Текст книги "Сублимация любви"

Автор книги: Роман Мамин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Игры полов

Год 2000, 2010, 2020 (разницы нет!)

– Алло, – голос на том конце провода нежен и приятен.

– Я хотел бы посмотреть квартиру.

– Какое время для вас предпочтительней?

– Желательно вечером…

Положил трубку, сверкнул глазами, мысленно улыбнулся – уж очень у неё голос обещающий: ласковый, зазывающий, но как бы с дистанцией, никаких заискивающих ноток и полная уверенность в себе. Да, всё так. Но что-то в этом «обычном» голосе улавливается другое. Мягче. Мягче… Да! Именно так – голос ее стал мягче, то ли с придыханием, как с затаённой радостью от будущей встречи, то ли озорная искорка в глазах промелькнула, и это сразу же отозвалось в голосе. Я этого не знал, но почувствовал. Почувствовал, как самец самку, как лев запах львицы из чужого прайда за сотню шагов. Из чужого прайда…чужая… но как манит!

Когда она неспешно, как по подиуму, давая мне оценить её красоту, подошла к машине, я понял: она слишком хороша, чтобы быть простым агентом по недвижимости. Слишком хороша! Красивые длиннющие ноги, красивое лицо, красивый разрез глаз, красивый чувственный рот, волосы – сочная рыжая бестия, красивые руки с дорогим маникюром, за воротом распахнутой шубки красивая шея, поражает нежностью и атласом кожи. И венка на шее чуть пульсирует, притягивает внимание, и все это так красиво, чувственно, что я невольно улыбаюсь, улыбаюсь глазами, искрю ими – я уже охотник. Знаю, она мне нравится, и она будет моей! Я это знаю. Всё остальное – дело времени. И настоящий охотник во мне потирает от удовольствия руки.

Игра началась.

Первый раунд

Я поднимался за ней по лестнице. Прямая спинка, коротенькая шубка, а дальше джинсы и топорщатся упругие ягодицы, которые так и хочется шлепнуть или ухватить. Так бы и ухватил, так бы и сдавил их… Ладони зачесались.

От неё приятно пахнет свежестью – шлейф изысканных духов. Ножки семенят по лестнице. И она всё время оборачивается – пытается разговаривать со мной. Отвечаю. Но это ответы не на вопросы и не ей, а все ответы ее попке, разговариваю с этой аппетитной, красивенькой попкой…

И мысленно я уже остановил ее… здесь, на лестнице, здесь так удобно… поза номер два – лицом к стене… Она упёрлась руками в стену, податливо прогнулась, запрокинув голову, окатила запахом душистых волос. Я потерялся в этой рыжей копне, пахнущей свежестью. Губами нашел шею… ухо… покусываю ухо… шею… А руки? Руки каждая в своём амплуа – одна придерживает тоненький девичий стан, другая уже стягивает с неё неподатливые джинсы. Они застревают на крутых бедрах. Обозлившись, уже двумя руками стягиваю с неё проклятущие джинсы, а там, там тонкая полоска черных кружев на белоснежной коже. Черт, что у неё за попа, шедевр, а не попа. Вздёрнутые, красивейшие ягодички, такие упругие, сочные, да ещё в этом кружевном роскошестве!

Обхватываю их руками… сдавливаю… Нет, стоп! Отпрянул! Забыл! Забыл поцеловать их, впиться в них, ласково покусать их… забыл насладиться нежностью кожи и запахом её тела… Она томно стонет: «А-а…»

– А-а… – её неожиданный возглас оборвал меня на взлёте. Она повернулась, показывая на дверь: – А вот и квартира…

Раунд второй

– Да!.. Нет! – тяну каждый звук, впиваясь в неё глазами. Мне нравится наблюдать за ней, за ее переживаниями, что ясно читаются на хорошеньком личике. – Нет… м-м-м… Наверное, нет, мне не нравится эта квартира! Или все же… подумаю! Но… но… нет… я покупаю… Покупаю!

– Уф! – она не скрывает радости! (Как же! Так долго, вероятно, не было продаж, деньги на исходе, и дома шаром покати.) И она торопится довести всё до юридического конца. – Тогда вам нужно внести задаток.

– Хорошо! – мысленно скользнул по точёной фигурке, не смотрю, нет, сканирую.

Вижу её всю и даже без одежды, мне не нужно водить по ней взглядом – вижу её и так. Полные губы, чувственный влажный ротик, горячий, страстный; ямочку на щеке вижу и родинку на шее. Вижу пульс на ключице, вижу нежную линию талии, и бархат её кожи – вижу! Вижу её желание – она хочет меня! Улыбаюсь… Она принимает мою улыбку за радость покупки, повторяет:

– Залог внесете сейчас? – и робко добавляет: – Или?..

Она, склонив голову, улыбнулась (как-то уж очень томно она улыбнулась).

– Сейчас! – произношу, но это «сейчас» звучит слишком чувственно и относится совсем не к деньгам. Это мое «сейчас» принадлежит той венке, что пульсирует у неё на ключице, и ямочке на красивой попке, желанию в её глазах и чуть неровному сбившемуся дыханию. И я повторяю уже настойчиво, серьезно: – Сей-час!

Она ответила мне лишь глазами, а в них – благодарный восторг!

– Сейчас! – и вновь соблазнительно ласковая улыбка скользит по моим губам. (Знаю, они у меня красивые!)

Она улыбается мне уже другой улыбкой – она поняла! Поняла всё: и эти чертовщинки в моих глазах, и улыбку нежную, чувственную. Она лишь на доли мгновения задержала на мне взгляд, на том, как я вдруг, глядя на её грудь, инстинктивно облизнул губы, и улыбнулась уже именно им, моим губам (и она даже ощутила их прикосновение у себя на шее – чуть ниже ключицы), зарделась, потупила взор, и случилось странное!.. Странно! Но она покрылась мелкой испариной! (Я видел это!) И я понял: «Она – моя!»

А она?

Она нежно пролепетала:

– Нам нужно проехать в офис…

Раунд третий

Офис огромный, множество комнат с кожаной мебелью и тонюсенькими мониторами. И кишмя кишит народ. Хоть уже и поздний вечер, но у всех такой озабоченный вид, словно завтра вселенский потоп, потому им всем нужно, просто необходимо, срочно продать оставшихся мест так сто в Рай.

Я долго изучал бумаги, спорил с директором (неприятная, надо сказать, тетка) и поглядывал на свою рыжую бестию. Она бледнела, краснела, казалось, застревая взглядом на мне и на моих губах, вновь и вновь покрывалась испариной…

Сколько это всё тянулось, не помню, но, как кино одного кадра, в голове чётко застряла картинка: она – мой Рыжик, доставая какой-то очередной документ, не обошла стол и не присела перед ящиком, а перегнувшись через стол, попыталась достать бумаги, демонстрируя мне все свои миленькие прелести. Всё бы ничего, да вот только она была уже в юбочке! В коротенькой юбочке! (Когда успела переодеться? Зараза!) И какая зараза! Продумала всё! И высоту стола, и то, как я сидел, и то, что видеть её мог только я, и то, что я мог видеть! Она перегнулась через стол, почти легла на него и даже не видно, где голова, да голова и не нужна. Зачем голова в этакой-то позе?! Точёные ножки в чёрных чулочках с кружевной резинкой, и попка двумя упругими яблоками…Уф! Зараза!

А она как резко легла, так резко и встала, но по тому, как одёрнула юбочку и игриво взглянула на меня, я понял: всё это специально. Специально для меня! Благодарно улыбнулся ей опять же одними глазами, подумал: «Зая, я тебя ух!..»

Она взглядом парировала: «Попробуй». А я, перехватив этот взгляд, уже и не думал о сделке, а мысленно затащил её вон в ту дальнюю комнату и, распластав ее там, на столе, попой вверх…

Раунд четвертый

Нет! Не случилось! Не произошло! Кишмя кишит народ – готовятся к вселенскому потопу… И Рыжик мой уж больно серьёзная!

Или?..

Может?..

Нет, вижу, нравлюсь ей…

Играет…

Меня заводит, распаляюсь ещё больше – женская недоступность всегда и всех мужиков заводит, распаляет, будоражит, вызывает желание бороться за недоступное тело. Возможно, не так уж и нужно именно это тело – но его же не подали ни на жаркое, ни на десерт, его лишь демонстрируют в меню. Оно кажется таким аппетитным! И текут слюнки! И как мальчишке хочется иметь новую машинку, а потом открутить все колёса и заглянуть под капот – так и тут: залезть к очередной недоступности под юбку так хочется! Интересно! Хотя, может, и не так весело, как откручивать колёса у новенькой машинки.

Хорошо! Игра продолжается, так даже интересней!

– Может, выпьем шампанского, отметим сделку? – произношу эту фразу как бы вскользь, с интонацией «выбор за тобой, твоё желание – твоё решение, а мне это как бы по барабану», но сам, не отрываясь, слежу и за её ресницами, и за дыханием, за легким движением плеча.

– Да не знаю…

Так, ломается, уже хорошо! Зацепило! Значит, только этого и ждала!

Очень всё миленько и душевно: ресторан подальше от посторонних глаз, и она раскраснелась от выпитого шампанского – повеселевшая, ставшая чуть роднее и мягче. Она всё улыбается и смеётся грудным тёплым голосом, томно опускает глаза и склоняет голову в сторону так, как если бы видела меня уже раздетым и пыталась оценить меня. В этом взгляде и в том, как скользила (уже она скользила!) по мне глазами, я видел её желание, видел, что только не говорит об этом, не кричит, не шепчет, прильнув ко мне разгорячённой грудью, не шепчет мне в ухо, что хочет этого и сейчас!

Её томный, скользящий взгляд распаляет меня, и я уже чувствую влажность и бархатистость кожи, её бархат у себя на груди, и она ласкает меня… и уже всадница… на мне! А я скольжу руками по телу, по груди, что вольно колышется… и розовый сосок перед глазами… и пытаюсь дотянуться до него губами… дотягиваюсь, тяну на себя, и она уже не всадница, а моя пленница. Сдавливаю её, подминаю под себя… Смотрю на неё – глаза чуть прикрыты, с поволокой, улыбка блаженная… И вдруг она вздрагивает, закрывает глаза и томно выдыхает…

Раунд пятый

– Надо… – выдыхает пьяно, томно. – Надо ехать!

Сказала и, поправляя юбочку, встала.

Я в ступоре! Как? Как обухом по голове! Опять осечка?! А ведь всё было так хорошо и плыло в верном направлении… И обозлившись, но всё ещё не теряя спокойствия, произношу как можно мягче, хотя в глазах уже молнии:

– У нас ещё есть время!

– Нет! Нет, миленький! Работа! Работа! Ещё один клиент! – говорит так, словно и не хочет уходить от меня, но ей так надо.

Брови мои, чувствую, ползут вверх: «В такое-то время клиент? А я? Не клиент?»

Меня охватывает к этому неведомому клиенту ненависть! Или нет, соперничество: она – мой Рыжик – спешит сейчас к кому-то… «Ха! Щас!»

– Сейчас мы этого клиента ликвидируем! – улыбаюсь и вступаю в борьбу с ним, с неведомым клиентом, за право быть с ней ещё часок, вступаю в борьбу за обладание этой самкой, недоступной для меня самкой!

– Нет, что ты! Тогда я не получу свои проценты с аванса! – в её голосе чуть ли не дрожь, а на глазах навернулись слёзки.

И опять в ней, в её облике так всё и кричит: «Я не хочу уходить – ты такой милый, но так надо идти! Так надо! Надо! Работа!» (Ну, актриса! Ай, мужики, скажу я вам: женщины такие игруньи, актрисы! МХАТ отдыхает! Да их всех без экзаменов можно принимать в любой артистический вуз. А особенно хороши они в постельных сценах – сама разглядывает цветочки на обоях, а тебе: «Да, да, милый! Да, да, ты просто супер! Ой! Ай! Das ist fantastisch! И главное, не забывает при этом стонать и учащенно дышать!)

Так! Стоп!

Конечно, надутые губки и трепет в голосе, и это страдальческое лицо в дикой попытке заработать на жизнь, вызывают у меня приступ сострадания к её титаническим усилиям, или, возможно, во мне проснулось милосердие, или как там, меценатство? Ах, нет, это извечное наше мужское: «Милая, я помогу тебе! Ведь я как бы бог!» (Ну и, конечно, всё это в контексте: «А ты уж, милая, люби меня!» И вот здесь-то они нас и ловят! И мы, сами того не ведая, проигрываем, попадая в расставленные сети. Позвольте заметить, очень умело расставленные! Это как хук справа от левши. И знать не знаешь, и ведать не ведаешь, а получаешь. А ловят они нас на живца – на красивенькие ножки, пухлые губки, ну и на подобные словечки.)

Но я опять отвлекся.

Я воспарил: «Ха, если дело в деньгах, мы это поправим, и ты, Рыжик, будешь сегодня со мной!» И ей обрадованно:

– А сколько заработаешь за сделку?

– Если клиент покупает ту квартиру, то две тысячи!

– Я дам тебе эти деньги… – произношу я с превосходством и собственной значимостью, уже ни на миг не сомневаясь в своём выигрыше, откидываюсь на спинку стула, достаю бумажник, хрущу бенджаминовскими лицами…

– Спасибо!.. Я достаточно зарабатываю!.. – гордо произносит она, встаёт и направляется к выходу. Всем своим видом, прямой спиной, чуть вскинутой головой показывая – она обижена!

– М-м-м-да! – удивлен, что и говорить, но как завело! Вау! «Серьёзная девочка! Не такая, как все! Вау!»

Но только «вау!»-то оно «вау!». Мы-то с вами умные и знаем, что подобный её отказ заранее продуман ею. Это ход конём, это тот самый пресловутый гамбит: потерять малое, чтобы выиграть инициативу, а затем выиграть всё!

И подобное ею проиграно десятки раз, она знает до мелочей, где и как, что сказать, как встать, как уйти, чтобы я кинулся её догонять, уже считая, что в мои руки попала самая-самая-самая. Ситуация до смешного повторяется со всеми мужиками! А уж таким умением разводить нас обладают лишь незаурядные женщины. Женщины, умеющие это делать, – это профи!

Это простая влюбленная дурёха будет краснеть, бледнеть, отнекиваться от протянутых по случаю душевной щедрости денег. Эти же – нет! Они, лишь скучковавшись за чашечкой кофе где-нибудь в кафешке, будут делиться друг с другом, как развели очередного «клиента», горделиво демонстрируя подарки от «богатенького Буратино». При этом так поливать его грязью, что возникает вопрос: «Если он так плох, он тебе неприятен, а ты с ним была, тогда кто проиграл в этом?»

– Кто проиграл? И кто выиграл Игру?..

Римский стиль

Если одним словом выразить суть римского стиля, то это, конечно же, «роскошь». Любовь к роскоши у римлян, вероятно, стимулировали богатства завоёванных ими народов. Сначала это были этруски, затем, в 146 г. до н. э., они завоевали Грецию, а в 30 г. до н. э. Великий Египет пал к ногам Рима.

Но нужно отдать должное римлянам – они с благодарностью перенимали у побеждённых всё самое лучшее. У этрусков особо значимым заимствованием, конечно же, была циркулярная арка, позволившая затем римлянам строить многоэтажные здания. У греков римляне позаимствовали симметрию, ордеры и скульптуру, у египтян – любовь к монументальности. Беря у побеждённых народов всё самое лучшее, они соединяли разрозненные знания и творили свою имперскую архитектуру.

Мы иногда думаем: «Ах, как они далеки от нас эти древние римляне, что они там могли, что знали на заре-то человечества?» Но вот что интересно: именно римляне впервые из вулканического пепла изобрели прочный водонепроницаемый бетон и стали возводить сводчатые перекрытия и строить многоэтажные здания. Они покрыли сетью великолепных мощёных дорог не только саму Италию, но и отдалённые провинции – протектораты.

Ещё в I веке до н. э. были написаны первые трактаты по архитектуре – и именно римским архитектором! На латыни его имя звучит божественно красиво: Marcus Vitruvius Pollio. Этот Витрувий под руководством Юлия Цезаря создавал военные машины, это он строил акведуки и мосты, это он был автором эргономической системы пропорционирования, что впоследствии получила название «Витрувианский человек». Эта система имела широкое распространение в искусстве и архитектуре. Витрувий был тем, кто в своей работе «Десять книг об архитектуре» впервые обобщил опыт греческих и римских мастеров и систематизировал основные принципы художественного восприятия. (Он был первый, а уж через 1500 лет был Леонардо да Винчи.)

Римляне вообще соединяли, казалось бы, несоединимое. Греки ужаснулись бы, видя, как римляне поступали с их любимыми совершенными колоннами, что они с ними сотворили! Но свободные граждане Рима, вольно соединив три греческих ордера, получили ещё два добавочных архитектурных ордера.

Лишь скульптуру римляне переняли у греков без изменений – как эталон красоты, как совершенство. Римские мастера тщательно копировали статуи Афин, Афродит, атлетов, юношей-копьеносцев, правда, переименовывая на свой лад. Так скульптура Праксителя «Афродита» стала называться Venus pudica – «Венера стыдливая», Гермеса римляне окрестили Меркурием, а Зевса – Юпитером.

Итак: для римского стиля характерны пышность в убранстве, мрамор, золото, пурпурный цвет, украшенные листьями аканта колонны, копии греческих скульптур.

Для того чтобы воочию соприкоснуться с Римской империей, неплохо бы побывать в музее под открытым небом – в Помпеях[4]4
  16 февраля 63 года Помпеи были частично разрушены землетрясением, через год случилось еще одно землетрясение.


[Закрыть]. Для меня этот город – откровение!

Бродя по узким улочкам, наполняешься стойким ощущением живого города, только его жители почему-то прячутся по своим домам, да со страхом наблюдают за тобой из своих таинственных укрытий. Не знаю, кто как, а я постоянно чувствовал на себе пристальный взгляд с той стороны времени, до неприятного жжения под мозжечком (наверное, так чувствует себя человек, зная, что на него наведён прицел снайпера). Возможно, души помпейцев, погибших под тоннами пепла, незримо присутствуют здесь и ревностно охраняют своё право на тишину? Возможно.

В Помпеях всё как на ладони: вот форум, вот базилика, храмы, амфитеатры, термы, богатые дома с атриумами и перистилями, с фонтанчиками, с фресками и мозаикой. Мебель не сохранилась – сгорело всё, что могло гореть, но на фресках – прекрасные матроны, закутанные в багровые ткани, они возлежат на невысоких мраморных скамьях, рядом патриции в алых тогах, с золотыми кубками, вальяжно обсуждают последние новости с городского форума… И всюду роскошь, всюду эта возмутительная роскошь!

Нет ни одного туриста, кто бы не посетил самое злачное место древнего города – лупанар – публичный дом. Что и говорить, мы недалеко ушли от них, древних римлян, разве что проституток мы называем «ночными бабочками», а они их называли «волчицами». На улицах городов было темно, и чтобы привлечь клиентов, женщины завывали подобно волчицам.

Со скабрезными, ханжескими улыбками, с затаённым интересом, мы заходим в маленькое двухэтажное зданьице (надо сказать, отлично отреставрированное), протискиваемся по коридорчику, всюду заглядываем и, мысленно примеряясь к каменным лежанкам, вглядываемся в откровенные росписи на стенах – может, в них мы откроем что-то новое для себя?

Но нет, ничего нового. Древние римляне были такими же, как мы, и так же стремились к удовольствию и наслаждению. От этого ещё больше наваливается ощущение их незримого присутствия и несущественности пролетевших веков – эти люди были как мы, любили как мы, только раньше, раньше всего на каких-то пару тысяч лет!

Моё сердце и мозг отказываются это воспринимать. И в какой-то момент я замечаю, что все туристы находятся в отключённом состоянии, ощущение страшной катастрофы теряется за прозаическим: ходим, жуём пиццу, потягиваем из бутылочек «Колу», посмеиваемся над знаками в виде фаллоса на стенах, щёлкаем фотоаппаратами. Для нас Помпеи всего лишь туристический аттракцион.

Но аттракцион заканчивается там, где ты сталкиваешься с истинным воплощением смерти – это гипсовые слепки тел погибших помпейцев. В пустоты, что образовались в вулканических выбросах от тел погибших, археологи заливали гипс, как в форму, получая при этом посмертные скульптуры тех, кого застала врасплох стихия. Скрученные тела несчастных, их стремление любым способом укрыться, спастись, и ужас, отчаянье на их лицах – это невыносимое зрелище, оно сродни душевному коллапсу.

Этих скульптур смерти много, очень много! Вот скрученное тельце мальчика, старательно прижимающего ручки к ротику, вот мужчина навеки зажал в руке монетки, две женщины обнялись в последний раз, гладиатор накрыл собой от смертельной опасности любимую (этих двоих нашли в школе гладиаторов). А в одном из богатых домов совсем ещё юная красавица навечно замерла с прижатой к лицу рукой, словно она прикрывала ею глаза. На руке золотой браслет с надписью: «Dominus de Yitonia» – «Гедонии[5]5
  Гедония – от лат. gedonismus – наслаждение, в греческом hedone – удовольствие, тоска по наслаждениям, стремление к удовольствию.


[Закрыть] от хозяина».

Глядя на них, ты чувствуешь весь ужас и беспомощность этих несчастных перед разбушевавшимся Везувием. Сердце сжимается, и к горлу подкатывает ком – рыдания душат, и ноги становятся ватными. И я мысленно обещаю им: «Обязательно напишу о вас, о вашей страшной гибели!», но вместо этого вечером воображение вдруг рисует совсем другие картинки, картинки их безмятежной жизни и счастливой любви…

Гедония

79 год. Помпеи

Гедония очень красива. Гордый профиль, цвет кожи матовый, бархатный, глаза большие, влажные, тёмные, словно крупные маслины, и румянец на щеках нежнейший, как у младенца. Она особенно очаровательна, когда медным обручем подхватывает белокурые волосы в высокую причёску. Ей не нужно подкрашивать их, как это делают знатные римские матроны, волосы у неё от природы светлы – это подарок её отца-германца. Гедония так восхитительна, что её мать постоянно молит богов только об одном: хорошей участи для дочери, только бы эта броская красота не навредила ей. Мать просит милости у всемогущих богов, потому как знает – нет ничего хуже их зависти! Красивая рабыня – жди беды!

Она и сама когда-то была красива, и красота не принесла ей счастья. Ещё ребёнком её продали римскому патрицию для телесных услад, а как исполнилось пятнадцать, он, посчитав её уже старухой, отправил в казармы при гладиаторской школе. Поначалу она гордилась своей судьбой – весь Рим любил гладиаторов, они – настоящие герои! Да только любовь гладиаторов оказалась ещё горше, чем похотливые игры старого сластолюбца! Он хотя бы не бил её. А гладиаторы знали – следующий бой может стать последним, а потому всю свою ненависть к жизни и всю злость они почему-то вымещали на несчастных женщинах, кои им полагались в награду за одержанные сегодня победы.

В один из тёмных вечеров от белокурого гладиатора-германца она зачала ребенка. И чтобы её не отправили к повитухе, схитрила – упросила стражника выбить ей зубы. Лишилась зубов, но сохранила ребёнка, а возможно, и жизнь. Её вновь продали.

Новый хозяин – краснощёкий, лысый старик Сулла – не много дал за уже никчёмную рабыню. Отвёз ее к себе на виллу, что раскинулась в живописном месте под сенью Везувия. Здесь она родила девочку – Гедонию. Сулла же был не просто добр, он был столь великодушен, что позволил оставить ребенка, и пообещал никогда не разлучать и не продавать их по отдельности.

Казалось, всё складывалось хорошо, слишком хорошо, так, что временами забывалось – она всего лишь бесправная рабыня! Но искристая, вызывающая красота подрастающей дочери будила в ней тревогу, напоминая, что все несчастья ещё впереди…

23 августа 79 года, в день, когда Гедонии исполнилось пятнадцать, на виллу из Рима приехал Сулла. Он был мрачен, сидел с поникшей головой, ничего не ел и не пил, лишь беспокоился о каком-то госте, не появился ли?

Вдруг на глаза ему попалась Гедония, она принесла вина в высоком сосуде и, наливая в золотую чашу хозяина, допустила страшную оплошность – пролила несколько капель багрового напитка на мраморную столешницу. Тут же бросилась стирать капли, но было уже поздно: белоснежный, сияющий камень покрылся отвратительными багряными пятнами. Сулла подорвался, схватил её за волосы и в припадке старческой злобы, истошно крича, принялся избивать. Всё бы стерпела и приняла со смирением, не произнеся и слова, но Сулла кричал, что завтра же продаст её в лупанар или бросит, как когда-то мать, на потребу гладиаторам. Гедония взмолилась. Но её мольбы только подлили масла в огонь – старик рассвирепел еще больше. Он негодовал так, словно именно она была виновницей всех его проблем и, вероятно, несчастий. Неизвестно, чем бы это закончилось, если бы громкий голос стражника не оповестил, что наконец-то долгожданный гость прибыл.

Сулла бросился встречать его…

Величественный, надменный, лет тридцати, с пурпурными полосами на белоснежной тоге, поступью бога, степенно через атриум шел он – гость. Рабы низко склоняли головы, боясь даже посмотреть на него, они знали – это один из влиятельнейших помпейцев.

Сулла бросился навстречу с распростёртыми объятиями, чуть не упал, запутавшись в собственной тоге. А потом долго угодничал и о чём-то заискивающе просил. Даже умолял! Гость был непреклонен, стоял на своём. На приглашение отведать вина ответил резким отказом и уже твёрдым шагом направился обратно через атриум к выходу, как почти у самых дверей, между колонн, пред ним предстала Гедония (она не успела склонить голову).

Гость остановился, поражённый красотой, вернее сказать, сражённый ею. И было чем! Гедония, освещённая настенными факелами, стояла, подобно богине, сошедшей с превосходных фресок за её спиной: разметавшиеся по плечам волосы и легчайшая туника подкрашивались всполохами огня, и вся девичья красота, озарённая светом, являла собой божественное совершенство.

Высокая грудь, тонкий стан, стройные ноги, волосы, что золотыми волнами разметались по плечам, и удивительной красоты глаза: тёмные, влажные, нежные. А в них искорки то ли от пламени факелов, то ли её внутреннего, но такого страстного огня! (Грудь под белоснежной туникой от волнения чуть вздымалась.)

Обескураженный гость медленно обернулся на Суллу с немым вопросом: кто это? И старый лис сразу понял, в чём его спасение. Он бросился вперёд, на ходу выкрикивая:

– Это Гедония! Моя рабыня! Самая красивая рабыня! Вот… только посмотрите на неё! – Сулла резким движением сорвал с плеча несчастной тунику…

Девичья грудь упруго дёрнулась и уставилась маленьким розовым соском прямо в лицо гостя. (Он сглотнул.) Гедония вспыхнула, опустила голову, если бы могла – сгорела бы от стыда; тихонько, неспешно ладошкой попыталась прикрыть белоснежную грудь. (Гость пожирал её глазами.) А Сулла не унимался, с проворством городской крысы рванул поясок Гедонии, и туника лёгкими фалдами скользнула по стройной фигурке к её ногам. Теперь она прикрывала уже две груди и ещё больше склонила голову. (Взгляд гостя становился всё тяжелей.) Сулла шлёпнул по её бедрам (звонким эхом отозвался этот шлепок в чреслах гостя) и, резко подняв её подбородок, прокричал ей в лицо:

– Ну, милая, покажи нам личико! Какие у тебя зубки! А? Перламутр! Да убери ты руки! – и он силой оторвал их от груди сгорающей от стыда рабыни. – Покажи нам свою красоту!

При этих словах, словно осознав, что ничего уже не изменить, она – рабыня, а стыд – привилегия лишь свободного человека, и, что её судьба решается вот именно сейчас: или продадут этому господину, или отдадут на потребу гладиаторам, Гедония резко подняла голову, с вызовом глянула на стоящего пред ней гостя. Она смотрела на него так, как если бы Венера смотрела со своего постамента на ничтожных просителей, как если бы Елена, выходящая из пены морской, любовалась собой в лучах заката, зная, что она прекрасна! Смотрела на мужчину и чувствовала свою всё возрастающую силу над ним. Чувствовала, как в мужчине просыпается желание и как ему мучительно больно сейчас смотреть на её наготу.

Сулла не утихал, что-то тараторил, расхваливая все достоинства красавицы. Дёргал за розовые соски, проводил заскорузлой рукой по девичьему стану и вдруг, проявив несвойственную старику прыть, присел подле стройных ножек Гедонии, развёл заскорузлыми старческими пальцами пухленькие губки несчастной и больно ущипнул её за клитор, показывая тем самым, что не было обрезания – рабыня растилась для сладострастия. (От неожиданности она сдавленно простонала, запрокидывая голову назад, гостя обдало холодным потом.) Старик уже гладил её стройные колени и крутые бёдра, вновь добирался до груди, больно сжимал их и всё нахваливал и нахваливал свой товар.

Правда, эти двое уже не слышали старика, между ними сейчас происходило необъяснимое, неподвластное ему… они были одни в бесконечном вихре…

Как долго это длилось, они не смогли бы сказать, они не отрывали глаз друг от друга, и уже были одним целым, одной пульсирующей точкой во Вселенной.

– Вы согласны? – заискивающе спросил Сулла. Ответа не последовало, тогда он ближе подкрался к гостю и, словно шакал, заглядывая ему в лицо, повторил более настойчиво: – Вы согласны?

Гость медленно перевёл на него затуманенный взгляд.

– Вы согласны на обмен: я вам Гедонию, а вы мне… – он не успел договорить, гость быстро кивнул.

Ночью в богатом доме гостя Гедония стояла вся с ног до головы усыпанная золотой пудрой… Восхитительное тело, покрытое золотом, в лунном свете приобрело божественную красоту Венеры. Гедония уже не стыдилась наготы, а достойно принимала её!

Её привезли как дорогой трофей, как величайшую ценность. Два евнуха омыли её в трёх водах и умастили тело превосходными маслами. Легчайший сладковатый запах масел дурманил, а сноровистые руки евнухов умело скользили по её телу. Руки евнухов скользили по стройным ногам, по ягодицам, заставляли Гедонию млеть, стонать, прогибаться в пояснице, и, не давая ей опомниться, они устремлялись туда, где разгорался чудесный жар… Едва прикасались и тут же устремлялись прочь, скользили по ногам, ягодицам и вновь слегка дотрагиваясь трепетными пальцами… Вырывали с губ Гедонии сладострастные вздохи… и вновь отступали. Но когда вздохи переросли в стоны, когда её дыхание сбилось и она уже извивалась в томной неге, евнухи вдруг отступили, накинув на её белоснежную спинку пурпурную тогу.

Она ужаснулась, неужели всё, и её оставят вот так, разгоряченную, страждущую ласк, сильных рук, страстно желающей мужчину, ждущую и изнывающую! Она повернула голову и едва не взмолилась о помощи, как в конце огромной залы увидела его. Он был очень красив! Глаза большие, тёмные, в глазах играли огоньки – он смотрел на неё, губы чуть подёргивались в странной улыбке. Он ждал. Ждал чего-то именно от неё.

Гедония приподнялась, откинула тогу, что скрывала красивое и уже разгорячённое тело, и, подперев рукой хорошенькую головку, лукаво поманила его. Он не шевельнулся, лишь улыбнулся… Тогда Гедония медленно провела рукой по груди, словно проверяя, упруга ли она, красива ли, потом рука её скользнула по нежным изгибам и, задержавшись на животике, устремилась к белокурым, в легких завитках, волоскам…

Он подходит к ней как лев, заворожённый добычей. Его взгляд приводит её в восторг, и она, трепеща, приподнимается к нему всё больше и больше…

…Он почти рядом, и она протягивает к нему руки, обхватывает его могучую шею, привлекает к себе…

Лишь под утро, когда на небосклоне только Венера осталась свидетельницей их любви, они затихли и забылись в счастливом сне.

А когда она, утомлённая любовью, проснулась далеко за полдень, на её руке красовался золотой браслет. Гедония обомлела от восторга. Лишь маленькая надпись на браслете кольнула сердце едким уколом. Надпись – всего ничего, но как горьки эти слова: «Гедонии от хозяина».

Что ж, она должна знать своё место: она – рабыня, он – хозяин.

Но как прекрасны эти слова: «Гедонии от хозяина»! Он её хозяин! Она его рабыня!

Гедония в счастливой задумчивости, поглаживая золотой браслет, вышла на террасу… и едва не вскрикнула от ужаса… Везувий весь в клубах серого дыма! В высоте тёмного неба едва заметен солнечный диск, он с трудом пробивался сквозь чёрную пелену пепла…