Текст книги "Американец. Путь на Север"

Автор книги: Роман Злотников

Соавторы: Игорь Гринчевский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Но даже его немалому запасу сил существовал предел, и потому, когда они возвращались в казарму, чавуш мечтал о том же, о чем и его бойцы, – напиться водички, умыться да сытно, вволю перекусить. А там и вздремнуть пару часиков, прогоняя накопившуюся усталость. Но, видно, не судьба. На самой окраине города их встретил Чернильница. Подбежал к ним и визгливым, срывающимся от долгого бега голосом прокричал:

– Янычар! Он – в городе! Тот русский… Я его сам видел, возле синагоги… Стоял и с девчонкой какой-то разговаривал. А сейчас обратно в усадьбу идет. Задержать бы его, а? Жаль, сотника нет… Ну, я к тебе и рванул, офицеры-то не в курсе… А его точно стоит задержать!..

Янычар замер, оценивая ситуацию, а потом довольно, по-волчьи осклабился. Молодые бойцы, разглядевшие выражение его лица, невольно попятились. Нет, верно его прозвали. Настоящий янычар и есть. Матерый, битый волчара. Жестокий, жесткий.

– Молодец! Это ты верно сообразил! Ну что ж… Говоришь, он этой дорогой идет? Ну и хорошо!

Янычар быстро отобрал семерых бойцов, успевших хоть как-то понюхать пороху, а остальных велел Чернильнице отвести в казарму.

– И не вздумайте там болтать! Узнаю, что кто языком треплет, этот самый язык с корнем вырву! – пригрозил он.

А потом повернулся и погнал свой неполный десяток оборудовать засаду. Нет, в том, что восемь вооруженных бойцов легко повяжут одного прихрамывающего и невооруженного мятежника, Янычар не сомневался. Но место надо было выбрать такое, чтобы тот убежать не мог. И чтобы свидетелей не оказалось. Да еще так, чтобы русский точно прошел через это место. Тропинок-то хватало.

В итоге чавуш разбил своих бойцов на две тройки, засевшие в кустах по обе стороны дороги, и выставил по одному бойцу в наблюдение впереди и сзади. Если по дороге кто пойдет, кроме русского, они, по ситуации, либо задержат ненадолго, либо сигнал подадут.

* * *

Я шел, не торопясь, и любовался окрестностями. Все же есть что-то такое в сочетании «горы и море», что заставляет любоваться ими даже совершенно не склонного к сантиментам человека. Кроме того, спешить мне было некуда. К занятиям можно было готовиться завтра, основные молитвы я уже разучил, в прошлое воскресенье даже прошел исповедь и причастие, хоть слова для исповеди и пришлось подбирать тщательно. Кроме того, я отыскал Теду и Розе их драгоценную Сарочку, так что теперь можно никуда не спешить и поберечь ногу, снова начавшую побаливать.

– Стоять! – вдруг раздался окрик справа. Хорошо, что я все же начал учить турецкий, иначе и не понял бы.

– Ни с места! – раздалось и слева.

Я огляделся. Для патруля место было не очень подходящее. Да и не походило это на патруль. Место глухое, потаенное, что захотят, то со мной и сделают. Памятная же рожа их старшего и вовсе не оставила сомнений, что ничего хорошего от этой встречи меня не ждет.

Следующую фразу я не понял, она была для меня слишком длинной и быстрой. Но – что ж тут понимать? Подойти требуют и предостерегают от «глупостей». Я осторожно, стараясь ничем их не встревожить, приблизился, одновременно с бешеным темпом прокачивая ситуацию. А ситуация, похоже, дерьмовая. Они тут, судя по поведению старшего, ждали именно меня. Но зачем? Я же не скрывался. Меня сегодня видели в городе. А в усадьбе меня можно было найти вообще в любое время. Но нет, не искали. Ждали тут, где факта их «беседы» со мной никто не заметит. А это может означать только одно: ничего хорошего от этой «беседы» меня не ждет. Впрочем, как они могут «беседовать», я наслушался. И в этом времени, и там, у себя, в «лихие девяностые»… Так что, если я ничего не предприму, впереди меня ждали только пытка да мучительная смерть.

Вот только расклад для боя не лучший. Нога снова разболелась, точность моей стрельбы от долгого перерыва в тренировках снизилась, так что стрелять придется в корпус, а не «отключать конечности»…

«А ведь просто поранить их и убежать не годится! – с сухостью во рту внезапно сообразил я. – Эти ведь не сами по себе бандиты! Они из местной Патриотической Сотни. И пусть их начальство в прошлый раз встало на нашу сторону, но теперь, если я их постреляю, даже без трупов, мне точно хана. А сбежать с острова я просто не успею. Скорость не та, да и судна подходящего нет. Нет, только валить. Всех и наглухо. Тогда, возможно, тревогу поднимут не скоро, и сбежать удастся. Впрочем, сейчас не до этого. Сначала надо пережить этот бой!»

Ну что же… Пришла пора вспомнить уроки Генри Хамбла. ВСЕ его уроки.

* * *

Янычар внимательно наблюдал, как этот русский ковыляет к ним. И затвор передернул, и солдатам приказал. Долгая служба приучила его, что лучше ожидать неприятностей даже от гражданской «овцы», и тогда неприятные неожиданности обойдут тебя стороной.

Русский же подошел шага на четыре, и вдруг… Глаза у него закатились, он издал невнятный полувсхлип-полустон и осел на землю. Через мгновение тело его выгнулось дугой и забилось в припадке падучей.

– Ыыы… – мычало это отродье шайтана. – Ыыы…

Бойцы растерянно поглядывали на Янычара. И вот ЭТО им придется сейчас волочь? Может, лучше оставить его от греха? Или пристрелить, да и пойти подальше?

Янычар хотел рявкнуть на бойцов, но не успел. От земли прогремел выстрел, и мир для чавуша померк.

* * *

Генри немало времени потратил, обучая меня искусству селекции целей. «Первыми надо вырубать самых опасных!» – наставлял он. Именно поэтому, расслабив турок отработанной по его же советам клоунадой[27]27
  Подробнее о том, как Генри Хамбл наставлял Воронцова в искусстве ведения огневого контакта, можно прочесть в книге «Американец».


[Закрыть], первый выстрел я сделал их командиру в сердце. Расстояние было всего шагов пять, с такой дистанции я не промахивался даже в самом начале занятий.

«Начал стрелять, не тормози!» – учил меня Генри, и я не тормозил. Перекат, руку с оружием достаем из левого кармана, выпрямиться и еще пара выстрелов. Так, ближайшие готовы. Обоим пуля в лоб. Теперь отпрыгнуть вправо и извлечь револьвер из правого кармана. Хм, а может, и зря… С двух рук даже Генри стреляет не всегда точно, а эти уроды хоть и подошли поближе во время моей клоунады, но до них метров десять-двенадцать.

Хотя нет, не зря. Патроны у них уже досланы, вот и винтовки вскидывают, так что сейчас главное их упредить. Так, пять выстрелов в быстром темпе с обеих рук. Работать в корпус! И движемся, движемся!!! Для меня сейчас только в движении вся надежда!

Ага, перекат и еще по выстрелу с каждой руки в корпус. Все, левый револьвер можно бросать, он пустой. А в правом еще один патрончик остался…. Впрочем, и противник на ногах остался только один. Так, снова отпрыгнуть, подпереть правую руку левой и, взмолившись про себя Всевышнему, последний выстрел. Попал. Эх, везет же дуракам, попал. И зачем, спрашивается, в лоб целился? Надо было в центр корпуса, тогда бы точно не промазал. А так, считай, везение.

Я присел на ближайший камень и стал торопливо рыться в карманах. В такой ситуации первым делом надо перезарядиться, а то мало ли кто еще набежит. Нет, не успел… Вон, бежит боец, орет что-то, винтовкой размахивает. Ну что ж… Я подобрал винтовку, вскинул ее и выстрелил. Промах! Ну а чего вы хотели? Оружие незнакомое, а до противника метров тридцать… Хотя нет… Пробежав пару шагов, солдатик как-то тихо лег. Я торопливо продолжил заряжать револьверы. Ага, все, последний, десятый патрон на месте. Что ж, теперь, как это ни противно, «контроль». Мне нельзя допустить, чтобы они дали показания. Так, готов, готов, готов… Этот тоже готов… Нет, Генри мог бы мной гордиться: раненых оказалось только двое, причем одного из них я «уработал» из винтовки, а это не считается. На винтовку он меня не тренировал. Осуществить контроль оказалось непросто. Все же меня слишком долго учили, что нехорошо поднимать руку на беззащитного человека. Но я понимал, что, поддавшись сейчас чувству жалости, я подвергну опасности всех, кто меня здесь тепло принял: Анну Валерьевну, приют, начальника полиции, возможно даже, Дукакиса и Карена. Так что я просто собрался и дважды нажал курок.

Так… теперь снова перезарядиться и… Ну да, к Карену. От его дома я отошел всего метров на четыреста-пятьсот, а вот до приюта еще верных километра четыре, а то и пять. Если идти к приюту, то, пока я дохромаю, не только тревогу успеют поднять, но и меня обгонят. А Карен сможет снова предупредить начальника полиции, и тот прикроет Анну Валерьевну. Опять же, если я верно угадал насчет занятий господина Данеляна, ему не составит труда помочь мне спрятаться, а потом и покинуть остров.

Поэтому я быстренько перетащил трупы в ближайшие кусты, побросал туда же винтовки (глядишь, и задержит начало расследования… По крайней мере, случайные прохожие тревогу не поднимут) и похромал обратно к окраине Ханьи.

* * *

Ахмет из-за куста осторожно наблюдал за хромающим мимо русским. Пальба, начавшаяся некоторое время назад, сильно удивила его. Кому там стрелять-то? Ребят шестеро, руководит ими сам Янычар, а это такой волк, что любого и в одиночку одолеет… Поэтому стрелять было решительно некому. Но бежать на подмогу он не спешил. Чавуш Янычар поставил его здесь и спросит, если он, Ахмет, оставит свой пост. Спросит так, что пожалеешь. К тому же стрельба скоро стихла. Когда через некоторое время опять загремели выстрелы, Ахмет на всякий случай спрятался за куст. Если противник так силен, что с ним не смогла быстро справиться пятерка бойцов под командованием самого Янычара, глупо торчать тут, как мишень. Впрочем, стрельба снова быстро стихла. А потом раздались еще два выстрела. Тихие, не винтовочные, из пистолета, это даже Ахмет понимал.

Когда же через некоторое время со стороны засады появился, сильно прихрамывая, этот русский, Ахмет и вовсе замер в испуге. Нет уж, с таким противником он связываться не станет. Такой даже на звяканье винтовки может успеть выстрелить первым. Ахмет сидел неподвижно и молился, стараясь дышать потише, пока этот русский, явный подручный самого шайтана, не скрылся за поворотом. И лишь после этого он побежал к месту засады. Обнаружив неподалеку семь трупов, он почувствовал приступ рвоты. А очистив желудок, собрался и обходными путями побежал в казарму. Надо срочно поднимать тревогу! Сотня убийства своих не прощает! Они отомстят этому русскому и остальным гяурам, прикрывавшим его! Отомстят так, что даже аду станет жарко!

* * *

– Так, Юра-джан, наследил ты, похоже. На улицах полно патрулей, в окрестностях города тоже. Могут и ко мне с обыском прийти. Так что давай мы тебя получше спрячем. А потом я к начальнику полиции сбегаю, постараюсь предупредить. А уж он знает, как не дать этим головорезам слишком безобразничать.

С этими словами Карен повел меня в тайник. Вернее, не тайник, а целую систему тайников и потайных выходов, оборудованную в подвалах этого дома.

– Послушай, Карен, а зачем ты это делаешь? Почему прячешь? Опасно же это!

Карен задумчиво поглядел на меня, как бы решая, стоит ли мне довериться, а потом ответил:

– Я, Юра, сюда с озера Ван приехал. У вас в России эти места Турецкой Арменией называют. Давно приехал. Дом этот поставил, рыбу ловил, в лавке торговал. И жил себе спокойно. Случалось, меня в контрабанде подозревали. Но никто не думал, что армянин может быть членом греческого подполья. А я прятал у себя нелегалов с материка, оружие, листовки… В доме для этого, как видишь, несколько тайников сделал… Вот пойдем, я говорить буду, да заодно и покажу… А в мае этого года восстания начались. Подпольный комитет действовать решил, подбил народ на турецких солдат напасть. Оружие раздали, боеприпасы… Но из греков тут не солдаты жили, а так, рыбаки простые… Заходи сюда, смотри… Видишь, жму сюда. И кусок стены отходит. Фальшивая она. А там – тайник. Из него и в подвал ход есть, и на задний двор… Ладно, по лестнице спускаться не станем, крутая она, а у тебя нога болит, пошли через двор пройдем…

И мы пошли через двор.

– Так вот, турки от нас тогда отбились. И начали мстить. Резня была страшная. Греков резали, да… Евреев тоже немного прихватили, этих всегда режут, при любой сумятице… Могли и за армян взяться… Так что я в этот момент всю семью в Грецию и отослал. А сам здесь остался.

Мы вошли в подвал.

– Подожди немного, Юра-джан, пока глаза привыкнут… так вот, семью отослал, а сам – остался. Эта земля для меня, Юра, уже своя, я в нее много пота пролил, я в нее, можно сказать, сердце вложил…

Я вдруг понял, что Карен какое-то время говорит не для меня. Нет, обращается он ко мне, вот только адресует речи кому-то другому. Себе самому? Еще кому-то? Не знаю. Впрочем, моя задумчивость не ускользнула от Карена, и он снова обратился ко мне:

– Пошли, дорогой, пара шагов осталась… Смотри, вот тут жму, там тяну, и стена тоже отходит… Тут тайники у многих есть, но у меня – один из самых хитрых… Да… К тому же дела у меня тут, связи… И товарищей не мог бросить. И землю оставить не мог. Семью отослал, а сам остался. И воевать стал. Принимал людей из Этерии, оружие возил… А чтобы вопросов не было, прикидывался контрабандистом. Опять же, если за оружие деньги брать, потом имеешь на что новое покупать. И, как ни странно, меньше вероятность попасться… На контрабандиста тут даже турки не всегда властям донесут, профессия почтенная, древняя… Ладно, проходи, смотри.

Этот тайник, в который мы вошли из подвала, был куда основательнее. Откуда-то сверху, от самой крыши двухэтажного дома Карена поступал солнечный свет. Так что совсем темно не было. Да и вентиляция явно была в порядке. Вот только с температурой было не очень. Холодно под землей…

– Понятное дело, добровольцев хватало. Греки были, они из армии в Этерию перешли. Им хорошо, они открыто ходят, вид у них, как у местных, язык они знают, а сами местные их туркам не выдадут… А вот тебе придется тут, в подполье, пока прятаться. Или в горы уйти. Это тоже можно…

Наверное, несмотря на то что в тайнике было не очень светло, лицо отразило мои чувства, потому что Карен перебил себя:

– Что, Юра-джан, не любишь войну?

– Не люблю, Карен, – ответил я честно и серьезно. – Война, она души уродует. Я еще ребенком был, когда моя семья от войны убежала, но место, где я вырос, которое любил, стало чужим. Моего отца искалечили за то, что он просто нес в те края прогресс. Нам пришлось бежать, бросая все. Так что, Карен, я не люблю войну.

Карен помолчал. Пожевал губами. И продолжил еле слышно:

– Так ведь и я не люблю, Юра. И мне тоже пришлось все бросить и бежать. Но я свое место нашел. Вложил сюда душу, вложил труд, и – нашел. Своей, Юра, земля может стать. Но не любая. Каждому свое подходит…

Мы помолчали, потом он повернулся и жестом поманил за собой. На какое-то время любые слова стали лживы.

Коридор оказался неожиданно длинным, с поворотами. Впрочем, света от лампы вполне хватало, так что проблем у нас не возникало.

Так же молча Карен открыл очередной тайный ход, и мы снова оказались в подвале.

– Это подвал флигеля, – нарушил он молчание. Здание отдельное от дома, да еще за сараем. На окраине города. Так что, Юра, иногда сможешь выйти погулять. Ночью. А днем, извини, нет! Приметен ты слишком!

– Ну, все, Юра, пора мне к начальнику полиции бежать. А ты пока в подвале посиди.

Из мемуаров Воронцова-Американца

«…Нам не повезло, просто не повезло. Для начала, моя нога так разболелась, что до дома Карена я добирался добрых полчаса. Во-вторых, как выяснилось потом, один из участников засады затаился и выжил. Так что тревога поднялась даже почти моментально, патрули наводнили улицы и окрестности города всего через несколько минут после того, как я вошел в дом Карена. Ну а в-третьих, и это главное, в казармах Сотни в этот момент не было Карабарса. А раз не было его, то и все остальные офицеры тоже разбрелись по разным местам для «активного отдыха».

Так что командовали Сотней в этот момент чавуши. Они «тряхнули» Чернильницу, расспросили, что за человека он заметил, и тот торопливо выложил им все, что знал. Нет, может, в нормальной части и после этого младшие командиры ограничились бы выставлением постов. Но это ж были иррегуляры, привыкшие больше «разбираться» с безоружным населением, устраивать погромы, самосуды и вешать… А Янычара, самого боевого чавуша Сотни, они очень уважали. Поэтому, услышав, что его убил русский, которого приютила у себя в усадьбе госпожа Беляева, а покрывал начальник полиции, они, ничтоже сумняшеся, арестовали начальника полиции и заперли его у себя в подвале, предварительно крепко побив во время «допроса». Кое-кто из горячих голов даже предлагал его вздернуть, но их быстро остудили. Мол, вешать рано, сотник, как вернется, захочет еще допросить «предателя».

К сожалению, на этом «блюстители закона и порядка», не зная, кому еще отомстить (меня-то не было), не остыли, а только еще пуще расходились. Когда накал страстей достиг пика, они собрали толпу и отправились громить усадьбу Анны Валерьевны.

Я там не был и описывать, что происходило, не могу. Но, похоже, что кто-то из мужчин выстрелил пару раз, надеясь остудить погромщиков. Те же еще больше озверели. В живых не оставили никого. Вообще никого. Кого забили, кого мучали до смерти, а ту часть обитателей усадьбы, которая заперлась и выстрелами не подпускала к себе, просто сожгли заживо.

Когда я услышал об этом, я выл целый вечер, просто выл и винил во всем себя. Потом рвался мстить, чуть не подрался с Кареном. Потом тупо накачался узо[28]28
  Самый популярный в Греции крепкий напиток, около 40 градусов.


[Закрыть] и провалился в черноту…»

Крит, Ханья, 26 октября 1896 года, понедельник

Карабарс не раз проклинал свое невезение! Это ж надо так, стоило ему на денек отлучиться, так именно в этот день русский устроил его Сотне настоящее побоище, а потом как под землю канул. Так этого мало, все офицеры, разумеется, отсутствовали, а недоумки-подчиненные не придумали ничего лучше, как разгромить усадьбу одной из самых уважаемых гражданок города, в придачу арестовав и избив начальника полиции.

Разумеется, кади устроил самое жесткое разбирательство. Спасло только то, что каймакам Паша-заде, не менее уважаемый человек, в этом случае принял сторону Сотни. Ведь семь трупов налицо. И напал этот русский на патруль в глухом месте, что, конечно же, выдавало злой умысел. А начальник полиции его, это исчадье ада, покрывал и даже допросить не давал.

Так что отбиться от нападок и обвинений удалось. Власти и начальство даже соизволили вынести официальную благодарность за борьбу с мятежниками. Погибшую семерку хоронили как героев, а их имена, как обещал Паша-заде, будут навечно написаны на стенах казармы. Начальника же полиции кади отпустил, но отстранил от службы, приказав к тому же не покидать город.

Однако в обстановке неофициальной и кади, и каймакам высказали сотнику много неприятного. И сказали, что им надоело прикрывать его задницу от неприятностей. Так что еще одна такая выходка…

Карабарс же, как и положено у служивых, донес недовольство начальства до подчиненных, причем с существенным усилением. Сотня моталась в маршах и погибала в патрулях.

А он еще раз обдумывал результаты допросов своих подчиненных. Русского надо разыскать и наказать, это даже не вопрос. К нему вели две ниточки: начальник полиции и та еврейка, с которой его видел Чернильница.

Но начальника полиции сейчас трогать себе дороже. Гибель госпожи Беляевой он воспринял нервно, даже у кади порывался на Карабарса с саблей наброситься, еле угомонили. Да и взять его тихо не получится, а шум сейчас сотнику был совсем не нужен. А вот евреечка… Нет, и ее без шума не возьмешь, но кто сказал, что ее арестуют именно ребята его Сотни? А если «неизвестные грабители»? Евреев всегда грабят, при чем тут он и его Сотня? А еврейку потом можно и продать, она девчонка симпатичная, за нее дорого дадут… Тройная польза выйдет: и она никому ничего лишнего не расскажет, и деньги за нее хорошие дадут, и он, что ему надо, узнает… Ну и ей польза, поживет еще… Да еще и в достатке поживет, такую красотку только в гарем и продадут… Только вот ребят надо отбирать как можно более толковых, чтобы не наследили. И предупредить их, чтобы грабили бы по-настоящему, но мужиков не убивали и даже не особо калечили. Жених-то этой Сарочки, оказывается, в городе человек известный, если убьют, лишний шум выйдет…

А его ребятам лишнее поощрение выйдет. У евреев всегда ведь есть чем поживиться.

Крит, Ханья, 27 октября 1896 года, вторник, вскоре после полуночи

– И все-таки, какая же ты смелая! – восхищенно округлив глаза, прошептала Софочка Саре.

Потом, не дождавшись ответа, приподнялась на кровати и уже громче продолжила:

– Нет, правда, я бы струсила вот так, как ты, отстать от родных и остаться в Ханье одной!

– Так я не одна осталась! – польщенно улыбнулась Сарочка. – А с Яном. С моим Янчиком!

При этих ее словах Софочка еле удержалась, чтобы не врезать этой дуре. Нет, ну надо же! Вот почему так? Ей, бедной сироте, выбора, за кого идти замуж, не было. За кого Полтора жида велит, за того и пойдет, потому как иначе приданого не видать. А кому она нужна – без приданого? Только босяку какому-нибудь. Или шаромыжнику, который в Турцию потом продаст![29]29
  Реально процветавший в Одессе XIX века бизнес. Девицам признавались в страстной любви, уговаривали бежать из дома и тайно венчаться, потом увозили в «свадебное путешествие» по Черному морю и где-то в Турции продавали перекупщикам. Причем, как правило, аферисты действовали не в одиночку, фактически это были первые ростки организованной преступности в Одессе.


[Закрыть]

Нет уж! Пусть бреднями про любовь другие себе голову дурят, а ей, дочке выкреста[30]30
  Выкресты – перешедшие в христианство из другой религии; чаще всего употребляется по отношению к крещеным евреям. У Софы же случай для России совсем тяжелый – ее папа принял не православие, а лютеранство, т. е. другую ветвь христианства.


[Закрыть]-лютеранина, за любого приличного жениха держаться надо двумя руками, а не взбрыкивать. Тем более что она – сирота, и в Одессе – пришлая. Всех достоинств, что у себя в Данциге[31]31
  Данциг (ныне – Гданьск) располагался в той части Польши, что отошла Германии. Поэтому неудивительно, что Софа знала немецкий язык, а ее отец принял именно лютеранство.


[Закрыть] неплохо немецкий изучила.

Она, пока на Крит плыли, от счастья себя не помнила. Ну как же! В Одессе все знали, если Полтора жида возьмется уговаривать – кого хочешь уболтает! Так что Ян, можно сказать, почти что ее жених. И какой завидный жених! Молодой еще, богатый, хорош собой, в Ханье этой его уважают, почти как в Одессе – дядю Переса. Да и дядя, несомненно, при такой свадьбе хорошее приданое даст. Казалось, вот оно – счастье, рукой подать!

И тут на тебе! Появилась эта Сарочка и все испортила! Как же «ее Янчик»! Но ведь и правда ее. Видела она, как Ян Гольдберг на эту Сарочку смотрит, слышала, как разговаривает. Нет, шансов у нее, у Софы, совершенно точно не осталось. Так что лучше отношения не портить, тем более что поселили их обеих в одной комнате.

– И все равно! Смелая ты! И счастливая! И я тебе ужас как завидую! – продолжила щебетать Софочка.

Тут снизу раздался какой-то шум, и девушки замерли, прислушиваясь. Минуты две снизу раздавались непонятные Софе крики на турецком, а потом по лестнице гулко затопали.

– Это погром! – испуганно зашептала Софа. – Погром, я знаю! Прячься скорей!

И быстро спряталась в платяной шкаф. Сарочка, промедлив секунду-другую, юркнула за ней и прикрыла дверцу шкафа изнутри. Буквально через несколько мгновений дверь с треском распахнулась и в комнату ввалились несколько мужчин с замотанными лицами.

Девушки испуганно замерли в своем укрытии. Но это не помогло, не прошло и минуты, как их нашли и, преодолев недолгое сопротивление, завернули в одеяла и куда-то поволокли.

Крит, Ханья, 27 октября 1896 года, вторник

– Что нового слышно в городе, Карен?

– Да ничего, Юра-джан, все по-старому. Начальника полиции кади пожурил, мол, нехорошо преступников покрывать, но ограничился тем, что отстранил от должности. А тот, говорят, очень уж на Карабарса зол был. Ругался на него черными словами, прямо при кади, саблю со стены хватал, зарубить пытался… Верно, очень он Анну Валерьевну любил.

Я помрачнел. А Карен, как бы не заметив этого, бодро продолжал:

– На улицах патрулей по-прежнему полно, в окрестностях тоже. В порту всех досматривают. Так что тебе тут посидеть надо. Что еще? Погром списать не получалось, но власти все перевернули так, будто в усадьбе полно мятежников было, при аресте сопротивлялись, а потом, как увидели, что не справляются, сами себя и подожгли. Так что Сотне официально благодарность выразили, а погибших всех в герои записали…

Я молчал. А что говорить? Такое и у нас вроде бы в прогрессивном будущем встречалось. А уж тут и вовсе числилось в порядке вещей.

– Яна Гольдберга ночью ограбили. Помнишь, жених твоей Сарочки. Ну, да денег у него в доме мало было, все в конторе хранится. Так грабители ему с досады морду набили и утащили обеих девушек, что были в доме, и Сарочку, и вторую, родственницу партнера Гольдберга. Гольдберг и партнер его убиваются, награду обещали, если девушек вернут. Или хотя бы укажут, где искать.

Карен все продолжал трещать, старательно не глядя на меня и раскладывая по тарелкам сыр, зелень и помидоры. Мол, с базара принес, перекусить самое время да винцом запить, а не узо… Он делал все, чтобы вытащить меня из той черной тоски, в которую я впал. Но на меня не смотрел. И потому даже вздрогнул, услышав мой холодный и полный злобы голос:

– Это не грабители, Карен. Он это, Карабарс! Я чую, он! Кто-то ему доложил, что я с Сарочкой говорил, вот он ее и выкрал. Меня он ищет, Карен. Чтобы перед своими бойцами похвалиться, что за своих мстит. Ну и на репутацию работает.

– Может, и ищет… – задумчиво отозвался Карен. – Только ведь не найдет. Сара ведь знает, что ты у Беляевых остановился, а про меня не в курсе.

Я молчал, не в силах сформулировать ответ. Новые чувства переполняли меня. Но я еще не мог их выразить. Не знал, как объяснить Карену, что после того кошмара, что по моей вине учинили с обитателями приюта, я не могу, просто не в состоянии жить, как прежде. Что я не готов радоваться тому, что девушка не знает, где меня искать. И не согласен просто соотнести свои силы и возможности с возможностями Сотни и, лицемерно вздохнув, отступить.

Я не знал, как это рассказать, но точно знал одно: мои понятия о том, что правильно, а что нет, что допустимо, а что не очень, сильно изменились. И я просто не смогу жить дальше, если не спасу этих девушек. Но надо было отвечать, и я сказал так, как мог:

– А раз ищет, то надо ему это дать. Так дать, чтобы зубами подавился. Он ведь Сарочку отпустить не может, Карен. Девушек, как считается, грабители похитили. А допрашивать ее наверняка он сам будет. Так что не отпустит…

Я помолчал, а потом решительно закончил:

– Я Сарочку вытащу, чего бы мне это ни стоило, Карен. И с Карабарсом посчитаюсь. Иначе просто жить дальше не смогу. Помоги мне, Карен!

Теперь уже замолчал Данелян. Но ответ его был твердым:

– Хорошо, Юра-джан, я помогу. Вернее, мы поможем, я и мои ребята.

Из мемуаров Воронцова-Американца

«…А на следующий день к Карену пришел Дениз-оглы, отстраненный от дел начальник полиции. Пришел, потому что был уверен, что именно у Карена я и прячусь. Ну а куда мне еще идти, если подумать? Я в городе знал только обитателей приюта, его самого, Карена и бойцов Сотни. К тому же Дениз-оглы видел меня в тот день с Кареном. Так что он все правильно вычислил. И главное, он хотел отомстить. А нам сейчас любой боец пригодился бы.

К тому же польза от него оказалась немалая. Когда ему сказали, что мы хотим не просто отомстить, но и отыскать и спасти девушек, он попросил пару дней и поднял всех своих осведомителей. Хорошие полицейские бывшими не бывают. Так что уже к четвергу мы знали, что девушек держат в отдельно стоящем флигеле, неподалеку от казарм Сотни.

Он же нарисовал нам план казарм. Он-то дом Попандопуло хорошо знал, не раз навещал. А про все произведенные изменения разузнал у строителей. Карен вызвал откуда-то пятерку своих земляков, и мы начали планировать операцию».

Крит, Ханья, 28 октября 1896 года, среда

– И все же, Карен, я сомневаюсь, а вдруг это провокация? Ты же сам говоришь, господин Дениз-оглы хоть и брал взятки, но за порядком всегда следил! И туркам служил не за страх, а за совесть. А тут он напрашивается вместе с нами турок убивать. И помощь предлагает. Ну, сам подумай, сомнительно ведь!

– Эх, Юра, – вздохнул Карен, – молодой ты пока и не понимаешь, что женщина с нашим братом, мужиком, сделать может. Если любовь настоящая, то порой так корежит, что весь мир наизнанку!

Я вспомнил, как меня корежило из-за измены Юли, вздохнул и сказал:

– Почему же? Понимаю. Забыл просто, как это бывает…

– Ну, тогда тем более. Любил он ее. Может, и сам не понимал, как сильно любил. Тут ведь, Юра, Восток. И мужику неприлично признавать, что женщина им вертит. Так что он, может, и от себя скрывал, как сильно ее любит. И понял лишь тогда, когда потерял ее навсегда. Я, Юра, ему в глаза смотрел. Пусто ему теперь. Пока не отомстит, дальше жить не сможет.

Карен помолчал немного, а потом продолжил:

– Других турок, ты прав, он не тронет. И нам не даст. Но этим, из Сотни, он мстить будет, пока жив. Или пока они живы.

Крит, Ханья, 29 октября 1896 года, четверг, утро

Карабарс не очень хотел снова встречаться с этим одесским ростовщиком. Необходимые ему деньги уже получены, бизнес закрутился… А новая ответственность ему не нужна. Да и мало ли, вдруг он вычислил, кто и зачем на самом деле их грабил? Но и отказаться было нельзя, подозрительно. Поэтому пришлось идти.

Как оказалось, не напрасно.

– Господин Мехмет-оглы! – довольно жестко начал Рабинович, намеренно опустив слово «уважаемый». – Ваша выходка с ограблением поначалу разозлила меня. Неужели я недостаточно ясно дал понять, что многое знаю о ваших делишках? Но так случилось, что ваша выходка может быть мне полезна. И потому я готов не только закрыть на нее глаза, но и доплатить вам еще тысячу лир.

– Золотом! – жестко уточнил он, увидев, что сотник пытается возражать. Подождав немного и убедившись, что возражений не последует, он развернул свою мысль:

– Дело в том, что одна из ваших пленниц, эта Сара, здорово мешала моим планам. Я привез сюда свою троюродную племянницу, чтобы выдать ее замуж за Гольдберга. И по-прежнему планирую так поступить. Поэтому будет хорошо, если примерно через недельку вы, господин сотник, «героически освободите» мою Софочку из лап рабовладельцев. А вот другая, наоборот, должна в этих лапах и пропасть. Мы поняли друг друга?

Из мемуаров Воронцова-Американца

«…Как обычно, больше всего времени заняли планирование и подготовка. Согласитесь, трудно выработать толковый план, если вас всего восемь человек, а у противника бойцов больше сотни. Нет, всяческие там спецназы и разведывательно-диверсионные группы занимаются этим и в жизни, и в кино, причем в кино, как правило, побеждают. Только вот мало кому известно, что в жизни эти самые спецназы проигрывают не сильно реже, чем побеждают. А уж потери у них… Даже знаменитая американская «Дельта», и та в Иране облажалась по полной[32]32
  Воронцов упоминает, операцию «Орлиный коготь», проведенную 24 апреля 1980 года вооруженными силами США на территории Ирана с целью спасения 52 заложников из посольства США в Тегеране. Операция представляла собой целую цепь провалов, в результате в пустыне были брошены все: трупы пилотов и других членов экипажей, вся секретная документация по проведению операции и книги радиокодов. К освобождению заложников даже не приступили.


[Закрыть], а у них и техника – закачаешься, и подготовка куда лучше нашей…

К тому же, как диктовал мне здравый смысл, большая часть успешных рейдов спецназа обеспечена их умением тихо подкрасться и не менее тихо уйти. А шум они, если нужно, поднимают уже потом, когда все подготовлено, и только чтобы прикрыть отход.

Поэтому основную ставку мы решили сделать на явную недисциплинированность бойцов Сотни и на раздобытые начальником полиции сведения, что в бывший дом Попандопуло вел подземный ход. Ход удалось обнаружить. Только вот вел он, увы, не к пристройке, где держали девушек, а в подвал, расположенный прямо под основными казармами Сотни. Причем конец этого хода строители заделали несколькими рядами кирпичей. Так что тихо в эту казарму нам не проникнуть. Но, впрочем, и не надо.

Дениз-оглы страшно удивился моей просьбе навестить пепелище, оставшееся от приюта, и принести мне лабораторный дневник, спрятанный в тайнике (именно поэтому я надеялся, что он уцелел), и остатки карбида кальция, килограммов двенадцать-тринадцать примерно. Нет, он мне поверил, что карбид не горит и потому скорее всего уцелел. Но зачем?! И что я ему мог ответить? Только сказать, что «так надо». Что из карбида при реакции с водой получается горючий газ, он и так знал, что газ называется ацетилен, ему не важно. Ну а как получать взрывоопасную смесь ацетилена с воздухом, да еще как сделать, чтобы она взорвалась не сразу, а в нужный момент, я его учить не собирался. Главное, что я сам это представлял…»

Крит, Ханья, 1 ноября 1896 года, воскресенье, ночь и раннее утро