Текст книги "Очарованный якут"

Автор книги: Роман Назаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

(Глупый вопрос задал, сам знаю).

– Ну, Рома. Маму любить, Бога любить.

Крестится.

– И всех остальных?

(Опять не то спросил).

– Да, Рома. Один, вот так я, сирота казанская.

– Хм. Хорошо! Скажи мне, пожалуйста, Радий! В чем смысл жизни?

(Уж тут я совсем).

Хмурится, отворачивается.

– Спроси что полегче. Умение любить. Это дар, в первую очередь…

А тут Серёга с работы пришел. Пьянющий. Камеру пришлось выключить.

Серёга, Сергей Васильевич. Высокий, худой. Полтинник в прошлом году стукнуло. Хохол. Букву «г» смягчает в «х» как и все хохлы, где бы ни обитали, понятно – на генетическом уровне. Нос красивый, с изящной, еле заметной горбинкой. Глаза аквамариновые, грустные. Грусть и обаяние усиливаются за счет бровей «брежневских», густых. Сутулится, кашляет (бронхит курильщика). Художник, поэт, друг. Запивашка классический. Каждый день не обходится без бутылки портвейна. А если желудок совсем прихватит – пиво со сметаной. Типа, помогает, расслабляет кишечник. Хорошо еще закусывает (когда есть) чесноком и салом. Живет у меня, в комнате моей, пятый месяц. С женой поругался, с Людмилой Николаевной. Крепко поругался. Практически ушел из семьи, правда, Машу, дочку-школьницу, навещает. Покупает ей с зарплаты гостинцы.

На картинах не проживешь, на стихах – тем более. Серёга работает в Арсаках, «на деревяшках». Часто и ночует там – дежурит. Денежку зарабатывает. Часть отдает маме моей (не знаю сколько, без меня договаривались), часть – Маше что-то покупает, остальное – на себя. Мне перепадает, конечно же. Кстати, Серёга ноутбук месяц назад приобрел, слабенький, но MP3 слушать можно, видео в нескольких форматах, в Word'е писать.

И вот он с дежурства пришел – никакой. Бутылку «Портвейн № 72» на стол поставил и завалился спать. Это он зря так много пьет. Мама однажды не выдержит, выгонит его, не посмотрит, что мой друг.

Радий не испугался, вежливо поздоровался. Серёга в ответ: «Бр-мр-вр!». Уехал.

Что там Санек возвещал? «Он придет к тебе, а ты – никакой, в стельку пьяный валяешься, а Он, может, именно к тебе пришел.»

– Так что же мне делать-то с тобой, Радий? – спрашиваю, вздыхая.

– Что-то ведь надо с тобой делать, а?

Радий тоже вздыхает.

– Уехать мне надо отсюда. Не могу больше.

– Хорошо. Как? – Вопрос «как?» выкрикнул ему прямо в лицо, с раздражением.

Молчит. То ли задумался, то ли собрался плакать.

Серега: «Вр-мр-бр!»

– Очевидно, – продолжаю я, – что нужно купить билет просто-напросто. Вопрос – куда? Куда тебе надо, Радий? В Орехово-Зуево?

– Нет! Что ты, Рома! – испуганно.

– В другой монастырь. какой-нибудь? Сергиев-Посад?

– Н-нет. – морщится.

– В Москву? В Новгород? В Воронеж? В Питер?

(Честное слово, как с маленьким вожусь).

– В Воронеж. Жить там, у него.

– У друга.

– Да какой он мне друг! Ой дурак я! Сам виноват!. – Радий вроде как и восклицает, но подавленно, измученно.

– О! – саркастически. – Дошло наконец-то.

– Видишь, Рома, не знаю.

– Домой хочешь вернуться?

– Да, конечно же, Рома! – Обрадовался, как будто если бы я не спросил, то сам бы не догадался.

– Якутия большая? Какой там город? Якутск? А еще?

– Нерюнгри, Рома.

– Как-как?

– Нерюнгри, – еще тише произнес.

– А ты сам откуда?

– Из города Мирного. От Нерюнгри до Мирного две тысячи километров.

– Хорошо. До Ню. До Нерюнгри через какой город удобнее добираться? Ханты-Мансийск? Новосибирск? Какие в ту сторону по железке города есть?..

– Что ты, Рома. Тюмень.

Серёга: «Бррр-мррр-вррр!»

– Отлично! – кричу. – Тюмень! Там можешь на работу устроиться? Жить? Заработать и вернуть долг?

– Обязательно, Рома, конечно. За день в Тюмени можно заработать тысячу рублей.

– За день!!! Так. Я ловлю тебя на слове! Всё. Едешь в Тюмень. Договорились?

– Да, Рома, конечно же.

– Значит, осталось собрать тебе на билет. Сколько до Тюмени билет, самый дешевый?

– Полторы тысячи, наверно.

– Что значит – «наверно»? Ты наверняка должен знать! «Наверно»! Ничего себе!

Серёга: «Увхрмр!» И присел на тахте. Откашлялся, вытер мокроту полотенцем. Смотрит на меня, на Радия. На непочатую бутылку портвейна. Соображает.

Тут вышла не очень приятная сцена.

Серёга, когда повалился на постель, на самом деле не «уехал», как я выразился, не отключился, а слышал наш разговор. Не подробно, а лишь интонации. Возможно, я показался ему слегка агрессивным. Не получилось уснуть. Сел. Оглядел нас. Пошел к окну курить с вопросом по пути: «А в чем дело?». Я ему начал рассказывать. Где встретил Радия, что о нем узнал. Добавил, что я все-таки принял решение помочь ему, и если у Серёги есть, ну, сто-двести рэ (под мою ответственность), не мог бы он поделиться.

– А Радий заработает в Тюмени и вышлет долг, – заключаю я. – Да, Радий?

– Конечно же, Рома.

Серёга докурил. Промычал что-то, подошел к столу, открыл ножом бутылку портвейна, глотнул из горла. Предложил сначала мне, потом якуту. Поддержали по глотку. Дрянь!

– А в чем дело? – спросил Сергей Васильевич так, будто до него не дошло всё то, о чем я только что распинался.

Начал я по второму кругу.

– А-а-а. – (Как до жирафа). – А почему я должен ему верить? А? Рома, я десять лет на Севере работал, я таких как. hхррмвррр. Ну и кати в свою Якутию! Подумаешь, денеh у него нет! Если каждому давать. Им верить никому нельзя! – он больше ко мне обращался, чем к якуту. – Я их там сотнями насмотрелся.

– Если не вернет, то я верну… – жалобно проблеялось.

– …Они там все такие, сказки рассказывают, неприкаянные. И сюда добрались! До́жили! Мало нам своих халявщиков? – (Это верно). – Не-е-т! Так не пойдет! Пусть идет куда хочет! Мы ему лохи, что ли? А? Это чистое кидалово! Что за жизнь! – Здесь уже мысль понесла его во все тяжкие (бутылку он допил тремя глотками и снова закурил). – На работе… брррвррмррр. Нет… Николавна – кидает, все кидают! Уехала в деревню, а ключи соседям оставила. Сидел бы я сейчас дома, писал бы спокойно роман! Твою мать! Роман слетел! hрёбаный компьютер!.. Как же я копию-то не сделал! Ах, ё… – (Эту историю я слышал год назад). – Роман слетел! Сколько я над ним работал, твою мать, под японцев косил, какое вдохновение было!.. А сборник – это я виноват. Рома, я виноват, что сборник не выпустили. – (Сборник собирались выпустить пять лет назад). – И Николавна! Это она во всем виновата!.. Вот Машка школу закончит – всё! Ко мне – никаких претензий!.. А то что ж она хотела? Рома, не верь бабам, послушай мудроЬо совета!..

И так далее. Кашляет, «hэкает».

Наконец он вернулся из мрачного путешествия по времени в комнату, обнаружил себя стоящим у окна. Меня увидел. Радия, сидящего в кресле к нему спиной.

– Им верить нельзя! Я знаю! Я десять лет на Севере тысячи и тысячи за баранкой намотал, насмотрелся на них, на чукчей этих! Коhда они кому что возвращали? Да никоhда! Это типа цыhан, только. искуснее. Понимаешь? Понимаешь?

– Я у тебя в долг беру, а не он… – снова проблеялось.

Радий встал и направился из комнаты. Я не успел отчетливо рассмотреть его лицо, позеленело оно, кажется, но зато как он эффектно отразил Серёгино нападение:

– Я у вас ничего не прошу! Поэтому не надо хохмить! Не по-божески это…

Нет-нет, голоса он не повысил. Но выдавил из себя отчетливо, ясно. Как тогда про «умение любить». «Я тебе сказал».

И вышел. Я – следом. Оборачиваюсь. Сергей Васильевич стоит посреди комнаты, парализованный, ссутуленный, лось такой, собирающий взгляд в одну точку. Вот так он Серёгу, интеллигентно, с достоинством, за «чукчей» вероятно.

– Нет… – Сергей Васильевич приходит в себя. – А что я такоhо сказал?.. Я разве не прав?

Сходил с якутом на вокзал. Выяснил, что билет до Тюмени, самый дешевый, стоит тысячу пятьдесят рублей. Плюс на дорогу рублей двести-триста. Итого: максимум полторы тысячи всего-то. Пока считали, вдруг всплыло в памяти: «Николавна уехала». Точно! Что же я сразу-то не сообразил? Пошли на хату к Николаевне. Приходим, к соседям звоним. Так и так, мол, Людмила Николаевна уехала? С Машей? В Архангельскую область? А как с ней по телефону связаться? Соседи меня знают, трубку дают. Поговорил с Николаевной, а она и разрешила два дня за её хозяйством посмотреть: кот да попугай из живности, ну и вообще. Да, Windows XP заодно надо на её комп установить. Мусор вынести, порядок и чистоту соблюдать. Живем! Вот доброй души человек! Пить меньше надо, Сергей Васильевич, тогда и с людьми можно договориться. Так!

Короче, с ночевкой дело решили. Теперь – деньги. Разумеется, проблема моя состояла в том, что я вот уже несколько месяцев не работал, сам жил «халявщиком», Христа ради. Но Господь милостив, зла я никому не делал, помогал, как мог, хорошим людям, сообразно со своим умением. Без денег. И вот еще и якута на себя взвалил. Да ведь так не бывает, чтобы совсем-совсем черная полоса легла. Кружусь мыслью по городу, влетаю в квартиры, в дома, в магазины, ищу друзей, знакомых и отдаленных знакомых, сканирую их, если можно так выразиться, сердцем своим: помогут – не помогут. Есть выходы.

Вспомнил Алексея Абакшина! Поэта, музыканта, учителя английского языка. Как же его не вспомнить – сам через день ко мне заходит: то одно, то другое надо ему сделать, фильм снять документальный о его жизни, стихи на компе отредактировать.

Поперлись к Абакшину сквозь метель мартовскую. На ЦРММ. Это район за переездом. Как сам Абакшин говорит о своем месте проживания: «Гетто». Что же в душе-то у него творится тогда?! Человек он довольно странный. Если не сказать – парадоксальный. Физически он крепкий, упитанный, с брюшком, почти колобок; очень подвижный, быстрый, эдакий живчик. Ужасно много говорит, впечатление, что собеседника пытается то ли усыпить, то ли загипнотизировать, туману напустить и уйти от прямых, острых вопросов. Лысину прячет остатками волос, создавая подобие нимба. Помню, так мой отчим зачесывал. Лицо круглое, лоснится, поросёночек, а губы почему-то всегда синие, почти фиолетовые, кажется, что он прижимает их к зубам с невероятной силой. Глаза – истинно татарские. Маленькие, круглые, с четкими тройными морщинками, так что можно сказать – «глаза с расходящимися тропинками». И в то же время всё его лицо и вся наружность говорят чаще всего, как ни странно, лишь об одном – о совершенно неизлечимом каком-то очень мучительном страдании.

Вот открыл он нам дверь, но я не стал заходить, тем более с незнакомым для него человеком. Прямо на лестничной площадке познакомил его с Радием, объяснил ситуацию, так и так, на билет собираю, под мою ответственность, выручай, рублей триста, век не забуду.

А Лёха стоит перед нами такой смешной, сам вроде круглый, а ноги ближе к ступням в спички превращаются. И черные тренировочные штаны 80-х годов не спасают, наоборот, усиливают комичный его вид. Руки скрестил на груди, нимб на голове растрепан и губы синеют. Клинический персонаж.

– Ром… – говорит он, разгоняясь. – Нету денег. Сам пятьсот рублей вчера с книжки снял, для дочери… Ты же знаешь, сколько учителя получают, уезжать надо из этой страны, везде одна грязь, урла, гопники, никакого просвета… (что-то там тра-та-тата)… Я рад бы помочь, давай не сегодня, давай завтра, и сходим к директору универсама, я учился с ним когда-то, у него деньги есть, он бизнесмен, лучше сам сходи, скажешь, что от меня…

(К директору универсама?! К Ч-еву?! За тремястами рублями?! От Алексея?!) Дау́ном себя почувствовал. За кого он меня принимает?

– А ты правда из Якутии? – страдание на лице сменилось откровенно поддельным участием. – Я в Орехово-Зуево в институте учился, и там якуты жили, хорошие ребята. Когда выпивки совсем не оставалось, нам якуты никогда не отказывали, собирались в кружок, по-своему о чем-то пошепчутся, потом один уйдет и через пять минут вернется с коньяком «Белый аист». А? Вот это молодцы, Ром, весело нам было, клянусь, ну откуда деньги у учителя, рад бы помочь… (что-то там та-та-та)… Гетто, это настоящее гетто, уеду я отсюда, конечно, в идеальном варианте, в Англию бы махнуть, или домой, в Кострому, где моя юность прошла, но и Сибирь, Рома, р-р-рррры… (руки поднял, согнутые пальца выставил – медведя изобразил), Сибиррр, Рома…

Понесло.

– Люблю Сибирь, Рома! Люди там настоящие, природа там настоящая, Сибиррр, р-р-ррррры-ы… (опять медведя изобразил), ты же знаешь, она меня отравить хотела, подмешивала, подсыпала мне что-то в еду.

Возможно, скорость его мыслей была быстрее моей в два, в три раза. Алексей, кроме того, что умный и хитрый, странный и парадоксальный, по-своему добрый человек. Какая доля ему досталась! Неделями и по двадцать раз (как одну и ту же пластинку) можно выслушивать от него судьбоносные, с пессимистическими выводами, истории. Как учился, как Москву и Питер безуспешно покорял своими песнями. Между прочим, почти с десяток альбомов записал. Дважды был женат, и от первого брака – дочка любимая (слава Богу, чуть ли не единственная светлая веха), а от второго («подсыпала») – самые страшные, самые депрессивные воспоминания.

– … Разряжу обстановку, анекдот, анекдот расскажу, анекдот. – Анекдоты любит рассказывать.

Рассказал анекдот. «Дэвушка, пачему вы молчите?» – «Хочу и – молчу!» – «Вай! Хо-очэт и… молчит!!!». Засмеялся, показал зубы, плохие, обросшие камнем.

Институтская кличка у него была – сам рассказывал – «Клещ».

– Ладно, Алексей, – говорю, – спасибо, что не отказал, завтра, может, зайду. Пошли, Радий Николаевич.

– Рома, обратись к Helen Wolf, к Шизель, а? – резвость и веселье сменились снова на страдание и даже на явно, специально выраженную беспомощность. – Рад бы помочь, честное слово! Ты же меня знаешь. Я всегда готов помочь.

– Знаю, Алексей, поэтому и пришел к тебе.

– Каково это в школе работать, гавкать по восемь часов? Выслушивать от них. А это дети, Рома!.. Это дети маргиналов! И город наш – Маргинальск-на-Серой. Рома, обратись к этой. Лене, я думаю, раз она гринписовка, гуманистка, раз она хочет всех животных из клеток освободить, то не откажет, а? Ты видишь её? Как она поживает?.. Крылатая Шизель… А? Уникум!

Всё. Раздухарился и с легкостью перевел стрелки. И на кого! Абакшин её боится как огня.

– Ой, это надо у Серёги спросить. А мысль интересная!

– Да! Серёга-то как, пьёт?

– Бывает.

– Серёге привет!

– Всего вам доброго! – еле слышно прощается Радий Николаевич.

Никакой ответной реакции.

Лёха, Клещ, просто в упор не увидел Радия. Кто он? Что он? Абсолютно было ему безразлично. Уходим. Практически сбегаем от него.

Город у нас небольшой. По данным переписи населения, в 1978 году насчитывалось 70 тысяч, так что с учетом новостроек к 2006 году, ну, максимум 80 тысяч. Тысяч 15 народу работает в Москве и Подмосковье, бегут каждое утро на электрички, за «длинным» рублем. Helen Wolf, она же Шизель (как окрестил её Абакшин), она же просто Лена Волкова, была как раз из тех, кто тратил два часа на поездку в Москву и два часа – из Москвы. Работала в Конструкторском Бюро, естественно, конструктором. Училась до КБ в Бауманке. Начиталась в своё время технической литературы, затем Гюго, Кастанеды, Блаватской и её комментаторов, кучу книг о правильном (в частности – раздельном) питании, не меньшую кучу книг о паразитах (глистах, бактериях, вирусах). Вступила в Greenpeace, слушала лекции Семеновой и Шаталовой. Короче, представляла собой оригинальный, но, в целом, продвинутый и гуманистический тип человека, способного на крайние меры ради справедливого спасения ближнего и всего человечества.

От Абакшина мы уходили уже поздно, тащиться из района ЦРММ в Черемушки не было сил, поэтому решили навестить Лену в воскресенье.

Километры, которые мы намотали, бегая по городу, дали о себе знать. Ноги еле волокли. Зато, когда зашли в апартаменты Николаевны, усталость вдруг как рукой сняло. Мгновенно. Хорошо у нее было в квартире, тепло, комфортно, телевизор, компьютер, книги. Игрушки. Пианино. Попугай приветливый, котик ласковый. Накормил их, напоил. Windows XP установил. Чай нашли вкусный, фирмы «DV», с лепестками подсолнечника, вку-усны-ий, выпили кружек по пять с клубничным вареньем, с малиновым вареньем. С лимоном. С печеньем. Завалились спать: якут на диван, я на кресло-кровать. Балдеж! Есть Бог на свете!

А почему так получилось? Людмила Николаевна, жена Серёги, уехала в архангельскую область, дня на три, на годовщину мамы, дочурку с собой взяла. Серёга проболтался. Вот и получилось. Николаевна в Александрове завлабом работает в университете (филиал московский). Дочку Машу практически одна воспитывает. Занимается с ней. Маша в музыкальной школе учится. Умная, веселая, сказки начала сочинять – в папу. Земля у Николаевны есть, соток 10, там и клубничку выращивает, и овощи, и зелень, и картошку. Там и сарай стоит, Сергеем Васильевичем недостроенный. Как вот люди живут? Все вроде имеется для жизни совместной, а выходит, что и не всё. Встретились, полюбились, ребеночка родили. Чем не счастье? Нет, надо ругаться, надо нервничать, обвинять друг друга во всех грехах. Ну, да это не мои проблемы, однозначно.

Наутро Радий говорит:

– Сон приснился хороший. Маму видел. Тетю. Брата. За столом сидели. Все будет хорошо, Рома.

В воскресенье первую половину дня, пока Радий возил тележки на рынке, я пробегал по городу в поисках стрельнуть стольник-другой. Наведывался в основном в магазины, в которых когда-то работал. Искал знакомых грузчиков, продавщиц, фасовщиц, с которыми отношения были более или менее нормальными. С которыми работа спорилась, жизнь била ключом. То ещё было времечко! Как стахановцы давали мы стране угля, то бишь жратву – народу. По двенадцать-тринадцать-четырнадцать часов в сутки пашешь, неделями и неделями без выходных. Как же любят люди жрать! Хлеб, молоко, колбаса, макароны, крупы, мука, сахарный песок, водка, вино, чай, кофе, соки. Консервы, кетчупы, масла. Рыба замороженная, рыба копченая. Печень, сердце, говядина, свинина. Окорочка (мама родная!) тоннами, яйца – коробками, пиво – ящиками, газированная вода – упаковками. Разгружаешь машину за машиной, загружаешь машину за машиной, в темпе, бегом, а то ночью придется работать, а назавтра опять – машины, машины. Коробки, коробки, коробки, ящики, ящики, ящики, мешки, мешки, мешки.

До того дошло, что однажды, в выходной день, когда встретил на улице продавщицу, с которой бок о бок работал несколько недель подряд, остановился пораженный ощущением, что я и она – существа с другой, известной только нам, планеты. У неё было такое же фантастическое, безумное восприятие реальности. Мы, увидев друг друга, завопили, оглушенные внезапным узнаванием, и обнялись, словно родные. И чуть ли не расплакались.

Пил я тогда порядочно – это факт. А как не выпить, не поддержать себя «допингом», если после 20 часов вечера приезжает ЗИЛ из Москвы или фура из Владимира, и ты смотришь в кузов, забитый до отказа товаром? Рабы в Древнем Египте, наверное, столько не работали, как мы.

Конечно, я ушел. Да и не только я. Текучка огромная. Придет человек, поработает пару дней, а завтра нет его, не пришел. А то и одного дня достаточно будет. Кто по крепче – месяц, два, три. Но из сотни, примерно, грузчиков, с кем приходилось работать, только один, Витя, не сдавался. Пять лет он как робот, и то – «допинг» выручал: сто грамм с утра, сто грамм в обед, двести пятьдесят – вечером.

Впрочем, не нашел я Витю. Сказали, уволили его, совсем плох стал. И девчонок не нашел. Сменились почти все. Захожу в магазин – лица незнакомые, молодые, но уже измученные, уже недовольные.

Бегал, бегал по городу – ноль эффекта. Хорошо, Радий пришел с рынка, купил на зарплату люля-кебаб. Пожарили, съели. Я хотел ему, в качестве экономии, мюсли предложить – заливаешь кипятком, ждешь пять минут – готово, можно есть. Он на меня посмотрел с удивлением:

– Что ты, Рома, разве это еда? Нет, без мяса никак нельзя. Нет, ты мне, пожалуйста, больше эти мю. сли не предлагай.

– Не приветствуешь вегетарианскую пищу?

– Так как же, Рома? На Севере как же без мяса, Рома? Только мясо и согревает!

Отдохнули часок. Двинули к Helen Wolf.

Лена ростом метр семьдесят, осанка прямая, волосы пепельнокаштановые (если не сказать – «как у ведьмы»), длинные, она их собирает на затылке или в косу заплетает. Сама она любит манерничать (точнее – жеманиться), глазки, слегка раскосые, строить (цвет ближе к карим), вежливая, строгая, а если дело касается принципиальных для нее вещей – может так разозлиться, что голос повысит, слова сквозь зубы будут вылетать, и на мгновение забудешь о приятом впечатлении, которое она произвела при знакомстве.

Открыла дверь, улыбнулась, изогнулась с манерою, игриво, пропустила гостей к себе. Ну, как же, тапочки, на кровать не садиться.

Комната читая, убранная, но обязательно такая деталь – лифчик вдруг или другое нижнее белье неожиданно обнаружишь на спинке стула. Она как будто опомнится, схватит, извинится, найдет в оправдание, спрячет. Живет с мамой и папой (мама – в торговле, папа – учитель математики). Есть старший брат, экспедитором работает, живет в другом районе. Четыре года, правда, Лена пыталась жить отдельно с неким Т., но ничего хорошего («пил много») не получилось, вернулась к родителям.

– Роман, выпрямись! Опять сутулишься!

Подбородок точеный, изящный, выдается вперед. Губы совершенно не пухлые, а тонкими, будто из пластилина, кантиками. Когда молчит – чайка (верхняя губа) парит над ниспадающей волной (нижняя). Когда говорит – чайка отчаянно машет крыльями в эпицентре бушующего носогубного треугольника.

– Как хорошо, что ты зашел! Мне надо AutoCAD установить, новую версию.

– Лена, познакомься, это Радий Николаевич. Радий, это Лена. Прекрасный человек, добрый, отзывчивый. Учится у Сергея Васильевича живописи, работает в Москве, училась в Бауманке.

Эта информация – обязательный атрибут, необходимый комплимент, особенно то, что она училась в Б., поскольку ставит себе в чуть ли не высочайшую заслугу.

Расплылась. Изогнулась змейкой. Плечи худенькие, а ноги спортсменки-легкоатлетки. В углу на коврике – гантели. Рядом с гантелями холст загрунтованный.

– Радий из далекого города Мирный, что в Якутии.

Рассказал ей о якуте, как он и что он. Задала несколько наводящих вопросов, проверила. Кажется, поверила. Задумалась.

– Я могу Вам помочь, но. Я Вас совсем не знаю. Могу ли я Вам верить?

– Ты мне веришь? – На капли не сомневаюсь в успехе предприятия.

– Под мою ответственность, если он не вернет долг, то я верну. Радий, ведь ты вышлешь телеграфом?

– Конечно же, – безропотно, полу улыбаясь отвечает Радий.

Её, очевидно, как и меня, очаровал его вид, его голос. Очаровала его энергетика.

– Вы поедите в Тюмень, заработаете денег.

– Да, Лена.

– Я оставлю Вам свой адрес домашний и телефон.

– Спасибо, Лена.

– Я могу Вам девятьсот рублей дать, Роман еще добавит немного, и Вы купите билет.

– Я Вам очень благодарен, Лена.

Радий встал со стула, поклонился. Лена сияла. Когда еще добрые дела совершались так легко и просто?

Устанавливаю AutoCAD.

– Роман, вынь спичку изо рта! Это неприлично!

Кусочек люля-кебаба застрял в зубах.

Дружная была бы четверка – я, С.В., Лена и Абакшин, – если бы не. Если бы Серёга не пил, если бы Абакшин (тяготеющий к православию традиционному) не избегал Лены (тяготеющей к теософии), если бы Лена не учила жить, если бы я работал.

Поговорили о раздельном и видовом питании, о суровой жизни в Якутии (Лена мужественно согласилась, что без мяса на Севере не прожить). О Greenpeace (как спасти Байкал от нефтепровода, животных от цирков, леса от пожаров), о возможной продолжительности жизни людей (Лена проживет не меньше 150 лет), об эхинококках, нетрадиционной медицине, полезности кремния и ежедневных клизмах.

Установил AutoCAD.

Достал носовой платок, высмаркиваюсь.

– Роман, Роман! Фу! Ты что делаешь? Микробы!

– Лена, я тебя умоля-а-аю. Козявки – мои собственные, платок тоже мой. Высморкаюсь, сложу и спрячу платок себе в карман. Все!

– Все равно! Микробы!

Успел прочистить нос, пока она и вовсе не набросилась на меня, спрятал платок. Подумал: а может она и не пукает? Сморкаться нельзя, ковырять в зубах нельзя.

Попили бордовый чай «каркаде».

Поговорили об астральных мирах, элеменалах и лярвах. Я любезно взял сейчас же почитать Л. Дмитриеву «Учение Христа в свете Учения Шамбалы». Абакшин, увидев потом эту книгу у меня дома на столе, закричал: «Рома, убери, убери с глаз долой ересь! Убери! С кем ты связался? С Шизелью! С ведьмой!». Забавно, что новый альбом он назвал «Воин Неба», вероятно, себя имея в виду.

Лена осталась довольна.

Радий теперь без остановки твердил, что Лена – самой чистейшей души человек, что надо ее беречь и холить. У меня же в голове лихорадочно закрутились образы людей, у которых можно было взять в долг, каких-то триста-четыреста рублей. К кому подойти? К тому, кто работает с деньгами. Кто работает с деньгами? В магазин? Был. Опа! В палатку! У предпринимателя Ч-ева кроме магазина и универсама несколько палаток! Сразу же вспомнил ночные развозы товара, как пытаешься объем кузова «Газели» запихнуть в палатку величиной с собачью конуру. Особенно перед праздниками. Точно!

Поскакали. Заглядываю. Кто сегодня работает? Тётя Таня. Женщина добрая, грустная. Отзывчивая. «Тётя Таня, здравствуйте!» – «А здравствуй, Рома! Как дела? Работаешь?» – «Тётя Таня, вот-вот устроюсь, не знаю пока, к вам ли на фирму вернусь, тяжело все-таки у Ч-ева работать…» – «И не говори…» – «Тётя Таня, у меня к вам просьба. Я могу у вас занять рублей триста, на пару дней… Я паспорт в залог оставлю… Очень надо выручить одного человека, купить билет на поезд, отправить его домой…» – «Рома, паспорт не берем. Триста? Я надеюсь на твою порядочность. Я знаю, ты человек хороший…» – «Тётя Таня, век не забуду!..».

Слава богу, сообразил! Всё! Деньги есть! Показываю Радию, танцую пред ним, ура! ура! деньги есть! Всё, Радий, идем билет покупать! Сходили на вокзал, купили в кассе дальнего следования билет до Тюмени, тысяча пятьдесят с комиссионными; еще бы стольник-другой на дорогу – вообще красота!

Впрочем, полторы сотни пришли к вечеру, с рынка. Не в долг Радий взял – заработал! Купили котлет, печенье, шоколад. Съели у Николаевны. Другая сотня свалилась уже тогда, когда и не ждали вовсе. В понедельник, только что с мамой пообщались («И в Бога я не верю!»), пошли на Переговорный звонить другу в Воронеж, предупредить его на всякий случай, чтобы не высылал денег в Александров. Идем мимо пожарки, смотрю – тетя Шура Максимова навстречу. Такая дама в возрасте, в шляпке, в шубке, в сапожках. Шапокляк из мультика напоминает, только без крыски Лариски и сумочки. Идет в гости к маме моей. Тетя Шура меня любит, с десяток фотографий в альбоме, где она держит меня, маленького, годовалого, на руках, улыбается, счастливая, будто я сын ее. А детей у нее нет. И счастлива ли та женщина, по-настоящему, если не может иметь детей? Увидела, обрадовалась. Я с лету: «Тетя Шура, выручайте! Вот друг у меня, из Якутии. Помочь ему хочу, денег на дорогу собираю. Сто рублей не одолжите?». Радий потом сказал: «Рома, это святая женщина!». Я не стал говорить, что она пьет почти каждый день. Но какова была реакция тети Шуры! Без лишних разговоров, без глупых вопросов, без каких-либо сомнений она махнула нам рукой, развернулась на сто восемьдесят градусов и повела к себе домой. Хотела чаем угостить, но мы торопились. Показала в комнате спящего на диване пьяного мужа. Показала кухню – какая она красивая, отделанная как по евростилю (муж – спец по строительным работам). Дала денег да еще заявила, что не в долг, а просто – сто рублей надо? вот, мол, вам сто рублей, ребятки хорошие мои! Подумал, может, надо было триста попросить? Но наглеть не стал. «Всего вам доброго!» – кланяется Радий. Уходим.

И вот вся эта история с якутом, весь этот пучок реальности из близких мне людей и поступков, которые они совершили за четыре дня, – вся эта ситуация сложилась в неожиданное для меня чувство. Которое, возможно, я испытывал когда-то очень давно и ради которого именно, собственно говоря, и стоит жить. Все те четырехдневные переживания – светлые, сильные, с достоинством, – которые выпали на мою долю, – все усилилось и, точнее сказать, закрепилось ни тогда, когда он зашел в электричку, а я остался на перроне, а чуть позднее.

Я вспоминаю теперь это событие, чувство, обрушившееся на меня, переживаю его заново и снова благодарю Бога и Радия. А кого мне благодарить?

Помню, стояли в кафе полчаса до отправления, говорили о том, о сем. Я ему – что он, Радий, как волшебное стекло, сквозь которое я увидел истинное духовное в каждом из тех, с кем живу в этом городе. Он мне – что никогда меня не забудет, что, как знать, еще приедет в гости, и что он мне очень благодарен.

Вышли. Постояли у электрички. Покурили.

Обнялись. Расцеловались.

Заскочил в тамбур, махнул мне рукой. В другой руке – узелок. Двери закрылись, электричка укатила.

Я помню, иду по перрону счастливый, довольный. Не то чтобы гора с плеч, вот, дескать, избавился наконец-то от проблемы. Не то чтобы уж прямо радость христианина, который помог ближнему. Просто – хорошо!

Перехожу вокзальную площадь. И – вдруг! – ноги у меня остановились. Песню я какую-то в голове пел – прекратилась песня. Забыл куда шел.

Там, надо мною, и во мне, и вокруг меня взорвалось что-то невыносимо сладкое и экстатическое. Нет, другое – окутало (свалилось на меня столбом) состояние свободы и блаженства. Силы, возможности исполнить задуманное. Стою, сияю, вероятно, излучаю… И еще такое непосредственное живое ощущение, что Господь Бог обнял меня и поцеловал мою душу.

Секунд тридцать.

Я пришел в себя и, запрокинув голову, произнес в вечернее небо: «Благодарю Тебя, Господи!.. Но я ничего не сделал…»

2006 г.