Текст книги "Чего вы хотите? (сборник)"

Автор книги: Роман Сенчин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Как сообщалось, холдинговая компания Milkiland разместила 22 % своих акций на Варшавской фондовой бирже. Согласно сообщению, по состоянию на 30 ноября эмитент распределил 7 млн акций между институциональными и розничными инвесторами. В частности, между институциональными инвесторами было распределено 6890 тыс. акций, между розничными инвесторами – 110 тыс.

Milkiland владеет 93,78 % акций крупнейшего в России ОАО «Останкинский молочный комбинат» и 100 % в ДП Милкиленд-Украина, которое объединяет 10 перерабатывающих заводов и четыре агрофермы. Милкиленд-Украина по итогам первого полугодия 2010 года увеличило консолидированную чистую прибыль в 45,7 раза – до 11,71 млн евро, продажи – на 20,6 %, до 121,09 млн.

Владельцами 94 % уставного капитала зарегистрированной в Нидерландах компании Milkiland N. V. являлись председатель совета директоров компании Анатолий Юркевич и член совета Ольга Юркевич. По итогам IPO, доля новых акционеров в капитале компании составит 22,4 %, а доля Анатолия и Ольги Юркевичей сократится до 72,8 %».

Даша прочитала эту статью с трудом, как сложный параграф в учебнике. Мало что поняла… Нидерланды, Украина, Россия, Варшавская фондовая биржа, кипрская компания… Кому именно все же принадлежит комбинат, так и осталось непонятно. Посмотрела, когда он был построен. В 1955 году. «Одно из первых предприятий в отрасли, построенное в Москве после Великой Отечественной войны». Владело им тогда, конечно, государство, а теперь, получается, какие-то Анатолий и Ольга Юркевичи из Нидерландов… Слова папы показались справедливыми, и тревога снова навалилась, затормошила.

– Дарья! – раздражающий, но сейчас спасительный голос мамы. – Ну ты будешь играть или нет?

– Буду!

Кое-как, постоянно мысленно отвлекаясь, проиграла несколько пьес. Попыталась разобрать новую, но быстро почувствовала прямо физическую, реальную тошноту. «На фига всё это надо, если так! – бился в мозгу вопрос. – Всё равно никакого смысла». Даша хотела смеяться над собой, почему-то разволновавшейся из-за молочного комбината, чужих капиталов и тому подобной ерундятины… Да, хотела смеяться и понимала, что не получится, не удастся так просто прогнать волнение и панику.

– Насть, – позвала ковыряющуюся с «лего» сестру, – давай заниматься.

Настя громко вздохнула.

– Не вздыхай, садись!

– А ты не кричи!

– Я не кричу. Давай… «На катке» повторяем.

И – медленное, натужное продвижение вперед по много раз уже пройденному. Настя путалась в пальцах, в клавишах.

– Смотри в ноты, – велела Даша. – Ты ведь их умеешь читать.

– Я не умею.

– Блин, а вчера умела!

– Уже забыла…

Пришел папа. Послушал, сказал:

– Грустная музыка.

– Да она не грустная. Просто Настя так у нас исполняет… Дай я покажу. – Даша отодвинула сестру и сыграла как надо. – Это дети на коньках катаются.

– А я никогда не каталась, – захныкала Настя, – потому и не могу.

– Кстати, – оживился папа. – В Коломенском вроде каток открыли, я видел в тот раз. Давайте сходим посмотрим.

– Ну, коньки же нужны.

– Там, наверно, прокат…

– Давайте!

– Сейчас пойдем или после обеда?

– Сейча-ас! – запрыгала Настя.

Папа подумал и сказал:

– Нет, надо еще поиграть, потом пообедаем, чтобы голод не отвлекал, и отправимся. – Подошел к елке, пощупал хвою; только прикоснулся, и несколько иголок упало на пол. – Черт, и эта осыпается…

– А?

– Да осыпается… За все годы в Москве всего две елки попались, которые в воде оживали. Одна вообще, помню, такие свечки выбросила – мягкие, светло-зеленые… Выносить жалко было.

– А почему эти осыпаются?

– Ну, срубят их, и лежат несколько дней, чаще всего в тепле… при плюсовой температуре… И отмирают.

– И зачем, – теперь вопрос от Насти, – их срубают?

Папа усмехнулся:

– Чтобы к нам привезти.

– Ты же говорил, что Дед Мороз елочку приносит.

– Ну да… А его помощники их срубают.

– Жалко елочки.

Папа несколько секунд молчал, наверняка придумывая ответ.

– Елочки в специальном лесу выращивают… Они быстро растут… Эту нам принесли, а на ее место другую сажают.

– Из семечки?

– Угу… В шишке есть крошечные орешки, и из них вырастают елки… Ну что, пять минут помузицируйте, обедаем и идем.

Но после обеда куда-то идти стало лень. Даже Насте… Дашу больше останавливала не лень, а страх, что она будет падать на катке, неуклюже передвигаться и тем самым смешить людей. Об этом и сказала, отказываясь.

– Научишься, – слегка рассердился папа. – Проще всего: «Не умею» – и не пробовать. Тем более на роликах ты каталась, а это почти одно и то же.

– Лучше завтра.

– Настя, ты как?

– Я купаться хочу.

– После еды – вредно, – сказала мама. – Попозже.

Короче, идея похода на каток в Коломенском умерла. По крайней мере, до завтра.

Папа вернулся к себе за стол. Открыл тетрадь, включил магнитофон. «Над родною над отчизной бесноватый снег шел», – потекло с лоджии.

Даша помыла посуду.

– Пап.

– Что опять?

Только что Даша хотела спросить о другом, но резковатая реакция папы заставила изменить вопрос.

– А почему ты не сразу в компьютере пишешь? Я по телевизору видела, что писатели сразу в компьютере…

– Хм, наверно, не так талантлив, как они… А если серьезно – мне нравится на бумаге… Привык.

– И еще… – Даша оттягивала тот вопрос, с каким подошла. – Ты раньше постоянно радио слушал и мне советовал, а теперь – это. Какие-то песни страшные.

– Да они не страшные, – но папа приподнялся и погасил громкость магнитофона. – Я эту группу уже много лет слушаю. Помогает мне.

– В чем помогает?

– Переносить разные неприятности… – Папа помолчал. – В общем, добавляет энергии, злит по-хорошему… Радио же слушаешь, и ощущение, что что-то происходит, какое-то сопротивление, а на самом деле обсуждают пустоту. То есть не пустоту, а в пустоту всё уходит, все эти тысячи слов, эмоции, факты.

– А правда, – наконец решилась Даша спросить о главном, – правда, что у нас действительно всё так плохо? Совсем плохо…

Папа посмотрел ей в глаза. В последнее время он редко смотрел ей в глаза, может, в детстве только смотрел пристально, затяжно… В его взгляде мелькнула растерянность, а потом ее сменило что-то доброе и такое, обещающее защиту.

– Да нет, нет, Даш, не всё. Это так, это пройдет. Всё хорошо будет.

– Ты это уже много раз говорил. А вас с мамой послушать, и вообще… только хуже и хуже.

– Почему хуже… Не хуже. В чем-то немного лучше… И по сравнению с тем, что было лет двадцать назад, пятнадцать – намного лучше. Тогда настоящий голод маячил, а теперь все-таки…

– Ну а почему тогда все?.. И в интернете смотрю – все говорят, что совсем…

Папа мучительно вздохнул. Закрыл тетрадь, уже не только лицом, но всем телом повернулся к Даше.

– Понимаешь… М-м, происходит изменение всего устройства нашей жизни… Не русской, а… ну, назовем ее советской. То есть… Не совсем так… Эту жизнь меняют бывшие советские люди. И внешне сейчас более советская, чем при Ельцине, который был до Путина… Первый президент…

– Знаю, да.

– А внутренне мы мучительно, тяжело, но сливаемся с внешним миром. Причем частями сливаемся и с разными гранями этого мира. Европейская часть – с Европой, южная часть – с мусульманским миром, восток – с Китаем. Экономически сливаемся, психологически, религиозно. И это тяжело наблюдать, тяжело в этом жить. Тем более что нам не дают никаких ориентиров, целей. Мы не знаем, зачем живем здесь, в огромной, широчайшей России, ради чего, что ждет наших детей… Главное – нет необходимой для любого государства идеологии.

– А я слышала, что идеология это плохо.

– Как сказать… Когда людей строят в колонны, промывают им мозги и гонят что-нибудь строить, копать – это плохо. Но и совсем без цели жить обществу тоже нельзя.

Речь папы Дашу слегка успокоила, но захотелось поспорить, может, и договориться до того, что успокоит совсем.

– Наверное, цель должна быть такая – чтоб жить лучше, чтоб всё хорошо было. Нет?

– Вообще-то, конечно, – папа сдержал усмешку, – только этого народу мало. Должна быть государственная цель.

«Я убил в себе государство», – вспомнились Даше слова песни, которую папа слушал часа два назад, и ей тоже захотелось усмехнуться. Спрятала усмешку за сжатыми губами. Папа рассказывал:

– Из-за общей цели тысячи людей строили пирамиды и вавилонские башни, воевали, плыли через океаны… А нам в девяносто первом дали свободу и сказали: живите кто как хочет. Кто хочет – работайте, кто не хочет – не работайте. Богатейте неограниченно, делайте что хотите… Есть законы, но они очень слабо работают. Власть их первой и обходит… Но дело не в этом даже… Дело в том, что при отсутствии цели даже обеспеченные, богатые, сытые-пресытые недовольны, ворчат, томятся. Да, есть хорошее слово – «томление». Вот народ томится, ждет от власти призывов, а их нет, конкретных и настойчивых, кроме каких-то нацпроектов, о которых тут же сама власть забывает… И, понимаешь, в такой ситуации если даже власть делает что-то полезное, то все равно ее подозревают в корысти… или вообще в воровстве… Дорогу в Питер, например, начинают строить – тут же скандал с Химкинским лесом. Сочи выбрали для Олимпиады – сразу разговоры, что всё разворуют, настроят себе замков на море. И со Сколково то же… Повсюду, во всем… – Папа помолчал и, видимо, не зная, что еще сказать, подытожил: – Ну вот так примерно. А что всё совсем плохо и прямо завтра мы рухнем, то это не так. Плохо в какой-то основе, и из-за этого мы так… такие разговоры ведем.

И снова Даша сидела у себя с ноутбуком на коленях. Искала что-то. Искала что-то, что обрадует, заинтересует, изменит стрёмное настроение. Очередная попытка… Искала не среди приколов и смешных роликов, а в новостях – свежих и старых, – на форумах.

Не находилось. Повсюду проблемы, ругачки…

«Защитник Химкинского леса Ярослав Никитенко, движение «Среда обитания», 26 декабря 2011 года был тайно доставлен в другой суд, нежели сообщали в полицейском участке, и был судим без защитников. Мировой судья Комлев (участок 423) постановил ему 10 суток административного ареста. Абсолютно ни за что.

Вчера, 25 декабря, около 21 часа он был задержан и доставлен в ОВД «Китай-город». Ярослава задержали после суда над Сергеем Удальцовым, когда он и другие активисты стояли на улице около суда и выражали свою поддержку осуждённому Удальцову. Сотрудники полиции, не представившись и не объяснив причин, затолкали Ярослава в автозак. Задержание производил лично начальник ОВД «Китай-город» Олег Васильев.

Ярославу вменяли ст. 19.3 КоАП (неповиновение законным требованиям сотрудников полиции). Эта статья предусматривает арест до 15 суток. Активиста оставили на ночь в неотапливаемом КАЗе (батарея течет и не топится), не предоставив ему ни одеял, ни матраса. Адвоката к подзащитному впустили спустя несколько часов, а вход в ОВД «Китай-город» перегородили металлическими перегородками. Сотрудники полиции не пропускали в ОВД никого, даже граждан, желающих написать заявление, ссылаясь на то, что у них «усиленный режим» в связи с новогодними праздниками.

За 4 часа пребывания в ОВД протокол об административном правонарушении так и не был полностью оформлен. Однако в нём уже было указано, что гражданский активист выкрикивал «Боровкову под суд!», хотя многочисленные свидетели и видеоматериалы говорят о том, что это ложь. Видео задержания http://www.ustream.tv/recorded/19381774/highlight/228488».

И следом – вал комментов:

«Бедолага!»

«Правильно».

«Что правильно? В каком смысле?»

«Этих защитников леса надо собрать всех, и в лагерь в тайгу. Лет на десять. Пускай наслаждаются чистым воздухом и деревьями».

«Вы идиот!!!»

«Дебило, я тебя поймаю и съем».

«Нет, в натуре достали! Я хочу хорошую, удобную трассу в Питер. Готов за это платить».

«А зачем лес рубить?»

«А как еще? Погляди карту, астроном».

«Господа! Речь не о Химкинском лесе, а о том, что человека взяли и задержали и держат».

«Наоборот, всё дело в этом лесе. На нем и проявляются враги России».

«Как это? Объясните».

«С удовольствием! Решили строить трассу Москва – Петербург, и тут же накинулись. Экологи, правозащитники, гражданские активисты, вся эта пятая колонна. Они не хотят, чтобы была трасса, – они хотят, чтобы Россия лежала в болотах и дерьме. А начните строить завод где-нибудь! Да хрен вам дадут те же силы. Извизжатся, что экология, блять, выбросы. Попробуй в Америке устрой такую истерику – лобные доли пробьют и в психушку пожизненно».

«Ха-ха! Да вы бывали ли в США?»

«Бог миловал».

«Ну и не надо тогда. В США главное – права человека».

«Судя по всей их истории, главное – права их народа. Их! Поэтому Америка и правит миром, держит все страны на четвереньках».

«Зачёт!»

– Зачёт, – автоматически повторила Даша.

– Что, Даш? – голос мамы.

– Да нет, так…

– Ты там играешь? Займись уроками.

– У нас каникулы.

– Ну и что? Почитай книги по программе, биологию… По географии у тебя неважно, мне Зоя Юрьевна говорила… Давай, доча!.. И про фагот не забывай.

– Ок.

– Да-аш, – тут как тут Настя, – во что ты играешь? – И стала заглядывать в компьютер.

– Ни во что я не играю!

– А давай в «Гарри Поттера».

– Мне заниматься надо.

– Дай тогда мне поиграть.

– Ты одна в «Гарри Поттера» не можешь…

– В другое. Открой мне игры «Винкс». В них я могу.

– Ок.

Даша понесла ноутбук на Настин стол. Тот оказался заваленным игрушками, журналами.

– Разребай! – претензии сестры на ее компьютер Дашу бесили.

Настя быстро очистила пятачок… Загрузив сайт с играми, Даша ушла на лоджию, взяла учебник географии. Легла. Подоткнула подушку под шею, чтоб было выше.

Да, с географией не очень. В этом году «География России». Нудные параграфы про часовые пояса, климатические зоны, распределение температур… Ничего общего с той географией, какую изучали раньше, – там были открытия неизвестных земель, дикие племена, Амазонка, мыс Доброй Надежды… А тут… Нет, наверное, важно, но скучно.

Даша стала искать в оглавлении то, что еще не читала. Вот: «Численность населения».

Открыла.

«Население России на 1 января 2004 г. оценивалось примерно 144,2 млн чел. Точные сведения дает перепись населения, которая обычно проводится в России раз в 10 лет».

Челюсть привычно стала покручивать зевота, взгляд перескакивал на другие строчки, на график на соседней странице.

На графике была изображена численность населения, начиная с 1700 года до 2000-х. В начале – чуть больше двадцати миллионов, а в конце – больше ста шестидесяти. Намного больше ста шестидесяти… А судя по тексту – Даша снова нашла численность на 1 января 2004 года, самые свежие данные в учебнике, – россиян меньше ста пятидесяти миллионов.

Странно.

Перевернула страницу.

«Демографы рассчитали, что при «нормальном» демографическом развитии, то есть без потерь от войн, голода, отъезда из страны и репрессий, численность населения России к 1995 г. составила бы около 270 млн человек (вместо 148 млн фактически). Это означает, что с лица земли исчезла страна, число жителей которой составило бы 122 млн человек – как в современной Японии! Такова оказалась для России цена войн и социальных потрясений».

Теперь сто сорок восемь миллионов… Но не это было уже главным: оказывается, в крошечной Японии почти столько же, сколько у нас! Всего на каких-то примерно двадцать миллионов меньше?.. Хотя, где-то слышала или в этом же учебнике читала, у нас климат во многих местах неблагоприятный для людей, поэтому большая часть населения живет в Москве, Петербурге, в южных районах…

Еще перелистнула.

«Традиционный тип воспроизводства преобладал во всех странах долгое историческое время, вплоть до XIX–XX вв. В России конца XIX в. в среднем в каждой крестьянской семье рождалось семь-восемь детей, из которых только трое достигали возраста родителей из-за высокой детской смертности. Таким образом, каждое последующее поколение было примерно в 1,5 раза больше, чем предыдущее. Планирования семьи (регулирование числа рождений детей) не было…

Современный тип воспроизводства резко отличается от традиционного. Его главная особенность – планирование числа детей в семье. Желание дать своим детям хорошее образование и воспитание теперь требует от родителей значительных сил и материальных затрат. Семья становится малодетной, для нее характерно в среднем два ребенка. Но детская смертность сейчас во много раз ниже, чем 100 лет назад, и почти все дети доживают до брачного возраста, поэтому численность населения почти не сокращается».

Почему не сокращается? Вот тут в прошлом параграфе было, что… Нашла: в 1995 году 148 миллионов, а 1 января 2004 года – 144,2 миллиона. Это… Это три миллиона и восемь десятых… На почти четыре миллиона уменьшилось за девять лет…

Глянула дальше в текст и поняла, что это не только про Россию: «Большинство стран Западной Европы уже завершили переход к современному типу воспроизводства, и численность населения в них стабилизировалась. В России этот переход происходил по-разному в разных районах… Из центральных и северо-западных районов России новый тип воспроизводства населения распространился на юг и на восток. Особенно медленно переход к новому типу воспроизводства совершался в республиках Северного Кавказа и в Тыве». – «О, Тува! – вздрогнула Даша, – мамина и папина родина». Стала читать внимательней: – «Именно там сейчас сохранился наиболее высокий уровень рождаемости».

Нет, в Туве как-то по-другому… Родители говорили, что сто лет назад тувинцев было совсем чуть-чуть, вымирали, а теперь намного больше. Очень намного.

Хотела по привычке поискать цифры в интернете, но вспомнила: ноутбук у Насти. Начни сейчас забирать, крик поднимется: «Ты только дала-а!»

Полистала еще географию. Увидела, что мужчин рождается больше на пять человек, правда, примерно к тридцати трем годам соотношение выравнивается, а затем женщин становится больше уже в несколько раз. «Мужчины гораздо чаще гибнут в войнах и конфликтах. Но главное – образ жизни, поведение людей».

Долго изучала таблицу регионов России с минимальной и максимальной долей детей и подростков.

Минимальный процент оказался в Москве и Санкт-Петербурге – всего тринадцать. Немного больше – в Московской, Тульской, Ивановской, Рязанской, Воронежской, Владимирской областях. А максимальный процент был в Дагестане, Туве, Ингушетии, Чечне – от тридцати до тридцати пяти.

Дагестан, Тува, Ингушетия, Чечня… В Туве, родители говорили, русских совсем мало осталось – большинство уехало в девяностые годы. В этих остальных трех республиках наверняка тоже русских не очень. В Чечне уж точно… Русских много в Тульской, Ивановской и остальных областях, где всего четырнадцать-пятнадцать процентов. В два раза меньше, чем в Туве. И значит, если всё так будет продолжаться, лет через сто… Даша стала пытаться подсчитать.

Вот, например, русских детей рождается тысяча в год, а тувинцев – две тысячи. Это… Тут и считать нечего… Хотя русских же больше намного… Но есть еще Дагестан, Ингушетия, Чечня… Но в Чечне война была, там много людей погибло, особенно взрослых. Может, поэтому и такой большой процент детей и подростков… И в Дагестане, Ингушетии постоянно теракты…

Так, а выше этих республик в таблице – там сначала минимальный процент, а в конце максимальный – Алтай, Таймырский автономный округ, Якутия, Агинский Бурятский и Усть-Ордынский Бурятский автономные округа. Двадцать пять – двадцать девять процентов. Тоже намного больше, чем в Московской, Ивановской областях. И если вместе их собрать, то это реально больше, чем русских. Ну, хотя бы по молодежи…

В таблице указан 2004 год. Восемь лет назад… Вообще учебник устаревший, две тысячи шестого года… Да, восемь лет прошло, и с тех пор вряд ли стало лучше. Взять Москву. В метро примерно каждый пятый молодой человек уж точно нерусский. А может, и вообще не из России… Да и детей, подростков всё больше. У них в классе из тридцати двух учеников – шестеро явно других национальностей. Даже по именам. Ринат, Ильяс, Ариэт, Элдари, Миранда, Анзур… Да, еще Гуннар, у него папа швед.

– Даш, поиграй на фаготе, – говорит мама.

– Я географию учу.

– Молодец. Потом расскажешь.

– Угу…

Угу, тут расскажешь… Тут бы как-нибудь разобраться… Может быть, все-таки такие высокие проценты оттого, что в тех регионах до взрослости мало людей доживает, и рождаемость ни при чем? Ох, ладно…

На двести пятьдесят пятой странице карта влияния миграций на изменение численности населения регионов России. Правда, опять же старая карта – вообще «1990–1996».

И как объяснить эту карту? Большой приток – более тридцати процентов – только где-то на Кавказе. То ли Ингушетия, то ли Северная Осетия… Мелкая карта… Нормальный приток – «от +1 % до 10 %» – почти во всей Европейской части, кроме Москвы и Петербурга, и еще одной какой-то области. А на востоке сплошная бледная сиреневость – цвет того, что отток населения от одного процента и более десяти. Это значит, что с Дальнего Востока и из Сибири многие люди едут на запад. «И более десяти».

Вокруг Тувы, правда, розовенькое пятно – цвет, означающий приток населения от одного до десяти процентов. Единственный приток к востоку от Урала. Но это наверняка из-за того, что как раз в то время много людей из Тувы выезжало. Тогда и мама с папой, хотя и отдельно друг от друга, уехали. На юге Красноярского края, который как раз окрашен розовым, живут папины родители. В деревне рядом с городом Минусинском.

Даша несколько раз была у них. Двухкомнатная избушка, печка, вдоль стен стоят старые, шаткие серванты, много, слишком много для такой избушки, мебели, книг… В Туве они жили в просторной квартире, но в девяносто третьем продали за смешные какие-то деньги. Папа говорил, что стало опасно даже днем ходить по улицам, на дачу ездить.

После трех лет в деревне папа отправился сюда, в Москву, поступил в Литературный институт. Встретился с мамой. Они были немного знакомы еще в Туве, а здесь полюбили друг друга, поженились… Мама жила в этой квартире с сыном Алешей, до этого работала в Германии какое-то время. Иногда, когда плохо, она жалеет, что вернулась.

О Туве родители вспоминают – вспоминают с раздражением и даже злобой, за которыми, как кажется Даше, скрыта какая-то болезненная любовь и обида…

Да, все-таки интересно, насколько выросло население Тувы лет за сто. То есть сколько прибавилось тувинцев. Это тем более интересно, что на соседней карте «Изменение численности населения регионов России (1926–1989)» территория Тувы имеет белый цвет, обозначающий, что «нет данных о численности населения в 1926 г.».

Карта еще более старая, чем другие. Неужели с восемьдесят девятого года не проводились подсчеты?.. Но и по этой карте явно видно, что почти на всей Европейской части России, кроме Москвы, Петербурга и еще нескольких пятнышек рядом с ними, численность населения сокращалась. Зато на Дальнем Востоке, где Магадан, на севере возле Оби, на Кольском полуострове рост от 10 до 60 раз… Хм, именно те же территории, откуда через несколько лет случился самый наибольший отток… Приехали, обжились, а в «1990–1996» – снова снялись. Жалко людей…

Голова отяжелела, словно туда влили чего-то густого, теплого, как кисель; увидела, что все это время копалась в материалах девятого класса, а не восьмого, в котором она сейчас. Учебник на два года… Захлопнула, отложила. Полежала лицом вверх, глядя на серо-белый потолок… Папа говорил, что если еще будет большой гонорар, то оборудуют лоджию по полной программе. Обшить всё пластиковыми рейками, в потолок лампы вмонтировать, раздвижной диван поставить – узкий вместительный шкаф у той стены, и тогда места больше появится… Но когда папа планировал это, вроде бы увлеченно, уверенно, Даша замечала его неловкость и какую-то обреченность. Действительно, можно оборудовать этот пятачок предельно удобно, но из-за этого пятачок не расширится до размеров комнаты. А что будет дальше?

Дальше… Через три с половиной года Даша закончит школу, и куда потом? В консерваторию, как мама хочет? И всю жизнь на фаготе… Несколько нот пускать в оркестре… В позапрошлом году у них в школе была театральная студия, и Даша в ней занималась. Поставили два спектакля – по рассказам Чехова и по украинским повестям Гоголя. Несколько раз сыграли, полный актовый зал набирался. На фестивале за Чехова получили специальный приз. Но потом руководительница законфликтовала с директрисой и ушла, и студия перестала существовать. Жалко. Вот это было интересно – репетиции, заучивание ролей, обсуждения, мизансцены… Общение, но не обычное общение, а такое, через роль. Особенное какое-то ощущение…

Появилась бы у них снова студия, или найти. Они есть, конечно, только как так силы и время распределить, чтобы на всё хватало? И на школу, и на фагот, на пианино, уроки эти, и еще на студию…

Мысли о себе, своем будущем оказались еще более мучительными, чем о народах, одни из которых сокращаются, а другие растут, о территориях, остающихся без людей, о городах, разбухающих от жителей… И о Туве, где за последние сто лет, кажется, много чего произошло – и светлого, и трагического… Даша поднялась, пошла к маме, надо было выяснить.

– Даш, найди мне другие игры, – схватила за руку Настя.

– Какие?

– Ну, другие. В эти я все переиграла уже.

Даша быстро нашла, проверила, нет ли вирусов. Включила.

– О, спасибо!

– Только через пять минут ноутбук мне возвращаешь. Поняла?

– Да-а…

Мама что-то торопливо набирала в планшетнике. Даша подождала и, когда мама обратила на нее внимание, спросила:

– А когда вы в Туве жили, там много было тувинцев?

– Тувинцев… – Мама повторила это слово, как бы соображая, что оно означает. – В самом Кызыле мало, а в Туве… В разных районах по-разному.

– А вы из-за них уехали?

– Дарья, тебе нужно уроками заниматься, а не глупостями…

– Это уроки.

– По какому это предмету?

– По географии.

– Что?.. И что вы там такое учите?

– Ну, рождаемость, миграция…

– А, понятно. – Мама кивнула и снова перевела взгляд на экран планшетника; прошло несколько секунд, Даша повторила:

– Ну как, из-за тувинцев уехали?

– Я окончила школу, – медленно, без охоты стала отвечать мама, – и поступила в Москве в институт. Вышла замуж, родился Алеша… Родители умерли через несколько лет. В Кызыле осталась моя сестра…

– Это я знаю, – перебила Даша.

– С тувинцами, точнее, с национальными проблемами мой отъезд, в общем-то, не связан… С другой стороны, там всегда было не очень уютно. Но это все-таки их земля, пусть там себе и живут. Сестру бы вывезти…

– А папа?

– А папа, он позже уехал, как раз в разгар этих событий…

– В учебнике графики и карты, и, судя по ним, рождаемость лучше всего в Чечне, в Туве, еще таких же местах. В Туве ведь русских мало осталось?

Мама по-прежнему смотрела в экран, говорила с усилием:

– В общем, да, мало осталось… Очень мало… А вообще, – голос ожил, и мама наконец снова посмотрела на Дашу, – не забивай себе, пожалуйста, этим голову. Если об этом думать, то ничем больше заниматься не сможешь. Мы с тобой здесь живем, и надо каким-то образом здесь нормальную жизнь строить… Поиграй на фаготе, ладно? В воскресенье к профессору идти, опять будет ругаться…

Вопросов еще было много, но что их задавать – только волновать маму. Да и себя… На каждом шагу вопросы, неприятные удивления и ощущение стойкое, что что-то не так, неправильно.

Вернулась к себе, вяло стала собирать фагот. Четыре дня к нему не прикасалась. Тридцатого вечером позанималась и разобрала, протерла, уложила в футляр, чтоб хоть ненадолго о нем забыть. И мама, казалось, забыла. Не напоминала. Но вот напомнила… Ладно, надо поиграть – когда играешь, особенно разученное, отшлифованное, становится легче. Случается, на несколько секунд возникает ощущение, что перемещаешься куда-то, в некий другой мир или, точнее, в другое какое-то измерение. И только начинаешь это ощущение осмыслять, как сразу возвращаешься сюда, в эту квартиру, на свой пятачок, в привычный и реальный до отчаяния мир.

А взять бы и действительно переместиться. Как в фильме: чик – и там… Только в хорошее измерение, не в кошмар, как чаще всего показывают. В каком-нибудь таком месте взять и оказаться, где тихо, тепло, удобно. И чтоб покой, настоящий, глубокий покой…

Был период, когда Даше казалось, что такое место возможно и в этой реальности.

Несколько раз родители отпускали ее с ночевкой на дачу одноклассницы Ани. Точнее, это была даже не дача, а большой загородный дом. Двухэтажный, с подземным гаражом, с сауной, бильярдом, камином… В общем, крутой дом. Участок огорожен кирпичным забором, высоченным – взрослый рукой до верха не дотянется.

Живешь там, и словно вокруг нет окружающего пространства со всеми его проблемами, мрачностями, спешкой, толкотней.

Папа Ани – неродной, как знала Даша, но почти сразу после рождения Ани женившийся на ее маме – жил там почти постоянно. Деньги получал, Аня как-то сказала, за акции. В пятницу к вечеру он приезжал в Москву и увозил Аню с мамой за город, а в воскресенье вечером привозил обратно. Как-то Анина мама предложила поехать с ними и Даше, и родители ее отпустили. Потом еще и еще – «пускай воздухом подышит»…

Первые разы Даша там просто кайфовала. Не хотелось играть с Аней, учиться бильярду, смотреть огромный плазменный телевизор, а тянуло побыть одной в большой комнате, в тишине. В живой тишине деревянного, обжитого дома.

Даша завидовала Ане и ее родителям, в душе злилась на своего папу за то, что он не заработал до сих пор на такой же дом. Или пусть на маленький – дело не в размерах, а в наличии места, куда можно в любой момент приехать. Сесть в электричку или в автобус и спустя полчаса-час войти в домик. Растопить камин, ну пусть печку, сесть в кресло. Тишина…

Но потом, постепенно, ее зависть и злость стали сменяться другим – Даша стала замечать, что Анин папа что-то носит в себе такое, что не позволяет ему радоваться. Как-то глубинно мешает.

Вообще-то он был улыбчивым, шутил, правда, иногда не совсем понятно; он с удовольствием жарил шашлыки, барбекю, красиво колол дрова для камина. Но иногда прямо посреди застолья о чем-то задумывался, выпадал из общего оживления, и тогда лицо его становилось таким, что мороз продирал. Будто видел нечто жуткое, кровавое или вспоминал о чем-то таком. Внутри себя это видел… И из-за его лица Даше перестало хотеться чаще бывать в этом доме. Словно жило здесь страшное, призрак этого страшного.

Первого сентября на линейке Даша познакомила папу с Аниным папой. А через некоторое время, во время почти что ссоры с мамой по поводу отсутствия у них машины, дачи, постоянной нехватки денег, папа сказал: «Извини, я не уцелевший браток из девяностых, как этот отец Ани из школы».

Даша посмотрела про девяностые. Там была настоящая война за всё. Молодые парни убивали друг друга на рынках, на заводах, взрывали машины, захватывали офисы… Тогда и появились богатые, но чтобы выжить и остаться богатым, им приходилось уничтожать конкурентов. Воевали и очень богатые, и не очень, и бедные парни, чтобы заработать на машину, квартиру…