Текст книги "Исповедь Звезды"

Автор книги: Роман Жуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Лучший свой период "Синтез" провел как раз находясь в этом беспечном возрастном диапазоне, и приходился этот период в основном на лето, когда группа в полном составе, обезумевшая от счастья и от предвкушения полной свободы, выезжала на целый сезон с июня по конец августа в пионерский лагерь в роли, собственно, музыкантов, озвучивающих танцевальные вечера.

Пионерский лагерь «Кристалл» объединял в себя, по крайней мере, на время танцев, три соседних лагеря и еще несколько прилегающих деревень. Музыку во время концерта можно было услышать за несколько километров от лагеря, отчего народ, как говорится, валил валом, собираемый модными песнями, да еще и исполняемыми настоящей живой группой. Триста, пятьсот, а иногда и тысяча человек за вечер посещало наши танцы. Ну, а для нас это было время настоящего триумфа, самовыражения и полнейшей свободы. Музыканты группы не подчинялись правилам лагерного распорядка, жили в отдельном домике и устраивали в этом домике все то, что вздумается. Поскольку лагерь находился всего в 20 минутах ходьбы до автобусной остановки на окраине Орла, то мы часто ездили в город пополнять запасы табака и алкоголя. Некоторую часть последнего мы опустошали прямо по дороге, возвращаясь в лагерь, но к чести надо заметить, алкоголем мы сильно не увлекались, помня о предстоящих вечерних выступлениях. Да и вообще, музыка нас тянула гораздо больше чем алкоголь. «Лагерными звездами», если так можно выразиться, «Синтез» был три сезона, оставив в памяти незабываемые теплые летние танцевальные вечеринки. Неизвестно как бы сложилась судьба группы дальше, но нам исполнилось по 17 лет, и маленький Орел уже не в силах был реализовать тех планов, которые приготовила нам судьба. Леха Прокофьев уехал поступать в медицинский институт в Витебск, ну, а меня ждала Москва. Группа «Синтез» закончила свое существование, предоставив мне бесценный опыт сценической живой работы. А главное – для меня приоткрылась дверь, через маленькую щелочку в которой я мог разглядеть волшебный мир под названием сцена!

5.

Вокзал в Орле был для меня не просто вокзалом, а на подсознательном уровне каким-то рубежом, за которым лежит совсем другая, полная ярких красок, словно манящая меня из будущего, неведомая мне доселе жизнь. Я как будто представлял себя уезжающим из этого города навсегда, я даже видел тот поезд, который трогаясь, медленно набирает скорость, увозя меня отсюда к новым манящим горизонтам. Это не была нелюбовь к городу или что-то в этом духе. Мне просто напросто стало тут очень тесно, мне нечем было дышать. Это было как инстинкт, который бушевал во мне неистовой силой. Я знал, что мне надо срочно, как угодно вырываться из этого воображаемого плена на долгожданную свободу, которую мне может дать только одно место на земле – это Москва.

Мои мечты о Москве были настолько вожделенными, что таки долетели до небес, и небеса сжалились надо мной. Предоставленный мне и моей семье шанс оказаться в Москве спустя некоторое время не использовать было бы, мягко говоря, преступлением. Давний мамин поклонник, о котором я писал в самом начале, живший в подмосковном Реутове и служащий где-то в ГЛАВКе Сельскохозяйственного министерства на довольно таки высокой должности, сделал маме в очередной раз предложение. Он делал их с настойчивым постоянством на протяжении то ли десяти, то ли пятнадцати лет и каждый раз с неутешительным для него результатом. Но в этот раз фортуна была на его стороне. К его великому удивлению и не менее великой радости, мама, как вы понимаете, не без моего, мягко говоря, на нее давления, приняла его предложение и вышла за него замуж.

Так мы оказались в Москве, точнее в Реутове, который находится от столицы всего в 25 минутах езды на электричке от Курского вокзала. Николай Яковлевич, так звали жениха, а теперь и моего отчима, проживал в небольшой трёшке в доме на улице Ленина, прямо у железнодорожной стации Реутова, в которой нашей семье предстояло жить несколько последующих лет.

В Орле после окончания восьмого класса я по настоянию мамы поступил в Орловский машиностроительный техникум, из которого по переезду в Москву перевелся, как и писал выше, в Московский авиационный самолетостроительный техникум, находящийся в Филях, где и продолжил учебу по специальности «Эксплуатация и наладка станков с числовым программным управлением». Я уже упоминал, что к учебе в этом заведении я не испытывал ровном счетом никаких эмоций. Скорее я использовал его как плацдарм для первых, зарождающихся во мне коммерческих проектов. Своим первым удачным торговым предприятием я считаю безобидную авантюру по реализации самых популярных в то время сигарет «Ява» с ментолом. Весь фокус тут был в том, что сигарет «Ява» с ментолом в природе вообще не существовало, но только не у меня. У меня, как вы понимаете, такие сигареты были. Я, с прилежной осторожностью вскрывая слюду с каждой пачки с нижней ее стороны, доставал по одной сигарете и смазывал их бесцветными и совсем безвредными для здоровья каплями от насморка, в состав которых как раз и входил ментол. Затем я высушивал смазанные сигареты на комнатной отопительной батарее и после отправлял их обратно в пачку в первоначальное положение, с последующим аккуратным заклеиванием слюды обычным канцелярским клеем. Пачки с ментоловой «Явой» охотно раскупались учащимися техникума на переменах между занятиями, естественно с небольшой предварительной рекламой с моей стороны, что-то типа, что это экспериментальная серия сигарет прямо с фабрики для предварительного изучения спроса, которая досталась мне по огромному блату и предназначается только для служебного пользования… бла, бла, бла. Сигареты «Ява» стоили в магазине 40 копеек. Я же их продавал по рублю, абсолютно законно присваивая себе по 60 копеек за потраченный труд, ну, и, конечно же, за немудреную оригинальность идеи. В общем, в конце концов, все были довольны. Не могу сказать, что я учился плохо. Был даже период, когда я выбился в отличники и преподаватель сопромата и деталей машин, как-то обнаружив, что многие передают от парты к парте мою тетрадь с правильно решенными уравнениями, с укором произносила: «Вот, мол, гоняете по партам жуковскую тетрадь, а у самих мозги что ли высохли? Как же вы потом самостоятельно работать-то собираетесь, Жукова что ль позади себя поставите?» Но мое рвение на поприще учебы было скорее делом настроения и, как правило, надолго мне его не хватало. Куда более меня интересовала коммерция, точнее проблема заработка денег. Я без особых хлопот вышел на поставщиков всяческого ширпотреба, который в силу своего полного отсутствия на советском рынке, пользовался бешеной популярностью. Учебную практику я проходил на заводе, который занимался производством двигателей то ли для военных самолетов, то ли для крылатых ракет, и называлось это производство КБ «Салют» имени Хруничева. Каждый практикант прикреплялся к своему мастеру и загружался посильной для него не очень ответственной работой. Меня, естественно, также прикрепили к своему мастеру, который указал мне на огромный фрезерный станок, на котором я впоследствии производил, точнее, делал вид, какие-то кругленькие железяки. Работал я на этом станке от силы раз десять, зато остальное рабочее время я проводил в увлеченном снабжении рабочих и служащих этого предприятия всяческими разными ширпотребовскими заморскими диковинками, такими как электронные музыкальные часы, плейеры с наушниками и тому подобное. Когда же приходил день зарплаты, то в моем приходном ордере с издевательским постоянством красовалась цифра с жирным знаком минус. Это и неудивительно. Рабочие получали зарплату от определенной выработки в день, начиная от минимальной дневной нормы. Я же и эту дневную норму никогда толком не выполнял. Зато бизнес у меня, как говорится, летел ввысь. Почти весь персонал завода, красуясь друг перед другом, с гордостью демонстрировал окружению приобретенный у меня дефицит, наполняя тем самым мои карманы заработанной прибылью. Клиентов

было хоть отбавляй, ведь помимо пространства техникум-завод, зоной моих интересов были еще и крупнейшие комиссионные магазины Москвы, о которых я уже упоминал выше. И сложись моя судьба немного иначе, то скорее всего после того как перестройка отменила уголовное преследование за спекуляцию, наступили 90-е с их первыми компьютерами и уже серьезными поставками из-за границы всяческих разнообразных товаров, а потом приватизация с ее нефтью, газом и лесом, и пошло бы у меня, поехало. Но это лишь предположения, а эта книга – не сочинительство. Мы тут говорим о реальных фактах. Так вернемся же в нее, в реальность.

6.

В дом культуры, напоминающий скорее сарай, при Реутовской текстильной ткацкой фабрике ноги меня привели сами, сразу после переезда из Орла в Москву. Я спросил у бабушки-вахтера, есть ли в их клубе музыкальный ансамбль, и, получив положительный ответ и информацию о днях и времени их репетиций, поблагодарив бабулю, в удовлетворении удалился, предвкушая скорую встречу с прекрасным. В обозначенный вахтершей день и час я стоял перед входом в клуб, и при появлении музыкантов, самодостаточно объявил себя клавишником, желающим войти в состав их коллектива, предварительно рассказав в двух словах про "Синтез" и, наработанный в связи с участием в этой группе, опыт. Музыканты, оказавшиеся простыми парнями, живущими в Реутове и не имевшими к текстильной фабрике ровным счетом никакого отношения, любезно пригласили меня в репетиционную комнату и попросили воспроизвести что-либо на электрооргане, на котором я с гордостью выдал вызубренные в музыкальной школе перед выпускными экзаменами несколько этюдов Черни. К слову сказать, моя жизнь в тот период еще не приобрела какого-либо определенного сформировавшегося контура, и было совсем непонятно, чем же я все-таки буду, в конце концов, заниматься. Мне было уже 17, а на горизонте маячил лишь диплом Авиационного техникума с призрачным последующим поступлением в МАИ, чего я, кстати, совсем не хотел, или еще хуже – работа по специальности после окончания техникума на каком-нибудь закрытом военном заводе. Не буду же я всерьез рассматривать как вариант карьеру спекулянта, делающего деньги на наживе на честных советских гражданах? Оставалась музыка, в ее самом скучном для меня проявлении, в таком, как учеба в Высшем музыкальном училище имени Гнесиных, где я должен был посвятить всего себя зубрежке классических музыкальных произведений всемирно известных композиторов. Туда-то, в Гнесинку, точнее на подготовительные курсы для поступления в нее, меня и сподобила моя мама, где я пытался у преподавателя по фамилии Семенов, освоить азы виртуозного джазового владения музыкальным инструментом, с перспективой последующего поступления на факультет, который назывался «Отделение эстрадного фортепьяно». Кстати, надо заметить, что та техника владения инструментом, которой я обучился на этих подготовительных курсах, три раза в неделю в течение года приезжая домой к преподавателю, очень меня выручала в моменты, когда нужно было продемонстрировать свое мастерство, еще раз спасибо моей маме. Вот и в этот раз в доме культуры при ткацкой фабрике самодеятельные музыканты, сполна удовлетворившись моей игрой, приняли меня в свой коллектив. Возвращаясь к моей озабоченности своим будущим, можно было четко разглядеть только два серьезных направления, по которым мог пойти путь моей еще толком не начавшейся жизни. Первое – это был техникум, потом институт, потом Бог знает что еще, и второе – это была классическая музыка в виде Гнесинки и потом снова Бог знает что еще. Третьего было не дано, но оставалось главное, то, что на тот момент никак не подходило под определение какой-либо деятельности или профессии, то, что нельзя было описать словами, а можно было только почувствовать где-то глубоко в душе. Это была какая-то не дающая мне покоя ни днем, ни ночью непонятная, сидящая у меня глубоко внутри и растущая день ото дня субстанция, словно солнце, стесненное границами моей грудной клетки и мечтающее вырваться наружу. Эта колоссальная энергия постоянно ввергала меня в поиски каких-либо мест или людей, через которые или через которых произойдет ее излияние или деление ею с окружающим меня миром, и одно я знал точно: место, где должно было произойти это излияние, может быть только одно – это сцена! Как навязчивое параноидальное видение в моей голове, возникала одна и та же картина: я видел себя в центре большой красивой сцены, переливающейся в блеске бесчисленных разноцветных огней, перед ликующим в приветствии, огромным многотысячным залом. Эта воображаемая сцена манила меня, и я безропотно шел к ней, словно околдованный, словно, ведомое врожденным инстинктом, хищное животное, вышедшее на охоту и хладнокровно расправляющееся с любыми преградами, возникающими у него на пути. Я стоял на распутье перед огромным миром, открывающим передо мной тысячи дорог, из которых я должен был выбрать ту, которая приведет меня к моей заветной мечте. Но судьба, как чаще всего бывает в жизни, повела меня своим, единственно верным путем.

Частью этого пути был и клуб при ткацкой фабрике, и последующий за ним вокально-инструментальный ансамбль при реутовском дворце культуры «Мир». Огромное здание, построенное в конце советской эпохи, являлось одним из крупнейших типовых дворцов культуры в московской области. Бесчисленное количество кружков и секций, располагающихся в просторных и светлых классах дворца, увенчивалось огромным зрительным залом на 1200 мест. Просторный партер, балкон и ложи вмещали в себя большие комфортабельные кресла, обтянутые мягким темно-вишневым велюром. Главной героиней этого зала была необъятных размеров сцена, с парой десятков подвешенных к потолку декоративных задников, что углубляло ее на добрую сотню метров. А также, парящий над вращающимся полом, массивный расшитый золотом бархатный занавес темно-бордового цвета, который, приводимый в движение мощным электрическим механизмом, величественно открывал и закрывал сценическое пространство. Иногда я любил просто приходить в пустой зрительный зал и, безмятежно устроившись в кресле, самозабвенно придаваться своим мечтам, обволакиваемый теплым театральным уютом этого внушительного помещения. Ребята в ВИА при «Мире» были довольно-таки профессиональными музыкантами, имеющими к тому же постоянную концертную практику. И мне, с образованием провинциальной музыкальной школы, доводилось изрядно попотеть, прежде чем сыграть вживую на концертах, помимо всех тех же «Машины времени» и «Динамика», очень сложные клавишные партии, например, такие как из композиции «Кто ты, человек..?» группы «Автограф». Трудности меня совсем не пугали. Напротив, я бы даже сказал, что я с удовольствием благополучно справлялся со всеми поставленными передо мной в этом ВИА задачами. И снова бесчисленной чередой полетели концерты, свадьбы, танцы. Все вокруг говорило мне о том, что моя жизнь, так или иначе, в дальнейшем как-то будет связана с популярной музыкой. Меня это очень даже устраивало, за исключением одного небольшого нюанса: я грезил славой, а тут была среднестатистическая советская рок-группа, каких в нашей стране было сотни или даже тысячи. Возникал простой резонный вопрос: как эта группа из Реутова, исполняющая в основном песни-перепевки других исполнителей, попадет на ту блистательную сцену из моей мечты? Это было совсем непонятно. Конечно, был вариант исполнять свои песни, которых у меня лично еще со времен «Синтеза» накопилось предостаточно, и пробовать пробиваться дальше и выше, на всесоюзную сцену. Но, увы. Наверное, неверие в свои силы или отсутствие соответствующих амбиций у моих коллег-музыкантов не привело эту идею дальше банального прослушивания и последующего убирания в долгий ящик. Но меня эта ситуация совсем не расстроила, а даже напротив, раззадорила, ведь с наглостью и амбициями у меня было все в полном порядке! Я понял, что пришло время действовать по-другому, а именно, предлагать свои песни уже состоявшимся известным исполнителям.

7.

В середине 80-х на экраны страны вышел художественный музыкальный фильм "Пришла и говорю", повествующий о жизни и творчестве нашей незабвенной примадонны. И в этом фильме то ли случайно, то ли специально – теперь уже могу сказать точно: «Специально!»– мельком был показан адрес, по которому жила в то время наша суперзвезда: Москва, ул. Горького д.37. В мою голову сразу же врезалась мысль о том, что мне надо обязательно сходить туда и посмотреть, что там происходит. А может быть, если конечно повезет, мне удастся вживую увидеть саму Аллу Пугачеву, или даже подойти к ней, не как к звезде, а как к простому советскому человеку, выходящему из своего подъезда, и запросто поздороваться, или даже предложить ей послушать какую-нибудь из моих песен. Вдруг ей какая-нибудь из них понравится, и она потом будет это петь? Что я только себе тогда наивно не представлял в своей, воспаленной от открывающихся передо мной перспектив, голове. Но я знал точно: мне надо туда пойти. Это было больше чем любопытство. Это был мой шанс, шанс – как своеобразный символ, который позволит перешагнуть ту невидимую грань, которая вечно разделяет артиста и зрителя на обычном концерте или спектакле. Настоящих живых артистов до этого дня я видел только с галерок зрительных залов в виде маленьких точек, напоминающих мне скорее насекомых, чем людей, которых можно было разглядеть только в бинокль. Сам тот факт, что я смогу увидеть Пугачеву на расстоянии перекидки парой фраз приводил меня в полный восторг. Естественно, первым делом выйдя из кинотеатра "Россия", после просмотра этого фильма, я направился по указанному, как будто специально для меня, адресу. Благо, это было совсем недалеко. Сообщество из 15-20 человек, которое околачивалось у пугачевского подъезда, встретило меня со сдержанной враждебностью. Сразу посыпались вопросы: кто я? откуда? зачем сюда пришел? и т.д. У меня сложилось такое впечатление, что они вообразили себя преисполненными некоей миссией охранять нечто бесценное от окружающего мира, и ни под каким предлогом не давать чужакам приближаться к вожделенному подъезду на расстояние пушечного выстрела. Подъезд Пугачевой находился со стороны двора в углу, образованном двумя домами буквой Г. Сам дом представлял собой огромный многоподъездный кондоминиум со своими консьержками, дворниками и лифтерами, выходящий фасадом на улицу Горького, а со стороны подъездов – на лежащую метрах в ста от них улицу 1-я Брестская. Темные контуры фигур людей у подъезда с едва различимыми лицами, освещаемыми еле долетающим светом от фонарей с Брестской, являли собой непреступный рубеж обороны, сравнимый разве что с рубежом обороны Сталинграда, который не оставлял врагу ни малейшего шанса прорваться на подконтрольную им территорию. О том чтобы поговорить с Пугачевой или даже хотя бы просто ее увидеть, не могло быть и речи. Но кто знал, что через некоторое время я подружусь с этими, как окажется довольно-таки милыми, хотя и немного странными людьми, и эта новоявленная дружба приоткроет очень важную дверь на моем пути, святая святых каждой концертной программы – за кулисы!

Иерархическая лестница в стане пугачевских поклонниц строилась по принципу от главаря, и нисходила по мере убывания статусности, которая приравнивалась к проведенному у подъезда времени, до низших ступенек, и тем самым очень напоминала советскую армейскую дедовщину. Заправляла всем ярко-типажная, энергичная и преисполненная всегда боевого духа рыжеволосая девушка-оторва, которую звали Света Саратовская. Причем «Саратовская» – было скорее не фамилия, а прозвище, определяющее место ее рождения. Ниже по статусу, но тоже очень влиятельные по сути, были две подруги – Ира и Лена, по прозвищу «Панки». Ну и так далее, по убыванию до самых, так сказать, незначительных членов, то есть до новичков. Как нетрудно догадаться, объединяла всех этих людей воедино безграничная и преданная любовь к неповторимому таланту Великой Аллы Борисовны Пугачевой. Да я и сам, чего уж там греха таить, был немало впечатлен талантом этой фантастической женщины. По словам же самой А.Б., все эти люди являлись лишь прилипалами, греющимися в лучах ее безбрежной славы. И днем и ночью, и в жару и в холод, несли самоотверженную околоподъездную вахту люди-поклонники, не пропуская в свой круг кого попало и всецело предаваясь пленительному обсасыванию старых и новых сплетен касательно Пугачевой и ее приближенных. Уж не знаю каким боком, но со временем мне все же удалось влезть в эту иерархию и получить, пусть и птичьи, но все же права, которые мне позволяли беспрепятственно подходить к подъезду и наравне со всеми принимать участие в этой активной жизни, бурлящей самыми разными и такими интересными для меня проблемами. Со временем подъезд Пугачевой стал для меня еще одним постоянным, если не сказать, самым главным, местом времяпрепровождения наряду с техникумом, участием в ансамбле в ДК «Мир» и, конечно же, зарабатыванием на хлеб насущный. Причем последнее довольно-таки здорово стимулировалось за счет огромного клиентского потока, который пропускал через себя пугачевский подъезд. Люди, как говорится, туда валили валом. Со всех концов всей нашей необъятной Родины ежедневно к подъезду стекались новоявленные зеваки поглазеть на диво дивное и, как правило, всегда упирались в поклоннический кордон, от которого и получали всю последнюю информацию о сценической и закулисной жизни всесоюзной звезды. Я же благополучно использовал этот постоянно ротирующийся человеческий ресурс для развития своего небольшого бизнеса. Все вокруг знали, что у меня можно всегда по сходной цене приобрести разнообразный ультрамодный дефицит, напрочь отсутствующий где-либо еще в предперестроечной столице. Дни, когда проходили концерты с участием Пугачевой, всегда были для поклонников долгожданным событием, хотя и не лишенными трудностей. К ним, как правило, всегда готовились загодя. Лучшие умы предподъездного сообщества строили планы по методу оптимальной оккупации того или иного концертного зала. Причем попасть в сам концертный зал была не проблема. Проблема была попасть за кулисы, туда, где, как правило, была тройная охрана, и людей, не имеющих отношение к администрации или артистам, туда без особого пропуска просто не допускали. В ход шли любые средства: от личных связей с сотрудниками концертной площадки до поддельных пропусков и бейджиков. Элементом высшего пилотажа считалось просочиться в закулисье вообще без всего вышеперечисленного, а именно – используя либо плохо защищенный выход из подвала, как было в «Олимпийском», либо банально пролезть через окно, предусмотрительно приоткрытое ранее прошедшими соратниками, как бывало в Лужниках. Далее в покоренном закулисье облюбовывался артистический бар, столбился какой-нибудь неприглядный самый дальний столик и начинался вожделенный процесс сопричастия ко всему там происходящему. Мимо тебя весь вечер туда-сюда сновали звезды, участвующие в концерте, и ты чувствовал себя с этими людьми почти на равных, ты был в центре какого-то особенного мира, быть в котором разрешено только концертно-артистической богеме и тебе. Каждая минута, проведенная в закулисном баре, доставляла поистине блаженное удовольствие и использовалась мною как время общения со всяческими звездами на предмет взятия в их репертуар моих песен, так и сугубо практической стороной. Конечно же, я имею в виду реализацию среди артистов моей ширпотребовской снади, всегда присутствующей при мне на подобных мероприятиях. Кстати говоря, эта моя коммерческая деятельность зачастую и являлась поводом для более тесного знакомства с артистами и следующего за этим предложения послушать мои песни. Боже, какое счастье было впарить какой-нибудь звезде какую-нибудь яркую заграничную тряпку, после чего тут же стать своим человеком, с которым можно общаться на любые темы от искусства до политического положения в мире. Первой жертвой моего композиторского натиска стала певица Катя Семенова. С ней меня познакомил ее муж и по совместительству гитарист ее группы Андрей Батурин, который накануне у меня приобрел то ли джинсы, то ли свитер. Катя на пару с Вячеславом Малежиком вела шоу, проходившее во дворце спорта Лужники, которое называлось «Шире круг». Слава Малежик для меня не представлял ровным счетом никакого интереса, поскольку исполнял исключительно свои песни, а вот Катя, она пользовалась услугами разных композиторов, попасть в число которых и было моей целью. Более того, она была большой поклонницей заграничного дефицита и часто с благодарностью в мой адрес пользовалась моими спекулятивными услугами. Можно сказать, что мы даже дружили. Я несколько раз приезжал к Кате и Андрею домой, они жили тогда в Измайлово, где демонстрировал на фортепьяно свои незамысловатые песенки. Имея такое весомое прикрытие, как Катя Семенова, я уже без особого труда, чуть ли не на правах участника ее коллектива, мог преодолевать любые кордоны охраны на всех концертах с ее участием. Помимо Кати, моим композиторским вниманием были не обделены: Ирина Понаровская, к которой я также часто приезжал домой дабы помузицировать, Ирина Аллегрова, на стадии работы в «Электроклубе», ну, и, конечно же – Алла Пугачева.