Текст книги "Возвращение крестоносцев"
Автор книги: Роман Воликов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]
О начале нового крестового похода Папа намеревался объявить во время торжественной мессы на следующую пасху. Эта речь-призыв должна была стать своего рода вершиной айсберга, под тёмной водой происходила грандиозная организационная работа.
Полевой лагерь в северной Италии, куда приехал Мирослав Янковский, по существу являлся школой подготовки младшего командирского состава. Эти будущие капралы должны были составить костяк крестоносного войска. Руководство церкви отдавало себе отчёт в том, что создать в короткий срок полумиллионную профессиональную армию выше любых человеческих возможностей. Ради победы придётся жертвовать, никто не собирался воевать умением, только числом.
Пропагандистскую работу следовало наладить таким образом, это неустанно подчеркивал Пётр II, чтобы на место погибших пилигримов вставали новые солдаты, безработных в Европе хватит не на одну смену войск. Но капралов готовили грамотно, по-настоящему, на крепкий скелет нарастёт сколь угодно мяса, повторял Папа ближайшим соратникам, эти мальчики, став в ходе войны рыцарями церкви, окунут свои сапоги в Персидском заливе.
Тренировки были изнурительные, по двенадцать часов, короткий отдых раз в неделю в воскресенье, только до обеда, потом месса, и снова марш-бросок в полной выкладке. Инструкторы, которые во время крестового похода превращались в офицеров, были по большей части наёмники, разумеется, только белые. Этим профессиональным воякам было глубоко насрать на религиозные вопросы, но им платили, и платили хорошо, и, в соответствии с достигнутой договорённостью, они стояли с молчаливыми постными рожами на богослужениях и требовали от курсантов обязательного чтения священных книг за час до отбоя. Этим теоретическая подготовка и ограничивалась.
Мирославу Янковскому серая защитная форма с небольшим чёрным крестом, вышитом на левом нагрудном кармане, пришлась впору. Он проворно разбирался с разными видами стрелкового оружия, с искренним удовольствием работал боевыми ножами и разучивал грязные приёмчики единоборства, которые в секции карате им никогда не показывали. «Ваша боевая задача – жить, – повторяли им инструкторы, точнее, вдалбливали в головы, при необходимости кулаками. – Солдаты будут гибнуть сотнями и тысячами, а хороший капрал дорогого стоит. Резче, суки, поползли на холм, это цветочки по сравнению с тем, что бывает на войне».
Эта крестоносная армия намеревалась воевать по средневековым канонам igni et ferro[9]: минимум техники, максимум человеческого фактора. По-другому, собственно, и не представлялось возможным.
Святой Престол планировал собрать внушительные средства на новый крестовый поход, за счёт добровольно-принудительных займов населения и ненавязчивого рэкета финансовых и промышленных воротил, но этих средств, в любом случае, не хватало для закупки современных танков, самолётов и ракетных систем. Для управления техникой требовались специалисты, которых тоже не было ни сил, ни времени готовить. Нацистские режимы вздохнули с облегчением, когда стало понятно, что христианское воинство будет вооружено лёгким стрелковым оружием и броневичками из арсенала прошлого века.
В таком подходе, пожалуй, наиболее ярко проступал смысл наступившей эпохи: сплошного упрощения, отказа от сложных и требующих доказательств истин, слепой веры в то, что власть направляющая лучше знает, что делать. Уверенность в победе основывалась на странном, с точки зрения военных, взгляде, но имевшем право на существование. Азиатские враги ведь тоже были не регулярной армией, а сообществом банд, состоявших из кое-как вооруженных мирных жителей, в лучшем случае, боевиков, прошедших подготовку в террористических лагерях. Среди их вождей не было Клаузевицов и Наполеонов, в их штабах не сидели мудрые офицеры, впитавшие многовековой опыт военных действий. Это были шайки, часто ссорящиеся из-за наживы и сиюминутных интересов. За десятилетия войны на Ближнем Востоке они почти и не видели европейского солдата, только бомбы и ракеты, прилетавшие с неба.
И вот теперь они должны были столкнуться с разъярёнными юнцами, собранными по всей Европе, которым нечего было терять, у которых не осталось даже цепей, давно лишёнными культурного подспорья, осатаневшими от крови и гибели своих товарищей и не намеренными щадить никого, потому что им дали наконец хорошо оплачиваемую работу и пожизненную пенсию для семей каждого воина, погибшего за святое дело церкви.
Средства, которые планировал собрать Апостольский Престол, предназначались, в том числе, и для этого – авторитет Папы Петра II гарантировал выплаты. Крестоносное воинство должно было стать армией зверья, но в том жестоком мире, который наступил, воевать иначе было уже невозможно.
«Резче, суки, добавили темпа, азиаты не будут ждать, пока вы доковыляете до укрытия».
Благодаря ксендзу Ялушу Мирослав Янковский попал не в украинский, а польско-литовский легион. Подразделения крестоносной армии были названы легионами в честь древней римской традиции, пропагандистский приём рассчитывал использовать опыт этой самой долгой и самой успешной европейской империи. Герб каждого легиона состоял из римского орла, осенённого крестом, и исполнен в национальных цветах страны. Принцип набора в легионы был строго этнический, считалось, что земляческое братство укрепит боевой дух, а дух конкуренции, свойственный европейцам, усилит боеготовность частей. На случай возможных конфликтов между легионами была сформирована крестоносная жандармерия, состоящая только из профессионалов-наёмников.
В 22-ом польском легионе проходили обучение 350 будущих капралов, после мобилизационного развёртывания численность легиона возрастала до десяти тысяч человек. Поляки в нём были разные, из самой Польши, из Прибалтики, из Германии и Бельгии, немало сбежавших из охваченной гражданской войной России. Из Украины были только двое – львовянин Мирослав и пацан из Ужгородской области, маленький, худой и опасный как бритва дзюдоист Яцек. Официальным языком легиона был польский, но все разговаривали между собой на английском и, нередко, на русском.
Мирослава приняли хорошо, что немудрено, кулаки у него были крепкие, а характер нордический. С товарищами установились ровные дружеские отношения, вполне дистанционные, чтобы можно было поболтать о бабах и втихаря выпить ночью пива, но не более того, искренние разговоры о жизни не являлись стихией Янковского, откровенно говоря, с ровесниками ему было скучно, эти парни ничем не отличались от болванов, с которыми он приятельствовал во Львове.
Его тянуло к инструкторам-наёмникам, суровым, злым мужикам, быстро переходившим от слов к мордобою, давно насравшим на бога и на чёрта, не раз взвешивавших как пушинку человеческую жизнь и которым не надо было лишний раз объяснять, кто сколько стоит. За этими вояками стояла настоящая правда жизни, если и не правда, то, без сомнения, выгода. «Выгода на войне всегда одна, – объясняли им инструкторы. – Если остался цел, остальное прилагается».
Он хотел стать таким же, Мирослав Янковский, и это его стремление заметили и поддержали. Через месяц он командовал отделением, и также выкладываясь на тренировках и обливаясь семью потами, орал вслед за инструктором: «Резче, суки, для доходяг дополнительное занятие после отбоя». Инструктор, американский поляк Бартош, ехавший сзади колонны на квадроцикле, ухмылялся: если его взвод первым займёт гору, другие взводные в воскресенье выставляют кабак в Милане. Янковский снял с отставшего снаряжение и, привязав ремнём к себе, потащил вперёд. «Крепкий пшек, – подумал Бартош. – Привезу ему из Милана пузырь вискаря».
Так летели дни и недели, курсанты падали в ночной сон как в глубокий омут, некоторые, не выдержав напряжения, отсеивались, но таких было немного – человек двадцать пять. Раз в месяц для разрядки им привозили шлюх, из расчёта одну на пятерых. В эти воскресные вечера Янковского приглашали в инструкторскую палатку, он тихонько сидел в тёмном углу, пил палёный виски и ощущал принадлежность к огромному, цельному миру, который закружит его как песчинку, но и не даст помереть в нищете и безвестности. Тщеславием Мирослав Янковский не был обделен.
Примерно за месяц до завершения обучения инструктор Бартош дал ему почитать контракт, десяток страниц мелким шрифтом на польском, английском и латыни.
«Главное это, – инструктор ткнул пальцем в середину контракта. – Срок пять лет, с правом продления. В мирное время жалованье – две тысячи долларов ежемесячно плюс оплата питания и проживание в казарменных квартирах. В случае боевых действий – премия сто долларов в сутки и всякая хрень: за ночные бои, за участие в разведдозорах и так далее, сейчас это тебе не интересно. Дойдёт до дела, всё разъясню».
– Контракт предложат подписать через три недели, – сказал инструктор. – Потом торжественная присяга на верность Папе и церкви, целование креста и прочая лабуда. Ты, типа, можешь подумать, но я полагаю, что ты уже всё решил.
– Решил, – сказал Мирослав. – Это моё. Когда идём на войну, господин инструктор?
– Когда скажут, – сказал Бартош. – Не ссы, не опоздаешь. На зимние квартиры, надеюсь, встанем в Неаполе, там, блядь, такие тёлки.
После принятия присяги 22-ой польский легион, точнее, костяк будущего легиона, расквартировали в пригороде Рима. Бартоша назначили ротным командиром, Мирослава одним из его взводных. Легионерам выдали штатскую одежду и рекомендовали воздержаться от посещения увеселительных заведений. После нескольких месяцев в полевом лагере такое времяпровождение показалось скучным, унылым и противным.
В казарме, точнее, неказистого вида общежитии, Мирослав Янковский делил комнату с Яцеком, тем пацаном из Ужгорода, тоже назначенным взводным. Целыми днями они валялись на койках и плевали в потолок, из развлечений были только телевизор и ноутбук, и пьянка по вечерам, умеренная, потому что сигнал боевой тревоги мог поступить в любую секунду. Было ощущение подступающей грозы, перелома, ради готовности к которому их гоняли несколько месяцев как сидоровых коз, иногда гуляя по городским улицам, они с интересом проницательного биолога смотрели на весёлых итальянцев, вполне вероятно, в самом ближайшем будущем их подчинённых. Вышколенные, натренированные организмы легионеров требовали бури, в этой буре обретался смысл происходящего, иначе зачем было нужно уезжать из родного дома и готовиться к войне. Яцек подал рапорт с просьбой о коротком отпуске, съездить к своим, повидать родителей, рапорт отклонили без объяснения, и это только подогрело ожидания.
Первого апреля ранним утром их разбудил ординарец Бартоша: «Бегом к командиру, капралы!». Ротный пребывал в радостном возбуждении.
– Похоже, начинается, – капралы были построены в две шеренги в гимнастическом зале. Бартош расхаживал перед строем. – Ночью в лондонском Тауэре боевики Аль-Нусры[10] взорвали бомбу. Жертв почти нет, разрушения незначительные, тупая символическая выходка азиатских ублюдков, мы, мол, знаем, что вы задумали.
Подготовка к необъявленному пока крестовому походу велась столь масштабно, что скрыть это в современном мире было невозможно.
– Думаю, что наши, – командир Бартош выразительно посмотрел в сторону распятия, висевшего на стене, – воспользуются этим поводом. Запрещаю покидать место дислокации без моего личного распоряжения. Весна предстоит горячая, парни.
Через неделю легионерам выдали парадную форму: белоснежные галифе и китель, чёрные лакированные сапоги, портупею. Левый нагрудный карман кителя украшал герб легиона и надпись золотом «Deus mecum»[11]. Теперь уже никто не сомневался, что до начала войны остались считанные дни.
Легионы стояли по левой и правой стороне площади святого Петра, все сорок шесть, с развёрнутыми национальными знамёнами, под ослепительным солнцем первого пасхального дня. Людям, заполнившим площадь, эти каре из крепких молодых людей казались символом единой и непобедимой Европы. Паломники и прихожане с восторгом смотрели на мощь, воочию олицетворявшую безусловное право церкви на окончательное решение вопросов земного мироустройства. Ближе к балкону Папской резиденции разместились кардиналы и архиепископы, среди них выделялась оливковым цветом одеяний группа «censor morum» – блюстителей нравов.
Это была новая должность в иерархии церкви, буквально на днях введённая распоряжением Петра II. Цензоры крестоносного войска, всего восемнадцать человек, никто не старше тридцати, подотчётные только Папе, обладавшие властью смещать командира любого ранга и отменять любой приказ. Безжалостные псы церкви, живое воплощение поговорки «Non progredi est regredi»[12], они были закреплены за направлениями ударов будущей войны и должны были обеспечить победу, только победу и ничего, кроме победы, любыми средствами, любыми усилиями, любыми жертвами. Поражение означало для них смерть. Мирослав Ялуш был одним из этих цензоров.
Он запомнил на всю жизнь слова, которые сказал понтифик, вручая символический меч, подтверждавший его полномочия: «Наступившая эпоха не признаёт проигравших. Под небесами остаются только победители».
Мирослав Янковский стоял в первой шеренге своего легиона. Их подняли на заре и в автобусах с затемнёнными окнами привезли на площадь святого Петра. Толпа на площади взорвалась радостными криками – на балконе резиденции появился Папа Римский Пётр II.
Папа приветственно провёл рукой, толпа затихла как по мановению волшебной палочки. Пётр II прочёл молитву «Requiem Eternam»[13], у восторженно слушающего Мирослава Янковского было абсолютное убеждение, что эти простые слова просьбы к богу об освобождении души от чистилища относятся лично к нему, что это первая забота отца о сыне, которого он никогда не видел и вряд ли когда-нибудь увидит.
Пётр II выключил микрофон и отодвинул его в сторону.
– Я оглашу энциклику «Nil iniltum remanebit», – громко сказал Папа. – «Ничто не остаётся безнаказанным». Как в старые времена, когда не было технических устройств и слово пастыря слышали сердцем и передавали из сердца в сердце. Я буду произносить не на латыни, а на английском, потому что этот язык понимает подавляющее большинство христиан нашего мира.
– Возлюбленные братья! Сегодня наш мир стоит на краю пропасти. Иноземные племена, чуждые богу, опустошают его огнём и террором. Эти племена, упорные и мятежные, исполнены духом ненависти и презрения к Христу. Кому выпадает труд отомстить за всё это, исправить содеянное, кому как не вам? Вы – люди, которых Бог превознёс перед всеми силой оружия и величием духа, ловкостью и доблестью сокрушать головы врагов своих, вам противодействующих. Поднимайтесь и помните деяния ваших предков, которые разрушили царства язычников и раздвинули пределы святой церкви. Не посрамите их! И если вас удерживает нежная привязанность к детям, и родителям, и жёнам, поразмыслите снова над тем, что говорит Господь в Евангелии: «Кто оставит домы, или братьев, или сестёр, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради имени Моего, получит во стократ и наследует жизнь вечную». Не позволяйте собственности или семейным делам отвлечь вас…
Через полчаса полный текст папской буллы узнали во всем мире. Мир вздрогнул. Новый крестовый поход был объявлен.
[1] Свет во тьме (лат.)
[2] Террористическая организация, запрещённая на территории РФ
[3] Террористическая организация, запрещённая на территории РФ
[4] Нежелательная персона (лат.)
[5] Всякая власть от Бога (лат.)
[6] Положение, бывшее до войны (лат.)
[7] В первых рядах (лат.)
[8] Око за око (лат.)
[9] Огнём и мечом (лат.)
[10] Террористическая организация, запрещённая на территории РФ
[11] Бог со мной (лат.)
[12] Не идти вперёд, значит идти назад (лат.)
[13] «Покой вечный» (лат.)
Tertium non datur[1]
Песок скрипел на зубах. Песок был здесь повсюду, укрыться от него было невозможно, он проникал в поры, отыскивая малейшие лазейки в обмундировании, лез через защитную повязку в нос, глаза и уши. Песок забивал ствол автомата и всегда был риск, что оружие подведёт в самый неподходящий момент. У Мирослава Янковского был «Узи» – наиболее успешная модификация советского «калаша», самим израильским богом предназначенная для войны в пустыне, но и это безотказное дуло приходилось чистить шомполом несколько раз в день.
Янковский посмотрел в бинокль на арабскую деревушку километрах в трёх от холма, где он занял позицию. Перевёл бинокль на темнеющее небо. «Опять душ», – устало подумал он. «Душем» в крестоносной армии называли песчаные бури. Капрал скатился к подножию холма, где отдыхал его взвод: «Набросить плащ-палатки. Головы не высовывать». 22-ой польский легион вёл успешные наступательные бои в районе бывшей сирийско-иракской границы.
Призыв Папы вызвал невероятный энтузиазм в Европе. У вербовочных пунктов построились сотни и тысячи желающих парней, которым казалось, что это потрясающая работа – пройтись с автоматом по Ближнему Востоку. Они все были увлечёнными поклонниками компьютерных игр. Мобилизационные лагеря расположились в Италии, Хорватии и на Кипре, на подготовку вторжения отвели месяц.
За этот месяц капрал Янковский ухайдакался как чёрт. Солдаты из крестоносцев получались аховые, его ничтожного командирского опыта едва хватало, чтобы поддерживать надлежащую дисциплину и хоть как-то обучать военному делу. Он пожаловался Бартошу, тот хмыкнул в ответ: «На третьем составе станет легче. Когда шишки набьём».
Он вернулся в палатку, где спал в полной отключке замученный им на тренировках взвод. Нацедил из фляжки, привилегия капрала, в пластмассовый стаканчик виски, выпил: «Эти точно будут среди первых павших героев». Сентиментально подумал, не написать ли прощальное письмо родителям, ротный капеллан предлагал эту услугу всем желающим и завалился на койку: «На хрен! Я помирать не собираюсь!»
1 июня крестоносное воинство вышло в поход. План подразумевал основное направление удара на Сирию и дальше на Ирак, и вспомогательное – на Египет, на основном направлении два корпуса по двести тридцать тысяч человек, в Египте высаживалась сорокатысячная бригада.
Первый корпус десантировался с кораблей на сирийский берег, ооновская авиация, в соответствии с достигнутым со Святым Престолом соглашением, провела разведывательные полёты и ликвидировала на побережье всё, напоминавшее пограничные отряды и береговые батареи.
Второй корпус шёл через Турцию. Турки, официально отказавшиеся участвовать в антимусульманской войне, предоставили необходимый коридор и согласились разместить на своей территории базы снабжения. Они очень надеялись, что крестоносцы наконец-то решат курдский вопрос.
Задача египетской бригады была скромнее: она блокировала Суэцкий Канал и совместно с израильтянами контролировала нейтралитет Египта. Действующий египетский президент готов был сидеть в хате с краю, но президенты в этой стране уж слишком часто менялись.
К Рождеству крестоносцы должны были достичь Кувейта и, как был уверен Папа Пётр II, омочить сапоги в Персидском заливе. Потери среди мирного арабского населения могли составить 80 процентов, эти операционные документы были самыми секретными и хранились за семью печатями, точная картина предполагаемых событий была известна только папским цензорам. Потери среди крестоносцев собирались учитывать только исходя из соображений новой вербовки безработных в Европе.
Этот план очень напоминал нацистский «Drang nach Osten», и сроками проведения, и методами военных действий. После победы, в которой никто не сомневался, оставалось много неясных вопросов: что делать с захваченными территориями с почти истреблённым населением, Папа рассчитывал, что они перейдут в юрисдикцию Ватикана и станут основой будущего Святого Государства и надеялся на поддержку американского президента. Как воевать с Ираном, который, скорей всего, не простит бесчинств, учинённых с единоверцами? Вопросов, которые оставались без ответов, хватало, но сама суть военной компании была блистательна: дерзким, жестоким блиц-кригом показать азиатам, кто в доме хозяин.
Мирослав Янковский был среди тех, кто высаживался в сирийском порту Тартус. Населения в городке почти не осталось, после объявления Папой крестового похода длинные колонны беженцев потянулись в сторону Ливана и Иордании. Отдельные жители боязливо пробегали по улицам, стараясь не попадать на глаза крестоносцам. Слух о том, что воины Христовы получили приказ «пленных не брать, оказавших сопротивление уничтожать на месте» покатился по средиземноморскому побережью. Этот слух был сущей правдой, пропаганда настраивала легионеров перещеголять жестокостью фанатиков Исламского Государства[2].
Пока 22-ой польский легион выгружался на набережной, Мирослав расположился в кофейне под тенью больших акаций. Здесь ещё дышала прежняя довоенная жизнь, на стеллажах над барной стойкой стояли банки с кофе и чаем, множество разного размера кофейников из меди. Мирослав из любопытства порыскал под стойкой, бутылок со спиртным нигде не было. «Они же не пьют, – подумал он. – Гашиш курят в кальяне». Кальяны были свалены в кучу в углу кофейни. Он сварил в турке душистый кофе и с удовольствием затянулся сигаретой с марихуаной, второй привилегией капральского состава. Из Тартуса предстоял рывок на Эр-Ракку – столицу непризнанного Халифата.
– Логика азиатов понятна, – объяснял ротный Бартош, когда легион плыл из Неаполя на шикарном круизном лайнере, зафрахтованным церковью. – Генерального сражения не давать, заманивать вглубь своей территории, измотать в мелких стычках, в надежде, что мы скоро выдохнемся в этой жаре и в этой пыли. Они так всю свою историю воюют. Жаль, что не будет поддержки с воздуха.
– А ооновская авиация? – спросил капрал Яцек.
– На этих можно не рассчитывать, – отмахнулся ротный. – Насколько мне известно, они такую тягомотину затеяли: каждый случай поддержки крестоносцев рассматривается отдельно, согласуется на уровне генштабов. Пока письмами будут обмениваться, передохнем все. Поэтому, парни, приказ простой для вас и ваших вояк: любое двигающееся существо это цель, а не человек. Мы на той войне, где разницы между гражданским и военным нет никакой, боеприпасов у нас, слава яйцам, достаточно.
За несколько часов до высадки пришла плохая новость из Египта, там первоначальный план сразу дал сбой.
Египетский президент поменял своё мнение в последнюю секунду и на подходе к Суэцкому каналу крестоносные транспорты встретили египетские сторожевики. Вся сорокатысячная бригада пошла бы на дно морское, но ситуацию спасли израильские торпедные катера. Они налетели как гнев Божий на не ожидавших такой бяки египтян, в течение нескольких часов Египет лишился флота, а бригада в полном составе высадилась в Александрии и устроила там откровенную бойню. Четыре легиона, которые должны были десантироваться в Сирии, перенаправили в Египет с задачей взять Каир и мочить предателей налево и направо. Война с самого начала непредвиденно началась на два фронта.
Легионеры погрузились на грузовики и колоннами в сопровождении бронетранспортёров двинулись вглубь Сирии. В кузове грузовика был установлен пулемёт, Янковский ошалело прошил очередью стену дома в первой встретившейся деревне. Ему послышалось, что оттуда раздались стоны.
Так они продвигались несколько дней, не встречая никаких вооруженных людей, только изредка группы беженцев. Беженцев останавливали и обыскивали, если находили оружие, даже нож, сразу расстреливали. Смерть старика, которого застрелил Янковский, не показалась ему такой уж шокирующей. Старик размахивал кинжалом, неумело, и яростно защищал детскую коляску, в которой лежали его пожитки.
Мирослав выстрелил, не задумываясь, в толпе раздались возмущенные крики, оттуда выскочил мальчишка с гранатой и бросил её в ближайший грузовик. Взрывной волной капрала швырнуло на землю, капут второму отделению, с необычным равнодушием подумал он. Ротный Бартош из пулемёта на командирском джипе изрешетил беженцев.
Янковский с трудом поднялся на ноги. Голова болела, будто по ней треснули дубиной.
– С боевым крещением! – сказал Бартош. – Убитых сжечь. Раненых в лазаретную машину.
Ночью на привале они подсчитали потери: двадцать семь человек, десять убито, семнадцать ранено. Для раненых вызвали вертолёт, везти их обратно на автомашине в Тартус, на тыловую базу, было слишком опасно. В темноте ярко горели два костра, на первом сжигали тела крестоносцев, на другом – беженцев. В соответствии с приказом, чтобы не допустить эпидемий. Ротный капеллан произнёс молитву над урнами с прахом крестоносцев, к каждой урне прикрепили солдатский жетон и погрузили в прилетевший вертолёт.
Утром обнаружилось ещё двое погибших – тела постовых с отрезанными головами лежали друг на друге, создавая подобие креста, в сердце одного был воткнут маленький зелёный флажок. Бартош выругался и приказал роте построиться.
– Война началась, – он показал на два трупа, которые приволокли и бросили перед строем. – Тот, кто этого не понял, может не дожить до рассвета. Больше ничего объяснять не буду. По машинам!
Грузовики тронулись с места, тела постовых горели, облитые бензином, собирать прах в урну и читать молитву не было времени. Первую встретившуюся арабскую деревню легионеры сожгли дотла из огнемётов, окружив её по периметру и не выпустив никого живого.
В эти дни цензор Ялуш был далеко от 22-го легиона, в составе войсковой группы, наступавшей на Дамаск. С командиром группы, отставным полковником бундесвера Хайнцом Кеплером, произведённым в крестоносной армии в генерал-майоры, у него сложились вежливо-натянутые отношения.
Новоиспечённый генерал был не в восторге от методов ведения боевых действий, которые ему навязали, но, как человек дисциплинированный, предпочитал выполнять приказы, а не дискутировать. Ялуш не вполне отчётливо понимал, зачем этот пятидесятичетырёхлетний отставник нанялся в крестоносную армию, может быть, потому что хорошо платили, а, может быть, сыграли амбиции потомка тех, древних, крестоносцев, Кеплер однажды в беседе, напоминавшей доверительную, обмолвился, что его предки участвовали в покорении Прибалтики Тевтонским Орденом. Хорошая версия для самоуспокоения, подумал тогда Ялуш, во всяком случае, командир Кеплер азиатов на дух не переносил и не скрывал этого.
Дамаск взяли с марша, по согласованию с ооновским командованием город подвергся интенсивным авианалётам. Свою лепту внесли и израильские ракетчики. Ялуш был в бронемашине 3-го французского легиона и оказался одним из первых, ворвавшихся в президентский дворец. Президент Асад с женой успели бежать, сразу распространился слух, что их вертолёт сбили ооновцы уже над территорией Ливана. Оставшихся родственников и охранный батальон перебили сразу, солдат правительственной армии, не успевших снять форму, расстреливали без жалости, в городе начались погромы и мародерство.
Цензор Ялуш в соответствии со своими полномочиями начал вносить в этот хаос элементы регулирования. По его распоряжению крестоносная жандармерия заняла помещения банков и других финансовых учреждений. Деньги и ценности загружались в самолёты, которые улетали в Рим. Все мечети были заминированы и взорваны, погибло несколько пьяных легионеров и бессчётное количество мирных жителей, пытавших там укрыться. На второй день погромов группа сирийцев захватила полуразрушенный телевизионный центр и попыталась выйти в эфир. Ялуш действовал оперативно, реактивные миномёты, захваченные в качестве трофея у правительственной армии, разнесли телецентр в пыль.
Через три дня над Дамаском из громкоговорителей был объявлен приказ генерала Кеплера: легионам сгруппироваться на трассе М-5. Неявившиеся считаются пропавшими без вести или перешедшими на сторону врага, что каралось расстрелом. Озверевшие от крови и пьянства легионеры потянулись к месту сбора.
Для командования войсковой группы и для цензора Ялуша это был момент dictum est factum[3]: банду надлежало превратить обратно в армию. Он проехал на бронетранспортёре по Дамаску, большая часть города лежала в руинах, специальные команды сжигали трупы, не разбираясь, свои это или чужие, панический страх эпидемий стал навязчивой манией крестоносцев. В христианском квартале было безлюдно, на тротуаре лежали трупы женщин с явными следами насилия. «Ничто не ново, – подумал Ялуш. – Тысячу лет назад в Иерусалиме было то же самое».
Он вернулся на пункт сбора легионов. Легионеры неохотно сваливали награбленное в кучу, некоторые возмущались и требовали специального транспорта для трофеев.
– Крикунов арестовать, – приказал он. – Легионам построиться.
Он стоял перед строем крестоносцев на деревянном помосте, один перед многотысячными шеренгами и говорил, будто ударял стальным молотом по наковальне:
– Вам дали три дня побыть извергами. Это воинская традиция, но не привычка. Тех, кто решил, что это привычка, ждёт это.
Ялуш махнул рукой, группу крикунов человек из восьмидесяти, сидевших связанными на земле в окружении бронетранспортёров, подожгли из огнемётов.
По шеренгам прокатилось нервное волнение.
– Так будет с каждым, – истерично крикнул Ялуш. – Кто откажется выполнять приказ командования. Вы – пилигримы церкви и вам слишком хорошо платят, чтобы быть ворами.
– Командуйте, генерал, – он повернулся к Кеплеру, наблюдавшему из люка бронемашины за происходящим.
22-ой польский легион был в авангарде войск, наступавших на Эр-Ракку. Продвижение крестоносцев с каждым днём становилось всё труднее и медленнее. Как и предрекал ротный Бартош, исламисты действовали методами партизанской войны, обычно нападали по ночам, сон превратился для легионеров в кошмар. Каждую арабскую деревню приходилось брать с боем, в конце концов, было принято решение накрывать населённые пункты залпом из реактивных миномётов или огнемётов и только после этого входить личному составу. Но всё равно потери были страшные, Мирославу Янковскому казалось теперь, что в них стреляет каждый дом, каждый камень, каждый ночной силуэт.
Треть легиона уже полегла, прибыли новобранцы, с деланным весельем они расходовали боезапас по холмам, где иногда мелькали люди в чалмах, и с такой же безмятежной улыбкой падали на землю или днище грузовика, получив ответную пулю. Беженцев, которые ещё встречались, теперь никто не обыскивал, шедшие впереди дозорные бронетранспортёры расстреливали их в упор.
Наступление крестоносной армии, так триумфально начавшееся, явно захлебывалось. Но это пока не была катастрофа, катастрофа ждала впереди. За семьдесят километров до столицы Халифата, шоссе, по которому двигались колонны 14 немецкого легиона, взорвали управляемые радиомины. От бравого легиона осталось воспоминание.
