Текст книги "Страх"

Автор книги: Рональд Лафайет Хаббард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

– Значит, по-твоему, я должен склонить голову перед суевериями и вновь взять на вооружение мрачные мыслишки своих темных предков. К дьяволу твоих дьяволов, Томми Уилльямс, я их не признаю.

– Но неровен час, – это прозвучало тихо и даже зловеще, – они тебя сами признают.

– Как ты до этого додумался?

– Не исключено, – продолжал Томми, – что дьяволы и демоны первый раз уже выиграли.

– Фу, – выдохнул Лоури, но по спине у него пробежал холодок.

– В статье в «Ньюспейпер уикли» ты отрицаешь возможность их существования. Именно эта статья приводит в бешенство мстительного кретина, и как следствие ты уволен из «Атуорти».

– Чепуха, – бросил Лоури, но уже менее уверенно.

– Будь умницей и признай, что миром правит зло, и он полон злых духов. Будь умницей и забудь свое рыцарское благородство. И, наконец, будь умницей, ступай домой, прими хинин и ложись отдыхать.

– Утешил, называется, – с улыбкой сказал Лоури.

– Утешать – значит лгать, – ответил Томми. – Я предложил тебе нечто большее.

– Дьяволов и демонов?

– Мудрость.

Лоури медленно вышел в холл, озноб мешал ему внятно изъясняться. И все-таки, черт побери, какая-то встреча у него назначена – он в этом уверен и время он помнит почти точно – без четверти три, как раз это время сейчас и пробили старинные часы на башне. Он подошел к вешалке, где среди пальто и тростей лежала его шляпа.

Глава 2

Белый силуэт медленно приближался к нему, бесшумно ступая, – на белом лице мерцали тусклые отсветы поблескивающего ножа. Ближе и ближе…

Сгущались сумерки, которые вот-вот готовы были обратиться в ночь, по всей улице в окнах горел свет, иногда в них были видны люди – они беседовали и жевали, ветер выхватил из темноты какой-то светлый предмет – газету. Высоко в небе в просветы между суетливо бегущими тучами время от времени проглядывала холодная луна; изредка над массой синих, черных и серебристых клочьев вспыхивала звезда.

Где он?

Судя по вывеске, на углу улицы Вязов и Акаций, то есть на расстоянии полуквартала от дома Томми и примерно в квартале – от собственного. Остановившись посреди улицы в снопе желтого света, он с тревогой взглянул на часы – без четверти семь.

Без четверти семь!

Лоури опять затрясло, и зубы выбили быструю дробь, но он остановил ее, расслабив челюсти. Он потянулся к шляпе, но ее не было; он пришел в ужас оттого, что потерял шляпу, и начал судорожно озираться по сторонам в надежде обнаружить ее где-нибудь поблизости.

Мимо прошла группа студентов: девушка в окружении трех кавалеров, довольная их шуточками; один из них почтительно раскланялся с Лоури.

Без четверти три.

Без четверти семь.

Четыре часа!

Где он был все это время?

У Томми, конечно. У Томми. Но он ушел оттуда без четверти три. А сейчас без четверти семь.

Четыре часа!

За всю свою жизнь он ни разу по-настоящему не напился, хотя знал, что если здорово надраться, то потом будет тяжелая голова и неприятные ощущения в животе. Насколько он мог припомнить, у Томми он выпил всего одну рюмку. И уж, конечно, от одного стакана рассудок не затуманится.

Ужасно – потерять четыре часа, однако что в этом ужасного, он толком не знал.

Где он был?

Встречался с кем-то или нет?

А что если завтра кто-нибудь подойдет к нему и скажет:

«Вы замечательно выступили в клубе, профессор Лоури!»

Малярия тут ни при чем. Настоящая малярия может вышибить человека из седла, но даже в бреду он сообразит, где находится, а тут признаков бреда и в помине не было. Нет, это не опьянение и не малярия.

Он быстро зашагал к дому. Внутри у него сидела тупая боль, но он не мог определить ее происхождение; его преследовало то противное полу воспоминание, которое вертится в голове, но не желает сложиться в слова, – стоит ему еще немного напрячься, и он вспомнит, где был.

В вечерней тьме таилось что-то зловещее, он изо всех сил старался сохранить спокойствие; казалось, каждое дерево и куст подкарауливают его, чтобы в любой момент превратиться в… в… Боже правый, что это с ним? Неужели он боится темноты?

Он нетерпеливо свернул на дорожку, ведущую к дому, и увидел, что старинный особняк спит, объятый темными тенями, теснившимися вокруг него, словно воспоминания об утраченной юности.

Лоури с минуту постоял у крыльца, недоумевая, почему это над дверью не горит свет, – вполне возможно, Мэри беспокоилась из-за того, что он задерживается, и отправилась к нему в колледж, – нет, она бы позвонила. В нем нарастала тревога.

Внезапно из темноты донесся резкий крик:

– Джим! О Господи! Джим!

Он взлетел по ступенькам и чуть не выломал дверь; в нерешительности он на мгновение остановился в холле, дико озираясь по сторонам и напрягая слух в надежде еще раз услышать голос Мэри.

Но дом безмолвствовал – только молчание и воспоминания.

По широкой лестнице он взбежал на второй этаж, на ходу нажимая нетерпеливыми пальцами на кнопки выключателей. Он заглянул во все комнаты на втором этаже – безрезультатно, тогда по узкой, усыпанной мелким мусором лестнице он взлетел на чердак. Здесь было темно, ветер завывал в старой башенке, а сундуки притаились в потемках, словно темные силуэты зверей, он чиркнул спичкой и успокоился – вокруг него возникли старые, знакомые очертания вещей. Ее здесь не было!

Дрожа он спустился на второй этаж, чтобы еще раз осмотреть комнаты. Лоури почувствовал тошноту и боль в животе, а кровь, словно два кузнечных молота, ударяла в виски. По пути наверх он включил все лампы, но свет резал ему глаза и казался недобрым, освещая пустой дом.

Может, она вышла к соседям?

Или их пригласили на ужин, и ей пришлось пойти без него? Да, скорее всего, именно так. Где-нибудь, вероятно, рядом с его стулом должна лежать записка: быстро собирайся – перед людьми неудобно.

Он принялся лихорадочно искать записку: на первом этаже около своего стула, на обеденном столе в кухне, на письменном столе в кабинете, на камине… Нет, записки не было.

Опустившись на диван в кабинете, он закрыл лицо руками – попытался сохранить хладнокровие, унять дрожь и подавить тошноту, которая, несомненно, была результатом испуга. Почему он позволяет себе так раскисать? Наверняка она где-то неподалеку, а раз не оставила записки, значит намеревалась скоро вернуться.

В этом полусонном, скучном городке ни с кем ничего не случается.

Отсутствие Мэри заставило почувствовать со всей остротой, во что превратится жизнь без нее. Он поступил по-скотски, бежав в дальние страны и бросив ее здесь, в этом одиноком старом доме, на друзей-коллег с их сомнительной добротой. Жизнь без нее превратится в нескончаемую вереницу бессмысленно прожитых дней, наполненных тягостной безнадежностью.

Он просидел так несколько минут, стараясь успокоиться, внушить себе, что ничего страшного не произошло, и в конце концов ему удалось, по крайней мере, унять дрожь.

Хлопнула входная дверь, и в холле раздались торопливые шаги. Лоури вскочил и бросился к двери.

Она вешала на вешалку свою новую меховую пелерину.

– Мэри!

Она взглянула на него с удивлением – сколько чувства он вложил в это восклицание.

– Вот ты где, Джим Лоури! Праздный бродяга! Где ты пропадал все это время?

Но он не слышал слов, смеясь от счастья, он чуть не задушил ее в объятиях. Она тоже засмеялась, хотя он испортил ей прическу и смял белоснежный воротник платья.

– Какая ты красивая, – сказал Лоури. – Ты прелестная, изумительная и потрясающая, если бы я тебя лишился, я бы сразу пошел и бросился вниз со скалы.

– Лучше не надо.

– Ты единственная и неповторимая. Ты очаровательная, верная и добрая!

Мэри просияла, а ее глаза, когда она его легонько от себя отстранила, смотрели ласково.

– Ты старый медведь, Джим. Изволь рассказать о себе. Где ты был?

– Понимаешь… – Он замолчал, сильно смутившись. – Не знаю, Мэри.

– А ну дыхни.

– Я не пил.

– Ты весь дрожишь, Джим! Опять приступ малярии? Надо лежать в постели, а ты бродишь бог весть где…

– Нет. Со мной все в порядке. Правда, все в порядке, Мэри, А ты где была?

– Тебя разыскивала.

– Извини, что заставил тебя волноваться. Она пожала плечами.

– Всякий раз, когда я за тебя волнуюсь, понимаю, как я тебя люблю. Стоим тут, болтаем, а ты ничего не ел. Сейчас же что-нибудь приготовлю.

– Нет! Я сам приготовлю. Слушай. Садись вот сюда, к камину, а я его разожгу и…

– Что за чепуха!

– Делай, как я говорю. Сядь сюда, чтобы я мог тебя видеть, и постарайся выглядеть как можно красивее, а я сооружу себе что-нибудь перекусить. И не спорь со мной.

Она улыбнулась, когда он усадил ее на стул, и хмыкнула, когда он рассыпал щепки, вынутые из корзины.

– Неуклюжий старый медведь.

Он разжег камин, и когда Мэри хотела встать, остановил ее протестующим жестом, быстро пересек столовую и пошел в кухню, где наспех сделал себе бутерброд из вчерашнего ростбифа и налил стакан молока. Он так боялся не застать ее, когда вернется, что раздумал варить кофе.

Вскоре он вошел в гостиную и вздохнул с облегчением, увидев, что она по-прежнему там. Он уселся на диван напротив и с минуту держал бутерброд на весу, глядя на жену.

– Поешь, – сказала Мэри. – Я плохая жена, если позволяю тебе ужинать бутербродом.

– Нет, нет! Я не дам тебе и пальцем пошевелить. Ты только сиди и будь красивой, – Он начал медленно есть, постепенно его отпустило, и он уже полулежал на диване. Внезапная мысль заставила его резко выпрямиться. – Когда я вошел, я слышал крики.

– Крики?

– Ну конечно. Ты как будто звала меня.

– Должно быть, у Аллизонов работало радио. Их дети ловят самые ужасные передачи, и им даже в голову не приходит убавить звук. Наверно, у них вся семья туговата на ухо.

– Да, наверно. Но я так жутко перепугался. – Он опять расслабился и застыл, глядя на жену.

У Мэри были необычайно притягательные глаза – темные и полные истомы, она медленно перевела глаза на мужа, и он почувствовал сладостное покалывание. Какой он был болван, что уехал от нее! Она такая молоденькая и такая прелестная… Он недоумевал, что она в нем, старом дураке, нашла. Впрочем, разница между ними составляла всего десять лет, а он так много времени проводил на свежем воздухе, в экспедициях, что ему нельзя было дать больше тридцати одного – тридцати двух. И все же когда он сидел вот так, вглядываясь в ее прелестное лицо, в нежную округлость тела, отблески огня на черных волосах и чувствовал на себе ее ласкающий взор, он не мог до конца понять, почему она вообще его полюбила; Мэри, которая могла выбрать любого из пятидесяти кавалеров – сам Томми Уилльямс за ней ухаживал… Что она нашла в нем – коренастом, неуклюжем, топором рубленном? Вдруг ему стало страшно, что в один прекрасный день ей надоест его молчаливость, его вечная скрытность, его долгие отлучки…

– Мэри?

– Да, Джим?

– Мэри, ты меня хоть чуточку любишь?

– Гораздо больше, чем чуточку, Джим Лоури.

– Мэри. Да?

– Ведь Томми однажды делал тебе предложение? Она недовольно поморщилась.

– Стоит ли говорить о мужчине, у которого был роман со студенткой и который тем не менее мог предложить мне выйти за него замуж… Джим, не надо ворошить старое, я думала, мы с этим давно покончили.

– А ты взяла и вышла за меня.

– Ты сильный и энергичный, в тебе сочетается все то, чего желает женщина, Джим. Женщины замечают в мужчине красоту только тогда, когда замечают силу; Джим, если женщина влюбляется в мужчину только потому, что он красавчик, в ней есть какой-то изъян.

– Спасибо, Мэри.

– А сейчас, мистер Лоури, вам следует отправиться в постель, иначе вы уснете прямо на диване.

– Ну, еще немножко.

– Нет. – Она встала и потянула его за руки. – У тебя и жар и озноб одновременно, а самое лучшее средство для тебя во время этих приступов постель. Никак не могу взять в толк, что за радость – укатить за тридевять земель, чтобы жариться там на солнце и подцепить какую-нибудь заразу. В постель, мистер Лоури.

Он не сопротивлялся, когда она повела его по лестнице в его комнату, там он поцеловал ее долгим поцелуем и обнял так, что запросто мог переломать ей ребра, и лишь после этого отпустил ее в гостиную.

Когда он раздевался, на душе у него было хорошо и, вешая костюм, он готов был даже запеть что-нибудь, как вдруг обнаружил на воротнике большую дыру. Он внимательно осмотрел костюм. Костюм был весь в дырах, мятый, заскорузлый от засохшей грязи. Что за оказия? Костюм испорчен! Постояв в недоумении, он сунул пиджак и брюки в бельевую корзину, злясь на себя за то, что погубил английскую твидовую пару.

Надевая пижаму, он подумал, какая все-таки прелесть его Мэри. Ни слова по этому поводу не сказала, хотя он походил на настоящее чучело. Умываясь, он рассеянно размышлял о том, как же он умудрился угробить костюм. Он вытерся большим банным полотенцем и уже собирался натянуть пижамную куртку, как с ужасом заметил у самого плеча что-то вроде клейма.

Оно было небольшим и не болело; обуреваемый любопытством, он поднес руки ближе к свету. Эта штука была ярко-красного цвета! Алое клеймо, напоминавшее татуировку. А какая, однако, странная у него форма, словно подушечки на лапе маленькой собачонки: раз, два, три, четыре – четыре крошечных подушечки, как будто маленький зверек наступил сюда лапкой. Но собачки такого размера редкость. Скорее уж кролик…

– Странно, – сказал он себе.

Лоури вернулся в свою комнату и выключил свет. Странно. Он устроился под одеялом и взбил подушку. Клеймо, похожее на отпечаток кроличьей лапки. Как он мог изодрать костюм и заляпать его грязью? Откуда взялся этот отпечаток у него на руке? У него начался приступ озноба, лицо стало дергаться, и он ничего не мог с этим поделать.

Холодная луна, время от времени заслоняемая бегущими облаками, отбрасывала тень от оконной рамы к изножию кровати. Он сбросил с себя одеяло и, досадуя, что забыл открыть окно, поднял раму. Ветер набросил на него ледяную петлю, и он торопливо юркнул обратно под одеяло.

Завтра наступит новый день, и как только выглянет солнышко, ему станет легче, впрочем, во время приступов малярии в животе никогда не бывало такого противного ощущения.

В окно струился голубоватый лунный свет, а ветер, обнаружив щель под дверью, завел заунывную песнь: звук был прерывистым из шепота он постепенно вырастал в явственный стон, затем в громкий крик и, наконец, замирая, со вздохом затихал. Лежавшему в постели Лоури почудилось, что это был живой голос, он повернулся на бок, прижав левое ухо к подушке, а на правое натянул одеяло.

Ветер хныкал и каждые несколько секунд с плачем вопрошал: «Где?» Затем с бормотанием и ворчанием он будто на цыпочках подкрадывался к кровати, чтобы выкрикнуть:

«Почему?»

Профессор перевернулся на другой бок и снова поплотнее натянул одеяло на ухо.

– Где? Жалобный стон.

– Почему?

Окно неистово задребезжало, как будто кто-то пытался в него влезть; по спине побежали мурашки, Лоури приподнялся на локте и уставился на луну. Но ее накрыло проносившееся мимо облако. Окно снова загрохотало, и снова – ничего, кроме лунного света.

– Ну и дурак же я, – сказал Лоури, натягивая одеяло. Вздох.

– Почему? Жалобный стон.

– Где?

Занавеска начала биться о стекло, и Лоури вскочил с постели, чтобы отодвинуть штору. Это шнурок с металлической застежкой на конце ударялся о раму, и ему пришлось найти булавку, чтобы прикрепить шнурок к шторе.

– Ну и дурак же я, – повторил Лоури.

Пальцы страха, не знающие жалости, впились в его плоть и отыскали его сердце, они стискивали его при каждом ударе, так что кровь пульсировала в горле. Лишь стон ветра под дверью, да беснующиеся шторы, да дребезжание рамы, да холодный голубой свет луны у изножия кровати…

Дверь медленно отворилась, штора тут же устремилась из окна наружу, а порыв ветра ворвался в комнату. Дверь хлопнула, и стена содрогнулась. Белый силуэт приближался к нему, бесшумно ступая, на бледном лице мерцали тусклые отсветы поблескивающего ножа. Ближе и ближе…

Лоури бешено метнулся к силуэту и выбил нож.

Но это была Мэри.

Она стояла, взирая на него с обидой и недоумением, ее пустая рука все еще была поднята кверху.

– Джим!

Он задрожал от ужаса при мысли, что мог причинить ей боль, бессильно опустился на край кровати, вздохнув все же с некоторым облегчением. Она зажгла свет – на коврике лежали осколки разбитого стакана и поднимался пар от лужицы теплого молока. Мэри держала руку за спиной, и охваченный внезапной догадкой, Лоури вытянул ее вперед. Это он с такой силой ударил по стакану, что она порезалась.

Он придвинул к свету ее маленькую ладонь и заботливо извлек из ранки осколок стекла, затем, чтобы потекла кровь, пососал ранку. Открыв ящик письменного стола, он вынул оттуда свою походную аптечку, отыскал в ней антисептик и бинт. Похоже, гораздо больше, чем рука, ее беспокоило его состояние.

– Мэри.

– Да?

Он усадил ее на кровать и накинул край покрывала на плечи.

– Мэри, со мной произошло нечто ужасное. Я тебе не сказал. Я утаил от тебя две вещи. Джебсону попалась на глаза моя статья в «Ньюспейпер уикли», и с конца семестра я уволен. Нам… нам придется покинуть Атуорти.

– И всего-то, Джим? Ты же знаешь, я не привязана к этому месту – куда поедешь ты, туда и я. – Она чуть не рассмеялась. – Так что, Джим, тебе придется тащить меня за собой даже через самые непроходимые джунгли.

– Да. Ты сможешь поехать со мной, Мэри. Я был дураком, что не брал тебя с собой раньше. Тебе здесь, наверно, было ужасно одиноко.

– Мне всегда одиноко без тебя, Джим. Он поцеловал ее с таким трепетом, словно жрец, прикоснувшийся к ногам своей богини.

– А что второе, Джим?

– Я… я не знаю, Мэри. Я понятия не имею, где я был от без четверти три до без четверти семь. Четыре часа, вычеркнутых из жизни. Я не был пьян. И не потерял сознание. Четыре часа, Мэри.

– Может быть, ты упал и ударился.

– Но был бы синяк.

– Может быть, ты не знаешь всех симптомов малярии.

– Провалы в памяти означали бы, что заболевание слишком серьезно, а между тем я чувствую себя вполне сносно. Нет, Мэри. Произошло… произошло что-то другое. Мы с Томми рассуждали о демонах и дьяволах, и… и он сказал, что я напрасно бранил их в своей статье. Он сказал, что, возможно, они пытаются… Но, Мэри, мир полон добра. Им не правит зло. Человеку незачем омрачать свою жизнь страхом перед призраками.

– Конечно, незачем, Джим. Завтра ты, скорее всего, выяснишь, что это было. А вдруг окажется, что это совершенный пустяк.

– Ты так думаешь, Мэри?

– Разумеется. А сейчас ложись и усни.

– Но…

– Да, Джим?

– У меня такое чувство… – такое чувство, словно со мной произошло нечто ужасное и что… что меня поджидает нечто еще более ужасное. Я не знаю, что. Если б я только мог это выяснить!

– Ляг и усни, Джим.

– Нет. Нет, я не могу спать. Я выйду на воздух и прогуляюсь, может быть, это прочистит мне мозги, и я вспомню…

– Но ты же болен!

– Я не могу здесь дольше оставаться. Не могу бездействовать!

Лоури опустил окно и начал одеваться. Она с покорностью смотрела, как он надевает пиджак.

– Ты не надолго?

– На полчасика, не больше. Не беспокойся. Отправляйся спать.

– Уже почти полночь.

– По-моему… – Он замолчал, потом вновь заговорил уже другим тоном, Сегодня днем мне казалось, что на без четверти три у меня где-то назначена встреча. Может, я куда-то ходил… Нет. Не знаю, где я был и что делал. Нет. Не знаю! Мэри!

– Да, Джим?

– С тобой все в порядке?

– Конечно, в порядке.

Он застегнул пальто, нагнулся и поцеловал ее.

– Вернусь через полчаса. У меня такое ощущение… в общем, мне надо прогуляться, вот и все. Спокойной ночи. – Спокойной ночи, Джим.

Глава 3

«Ну что ж, Джеймс Лоури, это ужасная глупость, глупость, глупость. Потерять шляпу. Ты уже не мальчик – и пора соображать, что к чему, да и голова у тебя достаточно большая, чтобы на ней могла удержаться шляпа. Но это не единственная твоя потеря, Джеймс Лоури».

Минуту он постоял на крыльце – ночь была ясная и лунная, запахи свежей земли и распускавшейся зелени разбудили в нем воспоминания. Это была одна из тех ночей, когда ребенку хочется бежать и бежать по полю, не останавливаясь, и чувствовать, как земля улетает из-под ног, и он не может объяснить, отчего ему так весело, – а весело ему просто оттого, что он живет. Как-то раз такой ночью они с Томми забрались в пещеру в миле от города, – поговаривали, что там водятся привидения, – у обоих душа ушла в пятки при виде чего-то белого, но оказалось, что это всего-навсего одинокая старая лошадь. Воспоминание ободрило Лоури: ох уж этот Томми с его богатым воображением и привычкой болтать.

Томми всегда нравилось стращать дьяволом своего рассудительного друга-материалиста; вот и сегодня один из таких розыгрышей. Ведьмы, привидения, старушечьи бредни, дьяволы, демоны и черная магия. Томми, который ни во что не верил, обожал притворяться, будто верит в такое, от чего у других волосы вставали дыбом! Студенты буквально со стульев падали, когда он, таинственно понизив голос, с упоением изрекал: «Для отвода глаз мы называем это психологией, но вы и я знаем, что на самом деле мы изучаем черных домовых и жестоких вампиров – они лишь делают вид, что спят, прячась от нашего сознания». Он прямо с ума сходил от таких штучек. Конечно, все его объяснения полностью соответствовали науке, просто Томми изъяснялся таким своеобразным способом – ведь мир так скучен и сер, почему бы его слегка не оживить, подстегнув воображение? И впрямь, милый Томми, почему бы и нет?

Макушке стало холодно, и, потянувшись к ней рукой, он обнаружил, что забыл надеть шляпу, тут его осенило – он же ее потерял. Поскольку почти вся его одежда предназначалась для тропиков, фетровая шляпа была единственной в его гардеробе, что же делать – не разгуливать же по Атуорти в пробковом шлеме от солнца – где-где, но только не в Атуорти! Его огорчала потеря шляпы. А лучшая твидовая пара испорчена окончательно! Но на подкладке шляпы значилось его имя, а так как шляпа была из дорогих, то какой-нибудь студент, найдя ее там, куда ее унес ветер, вернет ее в деканат… И все же было в этом что-то странное – в пропаже шляпы таился некий скрытый смысл, связанный с неизвестно куда девавшимися четырьмя часами. Будто исчезла часть его самого – четыре часа были безжалостно украдены из его жизни, а с ними и шляпа. Ему вдруг пришло в голову, что если он отыщет шляпу, то отыщет и четыре часа. Странно все-таки, что он не в состоянии решить эту головоломку, он, которого вообще трудно сбить с толку.

Пропавшие четыре часа.

Пропавшая шляпа.

У него было смутное чувство, что он должен пойти по направлению к дому Томми и по дороге поискать шляпу – не валяется ли она под каким-нибудь кустом – нельзя же, честное слово, чтобы хорошая шляпа оставалась лежать на газоне вдруг пойдет дождь.

Да, надо непременно отыскать шляпу.

Он начал спускаться с крыльца, глядя на полупрозрачные облака, бегущие между луной и землей. Он спускался по этим ступенькам тысячи раз, но сейчас, когда он думал, что достиг земли, он чуть не сломал ногу – там была лишняя ступенька.

Лоури взглянул под ноги и хотел было попятиться, однако тут же обнаружил, что отступать некуда. Он едва не скатился в пустоту! Ступеньки были не над, а под ним. Он взирал на лестницу остекленевшими глазами, пытаясь сообразить, откуда же столько ступеней. Время от времени их застилал полупрозрачный темный туман, и совершенно невозможно было предугадать, что подстерегает его там, у подножия лестницы.

Он с тревогой поднял голову и, слава Богу, увидел луну, он все же находился над землей, а значит мог дотянуться до таинственного края, подтянуться и выбраться наверх. Лоури поднял руку, но край отодвинулся, и он чуть не потерял равновесие. Затаив дыхание, взирал он на загадочную лестницу. Луна, ступени и он, неведомой силой отрезанный от крыльца.

Откуда-то донесся тонкий смех, и он огляделся по сторонам, но, конечно, то были всего лишь японские колокольчики на двери. Шестое чувство подсказывало ему, что по лестнице спускаться нельзя, что у него помутился рассудок, и он не вынесет ожидавшего его там кошмара. Но ему и надо-то всего лишь спуститься на две ступеньки тогда он сможет ухватиться за край. Лоури спустился край отодвинулся. Глядя на сжимавшие пустоту руки, он понял, что все бесполезно. Надо вернуться назад.

И опять он едва не скатился вниз! Две ступеньки, которые он преодолел, исчезли буквально у него из-под ног.

Снова тот же смех – нет, просто мелодичное позвякивание колокольчиков.

Он взглянул вниз – на стены пропасти, в чернильную бездну, прикрытую слоями темного тумана. Минутку. Да, там, внизу, была дверь – на расстоянии тридцати ступеней от него. Если в нее войти, то можно будет подняться наверх, – ему ничего не оставалось, как рискнуть. Лоури стал спускаться, вот он остановился и оглянулся. Чудно ступени исчезали, как только он оставлял их позади! Между ним и домом было пустое пространство, он все еще видел свет в окнах. Что подумает Мэри…

– Джим! Джим, ты забыл свою шляпу.

Он в смятении повернулся и посмотрел наверх. Мэри стояла на крыльце, глядя в углубление, образовавшееся на месте дорожки.

– Джим! – Она увидела яму.

– Я здесь, внизу, Мэри. Не спускайся. Я сейчас выберусь. Все в порядке.

Луна светила слишком тускло, чтобы он мог разглядеть выражение ее лица. Бедняжка, она, наверно, перепугалась до смерти.

– Джим! О Господи! Джим!

До нее что, не долетал его голос?

– Со мной все в порядке, Мэри! Я вернусь, как только дойду до этой двери! – Бедная малютка.

Она начала спускаться с крыльца, и он сложил руки рупором, чтобы выкрикнуть предостережение. Ведь она бы ступила в пустоту!

– Остановись, Мэри! Остановись!

Раздался раскат грома, и земля сомкнулась у него над головой, закрыв лунный свет и погрузив ступени в непроглядную тьму.

Он стоял, сотрясаемый дрожью, опершись на грубую земляную стену.

Откуда-то издалека донесся растаявший крик: «Джим! О Господи! Джим!» Тот же возглас послышался во второй раз, но то был уже шепот. И, наконец, в третий – беззвучный, как воспоминание.

Он исступленно убеждал себя в том, что с ней ничего не случилось. С ней все хорошо. Дыра закрылась до того, как она спустилась с крыльца, а сейчас крыша этой ловушки стала толще, и через нее не проникает ее голос. Но интуиция подсказывала ему, что все это не так. Что там, наверху, ее уже не было. Его затрясло сильнее, и он почувствовал дурноту, голова закружилась, и он понял выхода нет, он будет целую вечность лететь вверх тормашками к тайне, лежавшей у подножия лестницы, там, куда ему не хватило духу приблизиться.

Полно, где-то впереди есть дверь. Что толку стоять и хныкать, как ребенок, никто его отсюда не вызволит. Он видел дверь, и он ее отыщет. Лоури ощупью стал пробираться вниз, осторожно шаря ногой в поисках следующей ступени – он обнаружил, что между ступенями неравные расстояния: порой одна ступень отстояла от другой на целый ярд, а порой – всего лишь на дюйм. Он чувствовал ладонями, что стена тоже менялась – теперь она была липкой и холодной, словно сверху по ней долго-предолго сочилась влага, отшлифовавшая камень и покрывшая его илистой смазкой. Где-то с большими промежутками капала вода – кап-кап, в этой мертвенной тишине звук был ужасающе громким.

Ничего, он попадал в переделки и похлеще. Однако забавно – прожить столько лет в этом доме, даже не подозревая о существовании лестницы под самым крыльцом.

Все же что он здесь делает? Ему, кажется, надо что-то найти…

Четыре часа из своей жизни.

Фетровую шляпу.

Где же, черт побери, эта дверь? Он уже спустился на тридцать ступенек, шаря по стене руками, но так и не нащупал ее. Может быть, подняться назад – он пытался, но обнаружил, что ступеньки, как и прежде, исчезали, как только он оставлял их позади. Если он прозевал дверь, ему уже никогда к ней не вернуться! На мгновение его охватила паника., А вдруг дверь расположена по другую сторону лестницы! Что если он прошел мимо! Неужели ему придется спускаться вниз до конца… Навстречу чему?

***

Что-то влажное и теплое коснулось его щеки, проплывая мимо. Лоури решил, что, вероятнее всего, это сгусток тумана; однако какой странный туман! Теплый, волокнистый и даже подрагивающий, словно живой! Он ухватил несколько клочков этого тумана, но, подобно змеям, они, извиваясь, выскользнули из рук.

Он вытер ладони о пальто, желая избавиться от мерзкого ощущения, и ступил ниже. Туман опутал его, словно паутиной, прилипая к щекам и плечам.

Откуда-то донесся слабый оклик: «Джим! Джим Лоури!»

Он ринулся было на голос, но туман цепко держал его невидимыми липкими пальцами.

«Джим Лоури!»

Надо же, как будто кричат в пустую бочку!

Собрав все свои силы, Лоури попытался разорвать туман в надежде, что тот расползется и образует просвет, но весь туман сразу куда-то улетучился, и он чуть не полетел вниз по невидимым ступеням. Он вновь принялся ощупывать стену, продвигаясь вперед, время от времени с надеждой оборачиваясь, – вдруг ступени на месте, но всякий раз убеждался, что они исчезли. Где-то здесь должна быть дверь!

Его ослепила внезапная вспышка света.

Он стоял на твердой почве, но солнца не было видно – только свет, слепящий и резкий. Выжженная земля, красная и дикая, простиралась, куда хватало глаз, в шершавых камнях зияли огромные трещины.

На камне сидел маленький мальчик и рассеянно чертил свое имя. Он насвистывал немудреный мотивчик, сильно фальшивя, время от времени вместе со свистом из его уст вырывалось шипение. Он сдвинул набекрень свою соломенную шляпу и взглянул на Лоури.

– Привет.

– Привет, – ответил Лоури.

– У тебя нет шляпы, – сказал мальчик.

– Нет. И что из этого?

– И руки у тебя грязные, – произнес мальчик, возвращаясь к своему праздному занятию.

– Как тебя зовут? – спросил Лоури.

– А тебя?

– Меня Джим.

– Надо же. Меня тоже Джим. Только по-настоящему-то Джеймс. Что-нибудь ищешь?

– В общем, да. Свою шляпу.

– Я видел шляпу.

– Правда? Где?

– На голове у папы, – серьезно ответил мальчик. И тут же звонко расхохотался собственной шутке. Затем полез в карман. – Хочешь, кое-что покажу?

– Покажи, если на это стоит взглянуть.

Мальчик вынул кроличью лапку и с восторгом протянул ее Лоури. И сразу же перед глазами осталась висеть одна только эта лапка, но и ее поглотила тьма, наползавшая от края земли. Лоури сделал шаг и опять чуть не упал с лестницы. Он медленно продвигался вперед; где-то капала вода; ступени становились все более и более стертыми от времени, замшелыми, словно по ним давно уже не ступала нога человека.

Внизу он увидел тусклый луч, который, похоже, падал из бокового входа. Ага! Значит, там все-таки была дверь! Почему он не пошел по огрубелой, красной земле и не отыскал путь наверх! Но ничего, перед ним была дверь, а это означало, что он сможет покинуть лестницу. Слава Богу, ему не придется спускаться по ней до конца!