Текст книги "Дар"

Автор книги: Роман Шебалин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Шебалин Роман Дмитриевич
Дар

Шебалин Роман

Дар

(рождественская сказка)

– Ты чего орешь?

– Да вот тут Хозяин у меня... вот он...

– А-а-а... а че случилось-то?

– Ну, как... Он сидел и сидел в кресле, хорошее такое кресло, мягкое; сидел – вдруг опустел как-то... словно что-то исчезло, пропало... ушло. Так страшно. Я ему кричу, а он... А тут еще внучка его приехала, – заплакала, а я ее успокоить хотел, а меня она в ванной заперла, там еще трубы разные гудят так... А потом людей понаехало, взяли Хозяина и – увезли куда-то...

– Как ж ты его здеся нашел?

– Ну, его потом на машине повезли, я еще удивлялся: у нас ведь своя машина есть такая красивая, тепло, уютно там, на заднем сиденье я спал обычно, там апельсинами пахнет. Вот я и удивляюсь – его в какой-то вроде чемодана положили, без ручек только, весь в цветах, ёлках, я еще подумал: Новый год, что ли уже – всё в ёлках... и в такую большую машину его положили и повезли. Плохая машина эта новая, пахнет – бр-р-р! – холодная она, непpавильная... А я бежал за ней. Ох, быстро... Потом его в чемодане этом длинном закопали здесь и ушли. А мне страшно... Хозяин-то еще говорил: Тэодор, глянь, зима нонча холодная – эвон как метет. Вот-то я и вою.

– Че ж ты, дурной, воешь?

– Как?! ведь холодно ему... и мне – холодно.

– Глупый ты – вот и воешь. Помер, стало быть, твой хозяин-то и вопить нечего. Вопила здеся одна такая же, пудял называется, вопила-вопила, да и с голоду сдохла.

– Как – сдохла?

– Как-как. Как с голоду дохнут – так и сдохла. Жрать не хотела вопила всё. И сдохла. У ей тоже хозяин здеся закопан.

– А... а зачем их здесь... здеся закапывают?

– Зачем-зачем, люди – вот и закапывают. Это всё кладбище называется. Так-то.

– А – зачем оно?

– Да я и сам не знаю. Глупость тоже какая-то. Тут вообще много таких хозяев закопано. Понимаешь, они помирают, а потом их закапывают. Я вот что полагаю: как их всех закопают, может и до нашего брата доберутся.

– Зачем?

– Ты, дурной, заладил: зачем да зачем. Так вот. Чтоб меньше вопили. Здеся вопить нельзя. Здеся даже люди ходят – шепотом разговаривают.

– Какие люди?

– Да всякие. Как закопают кого-нибудь, а потом сделают такую штуку каменную. И еду ему оставляют.

– Зачем?

– Слушай, а ты дурак совсем. Мы только этой едой и живем. И дед мой тоже. Ты понял? Я смотрю – ты дурной, с голоду помрешь.

– А голод это...

– Жрать это когда нечего. Понял?

– А... а что же тогда?

– Что-что, побегать тут надо – мож чё и отыщется.

– Да – как? нельзя мне... без Хозяина.

– Дак ведь помер он. Вот глупый. Ну и сиди тут, только не вопи громко – и так тоска одна.

– А...

– Отстань!

Вечерело. Редкие посетители, испуганно озираясь по сторонам, торопились уйти, – зачиналась пурга. Холодно, как холодно; – Тэодор поежился. Надо было бы перебраться вон под ту большую елку – может теплее там. Тэодор оглянулся, закрыл, открыл глаза – заснеженные могилы, ограды, деревья и – сама пурга вдруг качнулись и словно поплыли в разные стороны, увеличиваясь и грозя чем-то странным. Тэодор испугался.

"Надо бы под ёлку – там пока усну, а завтра... завтра, может, потеплеет..."

Но бежать не удалось – лапы, замерзшие и непослушные, тонули в глубоком, вязком снегу...

"Что там: люди?! Хозяин?"

Но нет, померещилось...

И лишь только звал в себя снег, кипя и – рассыпаясь; что же со снегом, что? не пушистый, не мягкий, как ране, а – колючий, холодный... Так не бывает.

Ёлка оказалась не так уж и близко: далеко, а теперь, в метели, и вообще непонятно где. Тэодор обернулся. Надо вернуться к Хозяину. "Но где, где же Хозяин?.."

Чья-то тяжелая тень мелькнула из-за сугроба. "Хозяин? нет... кто это?!"

И Тэодор закричал, – вдруг это темноё, вонючее ударило его, рассмеялось... Больно, и потом – взметнувшие невесть откуда елки осыпали снегом и упали вниз, во-внутрь...

– Э, кобель, разбрехался...

– Может и сука, тебе-то...

– Не-э, кобель точно. Хер с ним, тут где-то днем хоронили... Точно пузырь!

– Погодь, я возьму...

– Я сам.

– Эх, один раз живём, Егорыч, скоро-т все помрем.

– Заткнись.

– А что, с нашей-то могилки такой вот и пузырь не возьмут, с водярой... ну-ка, дай сюда...

– Уйди.

– Дай сюда, сука!

– ...

Звон стекла, тугой и противный, и крик – словно вернули Тэодору сознание. Открыв глаза, приподнял голову и увидел этих двух странных людей: один из них, бормоча что-то невнятное, уходит, пошатываясь, в метель, другой же остался лежать – его заносило снегом.

– Ну-ну, чего уставился? – проворчал кто-то из темноты ёлки. Тэодор оглянулся. Это был его новый знакомый уже, видимо, поевший.

– А кто эти... люди?

– А-а-а, это не люди. Я слыхал: алкоголиками кличут...

– А кто они?

– Да тоже вроде нашего брата. Ходят здеся вечерами. Я думал прежде, по молодости, – еду ищут, как мы, ан нет. Они здеся гадость из бутылок своих пьют. Придумают тоже – в эту бутылку и языком-то не пролезть, и лапой... Дурные они.

– А, в бутылках?..

– Не знаю. Глупость. Я было однажды пожрал – так полдня мутило.

– Так это просто вино – я знаю! У Хозяина, когда гости приходят, пьют вино это. А потом – такие все весёлые сразу: песни поют, пляшут.

– Ну да, песни и здеся поют. Вообще я скажу: музыкальное место. Оркестры играют днем, а ночью алкоголики воют.

– А какие они? нехорошие?..

– Самые плохие. Хуже всех. Ходят тут да и убивают друг друга. Я думаю: вот они и перебьют друг друга. И спокойней станет. Эге, ну вот опять, стало быть, убили.

– Да...

– Ну, да, вот лежит. Да сиди ты. А я знаю его. Этот-то еще ничего был, кормил меня как-то.

– Ох...

– Ты чё?

Тэодор вспомнил, что целый день так ничего и не ел. Это был голод?

– А-а, жрать охота. Ладно уж, на, жри. Я это на утро припас, да что уж теперь.

Тэодор понюхал – это была заплесневелая горбушка хлеба.

– А как это... есть?..

– Ты чё?

– А, ладно, я сейчас... сам поищу чего-нибудь.

– А-а-а, ну ищи-ищи, я-то тебя здеся подожду. Найдешь чего, приходи, пожрём.

Тэодор выполз из-под ёлки и – заковылял прочь. Болел бок и мутило... Отойдя на некоторое расстояние, прислушался – услыхал: "э-э, дурной-дурной... побрезговал, вишь, помрет ведь, а такой лохматый..."

Стемнело совсем. Пропала в снегах елка. А могилы, ограды, деревья и небо продолжали рассыпаться. И снег выл, хлестал, ухал – звал, звал к себе, в себя, звал отдохнуть в тиши своей холодной: забыться, уснуть; но утром... утром – найти, надо обязательно найти Хозяина... Хозяина... Но что это? Словно вокруг начало все таять, успокаиваться; снежинки замедлили свой головокружительный бег и – остановились словно. И тело, там в снежной тишине, тоже остановилось и рассыпалось, засыпая...

"Я устал? я засыпаю?.."

Где-то в снегу, за сугробами, мелькнув зыбкими тенями, послышались людские голоса... "Алкоголики... Я засыпаю..."

– Ух-ты! шуба!

– Ты, это.. какая еще тут шуба? Ого, – колли!

– Умер, бедолага, замерз, небось... может-ка это... шкуру-то его?..

– Да ну тебя! А коли живой – так таки и пристукнешь?

– Ладно, дался тоже, никуда не денется, пошли.

– А если живой, давай-ка...

– Пошли, хочешь, тащи своего пса сам, пошли. Пурга-то какая, – ща вот так же валятся будем...

– Тьфу на тебя! та-ак же... Тихо, погодь, словно бы еще лает кто-то.

– С псом, без пса – пошли, холод собачий. Лают у него, еще бы, собаки – вот и лают... Да аккуратней ты, это не плита тебе... осторожней, там ограда, да? Пошли, пошли...

"Дурной, вот, дурной. Ну и не кидаться же мне на них было? Лохматый дурной. Вот и помер. Да и хорошо, что завтрак мой не сожрал; ему-то что? Все равно – точно: помер. Да, а мне помирать неохота. Неохота мне помирать!"

"Он частенько любил, сиживая, в кресле-качалке, говорить со мною: Ты, Тэодор, знай: прекрасен наш мир, а страна наша зовется Русь и у нас есть Бог, а Бог, Тэодор, это совсем не тот смазливый еврейчик, выдуманный жидами на Сионском сговоре, а Великий и Единый Господь Бог. Нам никогда не понять – что это, но без веры в Него – нельзя. Все мы, русские, живем любви ради к этому Богу...

А еще в комнате стояли огромные часы с блестящим длинным маятником, мне кажется – понимали они меня: когда хотелось есть, они пели иногда, но порою они пели совсем зря, тогда я пытался их успокоить, а Хозяин только улыбался и говорил: Фу-фу, вот разбрехался, прям уж Блюхер какой-то... Мой Хозяин – писатель.

Наступал Новый Год – зажигали фонарики на ёлке, ёлка вся такая сияла, и становилось тепло, даже жарко, и как-то очень радостно... Жарко? а – где снег? метель!?"

Тэодор открыл глаза. Он лежал на старом рваном плаще в какой-то непонятной каморке. А перед ним, перед ним – стояла на полу миска, миска с непонятным супом!

И – человек на стуле сидел, улыбался в рыжеватую бородку. Не понимая – почему – Тэодор принялся есть этот суп.

– Значит, вот ты и очухался. А то Фрол кричал: мы, мол, из него шубу за три тыщи смарганем-то, заживем... Ну там и так далее, что тебе слушать... А ты вот какой хороший. Я тебя завтра вымою, вычищу. А Фрол ушёл, ушёл... да... Я ему так и говорю: не дам, мол, псину резать – и шабаш. Таки и выходит – спас я тебя. Ты, это, ешь, ешь... Ну что, отогрелся? Давай-ка знакомится. Я вот по собачьи-то не уразумею. Что делать будем?

Тэодор на пару секунд оторвался от еды и посмотрел на своего спасителя.

– Ишь ты, вот ведь умные глаза! А меня Соломоном зовут. Правда-правда. Это меня там мой дедуся, Борис Аронович назвал. И я вот что думаю: хорошее имя. Соломонам же не только царями там разными править, можно и на кладбище послужить. Вот тебе, собака, и пример: кругом покойники, царствие им... лежат, а я, выходит, тебя почти воскресил. Эх, честь и хвала мне за это!

Соломон рассмеялся.

Тэодору стало вдруг досадно – чего это он смеётся, но – промолчал, словно (как странно!) этот нелепый человек показался добрым... как же так: добрым?..

Тэодор редко задумывался над происходящим, что – думать, когда вокруг лишь добрые люди (Хозяин), послушные вещи (подстилка, пахнущая апельсинами)... Что же делать? И куда исчез Хозяин? а может быть Тэодор просто стал не нужен ему? Может Тэодора бросили, предали, осрамили? А может Тэодор сам виноват, может это он – бросил своего Хозяина? Непонятно кто же кого предал? А раньше было ясно: вместо хорошей колбасы, нарезанной аккуратными кружочками в крапинку, давали мокрые сосиски, – понятно, сердились; надо было подойти к нему, положить голову на колени и попросить прощения, тихо-тихо так – Хозяин не любит, когда я говорю что-то громко. Бывало так раскричусь, а он уж и усмехается: Эка вон разлаялся, срам такой, уж прямо жид на митинге... Так Тэодор уснул, – первую ночь без Хозяина, без дома.

– Ну и отстань ты от меня! Не отдам я тебе пса, это мой пес. Я его уж накормил...

– Да иди ты, я, думаешь, зря сюда снова приперся?

– Тьфу тебе! зря, зря... Я сказал: мой пес!

– Да не твой, не твой, а того писателя, что сдох на днях! Понял? Ты двигай мозгами, старый дурак, у этой шкуры одна родословная на кусков пять тянет! Ну, ты понял теперь?

– И?

– Что – и? Псину в мешок, и дуем к родственникам за бабками...

– Но мне как-то вообще не... – Соломон замотал головой, явно смущенный: это лохматая собака или – деньги?

– Нахрен, с тобой все ясно. – Фрол сплюнул. Мысль пронеслась у него в голове – просто этой же ночью прийти, пса в мешок, ну и...

– Ладно, черт с тобой. Но деньги...

– Пополам. Поумнел? На вот, давай, ты с ним, видать, и на брудершавт успел, тебе легше будет. – Фрол достал из кармана пальто ошейник с поводком.

– Запасливый, ишь ты... – усмехнулся Соломон, – пёсик, дружок, лохматый, вставай, эх, пойдем погуляем, пришли тут вот...

Тэодор проснулся.

Странная непривычная обстановка слегка даже обрадовала его. За тусклым окошком занимался новый день, и ясное солнце игриво мелькало в плавно падающих пуховых снежинках. Снег, – подумал Тэодор, – словно что-то далекое, светлое... правда ведь: хорошо сейчас – на улицу...

Соломон подошол к Тэодору и, усмехаясь, надел на него ошейник. Странно? нет, радостно! – если одели ошейник, значит идем гулять на улицу, значит – к Хозяину! Но – будто бы всё же что-то странное, непонятное и ненужное тяжелело, томило, выло...

– Кто это? кто?! – закричал Тэодор.

Незнакомец улыбнулся.

– Ты чего лаешь? домой идем, домой.

"Домой?! домой..." Соломон теребил в руках черный ремешок поводка руки дрожали. Где-то недалеко, в снегах, прошуршала машина.

– Начальство приперлось. Из-за тебя, кретина, провозились. Теперь Николаич застукает, придется и ему, моралисту чертову, отвалить. Короче так, я какую-нибудь там чушь ему... а ты по быстрому с псом давай за ворота. Ты понял? Меня на остановке подождешь, и смотри, гад, обманешь!..

Фрол убежал в снег, мелькнуло за окном его темнокоричневое пальто; Тэодор вздрогнул: ну, что?

– Надобно идти, – тихо проговорил Соломон, – вот такушки, пёсик, может это даже и к лучшему...

Они вышли на улицу. Было вокруг очень славно, ни души, только – снег, ограды, кресты и надгробные плиты, и деревья, деревья...

– Бог его знает, может и впрямь, так оно лучше, – бормотал в бородку Соломон, – я тебя-то, считай, спас, ну и награду за это получу такую вот... Все правильно. Только... я б тебя не отдавал, да уж так получилось...

Внезапно кто-то прегродил им дорогу. Соломон остановился, поднял голову, беззвучно и беспомощно крикнул:

– Егорыч!

– Вспомнил, сука. С собачкой, значит, прогуливаемся. Ты что ж это, морда жидовская, – он схватил Соломона за воротник куртежки, – ты что же это – дружков предаешь?

– Я... я... Отстань! я не знаю, я не мог! здесь ведь покойнички, это не пивная...

– Не пивная, значит, – вместе, жрем, а ты потом ментам, падла, стучишь!

Шапка слетела с головы Соломона – в снег, Соломон упал; но тут

– Тэодор увидел его лицо, испуганное, доброе, это... это ведь... Прости! или, может, – помоги! словно кто-то, а кто: не все ли теперь равно понял, понял, что – неправда, что все живы, что Хозяин – это так и надо, так и должно быть! Живое, непонятное... Кто же он?

Тэодор кинулся на Егорыча. Соломону угрожает опастность, Соломона надо спасти, это – спасение.

– Уйди, сука! – заорал Егорыч, обернувшись, в руке его сверкнуло что-то такое, что-то совсем не то, совсем не то, что, может, померещелось... или – нет...

Тэодор успел еще увидеть захлестнутый багрянценм клок снежного неба, а небо вдруг стало зеркалом, в нем – словно случайно отразились два кричащих солнечных блика – в глазах Тэодора; и еще слышно было как: "Гадина! что ты... его... что..."

Но звуки схлынули, и – словно что-то странное там, внутри, вспыхнуло, – засияло невиданным легким прозрачным огнем, огонь, взметнувшийся от земли, грянул – в небесах громом.

Раззверзлось давнее мутное небо, там – ахнули сияющие потоки воды, ринувшись на огонь, взорвали его, столп живого огня взвился в зареве воды: от земли – ввысь, и там, в водных потоках, темноземной столп огня схлынул обратно на землюбесконечным сияющим ливнем, где – за летящими потоками воды – было небо.

И огромное световое небо стало радугой, – светом, он летел, сияя, внутри себя, и он был всюду...

Постепенно эта странность исчезла – и наступил покой.

зима 1991.