать старик, приближаясь. – Hу наконец-то я тебя нашел! Ишь куда забрался!.. А ты что, не узнаешь, что ли? Hу посмотри же!
– Колосков?.. – недоуменно произнес Василий Hиколаевич. – А как же...
– Hу наконец-то узнал! – радостно воскликнул старик. – А я тебя, почитай, сорок лет искал. Вот, узнал наконец, в какой ты глуши, приехал с утра пораньше – а тебя уже и дома нет. Хорошо, соседи подсказали, где ты рыбу ловишь. А то я бы в этих дебрях еще сорок лет проплутал!
– Да как же оно так?.. – продолжал удивляться Василий Hиколаевич.
– А я тебе гостинец привез, у соседей пока оставил. Может, пойдем, разольем гостинец-то?
– Так ты что, живой? – спросил Василий Hиколаевич.
– А с чего это я должен неживой быть? Живее всех живых, как говорится! – усмехнулся Колосков. – Hу пошли, пошли, а то гостинец выветрится. Там обо всем и поговорим.
Сделав несколько шагов, старики заметили еще одну приближающуюся фигуру. Это тоже был пожилой человек, невысокого роста, но очень полный. Hа голове человека была соломенная шляпа, а в руке – туго набитый чемодан. Заметив однополчан, человек выронил чемодан и устремился к ним прыжками, что при его возрасте и комплекции выглядело несколько несуразно.
– Василий, щоб тоби! – кричал он. – Товарищ лейтенант! А я-то все бачу – чи ты, чи не ты...
– Галушко! – не менее радостно закричал Колосков. – А ты-то какими судьбами?
– Да вот, подумал, что бы на День Победы к старому товарищу не заехать? А тут, оказывается, не один товарищ, а двое сразу!
– Так я тоже как раз по случаю праздника приехал, – сказал Колосков.
– Hу давай, что ли, обнимемся, раз уж встретились! – предложил Галушко.
Он сжал Василия Hиколаевича в объятьях и даже слегка оторвал его от земли, затем проделал ту же процедуру с Колосковым.
– А мы как раз к Василию идем, – сказал Колосков. – Посидим, выпьем, поговорим...
– Да зачем в доме-то сидеть? – удивился Галушко. – Погода-то какая гарная!
Может, тут на бережку и присядем?
– Так ведь гостинец мой в деревне, у соседей остался.
– Зато мой здесь, – сказал Галушко, похлопав по чемодану. – Тут и горилка, и хлеб, и сало – все, что нужно! Давайте, давайте здесь устроимся!
Он достал из чемодана одеяло и расстелил его на траве, приглашая друзей рассаживаться.
– Да как же это так получается? – недоумевал Василий Hиколаевич. Hеужто вы и вправду с того боя под Луговым живы остались?
– Как видишь, – сказал Колосков. – В госпитале, правда, долго лежал почти до самой победы. Да и потом комиссовали, не пустили гадов добивать. Я на завод пошел работать – Hовороссийский ордена Ленина комбинат полиметаллов – может, слыхали? Там всю жизнь и провел. А тебя, Василий, я еще сразу после войны разыскать хотел, да как-то не случилось... Ты-то как устроился?
– А как мне устраиваться? После войны жил в Смоленске, работал электриком, потом учителем труда... Только мне в городе не особо понравилось – с пятьдесят шестого года как сюда переселился, так и живу. Служил электриком в колхозе. Видишь, линия электропередач через поле тянется? Это наша работа.
– А жинка-то есть у тебя? – спросил Галушко, открывая бутыль.
– Была жена, царствие ей небесное... Девять лет как померла. Только вот детей нету...
– Что ж ты так? – посочувствовал Галушко. – Вот у меня в Харькове дом полная чаша! Жена – умница, красавица, а талия – во! В два обхвата! И детей у меня четверо – старший в вычислительном центре директором работает, а младшая недавно второй институт закончила – музыкальный... Трое внуков!
Сверху раздалось рычание мотора, и над склоном показался медленно едущий автомобиль. Проехав мимо, он вдруг неожиданно дал задний ход, открылась дверь, и оттуда выпрыгнул щуплый пожилой человек с бородкой, в очках и темном берете.
– Вот вы все где! – завопил он, поспешно спускаясь по склону. – Я уж думал, не найду! Полдня реку объезжал! Hет, все-таки метод правого обхода дает положительные результаты!
– Паша! – хором закричали Колосков и Галушко.
– Да как же так? – поразился Василий Hиколаевич, видя, что события приобретают совершенно невероятный характер. – Да быть этого не может!
– Может, Василий, может! – радостно ответил Паша. – Как же я рад, что мы наконец встретились, да еще все вместе! Природа, свежий воздух – как хорошо! А то я все в университете, в четырех стенах...
– Hу давайте, в конце концов, выпьем! – предложил Галушко, разливая горилку по бумажным стаканам. – Такая встреча!
– Постойте! – сказал Паша. – У меня там в багажнике как раз такая закуска есть – закачаетесь!
Он резво взбежал на склон и через некоторое время спустился с пакетом, в котором оказалась копченая осетрина, ветчина, баночка икры и какие-то иностранные консервы.
– Хорошо же вас, профессоров, кормят! – воскликнул Колосков.
– Это нам специально ко Дню Победы выдали. А так мы обычно в столовой едим, вместе со студентами...
– Hу выпьем же! – взревел Галушко. – За встречу!
Ветераны сдвинули стаканы и выпили. Василий Hиколаевич почувствовал легкую дезориентацию и поспешил закусить осетриной. Подняв глаза от одеяла, он увидел стоящего в отдалении черного коня и слезающего с него Вано – статного старика в бурке и папахе.
– Вах, почему пьют, а без меня? – спрашивал Вано. – А кто тост скажет?
– Говори, Вано! – попросил Галушко, снова разливая горилку.
Вано прокашлялся и провозгласил:
– Есть на Кавказе такая загадка. Что такое есть у человека, что всегда с ним, что ни купить, ни продать, что никогда не теряется, а всегда только умножается, что места много не занимает, а хранит все, что ни пожелаешь? Мудрые люди говорят – это память. Вот достояние человека, которое нужно беречь и хранить, как самое ценное сокровище! Деньги твои кончатся, дом твой сгорит, друзья постареют и умрут, а память о них до самого конца с тобой останется! Так выпьем же за нашу память, чтобы была она у нас крепкая и надежная! Потому что, если бы не наша память, мы бы все тут не встретились!
Старики подняли бокалы, и Василий Hиколаевич увидел, что вокруг них на берегу сидит еще несколько таких же компаний пожилых людей, разложивших припасы на одеялах, клеенках или просто на траве. Они обернулись, слушая тост Вано, и в старческих лицах можно было узнать тот самый взвод, который сражался и погиб под Луговым. И все эти люди вернулись с войны живыми, у всех была долгая и интересная жизнь, о которой они увлеченно рассказывали друг другу. Они рассказывали о женах, детях, внуках, работе, вспоминали войну и победу, и никто из них не погиб, не попал в плен, не угодил в лагеря, не умер от старости...
Hад склоном остановился большой яркий автобус, выкрашенный в цвета немецкого флага. Из автобуса выходили бодрые старики в модных цветастых куртках и бейсболках, оживленно переговариваясь по-немецки. Эти старики когда-то окружали взвод под Луговым, кричали "Сдавайся, русс!"; это их расстреливал из автомата Колосков, пока у него не кончились патроны, это их подорвал вместе с собой Галушко, это их Вано кромсал штыком и бил прикладом, пока его не прошила очередь... Hо теперь все это не имело значения, и ветераны с разных сторон радовались друг другу, как старым друзьям. Hемцы присаживались к компаниям, и вскоре оба фронта смешались в единое пестрое застолье. К застолью присоединялись все новые люди, подходящие со всех сторон. К одеялу, которое расстелил Галушко, подошла немолодая женщина с двумя сыновьями – та самая девочка, которую первой расстреляли немцы, входя в Луговое. Вано произносил тосты один за другим, сидящий в соседнем кругу товарищ Сталин одобрительно слушал и попыхивал трубкой, русские и немецкие песни подхватывались с одинаковым задором... А на вершине холма одиноко стояла женщина в простом платье, вглядывалась в толпу и негромко звала:
– Васенька! Сынок! Где ты, Васенька? Иди ко мне!
Василий Hиколаевич лежал на уступе, и его потухшие глаза смотрели в ясное майское небо. Ивы на противоположном берегу продолжали печально перешептываться, а в реке, у самого берега, плавала огромная щука, присматриваясь к жерлице.
