Текст книги "Старуха Шапокляк"

Автор книги: Роман Воликов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Я у Неруды нечто промежуточное между рабом и денщиком. Сначала он меня бил сильно, но потом успокоился, с безвольным мешком на родном языке не поговоришь. Хотя я не понимаю, зачем. Неруда ненавидит всё русское и всех русских, без исключения.

Я сижу за столом в своём новом кабинете. Через час в ресторане торжественный банкет в честь моего назначения первым заместителем губернатора. Скоро подъедет жена и мы не торопясь, чинно, как уважаемые люди, пешком прогуляемся по городу. Зима заканчивается, пока морозно, но солнце греет по-весеннему. Мне повезло с женой, Лена – спокойная, надёжная и умная. Я до такой степени счастлив в браке, что за тридцать лет супружеской жизни никогда не заводил постоянных любовниц. Мне не надо, мне очень уютно в моей семье.

Неруда вспомнился совсем некстати. Хотя в день своего триумфа я могу признаться искренне: белобрысый в моей жизни единственный человек, про которого я точно знал – когда-нибудь я его убью. Обязательно.

Я не знаю, сколько ему лет. Он любит показывать фотографию выпускного бала своего курса в универе. Мальчик-мажор с идеологически правильной советской причёской в окружении расфуфыренных девиц, наглое лицо москвича, который уверенно смотрит в будущее: родители-дипломаты, свободное владение тремя восточными языками, шоколадная карьера и безоблачное существование до самой смерти. Показав фото, обычно он кричит, что в мединституте правильно сделали, провалив меня на вступительных экзаменах, что таким уёбкам, как я, суждено только жрать говно высших людей, и приставляет «Стечкин» к моему лбу. Я быстро привык к этому цирку, я знаю, что пистолет разряжен, он меня не застрелит, кому тогда он будет рассказывать историю своей проклятой жизни.

Неруда – перебежчик. Он работал в нашем посольстве в Пакистане, «я делал блестящую карьеру, – накурившись герыча, орёт он. – Я собирался жениться на любимой девушке, суки, всю жизнь мне сломали». Он стреляет поверх моей головы, я сижу, не шелохнувшись, я знаю, он не промажет, Неруда стрелок от бога.

В жизни Неруды всё рухнуло в одночасье, как в страшной сказке. Родители-дипломаты, которые на самом деле гэбисты, спалились на задании, были ликвидированы при попытке бегства. Сынка должны были пустить в расход вслед за ними, некто по старой памяти успел предупредить, и вот он здесь, среди «духов», наркоман, зверь и садист, свой среди чужих, человек, которого вычеркнули из списков всех частей.

Я смотрю на алеющие от жары горы. Между мной и Нерудой нет почти никакой разницы, мы оба отсутствующие персоны на празднике жизни. Спасение для меня заключается в этом почти. Он единственный свидетель моего падения и я должен его убить.

Я смотрю на карту Челябинской области на правой стене кабинета. Какое счастье, что в наших краях нет гор.

– Владимир Петрович! – по громкоговорящей связи раздаётся голос секретарши Натальи. – Вам звонит некая Артеменко Карина Вячеславовна. Соединить?

– Артеменко? – в недоумении переспрашиваю я. – Из Златоуста? Из управления соцзащиты?

– Не уверена, – сомневается Наталья. – Её очень плохо слышно. Я так и не поняла, кто она такая. Говорит, что по личному вопросу.

– Ладно, соедини, – я снимаю телефонную трубку.

– Здравствуй, Володя Овчинников!

– Здравствуй! А почему ты звонишь на служебный номер? Я же дал тебе телефон для связи.

– Я звонила. Он выключен.

– Странно, – говорю я. – Я проверю. Ты хочешь сказать, что две недели прошло.

– Да, прошло, – чуть слышно говорит Карина.

– Ну, тогда, – я тяну издевательскую паузу. – Тогда, разумеется, прилетай.

– Завтра рейсом из Москвы в пять часов, – тон Карины неожиданно становится резким и едва ли не угрожающим. – Ситуация ухудшилась, расскажу при встрече.

– Лады, буду ждать в аэропорту, – я смотрю на карту Челябинской области и снова вижу алеющие от жары горы. – И звони, пожалуйста, на тот номер, который я дал.

«Владимир Петрович, я могу идти домой?» – Наталья заглядывает в кабинет.

– Да-да, конечно. Елена Васильевна ещё не подошла?

– Пока нет, – Наташка, чертовка, улыбается самой очаровательной из своих улыбок. – Хорошего вам вечера!

– Спасибо! – я щелкаю по носу статуэтку кривляки обезьянки, своего рода талисман, подаренный сослуживцами по налоговой на пятидесятилетний юбилей.

Жаль, моя дорогая хохлушка из Харькова, очень жаль, что ты ничего не поняла. Только не подумай, что мне жалко денег. Хотя жалко, я не так много ворую, как ты, наверное, решила. Строго говоря, я вообще не ворую, я беру иногда комиссионные, в весьма разумных пределах и только за сделанную поблажку. Ничего позорного в этом не наблюдаю, должна же существовать компенсация за ненормированный рабочий день и чрезмерную нервную нагрузку.

Но дело, повторюсь, не в деньгах. И смертный приговор тебе не подлежит обжалованию не в силу моей скаредности. Я знаю людей, моя милая, я знаю этих тварей, которые никогда не могут остановиться на достигнутом. Ты, дура, считаешь, что обвела меня вокруг пальца, позвонив на служебный телефон. Мол, у них там, у чиновников, всё прослушивается, таким образом, будет зафиксировано твоё присутствие в моей жизни. Я раскрываю портфель, где лежит анонимный мобильник. Чёрт, он действительно выключен, разрядился. Как это я промухал, закрутился с назначением на новую должность.

Впрочем, наплевать, ничего это не меняет. Во-первых, у нас никого не прослушивают, без особого на то дозволения. Ты зря уверена, Карина, что я не готовился к подобному развитию событий. Я встречу тебя в аэропорту и отвезу в недостроенный дом в Грачах. Стройка остановлена до лета, по договорённости с губернатором, Палыч резонно намекнул, что не надо светиться с такими тратами первое время на посту его заместителя. Дом расположен на отшибе деревни, его охраняет Тимофей, охламон и зашитый алкаш, дальний родственничек жены, для него я царь небесный. Позвоню придурку, отправлю на денёк на выходные, он и спрашивать ничего не станет, для полной страховки намекну, что у меня гламурное свидание с одной очень известной особой. «С телевизора?» – спросит этот идиот, для него высшее общество умещается в пределах голубого экрана. «С него, – буркну я. – Ляпнешь кому, башку оторву». «Могила», – заверит Тимофей, в его верности я не сомневаюсь, кому он нужен, бестолочь и дебил, кроме меня и моей супруги.

Старуха Шапокляк, присев на краешек стола для совещаний, насмешливо изучает меня.

– Не понимаю, Агния, почему это тебе интересно, – говорю я, – но хочешь слушать, слушай.

Я не знаю, как я убью Карину. Топором, лопатой, монтировкой, в доме полно строительного инструмента. Проломлю ей голову с одного удара, рука у меня крепкая, положу труп в мешок, смою водой с пола кровь, и вывезу на приток Яика. Сразу за плотиной есть место, где река никогда не замерзает, в темноте никто меня не увидит и время года сейчас не располагающее для прогулок на природе. Труп Карины вынесет, думаю, в районе Оренбурга, за несколько сотен вёрст от моего дома. Менты закроют дело в связи с невозможностью идентификации личности, мало ли у нас таких случаев, кому охота разбираться в трагедии немолодой женщины, угодившей в реку с пробитой головой.

– Чего молчишь? – говорю я. – Ах, ну да, ты же мёртвая.

Я встаю перед старухой Шапокляк и по-клоунски развожу руками:

– А по-другому никак. Господь свидетель, я сделал всё, чтобы она не прилетала. Знаешь, в чём разница между мной и этой простушкой Кариной? Я убиваю как на войне: или ты, или меня. Это не оправдание, это просто факт, нравится он тебе или нет. Карина идёт по трупам ради денег, банально, ради совсем небольших денег, настолько банально, что даже пошло. Вчера на её пути оказалась ты, а сегодня я. Я, правда, больше ей нужен живой, чтобы сосать и сосать, для себя, для детей, для внуков, для всего их блядского семейства. Ей и причину придумывать не надо, она же соавтор убийства. И ты всем своим скорбным видом намекаешь на милосердие. Тебе самой не смешно, Агния?

Старуха Шапокляк легко вспрыгивает на подоконник и поворачивается спиной. В глубоком разрезе платья видны плохо заштопанные дырки от пулемётных выстрелов.

– Разумеется, – бормочу я. – Ты можешь испытывать ко мне только два чувства: ненависть и презрение.

«Володя, ты с кем разговариваешь? – моя жена взволновано смотрит из приоткрытой двери. – С тобой всё в порядке?»

– Всё нормально, Лена, – ладонью я стряхиваю с лица усталость. – Зарапортовался. Эти орлы пиаровцы сказали, что надо поработать над публичной речью. Самый надёжный метод: встал перед зеркалом и неси всякую околесицу, но с умным видом. Извини, если напугал. Зеркала в кабинете нет, пришлось перед окном.

– Пойдём, – мягко говорит жена. – Некрасиво опаздывать на собственный банкет.

– Пойдём, – говорю я. – Эх, сейчас бы в Крым, завалиться на горячий песок и глазеть на море, ни забот, ни проблем.

ххххххххххххххх

– Куда мне идти?

– Сто метров вперёд от здания аэропорта. Сразу за стоянкой кафе «Полёт». Стой недалеко от входа, я подъеду.

Для жены я убыл на межрайонное совещание в Магнитогорск, для всех остальных – вместе с женой в Тайгинку, её отец серьёзно заболел. Я жду Карину в похожем на коробчонку джипе «Судзуки» из многочисленного парка ООО «Старт», которое торгует реквизированными налоговой инспекцией машинами. В этом ООО я не посторонний человек, по первому требованию мне предоставляют любой автомобиль и не задают вопросов. Владельцем колымаги до сих пор числится какой-нибудь гнусный должничок, что очень кстати при возникновении непредвиденных обстоятельств.

Хохлушка принарядилась, на ней длинное кожаное пальто с меховым воротником, и, пожалуй, помолодела. Я подмигиваю ей фарами.

– Привет! – она садится в машину как давнишняя знакомая.

– Привет! Как долетела?

– Нормально, – говорит Карина. – Немного трясло в воздухе, но я не трусишка.

– Ну и отлично. Тогда поехали.

– Куда? – спрашивает Карина.

– В мой загородный дом. Примерно час езды. Деньги там.

– Хорошо, – говорит Карина. – Будет секс?

– Зачем? – от удивления я едва не нажимаю на тормоз. – С чего ты решила?

– Люди все разные, – говорит Карина. – Откуда я знаю, что у тебя на уме. В принципе, я не возражаю.

– Обойдёмся без секса. Ты сказала по телефону, что ситуация усложнилась. Изложи подробности.

– Следователь мудак попался, – сказала Карина. – Четыре раза на допрос вызывал. Всё ему кажется, что старуха не просто так умерла.

– Когда кажется, креститься надо.

– Я ему так и намекнула, – Карина приоткрывает окно и закуривает сигарету. – Молодой, настырный, карьеру делает, вот и роет землю носом. Хотел с меня подписку о невыезде взять, я еле выклянчила, чтобы не брал, сказала, к больной дочке в Харьков надо съездить.

– О результатах вскрытия что-нибудь известно?

– Ничего не сказал. Вскрытие вещь такая, далеко не всегда показывает ясную картину. Это я тебе как медработник говорю.

– Может, мент на взятку нарывается? Ты же гражданка Украины, типа, зачем тебе лишние сложности.

– Может быть, только платить ему нельзя, напряжётся, неизвестно куда дело повернётся. Я думаю, вот как лучше поступить. Ты мне остаток суммы отдаёшь и я сразу уезжаю домой, наработалась в Москве, хватит. А на Украине меня фиг кто достанет.

– Это самый лучший вариант, – говорю я. – Заскочим на заправку на пять минут, сигареты купить.

– Возьми мои, – предлагает Карина.

– Я к своим привык, мне ещё в туалет надо. Извини, я быстро.

– Я не тороплюсь, – говорит Карина. – Обратный рейс в девять утра.

Я стою в заправочном сортире, ничего не скажешь, достойное место для принятия решения. Предположим, я ей поверил. Думаю, эта сука кожей почувствовала опасность, не зря про секс заговорила, тоже мне, королева красоты. Давай разойдёмся полюбовно, ты же не окончательная тварь, чтобы убить женщину, которую только что трахнул. Похоже, старуха рассказала ей не всё. А если это обыкновенная игра, чтобы затуманить мне мозги. Когда в следующий раз она потребует деньги, её не удастся вытащить в Челябинск. Будет ли он, этот следующий раз?

Я покупаю сигареты. Будет, не сомневайся. Она найдёт множество причин для вымогательства, а саму на Украине действительно не достанешь. Ты попал, ефрейтор Овчинников, если оставишь её в живых.

Старуха Шапокляк ставит возле кассы бутылку коньяка. Собственно говоря, всё уже решено – деньги я ведь не приготовил. «Мне „Багратион“, – говорю я продавщице. – И две шоколадки». Старуха Шапокляк без спроса открывает бутылку, наливает в мензурку и накрывает ломтём чёрного хлеба. «Только не надо дурацкой символики», – раздражённо произношу я. Продавщица ошарашенно смотрит на меня.

– Чего так долго? – спрашивает Карина. – Жене, что ли, звонил?

– Очередь в кассу была. Зато купил выпивку. Нам ведь ночь вместе коротать.

– Неужели, – хихикает Карина. – А я подумала, что ты меня бросишь в лесу. У тебя дом в лесу?

– На окраине деревни, – говорю я. – Поля вокруг.

Мы лежим на матрасе, на котором спали строители. Сверху я постелил чистенькую простынку, накрываться приходится кожаным плащом Карины. Тусклая лампочка освещает комнату с неотделанными стенами. На полу рядом с матрасом стоит выпитая наполовину бутылка коньяка. Я беру бутылку и делаю глоток.

– Будешь?

– Буду, – Карина отпивает маленький глоточек. – А ты крепкий дядька, не ожидала. Была бы помоложе, отбила бы от жены.

– Не надо меня отбивать от жены, – говорю я. – Она хорошая.

– Надеюсь, ты ей ничего не рассказывал.

– Разумеется, – в полутьме Карина кажется мне даже симпатичной. – А у тебя где муж?

– Давно разбежались. Он в Харькове на оборонном заводе работал. После Независимости завод закрыли, ни работы, ни денег. Ругались, он в Литву уехал на заработки, так там и остался. Как живёт, не знаю. Дочке на день рождения деньги присылает, а со мной не общается. Думаю, что у него другая семья.

– Понятно, – говорю я. – Схожу за чем приехали. Перейдём к деловой части нашего свидания.

У окна, на строительных «козлах» лежат плотницкий топорик и стамеска. Топор грубо, думаю я, кровищи будет, не отмоешь, не надо этой достоевщины. Стамеской надёжнее, в «солнечное сплетение», когда-то в учебке в Термезе у меня хорошо получался такой удар. Человека парализует от боли, если хохлушка не умрёт сразу, задушу.

– Не хотела тебе говорить, – Карина, сидя на матрасе, застёгивает лифчик. – Но лучше скажу, чтобы ты был готов в случае чего. На последнем допросе следователь упомянул твою фамилию.

«Мою? – я пристально смотрю на стамеску. Встать неторопливо, несколько шагов к окну, взять в правую руку и резко, как кошка, прыгнуть. Если не попаду с первого раза, прижать телом и ударить снова. – В связи с чем?»

– Он в проброс спросил, про между прочим, знакома ли я с тобой? Хотел проверить реакцию. Может, кто видел, как в твой коттедж заходила, вот и настучали.

– И что ты ответила? – я подхожу к строительным «козлам».

– Не убивай меня, – Карина стоит гордо, с прямой спиной, держа бутылку за горлышко. – Я ему сказала, что впервые слышу эту фамилию. Не надо денег, просто отпусти.

– Не могу, – я делаю выпад стамеской. – Извини.

Старуха Шапокляк закрывает ей глаза и примеряет кожаный плащ. Ну, что, Агния, говорю я, ты довольна? Старуха достает из сумочки авиационный билет и подбрасывает его в воздух. Я закатываю тело Карины в пластиковый мешок. Старуха сидит на матрасе, похотливо расставив ноги. Не делай из меня сумасшедшего, говорю я. Старуха, улыбаясь, молодеет на глазах. Нет уж, уволь, я взваливаю на спину мешок с телом Карины и ухожу к машине.

Ночная река больше похожа на мутную грязь. Как и вся твоя жизнь, темень самое подходящее время для мудовых размышлений, давай-ка, не стони, если так разнылся, лучше прыгай в воду вслед за мешком. Погиб, так сказать, при исполнении неведомо чего и непонятно зачем. Старуха Шапокляк плывёт по течению на плотике из тонких ивовых ветвей. Да, бабулька, кричу я ей вслед, я перешёл в зону повышенного риска. Если менты удосужатся проверить, куда запропастилась гражданка суверенной Украины Артеменко, они очень быстро выяснят, что улетела в Челябинск и не вернулась. И если следователь не полный олух, а если верить Карине – не полный, возникает слишком много странных совпадений за очень короткий период времени. Если верить Карине. А если не верить? Если она попросту придумала этот вопрос следака, чтобы напугать меня.

Плотик из тонких ветвей крутится на месте посреди реки. Старуха Шапокляк забавно размахивает руками и словно просит о помощи. Вся моя жизнь состоит из колебаний между беспрерывными если. Но ведь в конечном счёте я всегда выхожу на верную дорогу, думаю я. Всегда остается только одно если и ты идёшь к нему навстречу, разве не так, товарищ подполковник медицинской службы?

Когда Катюнька была совсем крохой, она спросила: «Папа, а почему дважды два всегда равняется четыре?»

«Ну, это логично, – ответил я. – Люди придумали счёт, что упорядочить жизнь. Чтобы не заблудиться, чтобы понимать, что их ждёт впереди».

«А если заблудились, – как-то по-взрослому уточнила дочка, – тогда дважды два не равняется четырём?»

Я никак не могу смириться с мыслью, что Катя взрослая молодая замужняя женщина. Наверное, потому, что пока нет внуков. Лена иногда посмеивается: «Ты будешь с ней нянчиться до её пенсии». Буду, думаю я, если понадобится, это моя единственная дочь, другой не ожидается.

Мы с женой не в большом восторге от Катиного брака. Он хороший парень, Лёша, и любит её, но простоват. Боюсь, что Катюньке скоро станет с ним скучно, когда муж отстаёт от жены это всегда прямая дорога к разводу. Я помог ей устроиться на работу в питерский «Газпром», незаметно, закулисно, она – толковая девчонка и сделает серьёзную карьеру уже без всякого моего содействия. Я обещаю тебе, дочка, я перегрызу глотку любому, кто попытается испоганить твою жизнь.

Я равнодушно взираю на тонущую Шапокляк, плотик скрылся под водой, старуха раскрывает разноцветный зонтик в надежде взлететь.

Я смотрю в мутную воду как в зеркало. Утром Неруда назначил меня ишаком. Значит, ему опять снился император Нерон, который обожествил своего любимого коня. Он ставит передо мной миску с овсом, жрать не обязательно, исковерканное гашем воображение Неруды дорисует всё само, надо просто стоять на четвереньках и молчать.

Мы в горном кишлаке на пакистанской границе. Ночью пьяный Неруда похвалился, что нашей банде поручено быть проводниками «чёрных аистов», которые завтра прибудут в кишлак. Его не было несколько дней, вместе с полевым командиром он уходил на ту сторону, в Чаман. Я слоняюсь по кишлаку, «духи» давно привыкли ко мне и не обращают внимания.

Неруда уверен, что сломал меня. Скорей всего, скоро он пристрелит меня при удобном случае, со мной, сломанным, ему неинтересно. Я сижу на камне и смотрю на мальчишек, которые играют войлочным мячом в футбол. Надо что-то делать, только вот знать бы, что.

Костёр ярко светится в темноте. Неруда, загашенный и пьяный, милостиво плескает вискарь на донышко армейской кружки: «Выпей, эскулап». «Хочешь прикол? – говорит он. – В Пешаваре орудует миссия „Красного Креста“, разыскивают советских пленных. На Родину не тянет, чувачок? Я вырежу тебе на лбу: „Он расстрелял своих“ и передам в их гуманные руки. Классно, да?»

Я стою на четвереньках перед миской с овсом, Неруда верхом на мне. «Как жаль, – напыщенно произносит он, – что я не дровосек. А то бы спустил тебе в рот. Поехали, четвероногое». Я вижу в небе «вертушки» и вспышки ракетных залпов.

Кишлак горит, домики, люди, машины охвачены пламенем. Я знаю, что это напалм, только напалм может гореть на камне. Правая нога кровоточит, осколок распорол ляжку, но не глубоко. Я достаю из полевой сумки бинт и туго перетягиваю рану.

«Помоги», – Неруда лежит, проткнутый насквозь куском автомобильной рессоры. Удивительно, что он в сознании. «Помоги, сука», – он елозит рукой по земле, нащупывая винтовку.

«Сейчас помогу», – я поднимаю эмшестнадцатую и прицеливаюсь.

«Всё равно сдо…» – он не успевает договорить, пуля разносит ему челюсть.

«На, сука, на!» – я разряжаю в мёртвого Неруду весь магазин.

Ну и что, что вам кажется, что слишком много совпадений, скажу я следователю, если до меня сумеют добраться. Говорите конкретно, в чём вы меня подозреваете и на основании каких доказательств. Если у вас нет доказательств, то это, простите, галиматья, подозрительно похожая на клевету, не исключено, с политическим подтекстом. Вы не правы, я не давлю на вас, просто я занятой человек, у которого крайне плохо со временем. Это же так ясно, как и то, что дважды два равняется четыре.

На рассвете я подъезжаю к городу. Встречных машин нет, посреди пустынной трассы старуха Шапокляк и Пабло Неруда танцуют аргентинское танго. Снежная морока бьётся в лобовое стекло, делая их танец болезненно реальным.

ххххххххххххххх

– Владимир Петрович, уделите полчасика бойцу невидимого фронта?

Начальник областного управления ФСБ Юрлов подошёл ко мне сразу после окончания совещания у губернатора.

– Разумеется, Евгений Сергеевич. Прошу в мой кабинет.

– Давайте погуляем по площади, – Юрлов улыбается так, как умеют только чекисты. – Погода замечательная, солнышко, долгожданная весна. А то с этой сидячей работой совсем в старичков превратимся.

Юрлов недавно в нашей области, из «варягов», кажется, долго работал на Дальнем Востоке. Я знаком с ним шапочно и не имею ни малейшего желания сходиться поближе.

– Деликатная тема, – говорит он.

– Я догадался, – отвечаю я. – В финуправлении обнаружились корейские шпионы?

– Почти, – смеётся главный контрразведчик области. – Нами раскрыт страшный заговор по захвату Златоуста украинскими сепаратистами. Чубатые обещали, что с салом на Урале дефицита не будет никогда.

– Я весь во внимании, Евгений Сергеевич.

– Владимир Петрович, вам что-нибудь говорит фамилия Козырева? Агния Николаевна Козырева.

– Не припоминаю.

– Вспомните, Владимир Петрович, может быть, вы были с ней знакомы давно, очень давно?

– Через мою жизнь прошло столько людей, – говорю я. – А кто она?

– Она была начальником военного госпиталя в Афганистане, во взводе охраны которого вы служили.

– Вспомнил, – сказал я. – Красивая была женщина. И суровая. Настоящая королева. Жаль, что она погибла на той войне.

– Она не погибла, – сказал Юрлов. – Выжила чудом, два года была в парализованном состоянии, практически в состоянии комы. Но постепенно восстановилась, потом многие годы работала в госпитале имени Бурденко.

– Судьба, – сказал я. – С ней можно увидеться?

– Нельзя, – сказал Юрлов. – Она умерла полтора месяца назад в подмосковном пансионате «Ватутинки». В тот день, когда в этом пансионате поселились вы.

– Не вижу связи, Евгений Сергеевич, – сказал я.

– Я тоже не вижу, Владимир Петрович. Но милицейский следователь обратился в наше ведомство с запросом об архивной справке обстоятельств вашего пленения в Афганистане.

– Бред какой-то, – сказал я. – При чём здесь мой плен? Я дал подробные объяснения Особому отделу, когда меня обменяли по линии «Красного Креста». Прочитайте, надеюсь, у вас не останется вопросов.

– Я прочитал, – сказал Юрлов. – И, откровенно говоря, у меня возникло двоякое впечатление. С одной стороны, вы действительно изложили всё подробно: кишлак накрыли миномётным залпом, вы потеряли сознание, очнулись среди душманов, потом поняли, что вы единственный, кого забрали живым, остальные погибли. С другой, этот набор фактов не подлежит никакой проверке, свидетелей не осталось, Козырева тогда находилась в состоянии комы. В определённом смысле, вам повезло. На дворе был восемьдесят пятый год, в стране начинались разброд и шатание, афганская война превратилась в проклятие, особистам было совсем не с руки копать эту историю. Потом перестройка, нашу контору болтало из стороны в сторону, про вас благополучно забыли, тем более что ваша жизнь после возвращения на Родину была совершенно нормальной.

– Простите, Евгений Сергеевич, в чём меня обвиняют?

– Упаси боже, Владимир Петрович, – сказал Юрлов. – Я просто поделился впечатлением от прочитанных протоколов допросов. Поймите меня правильно, вы – второй человек в области, любые инсинуации вокруг вашего имени автоматически попадают в круг нашего внимания. Этот следователь из милиции бьёт землю копытом, дошёл до замминистра с требованием вызвать вас на допрос. Как служака, я его понимаю. Покойная Козырева известный врач, орденоносец, есть сведения, что когда-то в Ленинграде она оперировала отца самого, в те времена он и не мечтал о президентстве. Знаете, как сам чтит родственные связи. При раскрутке громкого дела следователя ждёт небывалый карьерный рост. Мы, конечно, товарища притормозили, но сейчас не те нравы, чтобы щелчком по носу закрыть проблему.

– Я не вижу проблемы, – холодно сказал я. – И готов давать показания, если это необходимо следствию.

– Пока всего лишь беседа со следователем, – сказал Юрлов. – Имеющая неофициальный характер. В нашем здании, мы тоже не заинтересованы, чтобы менты распускались. В удобный для вас день.

– До конца недели полностью в вашем распоряжении. В понедельник уезжаю в Магнитогорск, как вам, наверняка, известно, с этой дрязгой между акционерами ситуация на металлургическом комбинате дошла до предела.

– Следователь прилетит завтра-послезавтра, – сказал Юрлов. – Я вас очень прошу, Владимир Петрович, если вдруг есть что-то, что вы не хотели бы сообщать следователю, но что может всплыть на поверхность при внимательном рассмотрении дела, расскажите мне. Мы вместе подумаем, как обогнуть опасный риф. Губернатор очень ценит вас, согласитесь, глупо сгореть из-за грехов юности.

– Я услышал вас, – сказал я. – Я подумаю.

Я сижу в темноте. Я выключил верхний свет, едва только Наташка упорхнула домой. Смутные воспоминания из детства, кажется, мне нравилось сидеть в потёмках в одиночестве в своей комнатке, пока родители не пришли с работы, и смотреть на ярко освещённые окна соседских многоэтажек. Сейчас окна многоэтажек заменяет монитор компьютера. Почему мне тогда это нравилось, не могу объяснить, я плохо помню детство, похоже, я был замкнутым и довольно сердитым мальчишкой.

Старуха Шапокляк неслышно входит в кабинет и уже привычно садится на подоконник. В её руках вязальные спицы.

– Тебя приходится ждать, – недовольно говорю я. – Неужели в этом мире у тебя есть другие заботы, кроме моей зловещей персоны?

Старуха колдует спицами над чем-то, напоминающим шарф, и будто не замечает меня.

– Мне ясен твой план, Агния, – говорю я. – Довести меня до сумасшествия. Хороший план, спору нет, куда эффективнее, чем приговор суда. В этом смысле ты сейчас похожа на Неруду. Он ведь был образованный, сволочь. Цитировал по памяти большие куски из древних греков. И надо же, какая насмешка судьбы, сдохнуть проткнутым автомобильной рессорой. Как непоэтично, как невозвышенно. Пожалуй, мои выстрелы добавили ему слегка героизма. А твоя собственная судьба? Я дважды убил тебя, это противоречит всем правилам, писаным и неписаным, висельника, у которого оборвалась верёвка, отпускают на свободу. Я не отпустил, и ты думаешь, что такого рационалиста, как я, можно сделать психопатом?

Шапокляк ставит на стол и запускает юлу.

– Дешёвый аттракцион, – говорю я. – Из бездарного голливудского кино. Лучше я расскажу тебе, как познакомился с будущей женой. Я ведь диким вернулся из плена. Такой молодой старичок в душе, все вокруг враги, всегда, и днём и ночью, в ожидании вопроса: а что ты делал в такой-то день в такой-то час? Вот тогда действительно был момент, когда я физически ощущал, что схожу с ума. Я даже подумал, не поступить ли мне в театральное, раз моя жизнь превращается в сплошное лицедейство. Слава богу, взяли без экзаменов как ветерана боевых действий на экономический, а то скакал бы сейчас дурачком актёром из телевизора. Согласись, Агния, это пошло – кривляться на сцене, когда всё время приходится кривляться в жизни.

Шапокляк сидит напротив и устало смотрит на меня.

– Я тебя не приглашал, – говорю я. – Ты сама припёрлась. Я понимаю, что самооправдание это глупо, и что тебе всё это блеяние фиолетово. Но кому мне ещё рассказывать, как не покойникам. Мои отношения с женским полом после возвращения домой строились по следующей схеме: выпили в студенческой компании, вернее, нажрались, утром проснулись, привет, я – Вова, привет, а я, предположим, Зоя. Сначала было прикольно, будоражило самомнение, я и куча девок вокруг, но очень быстро стало пусто, убого, что ли, будто с резиновой бабой трахаешься. Больше всего я боялся заснуть после секса, вдруг начнёшь бормотать воспоминания из своей прежней недавней жизни. Моя будущая жена Лена была из этой толпы, неприметная, не красавица, но и не страшилка, взгляд иногда такой, даже не могу объяснить, быстрый, проникновенный, как рентгеновский луч. Когда первый раз переспали, я подумал, что, пожалуй, не стоит продолжать отношения, до того не понравился мне этот её дотошный взгляд. Как сейчас помню, было солнечное раннее утро, часов шесть, Лена, сидит, прислонившись к кроватной спинке. Хочешь кофе, спрашиваю я, думая лишь о том, как бы побыстрее её выпроводить. «Послушай, – сказала Лена. – Я не знаю, что было в твоей жизни, и не хочу знать. И я тебе обещаю, я никогда не стану тебя расспрашивать». «А тебе это зачем?» – говорю я. «Мне двадцать четыре года, – сказала Лена. – И я очень хочу замуж. Поверь, лучше, чем я, ты никого не найдёшь».

В кабинете темно. Старуха Шапокляк давно исчезла. Через приоткрытое окно ветерок покачивает жалюзи. Пора домой, думаю я, какой был бы подарок судьбы для моей семьи, если бы этот следователь, например, разбился в авиакатастрофе.

ххххххххххххххх

Меня всё время тянет назвать его Порфирий Порфирьевич. Блядь, начитался в юности умных книжек. Впрочем, нечто общее у Ивана Геннадьевича с героем Достоевского действительно есть: невысокий, плотный, уже лысый, хотя не старше тридцати, с зализанными чертами лица. Мент по призванию, видно невооружённым взглядом. И к сожаленью, не дурак.

Я ощущаю себя телезвездой, у которой берут интервью. На столе лежит включенный диктофон, фээсбэшники ещё и пишут на камеру.

– Дело гнусное, Владимир Петрович, – говорит следователь. – Запашок у него, знаете, препротивный. Чем дальше я внедряюсь в череду происшедших событий, тем больше оно оборачивается не в вашу пользу.

– Я предпочитаю отвечать на конкретные вопросы, – говорю я.

– Да-да, конечно. Строго говоря, вы можете вообще не отвечать на мои вопросы, пятьдесят первая статья Конституции позволяет.

Я молчу.

– Знаете, что меня смутило с самого начала, – говорит Иван Геннадьевич. – То, что покойная Козырева умерла именно в ту ночь, когда отсутствовала сиделка. Словно по заказу, не раньше и не позже. Согласитесь, странное совпадение.