Текст книги "Мост, колодец и тень"

Автор книги: Роман Арефкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Часть 2

Я пробудился под светом холодной, люминесцентной лампы, то был светильник медицинской установки, направленный на меня с некоторого возвышения. Осмотревшись, преодолевая яркие блики на еще не привыкших к свету глазах, я вдруг понял, что находился в больничной палате. Отчасти мне была знакома эта среда, ведь до приезда в Шиксаль, мне уже доводилось побывать в подобных условиях. Разумеется, здесь всё выглядело куда цивильнее, но сути это не меняло. Наверное, даже обитатель самых нищих африканских деревень, раз побывав в лазарете, никогда не забудет самые яркие впечатления от этого опыта. Так и я, вдохнув запах дезинфекционных растворов, устранил всякие сомнения в отношении места моего пребывания. Обретённое осознание отдалось невыносимой болью. Это не было физическим ощущением, разумеется. Я испытывал лёгкое головокружение, и то лишь от того, что мне дали какой-то препарат. Меня настигло отчаянье, которое, уподобившись остервенелому «церберу», вгрызлось мне в самое солнечное сплетение, нащупав там нерв и теперь пыталось вырвать всё моё содержимое наружу.

Я понял, что сознание моё сыграло со мной невероятно жестокую шутку, подарив эту галлюцинацию о тролле, о нашей странной беседе и путешествии в мир, которым был пропитан мой мозг за все эти последние дни общения с Кристенсоном.

Я лежал на функциональной кровати, не пытаясь встать, я не видел причин для этого. Мне казалось, что сделай я подобный шаг, и вместо холодного, негостеприимного кафеля медицинской палаты, моя стопа коснётся пустоты, и я провалюсь в бездну ада – туда, где мне и надлежало очутиться, судя по всему.

– Я уже могу его с ним поговорить? – раздался голос за дверью, достаточно громко, чтобы я мог его слышать. Это был мой отец, он вошёл в палату энергичными шагами.

– Ну что, балбес! Какого чёрта ты себе позволяешь?

Меня поразили его слова, такого я не слышал, как мне показалось, уже целую вечность. Критичность моего отца и его готовность обрушить на меня весь шквал своего недовольства, обвинив во всём, на чём свет стоял – то, каким он всегда был до смерти Инны и моего опустошения. Теперь же он вновь вернулся в то своё состояние, это просто изумило меня. Я не нашёл, что ответить, меж тем отец продолжал:

– Ты хоть представить можешь, идиот, как мы все за тебя волновались? Мне уже сегодня утром нужно было улетать назад, а теперь я пропустил рейс, встречи горят! Что ты смотришь, как дебил?

Я действительно глядел на отца как умалишённый, на долю секунды мне показалось, что я очутился в ту пору, когда моя жизнь ещё протекала по-прежнему.

– Инна с детьми ждут, когда им разрешат увидеться с тобой. – отец буквально бросил эту фразу, как укор, в мой адрес.

Я обомлел. Я не знал, как реагировать на эту его выходку. Он мог злиться, это понятно, но так бесчеловечно глумиться надо мной и памятью о ней!

– Что ты сказал? – я привстал с постели, чтобы иметь возможность взглянуть отцу в глаза – Ты в своём уме, говорить такое?

Отец уставился на меня. В его взгляде читалось раздражение смешенное с недоумением.

– Я не останусь здесь ни минуты. – с этими словами я заставил себя встать с постели, мои ноги были словно ватные, но усилием воли – мне удалось сохранить опору под собой.

– Куда ты направился, Олег? – голос моего отца теперь выражал растерянность.

– Я не намереваюсь больше никому создавать проблем. – отвечал тогда я, не глядя на отца и вообще – стараясь отстраниться от всего окружающего меня – Передай доктору Кристенсону, что я благодарен ему за наши беседы. Однако, ему придётся самому достраивать тот замок из песка, фундамент которого он воздвиг…

Не дослушав меня, оборвав мысль, только начавшую обретать некую «поэтическую форму», мой отец сказал:

– Кто, чёрт возьми, такой доктор Кристенсон?

Я уставился на отца, тот продолжал глядеть на меня так, будто видел во мне разбитого бредовым расстройством маразматика. Некоторое врем мы молчали.

– Олег! – раздался женский голос, который я мог узнать из тысячи, на пороге палаты стояла она, одетая в бежевое, осеннее пальто, не захваченное поясом. Из-под распахнутого пальто выступала знакомая мне, алая блуза, воротник которой был настолько высок, что касался её подбородка, служа защитой от ветреной погоды и деликатным обрамлением её ни с чем несравнимого лица. Выражение этого лица, в данный момент, отражало тревогу, смятение и те чувства, которые, благодаря её природной нежности, обретали непередаваемую выразительность эмоций.

– Инна… – это было единственным словом, которое пришло мне на ум, её имя. Отстукивая высоким каблуком о кафельный пол, она за несколько шагов уничтожила остаток дистанции между нами, оказавшись рядом со мной. Наши руки, словно сами собой, сплелись в объятье, и секундой позже, мы прижались друг к другу, ощущая, как вздымались в такт нашему дыханию, наши грудные клетки. Выбор у меня был невелик. Я мог потерять сознание от переживания, мог прямо здесь и сейчас потребовать ответа – что же всё-таки происходило на самом деле, однако я выбрал совершенно иной «путь» Я сомкнул веки и позволил своим чувствам увлечь меня прочь от последних отголосков здравого смысла.

Спустя несколько часов, на протяжении которых я ощущал себя словно в гуще размытой реальности, мы оказались дома. У нас дома… Выходило так, что мы жили в городе Шиксаль, куда переехали с детьми, в погоне за лучшим их будущем. Дела наши шли не шатко ни валко, тем не менее жили мы не бедно, благодаря скрипучей помощи моего отца. Имея вид на жительство и разрешение на работу, мы всё ещё проходили запутанную процедуру легализации. Инна посещала курсы шведского для иммигрантов, а также оформляла какие-то документы на работу, имеющую отдалённую связь с её специальностью. Я же участвовал в каком-то проекте, связанном с IT, но дело было «мутным» и неопределённость всё больше склоняла меня в сторону простой работы, за которую можно было получать очевидное вознаграждение. Наши дети, тем не менее, уже ходили в субсидированные школы, и в этом мы видели компенсации наших личных неудобств.

По словам Инны, в последнее время я был сам не свой, возвращаясь домой поздно, я не был склонен делиться с ней новостями. Я, судя по всему, замыкался в себе, и предпочитал одинокие вечерние прогулки – беседам в кругу семьи. Это серьёзно беспокоило Инну, однако она не предпринимала никаких действий, покуда мои исчезновения не сделались регулярными. Тогда, единственной «инстанцией», куда она могла обратиться, оказался мой отец.

Накануне вечером, когда мой отец уже гостил у нас дома, я в очередной раз ушёл, отделавшись отговорками и спутанными ответами на общие вопросы. Однако в этот раз я не вернулся даже в те часы, возвращение в которые стало для меня привычным делом. Отец и Инна подняли шумиху, оповестив полицию. Результатом стали поиски в окрестности.

– Они нашли тебя уже под утро. – рассказывала Инна, когда я сидел за кухонным столом и глядел на её фигуру в домашней пижаме, сверяя каждое её действие с тем, что я помнил, что сохранилось в моей памяти о женщине, которую я некогда любил и погубил своей же беспечностью.

– Ты лежал без сознания возле моста через реку, не так далеко отсюда. – сообщила Инна, обернувшись и посмотрев на меня – Ты что, совсем ничего не помнишь?

Я некоторое время всматривался в пару её зелёных, изумрудный глаз.

– А ты?

Она ничего не ответила, не изобразила ни единого жеста, вернувшись к своему занятию.

Я сидел на диване, в гостиной нашего дома. Я был поглощён тенями, предпочитая не включать свет, так мне было спокойней. Её босые ноги ступали по паркетному полу практически бесшумно, тем не менее, я мог предугадать её появление по аромату её тела, тонкой ноте парфюма, которая не покидала её даже дома.

– Ты сам не свой… – сказала Инна, присев рядом со мной, нежно коснувшись своей ладонью моего предплечья. Это было так знакомо, и я ощущал, как столь приятное действие сопровождалось в моём теле волной болезненной тревожности.

«– Как это может быть правдой?» – думал я, прилагая усилия, чтобы ничто в моём поведении не выдало этих мыслей, в противном случае я бы просто не знал как ответить на её вопросы.

Задать свои вопросы у меня не получалось, я попросту не знал с чего начать.

– Когда вы приехали в Шиксаль? – спросил я.

Инна посмотрела на меня с некоторой обеспокоенностью во взгляде.

– Мы приехали? – переспросила она, как если бы были основания полагать, что она не расслышала вопроса – Мы все живём здесь уже четыре месяца. Ты что, не помнишь?

Вместо ответа я смотрел в её глаза.

– А дети…? – неуверенно спросил я.

Инна пожала плечами.

– Они с нами с самого первого дня. Где им ещё быть.

Я понимал, что там, в детской, в своих пастелях спали двое детей, мальчик и девочка, которых я не знал ни в коей мере. Они были моими детьми, но я не знал о них ровным счётом ничего.

– Они ничего не знают, – говорила Инна, неосознанно понижая голос, едва не переходя на шёпот – Я сказала им, что тебе нужно было уехать по работе…

Она замолчала, о чём-то задумалась. Отведя взгляд в сторону, испытывая смущение, она заговорила вновь, но голос её при этом дрогнул:

– Ещё этим утром я подумала, а что если уже никогда не увижу тебя…

Я сам не отразил, как совершил это движение – обняв её и прижав к себе. В моих объятиях, уткнувшись лицом в моё же плечо, она зашлась мелкой дрожью. В моих жалких попытках успокоить её я вдруг подумал – каким же идиотом я был, позволив однажды всему этому исчезнуть.

Утро огласили голоса детей, они уже выбрались из своих постелей и достигли кухни. Инна поучала Ханну, нашу дочь, которая была старше своего брата всего на полтора года. А вот Виктор, несмотря на «звучащее» имя, отличался довольно мягким характером и часто уступал сестре во всём.

Откуда я знал всё это? Я понятия не имел. Наблюдая за этими двумя маленькими людьми, у меня складывалось впечатление, будто я читаю написанный кем-то роман о семейной идиллии.

Дети были рады моему возвращению из «рабочей поездки» и они смеялись, дёргая меня за руки, перебивая друг друга на все голоса, я же только смотрел на них.

Чуть позже Инна объявила сбор и вскоре она уже выводила наших детей на улицу, намереваясь проводить их до автобусной остановки, откуда их забирал школьный автобус и их следующее появление, разрушающее идиллию тишины, должно было состояться только во второй половине дня.

Пока их не было дома, я осматривал то, из чего состоял наш интерьер. Жили мы не в нужде, хотя всё вокруг было просто, с лёгким налётом аскетизма, который здесь, в Скандинавии, почитался за проявление хорошего вкуса.

Помимо утвари, предметов обихода и иных незатейливых предметов, я не обнаружил вообще ничего, что могло бы хоть как-то отразить особенности нашей жизни. В нашем гардеробе были вещи, каждая из которых была мне хорошо знакома. Я помню, как старательно избавлялся от всего, что напоминало о Инне, это было частью терапии, совет одного из многочисленных психологов, нанятых моим отцом.

Мой отец… Я поймал себя на мысли, что вчера я наблюдал того своего отца, которого оставил в «прошлой жизни», энергичного, жёсткого, бескомпромиссного. Я помнил, как в самом сердце я питал неприязнь к этим его чертам, однако теперь, вспоминая – каким подавленным он был – пытаясь помочь мне, я вдруг пришёл к выводу, что тот его образ – с «шпорой в заднице», устраивал меня куда больше. Да, с ним было тяжко, но он сам – не страдал из-за меня.

В нашей спальне, спустя какое-то время, я увидел картину. Этот предмет интерьера был мне незнаком, раньше я его никогда не видел, наверно поэтому он словно заноза – впился в мою роговицу.

Это была картина маслом, выполненная в современном стиле, с чёткими текстурами. Судя по всему, это был сперва карандашный рисунок, по которому, позже, была пущено оживляющая вид – краска.

По своему стилю это был пейзаж, и мне понадобилось какое-то время, чтобы разобрать его детали. Это был вид на долину, в которой нашли своё уютное расположение два каменных дома в два этажа, с деревянными двускатными крышами. У одного из домов, из крыши выходил дымоход, горловина которого выпускала тонкую струйку дыма. В нескольких местах, словно повинуясь случайному выбору художника, из каменистой почвы, покрытой зелёной травой, в небо устремлялись гордые ели. Они стояли пучками по три штуки, те, что были ближе всего к наблюдателю – выглядели столь внушительно, что казалось, если бы откуда-то с заднего плана подул ветер, эти исполины бы накренились на того кто смотрел на картину. Петляющая, каменистая дорога уводила вдаль, делая изгиб вокруг выступающего из земли камня. На заднем фоне виднелась огромная гора, вершина которой упиралась в синее, практически безоблачное небо. Это напоминало альпийские мотивы в работах кисти Альберта Лигера и подобных ему пейзажных романистов. Где-то слева, за одним из стоявших неподалёку домиков, начинался лес, который словно вырастал из скальной породы. Присмотревшись внимательней, я разглядел тропу, которая брала своё начало у подножия этого скального массива и начинала уводить вверх, извиваясь – что змея. Мой взгляд опередил хитрый ход тропы и я разглядел как на возвышенности скалы проступали контуры руин какого-то сооружения, явно фортификационного толка. Словно старательная кисть художника поместила туда, в максимально естественной манере, руины крепости.

Все эти деревья, тропы, горы, небо, в конце концов, мне достаточно было нескольких минут вдумчивого созерцания, чтобы в моей памяти увиденное совпало с пережитым. Сомнений быть не могло, на картине был выхвачен фрагмент пространства из моего странного путешествия. Я не знал, как правильно именовать этот феномен, но называть его галлюцинацией или видением – язык не поворачивался. Я был шокирован этим обстоятельством, как если бы фрагмент моего сна, увиденный кем-то ещё, вдруг нашёл своё воплощение в материальном мире в виде картины.

У картины не было подписи, так что я затруднялся определить авторство полотна. Лишь позже, когда Инна вернулась, она хотела мне что-то сообщить, но я перебил её и сразу же отвёл к картине. Мы стояли в нашей спальне, она только и успела разуться. Мы оба смотрели на картину, молча, наши взгляды прогуливались по тропам, слонялись между елями, периодически прикасаясь к горным вершинам.

– Откуда у тебя эта картина? – спросил я.

Инна посмотрела на меня с изумлением.

– Как, ты и этого не помнишь. – в её голосе послышались нотки разочарования – Я нарисовала эту картину, незадолго до того как мы приехали в Шиксаль.

Я обомлел от удивления, не придумав ничего лучше, чем спросить:

– Ты уверена?

– Разумеется я уверена! – отрезала Инна – Я потратила два месяца, чтобы нарисовать её, и закончила лишь незадолго до нашего отъезда.

– А откуда… – я не знал, как сформулировать этот вопрос – ну ты понимаешь, откуда ты взяла идею для этого пейзажа?

Вместо ответа Инна вновь посмотрела на картину, словно пытаясь что-то вспомнить и я мог поклясться, что-то несомненно проскользнуло в её памяти. Она прищурилась, как если бы это могло помочь её внутреннему взгляду рассмотреть глубины собственной памяти.

– Знаешь, – отвечала она – ты наверно будешь смеяться, но я не могу вспомнить, где именно видела это место.

Ещё одно мгновение она молчала, затем продолжила:

– Я видела это место, как если бы то был сон или наваждение, но я не могу вспомнить где и когда.

Я не стал настаивать, отчасти потому, что ощущал, как нелегко ей давались эти воспоминания, а отчасти – потому как боялся получить ответ. Ещё больше я боялся подтолкнуть её к той пропасти, откуда, совсем недавно, мой мир был извлечён. Для чего? Чтобы дать мне второй шанс? Это стало первостепенной загадкой моей новой жизни.

Меж тем, жизнь шла своим ходом, и я старался изо всех сил привыкнуть, адаптироваться к ней, ощущая свою чуждость и липкое чувство неуместности моего присутствия в этой жизни, как если бы я вторгся в чей-то сон. Одолеваемый подобными мыслями, я утешал себя лишь тем, что если это и был сон, то принадлежать он мог лишь мне, столь родными были эти видения счастья.

Мои дни были размыты, они словно просачивались, что мелко-дисперсный песок сквозь пальцы. А вот утреннее время и вечера я проводил с семьёй, в новообретённом мире. Привыкая к ним, я не переставал задаваться вопросом, что заставило меня некогда разрушить эту идиллию. Теперь я был готов на всё, чтобы только защитить наш микрокосм, позволив своей, вновь ожившей душе, зацвести жизнью весеннего луга.

Часть 3

Ночами я наконец стал высыпаться. Во многом это стало возможным благодаря полному отсутствию сновидений – как таковых. Я конечно понимаю, что сновидения никуда не делись, это попросту невозможно, однако я утратил способность помнить даже самые поверхностные их черты, из-за чего между моим засыпанием и пробуждением установилась «чёрная пропасть», сжирающая часы моего покоя.

Иногда я просыпался, обнаруживая, что до часа нашего подъёма ещё оставалось какое-то время. Я лежал на своём месте, стараясь не шевелиться и дышать в такт с дыханием Инны, глядя на экскурсию её грудной клетки, словно бы убеждаясь в том, что она жива.

– Ты что, не спишь? – сонным, слегка спутанным голосом, спрашивала Инна.

– Не знаю… – отвечал я, удивляясь тому, насколько близким к истине был этот ответ.

В один из дней, оказавшись перед парадной дверью нашего дома, я заметил зажженный свет в окнах нашей гостиной. Это было нетипично для нынешнего часа, и отдельные черты фигур, которые уловил мой взгляд, позволили мне предположить, что к нам наведались гости. Когда я вошёл в дом, Инна встретила меня в прихожей.

– Привет! – её улыбка согревала меня ещё прежде чем я оказывался в зоне действия радиатора – У нас сегодня гости…

Я мог оценить её смущение, даже если она напрямую это не озвучивала, а мой взгляд, настороженно брошенный в направление гостиной, оказался лучшей формулировкой вопроса.

– Этот мужчина утверждает, что его зовут Кристенсон, и кажется это действительно так, он показал мне свой паспорт.

Услышав это имя, меня словно ударило током. Очевидно, Инна заметила моё удивление.

– Он говорит, что он доктор, какой-то там психолог, или что-то вроде того.

– Что он хочет? – спросил я, задав этот вопрос достаточно громким голосом, забыв о том, что гость мог это легко услышать.

Инна только пожала плечами.

– Он говорит, что ему необходимо увидеться с тобой, что якобы вы знакомы.

Я замер, вдруг мне стало ясно, что в лице невесть откуда взявшегося Кристенсона, в мой новый мир вторглись призраки мрачного прошлого.

Преодолев скованность, я прошагал в гостиную. Доктор сидел в кресле, сложив руки на коленях, он осматривался вокруг, в его облике сквозила неуверенность, он явно не был в восторге от того, что находился здесь.

Наши взгляды встретились, в этот момент могло показаться, что сам воздух в помещении сделался напряжённым и подобно струне – мог начать исторгать звук.

– Добрый вечер. – приветствовал я доктора, не приближаясь к нему и не протягивая руки. Наши взгляды приняли на себя эту функцию рукопожатий.

Критсенсон ответил молчаливым кивком головы, я присел в кресло напротив, длина дивана служила пространственным разграничителем между нами.

– Олег, – начал наконец Кристенсон – как вы поживаете…здесь?

Последнее произнесённое слово в его вопросе прозвучало, как если бы он стеснялся окружающего его пространства.

– У меня всё более чем неплохо, …как видите. – я отвечал, стараясь звучать уверенно, мне не было понятно, имею ли я дело с Кристенсоном из той моей жизни, где серость действительности уже отравила всякие мои перспективы, или же это был ещё один представитель дарованного мне мира, не имевший никакого представления о том, что со мной случилось.

– Как ваши родители, – продолжал доктор – поддерживаете контакт?

Я несколько растерялся, получив этот вопрос.

– Я, если честно, уже давно от них ничего не слышал. – ответил я – Отца я видел в последний раз, когда пришёл в себя, в больнице.

В воздухе повисло неловкое молчание. Под взглядом доктора я продолжил:

– Знаете, со мной произошёл довольно странный случай, вы могли слышать…

Кристенсон смотрел на меня, словно бы сказанное мною не имело никакого значения.

– Я потерял сознание, на улице. Очнулся уже в больнице. Моя жена рассказала, что примерно случилось за это время…

– Олег, вы же всё помните, не так ли? – спросил доктор, словно игнорируя мои слова.

Я уставился на него, и на этот раз мой взгляд выражал испуг, смятение. Это был тот самый Кристенсон, он помнил все наши беседы, и при нём было знание того, что я изо всех сил пытался забыть.

– Что вы имеет в виду? – спросил я, в виду нежелания отвечать на поставленный ранее вопрос.

– Я здесь не просто так. – ответил доктор – Я должен открыть вам глаза на обстоятельства…

Возможно впервые в жизни это слово – «обстоятельства» вызвали у меня такой приступ злости, что мне захотелось буквально заорать на непрошенного гостя, однако я чудом сдержался.

– Послушайте, – я перешёл в наступление – я понятия не имею, о чём вы говорите? Если вы не собираетесь изъясняться конкретней – я попрошу вас покинуть наш дом!

Доктор плотно сжал губы и выдохнул через нос, его терпение тоже подвергалось испытанию.

– Вы серьёзно заблуждаетесь, Олег! Вы позволили себе сильно обмануться!

– Моё терпение таит с каждым вашим словом! – я уже представлял, как схвачу этого умника за рукав и выволоку за дверь, однако на пороге гостиной появилась Инна.

– У вас здесь всё в порядке? – обеспокоенным голосом поинтересовалась она – Быть может вам стоит встретиться в более деловой обстановке, вне дома?

Её появление заставило и меня и доктора посмотреть на неё. Кристенсон, при виде моей жены, ещё раз вздохнул.

– Инна, разрешите мне задать вам пару вопросов? – вежливым тоном спросил он.

– На каком это основании, вы собираетесь задавать мне вопросы? – последовал немедленный ответ моей жены, и это удивило меня самого. Разумеется, в данной ситуации я полностью поддерживал супругу, однако я никогда не слышал, чтобы в её голосе звучала столь «звонкая сталь» и она столь быстро переходила «в атаку»

– Вы появляетесь у нас дома, пользуетесь гостеприимством, не утруждаясь объяснить, в чём собственно дело, и теперь ещё намереваетесь задавать какие-то вопросы. Это неслыханно!

Я понятия не имел, какая «валькирия» вселилась в Инну, но перед лицом сложившихся обстоятельств, эта её перемена была мне на руку, я могу позволить себе выпроводить Кристенсона без лишних церемоний.

– Я прошу прощения, – виноватым тоном заявил Кристенсон – однако мой вопрос не доставил бы вам многих хлопот!

– Нет, господин как вас там, никаких вопросов! – отрезала Инна, ещё сильнее удивляя меня, и я уже намеривался вступить в эту «игру», когда доктор вдруг произнёс:

– Инна, скажите пожалуйста, что стало с вашим жильём, в котором вы жили до прибытия в Шиксаль?

Этот вопрос подействовал на меня как чан ледяной воды, опрокинутой мне на голову. Разумеется для меня это не было вопросом вообще – наша квартира была продана моим отцом, поскольку я на тот момент был «никакой» Деньги были нужны на элементарную организацию нашего длительного пребывания в Швеции. Но Инна, та, которую я любил и бездумно потерял, уже не могла об этом знать.

Стоя в проходе, она буквально онемела от поставленного пред ней вопроса. На мгновение мне показалось, что она просто замерла в недоумении, но эта пауза длилась подозрительно долго, в воздухе висела звенящая тишина.

– Что с ней такое? – спросил я доктора, а тот смотрел на Инну с подлинным интересом исследователя.

– Она замерла, остановилась! – Кристенсон констатировал факт, свидетелем которого я и так являлся – Я так и полагал…

– Что ты полагал? Отвечай! – между тем, чтобы не напасть с кулаками на доктора оставалась весьма тонкая грань.

– Разве ты не видишь? – наконец Кристенсон посмотрел на меня – Она не настоящая! Она – часть твоего сна!

Я до сих пор помню своё изумление. В первые несколько секунд я испытал шок, потрясение, на смену которого пришла полнейшая беспомощность. Я подошёл к Инне, которая, словно высококачественная восковая статуя, оставалась недвижимой, и если бы не её, исполненные иллюзией жизни, черты, можно было бы принять её за результат искусной работы таксидермиста.

– Это не она, Олег, услышьте меня! – настаивал Кристенсон, оставаясь на своём месте.

Я повернулся к нему лицом, очевидно что-то в моём облике, в этот момент, напугало доктора и он отступил на несколько шагов, едва не упав на диван.

– Что это всё значит, Кристенсон? – я потребовал объяснений.

Доктор, очевидно не в силах оставаться на ногах, присел на диван, продолжая глядеть на Инну.

– Всё так, как я предполагал, всё именно так… – бубнил Кристенсон, игнорируя мой вопрос, отчего мне пришлось подойти к нему. Оказавшись буквально над ним, я ухватил доктора за грудки и с силой рванул вверх, заставляя подняться на ноги.

– Я ещё раз спрашиваю, – как мне кажется сейчас, в тот момент я не столько говорил, сколько рычал на ошарашенного доктора – Что это значит? Что с ней такое?

Кристенсон наконец посмотрел на меня более-менее осмысленным взглядом.

– Это всё, – заговорил он, одновременно освобождаясь из моей хватки – всё что вы видите здесь, вокруг вас, это всё – не настоящее. Это сон, наваждение, понимаете?

Разумеется я не понимал. Мне казалось, что доктор решил вести со мной какую-то очень глупую игру, однако, в тоже самое время, я не мог игнорировать ни свои собственные наблюдения, ни здравый смысл. Казалось, что тот самый «ментальный чулан» куда я запрятал свои сомнения, развалился и все «скелеты» теперь слились в этаком «la dance macabre» -«пояске смерти», абсолютно абсурдном явлении, не поддающимся разумному объяснению.

– Вы всё-ещё в больнице, Олег. – продолжал доктор, очевидно приведя свои мысли в порядок – Вас нашли недалеко от моста, на следующее утро после того, как вы покинули своего отца, отправившись на прогулку. Врачи сказали, что на вас не было обнаружено никаких признаков насилия. Однако вы впали в кому, это единственное научно-обоснованное объяснение вашему состоянию, которое подобрали клиницисты.

– Что за чушь вы несёте… – недоумевал я – Я пришёл в себя в больнице, но это было далеко не вчера, и никакой комы…

Я замолк, вспоминая события, предшествующие своему пробуждению. Мне стало жутко от того, как сказанное Кристенсоном великолепно укладывалось в общий узор, ранее непонятного мне, события.

– Вы что же, – продолжал я – хотите сказать, что я всё ещё в коме, там, в больнице?

Кристенсон вздохнул, прежде чем ответил:

– Ну по правде говоря, назвать это комой можно с очень большой натяжкой. Клинические проявления отсутствуют и по всем признакам – ваше состояние это некая форма сна.

– Сна? – переспросил я, будучи не уверен, правильно ли я понял доктора – То есть я сплю, там, в больнице?

Кристенсон растеряно пожал плечами.

– Это феноменально! Но похоже вы погрузились в какую-то аномальную форму сна, из которой не можете выйти.

Так как я оказался в ситуации, которую нельзя пожелать и врагу, чувство растерянности овладело мной. Чем яснее я понимал значение слов Кристенсона, тем сильнее становилось отчаянье. Выходило всё так, будто новообретённый мир, успевший стать очагом моей надежды, теперь рушился у меня на глазах, забирая всё то, что я ещё совсем недавно успел воссоздать.

Великий Моэм писал в одном из своих бессмертных произведений, что ощущение рушащейся надежды сродни чувству, как если бы потратив дюжину лет для строительства любимого фамильного дома, однажды утром вы обнаружили группу уполномоченных лиц, вооружённых ломами, которые бы методично, а главное –без всяких на то объяснений, разобрали ваше творение до основания. Примерно такое же чувство постигло меня, и я не мог ничего сделать – только наблюдать за разрушением своего мира.

– Ваш отец, – говорил доктор, слегка понизив тон голоса, словно смущаясь чего-то – он там, с вами, места себе не находит.

Вспомнив, что Кристенсон всё ещё был здесь, вместе со мной, на свежих руинах моих надежд, я обратился к нему:

– Как вы сюда попали? Почему вы можете быть здесь, если это мой сон?

Доктор внезапно расплылся в улыбке.

– Это тоже невероятно! Но похоже, я в достаточной степени овладел техников люцидного сна! Ну знаете, мы говорили с вами об этом, осознанное сновидение, когда сознание получает контроль над сновидением.

Я помнил как доктор рассказывал мне про этот феномен и про выдающихся деятелей в этой области. Однако я не придавал достаточного значения этим идеям. Прежде всего потому что меня заботил совсем иной вопрос.

– Но послушайте! – изумился я – Откуда, в таком случае, вы знаете, что я не являюсь частью вашего сновидения? Ведь если вы вошли в свой сон, усилием воли координируя его развитие, то разве не логично предположить, что всё, с чем вы сталкиваетесь – это плод вашего воображения.

Кристенсон продолжал улыбаться. Он замотал головой.

– Нет, совсем нет! Дело здесь не в контролируемом сновидении, я, входя в состояние сна, ставил своей целью отыскать обитель вашего сознания, посему, с высокой долей вероятности, наблюдаемое вокруг – плод вашей фантазии.

Сказав это, доктор осмотрелся и словно найдя дополнительные подтверждения своим словам – он несколько раз кивнул.

– Да! Это определённо плод вашего воображения. Скажем вот эта женщина, – с этими словами Кристенсон указал взглядом на дверной проём, где стояла Инна. К своему удивлению я обнаружил, что моей жены там не было.

Словно упреждая мой вопрос, доктор поспешил с объяснениями.

– Ещё на стадиях исследования феномена осознанного сновидения, следуя рекомендациям Кастанеды, я учился обретать контроль над своим телом, понимаете? Я имею в виду – осознанный контроль. Это была предпосылка к обретению контроля над всем происходящим. – доктор сделал здесь паузу, внимательно посмотрев на меня, словно оценивая, понимаю ли я, о чём он говорил – Когда мне это удалось, и я обрёл некоторую устойчивость в удержании сознания в узде сна, я приступил к самому интересному для меня – взаимодействию с другими объектами внутри самого сна, так сказать – с другими персонажами. Прежде всего мне хотелось завязать с ними непринуждённую беседу, чтобы заставить реагировать на те вербальные стимулы, которые я бы им сообщал. Понимаете?

Я прошагал к стоявшему рядом креслу, и едва не свалился в него, прижав ладони к лицу, мне вдруг захотелось растереть глаза, как ели бы я сбрасывал с них пелену наваждения.

– Это может казаться несколько сложным, – продолжал Кристенсон – но это чрезвычайно интересно! Видите ли, само сновидение – это продукт подсознания, то есть творение не зависящее от сознания и воли. Как только мы устанавливаем контроль над сновидением, наше сознание вытесняет подсознание, загоняя его обратно в своё укрытие, оставаясь наедине с тем, что коварный обитатель наших ментальных глуби подсознание я имею в виду, уже сотворило. Здесь встаёт интересный вопрос!