Текст книги "Настоящее прошлое. И снова здравствуйте!"

Автор книги: Роман Злотников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Глава 2

– Уфм… фух! Уфм… фух! – Легкие работали как хороший насос. Вдох через нос – выдох через рот одновременно с движением. – Уфм… фух! – сделав последний мах ногой, я перешел к цэятуй – разминке и растяжке суставов ноги путем бокового давления на нее. Все получалось… странно. Потому что, с одной стороны, детские кости и суставы были еще очень гибкими, так что растяжка получалась на загляденье. Одно то, что я уже после недели занятий вполне себе садился на шпагат, причем получилось у меня это практически без мучений, – говорило само за себя. С другой – этому телу пока заметно не хватало координации. А еще во время одного из занятий со мной произошло нечто очень непонятное.

Это случилось, когда я наконец справился с цзою жаохуань – параллельными махами руками в стороны с одновременным разворотом таза вправо-влево. Тогда у меня поначалу все шло наперекосяк – то руки двигались вразнобой, то поворот в сторону запаздывал или, наоборот, опережал махи, а больше всего трудностей было с дыханием – оно то срывалось, потому что я никак не мог приспособиться к своему пока еще маленькому объему легких, то, наоборот, вдох затягивался до момента, когда руки уже начинали движение вперед или назад. Но затем, при одном из повторений, как-то все очень совпало – и мах, и движение тазом, и ступни оказались поставлены абсолютно так, как надо, и дыхание тоже очень точно вошло в ритм со ставшими какими-то очень четкими движениями. И вот в самый, так сказать, кульминационный момент мне показалось, что где-то в районе солнечного сплетения у меня зарождается какая-то странная боль. Но, вместо того чтобы остановиться, я, к своему собственному удивлению, как-то «на автомате» попытался как бы «встроить» эту боль в чудом пойманный мной ритм движений. Найти ей место. И оно нашлось… Что это было – я пока так и не понял. Мне показалось, что в один момент из той самой точки, в которой зародилась боль, во все стороны хлынула странная, болезненная, но при этом и какая-то приятная волна, сначала разошедшаяся по всему телу, а затем «выплеснувшаяся» вовне через макушку и кончики пальцев на ногах и руках, отчего в этих местах будто бы закололо маленькими иголочками. От этого меня повело, и-и-и… я, похоже, наступил на плохо пригнанную доску пола. Вследствие чего стекла в серванте весьма звучно звякнули. Я встревоженно замер, и тут же с кухни послышался голос бабуси:

– Рома, ты что там, балуешься?

– И ничего я не балуюсь, – торопливо отозвался я, после чего на всякий случае торопливо добавил: – Прьосто оступился.

– Ударился?

– Не-ет. Нар-рьмально все, ба! – Ну да, я уже вовсю осваиваю букву «р»…

После чего, поприслушивавшись еще несколько секунд – не идет ли бабуся проверять, что у меня тут случилось, внезапно обессиленно рухнул на пол. Блин – вот что это сейчас было? И почему на меня навалилась слабость? Да еще доска эта… Я вытянул ногу и сердито потыкал ее пяткой. Хм, странно… она, конечно, едва заметно выпирала над полом одним краем, но на своем месте сидела плотно. Я посидел с полминуты, а потом осторожно поднялся на ноги и еще раз попинал доску ногой. Да нет – плотно сидит… А отчего тогда стекла зазвенели? Это что, у меня действительно получилось почувствовать и «выплеснуть» ту самую энергию, о которой все любители всяких восточных единоборств так упорно талдычат? Да нет – бред! Иначе почему я ее тогда раньше не чувствовал? Ну, когда делал эти упражнения там, в далеком будущем. Или все-таки что-то чувствовал, но не верил? Да нет, не было там ничего такого… Или дело в том, что в моем старческом теле просто было мало энергии, а в этом, детском, наоборот?

Как бы там ни было, после этого случая при выполнении комплекса упражнений, который я старался делать как минимум раз, а если получалось, то и два в день, мне теперь приходилось учитывать и место на полу, на которое можно встать, и расположение мебели и окон. Теперь я старался встать так, чтобы траектория махов руками и ногами не завершалась в сторону серванта, окна или стола, на котором стояла большая ваза из красного стекла, привезенная дедом из Германии. Ну, чтобы, если у меня опять случится подобный «выплеск», ничего не зазвенело и не разбилось… Но более никаких «выплесков» у меня не случилось. Хотя время от времени, при особо старательном и удачном выполнении некоторых упражнений, мне начинало казаться, что по телу снова начинает «прокатываться» знакомая волна. Вот только теперь эти волны были намного слабее той, первой. И затухали, едва дойдя до шеи, локтей и коленок. Впрочем, скорее всего в этих ощущениях было повинно излишне развитое воображение и переполненное гормонами роста детское тело…

Проделав серию шуайяо, я ловко изогнулся и, уперев в пол руки, закончил комплекс упражнением ся яо, как по-китайски именовался обыкновенный «мостик». Несколько раз подвигав руками и ногами в таком положении, я с легким хрустом разогнулся. И в этот момент из коридора послышался щелчок выключателя туалета. Ого – дедуся уже встал? Это значит меня скоро придут будить. А после разминки я точно не смогу принять заспанный вид… Так – значит, хватаем полотенце и первым бежим в ванную!

– Опять сам вскочил. – Бабуся покачала головой и улыбнулась, как только я выскочил из ванной и сунул нос на кухню. Она покачала головой. – Зачем только? Сегодня ж тебе в сад идти не надо. Ну да ладно – тогда иди быстро убирай постель и садись с дедом завтракать.

– А чего на завтрак?

– Пшенная каша. И чай с бутербродами.

– Сладкая?

– Сладкая, сладкая, – рассмеялась бабуся. Она не признавала вчерашнюю еду. Да и вообще несвежую. Для каждого приема пищи все готовилось по новой. Завтрак – так завтрак. Обед – так обед. Единственным исключением были суточные щи. Но и они, чаще всего будучи сготовленными, убирались в дальний угол кухни, где и ждали сутки, прежде чем приходила их очередь подаваться на стол. Были у нее какие-то хитрости, которые делали такие щи с выдержкой в одни сутки более вкусными, чем только что сваренные. Значит, они и подавались именно с задержкой в одни сутки.

Я весело попрыгал в комнату, размахивая полотенцем. Блин, как же я счастлив, что мои любимые дедуся и бабуся живы, здоровы и рядом со мной! И любят меня точно так же, как я и помнил. Не то что в тот момент… ну когда… ну-у-у, вечером, после сада… ну когда я из него убегал… то есть в день, когда я как раз и появился в этом прошлом…

Та сказанная бабусей фраза буквально ввергла меня в ступор. Как? Где? Когда? Кто меня раскрыл? Это воспитательница? И что она рассказала обо мне бабусе? Поверит ли та, что я все еще ее внук, просто старше. Причем старше, чем она сейчас… И что рассказывать про будущее? Они же тут коммунизм ждут. Его наступление Хрущев аккурат к восьмидесятому году обещал, насколько я помню. Ну и как мне им рассказывать, что Советский Союз вот так возьмет и развалится, причем без мировой войны, глобального голода и иных общепланетарных напастей? Да меня тут в психушку сдадут с подобными заявами… А бабуся между тем окинула меня суровым взглядом и продолжила весьма строгим тоном:

– Мой внук никогда так себя не ведет! Он не кричит, не капризничает и слушает, что ему говорят взрослые. – Тут она вздохнула и покачала головой: – Похоже, в садике ошиблись и выдали мне вместо моего внука – другого мальчика. Пожалуй, надо вернуться и разыскать моего Ромочку…

– Не надо! – Тело снова отреагировало само. Я бросился к бабусе, обхватил ее обеими руками и, крепко прижавшись, разревелся. – Я твой, я Вома, я ваш с дедусей…

Несколько мгновений я громко ревел, вцепившись в бабусю, а затем мне на макушку опустилась теплая женская рука, и мягкий голос бабуси произнес:

– Ну, ладно, будет… Не плачь. Я уже вижу, что ты и есть мой Ромочка… Просто не веди себя больше так.

– И буду! – проревел я сквозь слезы.

– Ну все, все… заканчивай давай. Пошли уж домой, горе ты мое луковое… Я на вечер блины испекла. Да и дедуся скоро со службы вернется – а нас нет. Вот он взволнуется! Пошли уже.

Вот так и закончилась моя первая, ну и, наверное, последняя попытка покапризничать…

Бабусина каша была, как всегда, невероятно вкусной. Так что я не только умял целую тарелку, но еще и попросил добавки. Дед, сидевший напротив, довольно крякнул:

– Молодец! Мужиком растешь… Знаешь, как раньше в деревнях работников нанимали? Приходит мужик наниматься работником, так его хозяин за стол сажает и смотрит, как работник ест. Если плохо ел – так гнали взашей. Потому как толку с такого работника никакого. А если хорошо – значит, справно работать будет!

Я эту байку знал. Дед меня ею все время попрекал, если я за столом капризничал. Так что я просто поднял голову, улыбнулся деду, буркнул: «Угум!» – и продолжил активно работать ложкой… После того как я начал просыпаться по утрам на час раньше и втихаря делать комплекс ушу, у меня резко увеличился аппетит. Что очень радовало моих дедусю и бабусю. Поскольку они исповедовали классический подход дедушек и бабушек – внук должен был быть чисто вымыт и накормлен до отвала, а остальное – от лукавого!

А вот с занятиями у меня явно вырисовывалась проблема. На то, что я сумею сохранять в тайне свои занятия ушу сколько-нибудь долго, я не надеялся. Спалят. Квартира двухкомнатная. И хоть бабуся с дедусей спят в спальне, а я ночую в гостиной на кресле-кровати, то, что я по утрам занимаюсь какой-то странной муйней, – рано или поздно точно окажется замеченным. Я ведь деда-то засекаю только по щелчку выключателя туалета, который расположен буквально в одном шаге от дверей гостиной. Он же, как кошка, ходит. Абсолютно бесшумно. А как вы думали – он у меня фронтовой разведчик-диверсант. Войну начал старшиной, а закончил старшим лейтенантом. И какую войну! На которой даже в обозе выжить было очень непросто. Бомбежки, «котлы», прорывы. Немцы – вояки жесткие. А он в тыл к ним ходил. Причем не раз, не два и даже не десяток… Так что вздумай он сначала зайти поцеловать внука – тут и будет мне фокус с последующим разоблачением. Потому как объяснить ему, откуда его внук узнал все вот эти движения, я точно не смогу. Дед ведь сразу поймет, что это целостный комплекс. Он же у меня еще тот волкодав. Джиу-джитсу владеет! Ему всех советских разведчиков учили, пока окончательно не перешли на самбо. А мой дедуся – крутой разведчик. За войну не один десяток «языков» перетаскал. Ему командующие армиями задачи ставили. Он мосты рвал за четыреста километров от линии боевого соприкосновения и в интересах наступательной операции фронта. Его, кроме пеших разведрейдов, еще и восемь раз в тыл немцам с парашютом забрасывали. На него дважды похоронки приходили…

Про войну дед мне рассказывал довольно много. У нас с ним это называлось «быль».

Я там, в покинутом будущем, читал заявления разных товарищей о том, что, мол, «настоящие» ветераны никогда не вспоминали о войне. Херня все это – вспоминали, но очень по-разному. Над какими-то воспоминаниями, бывало, и ржали, а над какими-то – плакали. Помню, то ли на двадцать третье февраля, то ли на майские приехали к деду друзья-сослуживцы. Сели, выпили, а потом начали песни петь. Много пели. От «Бьется в тесной печурке огонь…» и «Выпьем за тех, кто командовал ротами, кто умирал на снегу…» до «Синенького, скромного платочка». И во время последней я заметил, что дед не поет почти, а плачет. Вот так едва губами двигает, а по щекам слезы… Тогда я постеснялся спросить почему, но уже много позже собрался с духом и спросил. И он рассказал.

Это уже в сорок четвертом было. Они оборону держали. Окопались основательно. По полному профилю. ДЗОТы обустроили. Ходы сообщения. Блиндажи возвели в три наката. Почему в три – так самые распространенные немецкие гаубицы калибра десять с половиной сантиметров три наката не брали. Наши стодвадцатидвухмиллиметровые такое перекрытие брали – а немецкие нет. Так что все солидно сделано было, основательно… И так случилось, что у его друга, взводного, именно в этот день был день рождения. Двадцать лет парню исполнилось. Юбилей! Вот они и собрались в самом большом блиндаже отметить это дело. Участок фронта у них тихий был, немцы их давно особенно не тревожили, да и темнело уже – так что решили, что можно. Большой компанией собрались. Почитай, все ветераны роты вне зависимости от званий. И ефрейторы там были, и сержанты, и старшина с офицерами. Ну и дед тоже. Он тогда уже из разведчиков ушел и до ротного дорос. Человек сорок в блиндаж набилось. Считай, половина роты… Посидели, выпили, закусили, чем бог послал и старшина принес. А потом дед вышел из блиндажа. Посты проверить надо было – ну он и пошел. А когда дошел до крайнего, немцы в ночную атаку пошли. Да под прикрытием артиллерии. И вот первый же снаряд тот блиндаж и накрыл. Причем был он не десяти с половиной сантиметровый, а куда более крупный… И не то беда, что он всех своих друзей, с кем уже не первый месяц бок о бок воевал, в том блиндаже потерял. Война – дело такое, тут смерть рядом ходит… А то, что не все там сразу умерли. Кого ранило да бревнами завалило, кого землей присыпало, и он лежал кровью истекал. Но раскопать их и как-то помочь было нельзя. Немцы поперли как угорелые, а у него и так от роты, почитай, половина в строю осталась. Причем большинство командиров в том блиндаже оказалось. То есть рота, считай, без управления. Так что единственную команду, которую он мог отдать, – стоять насмерть! Вот они и отбивались почти час, не в силах оторваться от винтовок и пулеметов, и при этом слушая, как их друзья стонут и кричат под завалом, один за другим отходя в вечность. После того как немцы откатились, из четырех десятков заваленных удалось откопать только троих. Да и для них уже поздно было. Так на его руках эти трое и умерли… Вот так и случилось, что для него «Синий платочек» вовсе не лирической песней стал, а, считай, похоронным маршем.

После того как дед ушел на работу, я отпросился у бабуси погулять. Несмотря на будний день, сегодня мне в детсад идти было не надо. Потому что в саду был объявлен санитарный день. Так что до самого обеда я мог заниматься чем захочу. Вот только игры в песочнице меня, понятное дело, не очень-то привлекали. С горки покататься… ну тоже понятно. В парк нельзя. Он был совсем рядышком – через улицу… вот только эта улица носила величественное наименование «проспект Ленина» и являлась главной улицей города. Ну или как минимум его старой части. И мне, в мои четыре года, не разрешалось пересекать его в одиночку. Нет, я бы, конечно, справился – но вдруг увидит кто из знакомых и потом доложит бабусе? И какое наказание она мне тогда придумает? Спасибо – не надо. Мне ее «Кто ты такой, мальчик?» хватило. Нет – парк тоже пролет… О, придумал! А схожу-ка я до своей первой школы. До нее не слишком далеко. Ненамного дальше, чем до детсада, – метров четыреста. Только в другую сторону. Правда, на пути тоже надо будет переходить через улицу, но та совсем узкая, и машины на ней появляются дай бог раз в час. Их сейчас вообще не очень-то и много. Потому что советский народ живет еще очень бедно. Не по карману ему машины. Так что на наш четырехподъездный сорокаквартирный дом личный автомобиль имеется только у одной семьи – у нас…

Школа встретила меня тишиной и пустотой. Ну дык лето… Входные двери были открыты, об охране в это время никто и слыхом не слыхивал, поэтому я некоторое время пошлялся по первому и второму этажам, пытаясь вспомнить, как оно было в тот раз. Но потом плюнул и вышел на площадку перед входом. Не вспоминается ни хрена – хоть ты тресни! Ну да ладно, сейчас все равно все будет по-другому. Так что я еще пару минут постоял на крыльце, а затем двинулся к углу, собираясь обойти здание.

На заднем дворе оказалось не так пустынно. У тыльной части правого крыла, рядом с воротами, на здоровенной куче бумаги уныло сидели два пионера. Ну прям таких классических – пилотки с кисточкой, рубашки с короткими рукавами, пионерские галстуки, синие шорты, а на ногах гольфы и сандалики. Пионерам явно было жарко и скучно. Так что, когда я подошел поближе, один из них лениво повернул голову и уставился на меня:

– Чего тебе, малявка?

– А вы чего тут сидите? – поинтересовался я.

Пионер подумал, почесал ухо, но потом решил ответить:

– Машину ждем. Макулатуру грузить.

Странно… насколько я помнил, макулатуру мы вроде как обычно собирали во время учебного года. А сейчас лето, каникулы, в школе никого – кто ее собирал-то?

– Так мы с «площадки», – все так же лениво пояснил пионер.

И я вспомнил… В это время детей на лето старались куда-то пристроить – в пионерский или спортивный лагерь, к бабушке в деревню и так далее. Ну а если не удавалось и с бабушками тоже было туго, то при школах организовывались «летние площадки». Ответственными за них назначали, как правило, физрука или старшую пионервожатую. И нечего ржать! Была в школе подобная штатная должность. Сидела в комнате пионерской дружины вместе с горнами, барабанами, знаменем и наглядной агитацией. Отвечала за общественную работу и деятельность школьной пионерской дружины… Детей на «площадку» приводили утром, и они весь день были под присмотром – играли, с ними проводились всякие спортивные соревнования, они ходили в лес, а кое в каких школах даже и на речку. То есть это был такой лайт-вариант пионерского лагеря. Без ночевки.

– А-а-а, – протянул я.

Пионер презрительно покосился на меня и картинно сплюнул:

– Чего «а-а-а», малявка? Будто знаешь, что это такое…

Я рефлекторно насупился. Блин, черт бы побрал эти самопроизвольные реакции тела! Но в следующее мгновение мне на глаза попался какой-то драный журнал, валявшийся на асфальте чуть в стороне от основной кучи, и я замер, впившись в него взглядом! Пионер насторожился:

– Э, ты куда уставился? Это – наша макулатура!

Хм, понятно, добром выпросить не получится – можно и не пытаться… Я оторвал взгляд от журнала и, улыбнувшись пионеру, сделал два шага вперед, переместившись так, чтобы привлекшие мое внимание остатки журнала оказались между мной и распахнутыми воротами. После чего удивленно округлил глаза, уставившись за спину пионерам и озадаченно спросил:

– А вот это что?

Более ленивый даже не отреагировал, продолжая пребывать в некоем подобии нирваны, а вот тот, с которым у меня завязался диалог, обернулся и озадаченно спросил:

– Где?

Но я уже мчался к воротам, на ходу подхватив нужный мне журнал.

– Стой! Стой, гад! Отдай макулатуру! Не ты собирал! – заорал пионер, а в следующее мгновение за моей спиной раздался топот преследователя. Но я несся как сраный рекс, выкладываясь на полную. Да я сотку на соревнованиях в училище с меньшим напряжением бежал, нежели сейчас… Так что мой побег оказался успешным. Через несколько секунд из-за спины послышался громкий вопль:

– Ну, гад, гляди – попадешься ты мне… – После чего топот преследователя стих.

Я чуть убавил темп, но не рискнул остановиться, пока не добежал до соседних с нашим домом «финских» двухэтажек. Только добравшись до них, я перешел на шаг, а затем и остановился, тяжело дыша. Да уж – дыхалка ни к черту… пора начинать бегать. Потихоньку, не нагружаясь, но пора. Отдышавшись, я повернулся и побрел к качелям. Настало время изучить добычу…

Добыча порадовала. Мне достался кусок журнала «Наука и жизнь» со статьей о «японской борьбе карате». Ну так было написано в статье… Год и месяц установить было невозможно, потому что обложки отсутствовали как класс. Вместе с существенной частью остального содержимого. И вообще от журнала осталось чуть больше трети. Но статья сохранилась полностью. И еще в ней был не только текст, но и рисунки. Я и уставился на журнал потому, что заметил их… Ну вот и выход! Сначала будем «изучать движения по рисункам», а затем, потихоньку, и читать научимся. Вот как раз по этой статье…

Однако мой хитрый план едва не накрылся медным тазом из-за пристрастия бабуси к чистоте. Обрывок журнала-то был довольно грязным и потому оказался мгновенно приговорен к выкидыванию. Когда добытый с таким трудом журнал уже навис над мусорным ведром, у меня началась форменная истерика. Я завыл, потом заорал, рухнул на пол и начал колотить кулачками по сине-белой плитке из линолеума, которой был покрыт пол кухни. Причем я осознавал, что выгляжу полным идиотом, но поделать ничего не смог. Это была реакция организма на охватившее меня ощущение полного и безнадежного краха.

Откачала меня бабуся. Рывком подняла с пола, обняла и, гладя по голове, испуганным голосом запричитала:

– Ну, ладно, будет, будет… Раз нужна тебе эта грязь – так бери. Ну перестань, перестань…

А я не мог остановиться. Слезы сами катились из глаз, тело вздрагивало, а голосовые связки выдавали на одной ноте сиплое:

– Ы-ы-ы-ы…

Успокоиться удалось только минут через десять. А дрожь прекратилась еще минут на пять позже. Черт бы побрал это детское тело и его суперреактивные надпочечники! Гормоны взрывают кровь раньше, чем я успеваю подумать и прикинуть хоть какой-нибудь вариант более-менее адекватного разруливания ситуации.

Успокоив меня, бабуся быстро разобралась с тем, что мне нужен не весь этот журнал, а всего лишь одна-единственная статья из него. После чего она аккуратно оторвала часть со статьей о карате, решительным жестом отправив остальное в мусорное ведро. А затем обрезала ножницами измызганные края страниц, осторожно протерла их тряпкой с теплой водой и высушила утюгом. На этом дезинфекцию посчитали совершившейся, и листки были торжественно вручены в мои трясущиеся от нетерпения ручонки. Так что к возвращению дедуси я уже старательно пыхтел на ковре в большой комнате, пытаясь изобразить описанные в статье движения. Дед вошел, сел в кресло, понаблюдал за мной пару минут, потом взял листки и, быстренько пробежав статью по диагонали, хмыкнул и заявил:

– Ерунда это все.

– Почему?

– Потому что если драться кулаками – так бокс лучше, а если вообще без правил, то есть как в уличной драке, – то после пары ударов начинается возня вплотную. Причем часто еще и на земле. А там все эти… – он прищурил глаза и, чуть запинаясь, прочитал, – маваси гири – вообще ни о чем. Джиу-джитсу куда полезнее будет. Или самбо. Потому что там имеются захваты и болевые приемы. Да и вообще, удары ногами – почти всегда ерунда полнейшая.

– Почему? – вновь повторил я.

– Потому что они медленные, – отрезал дед и, снова хмыкнув, закончил: – То есть могут сработать только против слепоглухонемого инвалида-дистрофика. А пытаться ударить ногой более-менее подготовленного бойца – в большинстве случаев только подставиться.

В принципе все это я знал и сам. Но больше теоретически. Поскольку первый раз нечто подобное нам рассказал инструктор по рукопашному бою во время моей учебы в военном училище. Да и другие тренеры-инструкторы, встретившиеся мне на жизненном пути, тоже говорили нечто подобное. Но дело в том, что применять полученные на подобных занятиях навыки в жизни мне не довелось. Опасные ситуации во время службы решались практически исключительно огнестрелом, а несколько острых ситуаций в гражданской жизни разрешились парой обычных затрещин и разбитыми носами. От чего-то более серьезного бог миловал… А вот за словами и, главное, интонацией деда явно чувствовался боевой опыт. Причем опыт смертельной схватки. Ну, когда или ты, или тебя… О парочке подобных ситуаций я знал. Он мне их, как те самые «были», рассказывал. Одна случилась, когда на отходе их диверсионную группу перехватили немцы. Как раз после этого на него первый раз похоронка пришла… Его тогда четверо фрицев зажали. В плен захватить пытались. И остальные двое выживших из его группы это увидели. А вот как он их раскидал и потом по одному положил ножом и лопаткой – уже нет. Поэтому они, когда к своим вышли, так и доложили – погиб, так сказать, командир, в смертельной схватке с врагом. А поскольку они вышли почти на полмесяца раньше деда, то на него не только написали похоронку, но и она еще вполне успела дойти…

А второй был уже в Румынии, когда их роту одну-одинешеньку бросили закрыть прорыв из окружения крупной немецкой группировки с танками и артиллерией. Ну не оказалось больше поблизости никаких других частей и подразделений. Те, что котел сделали, – внутреннее кольцо окружения держали, а те, которых как раз и бросили маршруты отхода немцев перекрыть, – еще не подошли. Немцы раньше прорвались. Так и оказалась его рота, которая просто на марше была, передислоцируясь в другое место расположения, одна-единственная на пути прорыва немцев… Они тогда едва успели траншеи отрыть и оборону подготовить. И всю ночь дрались. Слава богу у немцев к тому моменту, как они к позициям роты вышли, всего по нескольку снарядов на орудие осталось. Остальные при прорыве из «котла» израсходовали. И берега у того ручья, за которым рота позиции оборудовала, топкие оказались. Танкам никак не пройти. А сразу за ручьем кукурузное поле. Так что стрелять можно только вслепую… Но все равно бой дался дико тяжело. К утру от всей роты, в составе которой с вечера насчитывалось сто пятьдесят шесть человек, всего двенадцать живых осталось. И все раненые. Ну дык за ночь они шесть раз во встречную атаку ходили, раз за разом отбрасывая фрицев назад за ручей… Но немецких трупов на том самом поле потом насчитали более четырехсот. А сосчитать их смогли, потому что с рассветом к месту боя подошла танковая бригада. Так что немцев окончательно остановили, а потом они и сдались… Его за тот бой, когда все разрешилось, второй раз к Герою Советского Союза представили. И опять не дали. Представление аж до командующего фронтом маршала Толбухина дошло, который его и зарубил. Сказал: «Он же командир роты?» – «Так точно!» – «И где его рота? Ах нет – тогда обойдется Боевым Красным Знаменем».

Но зато из-за того боя мой дедуся оказался одним из немногих старших лейтенантов, о котором написано в академической двенадцатитомной «Истории Второй мировой войны 1939–1945» – самой главной советской монографии о войне. Там-то больше о больших чинах и звездах написано. Ну и о всяких политических деятелях и организаторах производства. Старших лейтенантов там упоминается с гулькин нос. И дедуся – один из них. Я сам то место про него читал. Ну в будущем. Потому что этот двенадцатитомник пока еще не вышел. То есть тот самый том, в котором это описано. Сам-то двенадцатитомник аж десять лет печатался. Года с семьдесят второго, что ли. По тому в год… Да и Толбухин позже реабилитировался. Дедуся-то был офицером фронтового производства. То есть даже на курсах младших лейтенантов не учился. Прямо из старшины ему звездочку младлея на погоны повесили. Так что по всем приказам и инструкциям ему после объявления демобилизации по окончании войны прямая дорога была на гражданку. Но Толбухин, после того как с дедом поближе познакомился, заявил: «Я такого офицера из армии не отпущу!» И отправил его в ШУОС. Школу усовершенствования офицерского состава. В Сортавалу. После чего дед уже стал считаться прошедшим обучение и, следовательно, ценным кадром, который более не подлежал непременному увольнению… У деда до сих пор в альбоме фотография с Толбухиным хранится. Она мне потом по наследству перешла. Я ее внукам, а потом и правнукам показывал, когда о дедусе рассказывал… И, кстати, не только с маршалом, но и с румынским королем Михаем. Ее сделали на аэродроме в Бухаресте вроде как во время вручения Михаю советского ордена Победы. Они там трое крупным планом – Толбухин, Михай и рядом молодой дед с шашкой наголо. Он в тот момент был «начальником объединенных почетных караулов города Бухареста». А на самом деле – начальником личной охраны (ну и заодно конвоя) короля Михая. А вы думали, как он с целым маршалом умудрился на короткой ноге оказаться? Хм-м-м… а вот интересно – он мне уже об этих случаях рассказал или мне еще только предстоит о них услышать? Бли-и-ин, я ж теперь столько записать смогу! Всегда жалел, что он ушел, а я так многого не дослушал и не спросил… А-а-а – нет, пока не смогу. Я ж еще писать не умею. Причем и «официально», и фактически. Потому как пытался… но руки как надо не работают. Координации в пальцах не хватает и точности движений. Так что придется мне, несмотря на все знания в моей голове, как и всем остальным, снова все эти палочки-крючочки-кружочки целыми страницами рисовать. Ну а куда деваться?

Ладно, как бы там ни было – мне эта статья нужна была только лишь и исключительно для того, чтобы «залегендировать» свои занятия ушу. Я ее вообще вскоре собирался «потерять». Потому как между теми упражнениями, что делал я, и теми, которые описаны в статье, была очень большая разница.

Вечером, перед сном, бабуся прочитала мне эту статью. Вместо сказки. Я ее до того тоже просмотрел, но так, мельком. А тут бабуся прочитала мне ее своим хорошо поставленным, учительским голосом. Ну что сказать – кое-что интересное узнал, но галиматьи в ней было тоже очень много. Не то чтобы я был таким уж крутым специалистом по восточным единоборствам, но кое-что знал… Больше всего статья в «Науке и жизни» напоминала мне полулегальные брошюрки с приемами карате, которые стали во множестве появляться в начале восьмидесятых, во время бума карате, прокатившегося по Советскому Союзу после выхода на экраны страны фильма «Пираты ХХ века». Позже, в середине восьмидесятых, карате запретили, но это только добавило ему популярности. Тогда как раз началась перестройка, так что страна пошла в раздрай, и вскоре повсюду начали, как грибы после дождя, появляться всякие подпольные и нелегальные секции, «сэнсэи» которых рассказывали развесившим уши ученикам, будто карате запретили потому, что оно жуть какое грозное и потому проклятый советский режим приравнял его к боевому оружию. Боевое оружие ведь нельзя иметь. И карате заниматься тоже. Значит, приравнял… Вот в подобных секциях и ходили по рукам брошюрки с похожим содержанием. Но то подпольные секции, а это – официальный научный журнал, выходящий под эгидой Академии наук СССР… Неудивительно, что дедуся так скептически улыбался после того, как ознакомился со статьей.

Следующие несколько дней я поднимался по будильнику за полчаса до завтрака и делал свою привычную зарядку. Дед, встав, заглядывал ко мне перед туалетом и, поглядев с полминуты на мои неуклюжие движения, на которые я переходил, едва только слышал, как открывается дверь гостиной, усмехался и качал головой. Как бы там ни было, благодаря этому я получил возможность заниматься почти легально. Нет, если бы дед увидел весь мой комплекс, а потом снова взял в руки статью – я бы непременно спалился. Но даже случайно увиденное им полноценное одиночное упражнение уже можно было объяснить. А на большее я и не рассчитывал.