Текст книги "Лишь тень (СИ)"

Автор книги: Роман Корнеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Часть 4

Старания мои были полностью возмещены. Свернув в проулок, я снова аккуратно выглянул и присмотрелся. Да, чувства меня не обманули. Под плотными кронами деревьев стояли Мари и Учитель… проклятие, или мне его теперь называть «Советником Луи Сен-Руалем»?..

Они о чём-то разговаривали, причём Мари – на повышенных тонах, отдельные её слова долетали даже сюда, Учитель же был тих, в нём больше не чувствовалось былого напора уверенности в себе, откровенной покровительственности в голосе. Раньше, до того разговора в Совете, он был совсем не таким. Похоже, чудеса продолжали твориться не только со мной.

Иногда, при шальном порыве ветра я разбирал какие-то разрозненные куски их диалога, позволившие мне получить, в конце концов, некоторое о нём представление. Мари явно спорила по какому-то принципиальному для неё вопросу, Учитель же, не поддаваясь на провокации, старался уйти от разговора, явно показывая абсолютное нежелание говорить на эту тему. Голос у него тоже был усталый. Мне разом стало тяжело на душе.

Последним всплеском их диалога стала фраза Мари, донёсшаяся до меня со всей отчётливостью.

– Он же верит во всё это! Как вы не понимаете, верит, как верят в сказки маленькие дети, а вы хотите всех заставить считать, что это его сознательный выбор!

Учитель покачал головой, на что она резко развернулась на каблуках и чуть не бегом пошла прочь. На миг мне показалось, что… либо Учитель даст ей пощёчину, либо она сама что-нибудь отчудит, я даже собрался выйти из своего укрытия, когда всё вдруг закончилось вот так.

Скажем, попросту ничем. Может статься, наилучшим образом.

Однако это не только не приносило мне облегчения, но даже настораживало ещё больше, в этом всём был намёк на некие неизвестные мне обстоятельства. Помилуйте, ещё час назад я даже не подозревал, что они знакомы, и тут нате! Или это у меня началась паранойя на почве переутомления и излишней ответственности, или… что-то в этом всём действительно было.

Мари же, за которой я следовал несколько кварталов, к счастью, не оглядывалась, так что мне удалось спокойно, не вызывая подозрений, подойти поближе.

– Мари!..

Она обернулась и… всё-таки я так и не уловил мгновение острого беспокойства в её глазах, которого так боялся и так ждал. Значит, не всё так плохо. Просто лёгкое сочувствие по отношению к близкому человеку, взвалившему на себя слишком много, и одновременно укор – по той же причине.

– Здравствуй, ты уже отлип от своих тренажёров?

Насмешливый тон, мгновенно перешедший к нормальным её интонациям, Мари явно хотелось меня зачем-то уязвить, но один только взгляд в мою сторону вернул всё на свои места.

– Тебя что-то беспокоит?

Я уже понимал, что зря затеял этот разговор, Мари выложила бы мне всё сама, пусть позже, но она сделала бы это. Хотя… дело стоило того: хотя бы затем, чтобы выяснить, – Мари в течение этой недели ко мне домой не являлась. От этого уже можно было отталкиваться и идти дальше.

– Нет… просто устал, как собака. Ты не заходила ко мне?

Ага. Вот так, пусть думает, что… не будь дураком, зачем её вмешивать.

– Ты оставил на линии сообщение, чтобы тебя не беспокоили, так что я… Я всё сделала правильно?

Я замялся, пытаясь выбраться из собственных логических построений, Мари же интерпретировала это по-своему. Тогда я даже не мог подозревать всё, что творилось у неё в мыслях. Я просто слушал.

– Вообще-то я была поблизости… случайно проходила мимо. У тебя в окнах не горел почему-то свет, и я решила, что только помешаю тебе отдыхать. Я глупая, да?

Вот уж нет, ты у меня умница. Малышка с добрыми любящими глазами. Я прижал её к себе, обнял покрепче, молча впитывая в себя это чувство.

– А давай сейчас к тебе пойдём, уже три часа, а ты, кажется, ещё не обедал… я бы приготовила чего-нибудь вкусного. Ты ещё не разлюбил мои круассаны?

Нет, я их не разлюбил, и мы медленно направились вдоль пешеходной дорожки, время от времени произнося ничего не значащие слова. Я уже совершенно ничего не соображал от усталости, как кажется. Разве можно иначе объяснить моё тогдашнее тугоумие?

– Я краем глаза заметил, как ты распрощалась с Учителем… э-э… Советником Луи Сен-Руалем. О чём вы говорили?

– А откуда ты… хотя, да. Конечно же. Да так, это по моей работе, я с ним пересекаюсь немного, вот, разошлись во мнениях, и тут пошло-поехало… его авторитет… а что, он действительно Советник?

– Да, – вот дурак, нужно же было выпячивать свою осведомлённость. Лучше б заглянул разок в лицо любимой! Болван… – по крайней мере, неделю назад он присутствовал на Совете. Правда, с тех пор могло кое-что измениться…

Мари вдруг зашагала быстрее, прекратив тем самым и ненужный никому разговор, и нашу медлительную прогулку, заставлявшую меня засыпать на ходу. Ко мне на крыльцо мы влетели просто бегом.

Может быть, если бы не моя потрясающая усталость… Да неужели я действительно, как говорят все обстоятельства, битую неделю сидел в четырёх стенах и до потери памяти крутился вокруг дурацких тренажёров?!! Если бы… я бы и смог по достоинству оценить тот вечер. Ничего не выходило, я поковырялся в тарелке, сомнамбулически поплёлся в душ. Немного пришёл в себя, оказался с Мари в одной постели, буквально молча довел её раз или два до оргазма, сам при этом ничего не чувствуя, и всё-таки уснул, потрясая своим чудовищным храпом окрестности. До того я никогда в жизни не храпел. Вот так вот.

Утром для меня не стало сюрпризом то, что Мари ушла. Глядя на несмятую её подушку, я мрачно представил, как она стоит и ласково на меня смотрит, и немой укор всё же тлеет в ее глазах. Настроение было препаршивое, хотя, кажется, я сумел выспаться. Хотелось сорвать злость, но не было на ком, да и не очень это умное занятие, потом тебе будет противнее вспоминать об этом, нежели твоим близким.

Впервые за годы нашего с Мари знакомства я перестал на время её толком чувствовать. Тогда, вечером, подле меня оставалась только её телесная оболочка, душу же я так и не ощутил, словно не там искал, что ли… Мне это не нравилось гораздо больше, нежели вся эта странная история о выпавшей из памяти неделе.

Нужно было срочно что-то предпринять, ибо маленькая некогда трещина всё росла между нами, но вот что именно нужно сейчас делать, этого я не представлял. Собравшись в какие-то пару минут, я направился к знакомой площадке аэронов, сегодня предстояло всё же понять, что творится с моим генеральным планом подготовки, а для этого нужно было непременно побывать в Центре.

После шестичасовой беготни, перемежаемой какими-то рутинными вещами вроде сдачи очередной порции тестов, я выяснил, что всё в порядке, и что я даже кое-где оный план обгоняю, факт похвальный сам по себе. Однако радоваться мне не приходилось, я ещё утром в зеркале мог невооружённым взглядом наблюдать результаты этого непонятного мне тщания. Мешки под глазами всё ещё торжественно сияли, невольно вновь и вновь напоминая мне…

[обрыв]

Предписания об утверждении меня Действительным Пилотом «Тьернона» из Совета так и не поступало, но, однако, не поступало и обратного. А ведь я его так боялся после давешнего оставшегося мне непонятным разговора, когда я стоял посреди платформы, вознесённый в самую высь Зала Совета. Ну, что ж, эта проблема переносится на более поздние сроки.

Я покинул здание Центра очень рано – в четыре.

В голове моей уже несся хоровод логических рассуждений, которые указывали мне на то, что, во-первых, к Учителю обращаться за разъяснениями не стоит, выйдет, как с Мари, если не хуже, а во-вторых…

Передо мной ещё витал призрак парня, которого я видел с Мари там, на площади. Эта полупрозрачная фигура уж что-нибудь да должна была знать, иначе, зачем она такая нужна?!! Логично, не правда ли? Ну, думать как следует я в тот момент был не в состоянии, однако, как покажет будущее, идея-то как раз была верна.

Среди моих планов появилась навязчивая мысль плотно пообщаться с информационными сетями, но до того, как я стану Действительным Пилотом и получу право неограниченного доступа к информации, об этом можно было только мечтать.

Ситуация патовая. Нетрудно понять, куда я в тот раз направился. Мама была, в общем-то, третьим и последним человеком, который мог очутиться у меня дома без особой причины, не отправив предварительно на терминал уведомление о цели визита. Элементарная вежливость, принятая в моём окружении помогала снизить круг лиц.

Я опять, в который раз за последнее время, много шёл пешком и даже бежал. Последнее – вот, собственно, отчего: повернув направо по пешеходной ленте в том месте, где она разветвлялась, огибая весь посёлок большим кольцом, я отчего-то оглянулся, и мне показалось, что за мной кто-то наблюдает. Словно незаметная под густыми кронами тень преследует меня. Не долго думая, я рванулся туда, но когда добежал до нужного места, то обнаружил там лишь немного примятую траву газона, будто там и вправду кто-то недолгое время стоял. Нахмурившись, я побрёл дальше. Всю оставшуюся дорогу я размышлял на такие нелицеприятные темы, как явные признаки начинающейся у меня паранойи.

Мама встретила мои расспросы с видом абсолютно недоумевающим. Да, она пыталась до меня дозвониться раз или два, никто не отвечал, хотя согласно информации терминала я был дома. Да, она подумала, что я очень занят, и, хотя ей и нужно было меня увидеть по одному делу, она предпочла не мешать. Что за дело? У моего дяди, папиного брата Жака Порталя, «тоже, как и ты, космолётчика», в семью взяли дочку. Мама хотела, чтобы я поучаствовал в событии. «Тебе нужно остепениться, чтобы соответствовать новому статусу в обществе», – сказала она. Я согласился с её доводами. Детей я любил, хотя мы с Мари заводить своих ещё даже не думали, даже Тест не прошли.

Разговор с мамой несколько улучшил моё настроение… так… немного развеял, кроме того, со слов мамы совершенно чётко выходило, что эту неделю я всё-таки занимался исключительно тренажёрами. Только отчего же я ничего не помню?!! К тому же, оставались непонятными причины моего бедственного физического состояния, равно как и та горка упаковок из-под стимуляторов, что до сих пор валялась на полу у меня дома.

Обратная дорога ушла на уговоры самого себя насчёт бредовости всего происходящего. Вывод, не приводящий меня к полному сумасшествию, из всего этого мог быть только один – подождать появления тех фактов, которые мне могла подкинуть сама жизнь. А до тех пор мне следует постараться как можно меньше заниматься, кроме того, стоит под любым благовидным предлогом сходить в медцентр, где и попытаться выяснить причины возникновения непонятного мне провала в памяти.

И ещё. Меня по вполне очевидным причинам остро потянуло сменить обстановку, хотелось уехать отсюда куда-нибудь подальше, чтобы побыть одному и попытаться отыскать так не вовремя утерянное душевное спокойствие. А Мари… я ещё не очень понимал, в чём же заключается та занимательная перемена, что произошло с ней за последние дни. И понимать, в общем-то, честно признаюсь, не хотел. Быть может, оттого, что я уже тогда, пусть подсознательно, предчувствовал всё, что неизбежно должно было между нами произойти, может – просто из чувства тривиального эгоизма.

Ложась в тот вечер спать, кажущийся отчего-то самому себе крайне одиноким, я думал о своей любимой, но думы те были совсем не те, какие хотелось бы.

Наутро же я нашёл среди своей корреспонденции бумагу с символом Совета в правом верхнем углу. Я был официально оповещён о том, что вскоре мне будет торжественно передан Стартовый Ключ «Тьернона».

Итак, в то утро я официально стал Действительным Пилотом последнего Исследовательского Крейсера.

[далее в записках заметная лакуна, отсутствует по крайней мере несколько десятков страниц, повествование возобновляется примерно спустя полгода с момента последних событий]

Подо мной на сотни миль простирались леса колоссальных конструкций, огромные строения заводских корпусов, соединённых в единое целое лабиринтом транспортных линий и трубопроводов. Среди всего этого искрами перегретой плазмы мерцали силовые шнуры сети энергоснабжения. Они были подобны огромной колонии светящихся во тьме полипов, неизвестно отчего поселившихся среди этого угрюмого безлюдья, насквозь пронизанного несказанной мощью бушующих энергий. Пожалуй, бело-голубые призрачные полотнища тлеющих разрядов были единственной деталью пейзажа, способной породить аналогии с миром живых существ. Нет, тут была жизнь, в том смысле, что можно было постоянно видеть снующих туда-сюда деловитых киберов, лицезреть открывающиеся для погрузки сырья жерла приёмников, рассматривать жадно протянутые к солнечному свету серебристые платформы энергоблоков, но подсознание говорило о другом. Здесь всё было пропитано острым неприятием жизни как таковой. Здесь, в глубине южного полушария, отгороженного от остального мира могучими барьерами силовых полей, царило человеческое техническое совершенство. И, как считал теперь отчего-то я, здесь повсюду царила истинная, первородная, осязаемая смерть. Дело даже не в том, что стоит мне откинуть фонарь, как в глотку тут же вопьются сотни разрывающих лёгкие бритв, человек не был способен дышать тем, что здесь было воздухом. Дело даже не в том, что мой шалопут-отец погиб где-то здесь, устраняя неожиданные неполадки в одном из реакторов. Его кости так и остались замурованными под тоннами застывшего герметика, призванного не дать радиоактивной пыли распространяться дальше. Дело было в моём непонятном внутреннем «я», которое неожиданно просыпалось во мне в самые неподходящие моменты, и мир тут же словно окрашивался в иные цвета.

Я в точности становился уверен, что правильно, а что – нет. Я видел то, чего до этого не замечал. Я прозревал, но несколько секунд спустя не мог понять, откуда же взялось это треклятое наитие…

Такое происходило не только во время моих вынужденных полётов в Промзону, так что просто от них отказаться – выходом из положения не было, но именно здесь оно достигало наибольшей глубины и насыщенности. Бороться же с ним я тогда уже не мог, да и не хотел. Давно канули в лету те времена, когда я метался по своему пустому дому, ища выход из тупика, в который меня загнала собственная голова, жизнь моя теперь была подобна вот такому полёту, когда внизу течёт жизнь, а я лишь касаюсь её взглядом, уносясь всё дальше и дальше.

И наитие говорило за меня: «Кругом творится неладное, но за этим понятием скрывается вовсе не то, что ты можешь увидеть собственными глазами».

О, вот впереди показался купол Эллинга, огромный даже по местным меркам, он занимал добрую часть горизонта. Подсвечиваемый снизу сотнями прожекторов, он казался отсюда нелепой древней царской короной, зачем-то напяленной на макушку нашего мира. Мне нужно именно туда. Как Действительный Пилот, я был должен время от времени лично инспектировать работу спецов из Инженерной Службы, закупоренных в своих коконах систем жизнеобеспечения на глубине доброй сотни ярдов под землей.

Я заметным для себя волевым усилием отогнал подступающее раздражение. Да, инспекция – занятие невероятно интеллектуальное, но что поделать, нужно – значит нужно. Лететь было ещё час с чем-то, так что я вернулся к созерцанию живого моря огней, постепенно разгоравшегося в толще уже почти погружённого во тьму леса конструкций. Жизнь… что ею считать, а что – нет? Долгое время я был продуктом своей цивилизации, искренне впечатляясь от всего техногенного, и человеческим гением почитал лишь научный, не сомневаясь в том, что он – превыше всего остального. Можно меня понять, ведь с таким подходцем к жизни несложно и самому угодить в список «венцов творения». И всё равно снова всё сводится к природе. «Царь природы»… Есть в этом странном в своей архаичности обороте речи что-то такое, что указывает на несостоятельность даже попытки воплощения в жизнь всех этих построений…

Как ни крути, все мы – лишь «дети природы», её творение, не факт что самое гениальное. Удивительно, но именно здесь, посредине между мёртвым безжизненным небом южного полушария и истерзанной землёй Промзоны, мне начинали являться мысли о величии мироздания. Мне самому было непонятно их происхождение. Ну, пусть действительно – свободное время в течение полёта, не слишком нагруженный проблемами мозг, вынужденное отсутствие тренировок… всё это позволяет максимально полно погрузиться в собственные мысли. Проклятие, я не понимал самого простого – настоящего источника этих мыслей. Что мне до природы, которую я, собственно, видеть не видел, ибо видеть не мог.

Наш мир не был планетой, приспособленной к лесным пикникам и походам в горы. Более того, целевая направленность деятельности всех институтов нашего общества, как я для себя неожиданно установил, находилась в вопиющем расхождении с подобными вещами. Наши холмы, садики, парки, да кое-где сохранившийся полуодомашненный жиденький лес – вот предел любого поползновения по части любви к природе, дикая же, она была представлена исключительно в виде зоопарков, организованных ещё на заре Освоения. То есть, конечно, кроме наших холмов и Промзоны существовали ещё и обширные территории за пределами Белых Стен, это были земли, которые по каким-то причинам так и не заинтересовали Квартирьеров периода Освоения.

Там доподлинно не было полезных ископаемых, нам там было «не интересно», как это формулировалось в памятной «Первой Книжке». Да… интересно нам было лишь в космосе… А что же там было, если всего этого не было? Ходили слухи о жутких тварях и смертельных болезнях. Говорили о тысячах жизней, отданных человечеством в уплату за освоение первых крохотных клочков суши. Сколько себя помню, я не мог без дрожи всматриваться в мелькающие под брюхом аэрона кроны огромных деревьев, и старался набрать побольше высоты, заметив там, внизу малейшее движение.

Чем больше я размышлял, тем больше видел во всём этом рефлексии и меньше – возможности возразить самому себе, привести хоть какие-то доводы вразрез. Это мне не нравилось. В тот день мои руки так резко рванули ни в чем не повинный летательный аппарат к земле, что приборная панель побагровела, и электроника пискнула что-то жалостное. Заходя в шлюз чуть ли не впритык к стойкам, я снова вынужден был приводить мозги в порядок. Да что такое, стоит расслабиться, как мысли, треклятые, во все стороны расползаются! Помню, пошёл я с этим как-то к эскулапам, да те только руками развели. Всё от излишних забот, сказали они. Или что-то вроде этого. Вот рецепт на пилюли. Я это мог и без них понять, к тому же таблетки, что они мне дали, вызывали у меня такую отчаянную головную боль, что я окончательно разочаровался в возможностях современной медицины, всё чаще применяя народные средства вроде всё тех же психостимуляторов.

Выбравшись из кресла аэрона, я направился отчего-то не к шахте скоростного лифта, а вновь – своим медленным по недавно приобретённой привычке шагом в сторону правого коридора.

Вот и оно, облюбованное мною оконце в толстенной броне, выходящее внутрь сборочного двора Эллинга. Видно было достаточно неплохо, да мне и не нужна была особая панорама. Если захотеть, с пультов контроля, оттуда, снизу, можно было всё рассмотреть гораздо лучше и подробнее. Тут же я примитивно замирал, словно в трансе, и смотрел на распластанную внизу тушу «Тьернона». Только неделя, как его освободили от серебристой паутины систем внешнего крепления. Теперь мой корабль впервые начал представлять собой нечто единое, в его нутро уже упрятали всю громоздкую энергетику, реакторы и главный привод теперь можно было даже запускать в холостом режиме. Да, полувековая работа постепенно завершалась, давая долгожданный результат.

Что я делал, стоя у того оконца? Восхищаться плодами чужих усилий не приходилось, я давно перерос это чувство, восторгаться… невозможно искренне восторгаться тем бытовым элементом, что много лет как стал частью твоей собственной жизни. Ужасать собственным величием меня эта материализовавшаяся мечта тоже всё не желала… ощущение было очень тонкое, уловить его полностью я так и не смог. Сознание странным образом гасло, как бы сливаясь в единое целое со всем этим промышленным хаосом, чувствовать это было… даже не жутко, это не то слово. Скорее такое ощущение можно сравнить с полётом на высокой орбите над миром, если при этом ты всё-таки продолжаешь оставаться там, внизу, и потому можешь всё на свете, вот же он, мир! Сверху и снизу! Как на ладони! А, вместе с тем, вся твоя власть – иллюзия, реалистичная только для тебя, ты же всё-таки внизу, и переживаешь все перипетии воздействия собственной власти… получилась, честно признаюсь самому себе, полная чушь, но ничего более близкого к образам и реалиям тогдашней моей жизни, я придумать не смог.

В тот день я оторвался от этого недосягаемо-притягательного вида довольно скоро. Минут пять, и я уже выжат, как лимон. Потом был целый день повседневной рутины, ещё два небольших перелёта, оба прошли в непрерывных переговорах с сотней различных людей, так что треклятые мысли на тот раз меня оставили, но вот отпечаток «свидания» с «Тьерноном» ещё долго будет руководить, в какой-то мере, моими мыслительными поползновениями. Обычно я переставал вспоминать дурацкое окошко лишь день на четвёртый, до того сотый раз говоря самому себе: «зачем ты туда прёшься?» И решал перестать это делать, покуда меня за этим занятием не стали замечать сотрудники.

Всё напрасно.

Время, отведённое мне на инспекцию, стремительно таяло, как и обычно, впрочем. Когда работаешь, оно течёт, словно песок меж пальцев. Глянуть не успел, и уже вечер. Быстро-быстро, перекусил чем-то наспех, и обратно. Всё просто, – тем самым приближаются не выходные, не отдых окаянный, а старт «Тьернона». Секунда промедления – секунда, украденная тобою сегодняшним у тебя завтрашнего. Секунда долгожданного, секунда счастья. Я торопил само время. И не мог не в этом потерпеть поражения.

Маленькая посудина, непонятно каким чудом удерживающаяся на спине воздушного потока, уже несёт меня домой… туда, где меня когда-то ожидало тепло родного уголка, но сейчас – нет.

Осталось лететь не больше минуты, я уже так далеко от Промзоны, но мыслями всё ещё там. Что можно сказать о человеке, способном долгие часы размышлять о бездушной машине? Я, например, могу назвать его профессию. Пилот, он не может иначе. Пресловутое «остальное», весь прочий мир… оно в своё время, раньше или позже, доказывает свою ненужность. Именно так.

Басовитая нота движителя моего жалкого, едва летающего подобия настоящего Корабля вдруг надорвалась, перешла в визг, словно в нутре машины, где-то подо мной, одна из деталей конструкции забилась в истерике. Ощущая не столько чувствами, сколько чисто интуитивно, как начала теряться высота, я мысленно согласился с собственным презрением, направленным с некоторых пор на те несовершенные механизмы, что царили подле меня. Настоящее творение человеческого гения ещё ждало своего рождения в небесах этой мирной планеты, а это всё так… плоды прежних цивилизаций.

Однако, что бы я себе не думал, в данный момент мне придётся иметь дело именно с такой вот отсталостью, медленно, но верно заваливающейся под вой спятившего привода на бок. Вот уже и земля понеслась навстречу, отчего-то разом сделавшись такой близкой и отчётливой, а я всё глядел на эти густые кроны, вцепившись в панель, выводя агонизирующее транспортное средство на траекторию, оставляющую мне хоть какой-то шанс. Странно, при взгляде отсюда, когда вспоминаешь, кажется невероятным, что не промелькнуло ни единой мысли о реальности, смертельной реальности происходящего, я просто решал небольшую оптимизационную задачку, каких нарешал не одну тысячу. Всё просто: вот исходные данные, а вот ответ. Методы решения приблизительны и тривиальны, но зато надёжны.

Удар сотряс меня, словно швырнув навстречу бетонной стене. Некоторое количество секунд, а может, и часов, кто знает… Время в который уже раз добровольно обходило меня стороной, давая возможность прийти в себя. Это было невероятно, просто так висеть в полной тишине, не думая ни о чём, не томясь ничем, одно большое влажное облако окутывает твой мозг, а ты всё ждешь чего-то…

Но ничто не вечно. Вот уже первые звуки начали прорываться сквозь синапсы моего вновь сосредоточившегося сознания, я отчего-то разом почувствовал дискомфорт от впившегося мне в плечо зазубренного осколка корпуса, завозился, попытался принять положение, хоть отдалённо напоминающее вертикальное.

Потрясение немного отпускало, спадало вызванное им оцепенение, побежали веселее мысли, я медленно, но верно оживал. Почти одновременно пришло осознание нескольких вещей. Я был жив, что уже само по себе любопытно. И поломался я не так чтобы сильно, контузией руки, учитывая высоту, с которой я фактически упал, можно было пренебречь, рана всё равно легкая. И ещё одно… долгожданное объяснение странным звукам, с некоторых пор меня окружавшим, наконец было найдено.

А вот это самое объяснение меня не устраивало в корне. Нет, конечно, всё логично и строго, по всем расчётам я никак не успевал долететь даже до ближайшей Белой Стены. Чего уж говорить… я находился на вольной территории.

Предприняв немалые усилия, проклиная всё на свете, я выбрался из той груды пластикового лома, в который превратился теперь мой аэрон. Рука кровоточила, но несильно, так что я просто перевязал её, как мог, и занялся другими, гораздо более занимательными вопросами. Непогрешимые инстинкты Пилота в точности указывали мне направление, куда мне следовало двигаться, чтобы попасть в точку предполагаемого прибытия, но они совершенно не помогали ответить на вопрос, каким образом я туда доберусь. Вы, должно быть, уже заметили некоторую, скажем так, нехватку информации о вольных территориях, наблюдавшуюся тогда в моей голове. От этого подозрения мои относительно этого места только усугублялись, погружаясь в невероятные дебри первобытных страхов, замешанных на каких-то обрывках разговоров да ещё кое на чём, услышанном мною в своё время от Учителя.

Однако делать всё равно было нечего, ибо оставаться вот так, одному, как перст, посреди непролазных джунглей мне и вовсе не улыбалось.

Неподалёку от кучи бесполезного хлама, оставшегося на месте падения аэрона (как я только уцелел, вот вопрос!), мне удалось отыскать прочный на вид металлический прут, расходившийся на конце лепестками зазубрин. Достаточно прочная опора для моего ещё не совсем пришедшего в себя тела, к тому же, тут я мысленно содрогнулся, прут может стать сносным оружием против дикого зверья, которое, должно быть, кишит поблизости. Осталось плотнее пристегнуть к боку драгоценную фляжку с дезактиватором, ставшую последним доступным мне источником пусть горькой от лекарств, но всё же воды, и направиться в глубь леса, сразу же обступившего меня со всех сторон, нависшего над головой на добрые сотни ярдов.

Занятно, но я при этом как-то даже разом перестал бояться своих виртуальных напастей, атмосфера всего этого, окружившего меня так плотно, что можно сравнить лишь с погружением на глубину океана, когда не продохнуть от чудовищного давления, она дала о себе знать, хватаясь сразу за все нити моей заблудшей души.

Величественность вообще есть свойство, мною особенно подмечаемое, а тут уж…

Единственное, что я мог сделать с собой путного, так это помешать идти вперёд с выпученными глазами и распахнутым ртом. Я даже пытался некоторое время честно заглядывать за широченные стволы и под толстенные изгибы корней, но вот уже вскоре я бреду, совершенно не разбирая дороги, не выдерживая чёткого направления, но попутно непрерывно вслушиваясь и всматриваясь. Что же во мне вызывало такой пристальный интерес? Две вещи.

Первая – очевидной казалась именно хрупкость и беззащитность всего вокруг от вторжения извне, где там мои детские сказки о жутких жертвах Эпохи Покорения?! А вторая… чем дальше я шёл, с каждым собственным шагом моё сознание наполнялось ощущением… узнавания. Ты здесь уже был, говорили все чувства. Не раз, и не два. Я заметил в один момент, что протягиваю, не глядя вперед, руку, а затем точно в ладонь мне ложится толстая, шипованная, просто жуткая на вид ветка, каковую я и отстраняю от себя расчётливым и привычным жестом. Ерунда какая-то.

Я мерно шагал вперёд, всё высматривая, высматривая… это напоминало мне дежавю, профессиональную болезнь техников со станций высоких энергий, что базировались на полюсах планеты. Те часто твердили, что всё вокруг уже было, и не раз. Нетрудно угадать степень монотонности их ежедневного трудового дня. Я же просто поворачивал за ствол огромной сосны и заранее знал, есть ли у её основания муравейник или нет. Несколько раз я даже произносил очередное своё странное предсказание вслух, чтобы придать ему смысл свершившегося факта, что ли, и лишь потом с недоумением стоял и чесал в затылке, как же этот так выходит?

Воистину занимательная выдалась в тот раз прогулка.

Только не до того мне было, чтобы получать удовольствие от такого времяпрепровождения.

Спустя пять часов такого променада я выкинул пустую фляжку и подумал, что нужно найти ручей, и где-нибудь около него и расположиться на ночлег. Уже порядком темнело.

Что же такого кардинального предпринять, чтобы изменить своё плачевное положение, придумать я так и не сумел.

Вечер прошёл в бесплодных размышлениях. Уже когда стало совсем темно, я сумел перебороть страхи, оказавшиеся, как им и положено, совершенно пустыми, скатал форменную куртку в некое подобие подушки и улёгся прямо на землю. Уговаривать себя заснуть не пришлось, разбитое тело, просидевшее притом по моей воле целых два часа в неудобной скорченной позе, буквально застонало от удовольствия, стоило мне выпрямить ноги вдоль лежавшего неподалёку поваленного ствола. Воздух – ничто не шелохнётся. Земля была гораздо мягче и удобнее, чем казалась на вид, так что…

Сознание мигнуло и погасло, устремляясь в заоблачные дали бессмысленных и оттого сладких, как ничто иное, снов.

Что-то зашевелилось поблизости, послышался шорох раздвигаемых не очень осторожными движениями веток, я спокойно ждал.

Звуки шагов подле меня, я протянул руку во мрак чтобы тут же дотронуться до незримой тени. Да, это была Мари, её я бы узнал по одному только аромату кожи.

– Ну ты и спрятался! – воскликнула она. – Так я тебя и потерять могла, вот дурачок.

Мари присела на корточки и потрепала меня по щеке. Мне отчего-то захотелось открыть глаза, но какой в том смысл, если всё равно тут такая темень. Своего носа не увидишь.

– Я вовсе не прятался, Мари, пойми… я тебя устал искать, девочка моя, уже слишком долго. Неужели так изначально было задумано, – ты бегаешь во мраке, а я тут лежу?