Текст книги "Эпоха стального креста"

Автор книги: Роман Глушков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– А что ты намерен делать с детьми? – спросил меня Михаил, глядя на сидевших рядом с Жан-Пьером ребятишек. – Тоже запрешь в клетке?

– Будь моя воля, отпустил бы, – ответил я вполголоса. Жан-Пьер тем не менее расслышал это и удивленно поднял глаза. – Поселим их в нашем оставшемся трейлере.

– Но там, знаешь ли, интерьер, – русский скорчил выразительную гримасу.

Я понял, на что он намекал, и, не дав ему закончить, добавил:

– Возьми Энрико и Йозефа; поснимайте со стен все развязыватели языков, клещи, удавки, клейма, ошейники и все остальное; попрячьте их по ящикам. Попроси у Марчелло чехол от «эмкашки» – им он теперь за ненадобностью, – и хорошенько накройте им Трон Еретика. У Добровольцев Креста раздобудь три...

Тут я поймал себя на том, что не свожу глаз с Кэтрин и – пропади все пропадом! – мне вдруг стало ее нестерпимо жаль. Как представил себе это симпатичное личико, искривленное судорогой от электроразрядов Трона, так всего просто передернуло. Некоторые считают меня сентиментальным; возможно, это так и есть...

– ...Раздобудь три... Нет, постой – четыре комплекта матрасов, теплых одеял и подушек. Выполняй! – Я уже решил, как хотя бы на некоторое время избавить Кэтрин от общения с инквизиторами и надеялся, что Бернард одобрит мое решение, раз уж он дал Слово Командира довезти детей до Ватикана.

– Слушаюсь, господин надзиратель, – Михаил лукаво подмигнул, разумеется, прочтя все мои мысли наперед, и поплелся на поиски требуемого. – Эй, Марчелло, поди-ка сюда!..

Проклятый Иуда смотрел на меня не отрываясь: так, как будто он не видел меня много-много лет и вдруг узнал своего старого доброго знакомого. С ним сидели на траве его дети, двое собиравшихся поддержать его самосожжение приближенных и почему-то разжалобившая мой полунордический нрав рыжеволосая «ведьма», вероятно, сожалевшая о том, что моя «уродливая рожа» вновь маячила перед ее глазами.

– Простите, командир, как ваше имя? – при этих словах Жан-Пьер попытался подняться, но ладонь стоящего сзади Гюнтера усадила его на место.

– Меня зовут Эрик Хенриксон, – представился я и по очереди оглядел всех сидевших передо мной арестантов. – Не могу позволить вам называть меня «брат», сами знаете почему. Называйте меня... – я хотел сказать «мистер Хенриксон», но передумал – звучало как-то натянуто. – Называйте меня «господин надзиратель». Отныне все вопросы будете адресовать мне или моему заместителю. Вам, Жан-Пьер, к сожалению, придется расстаться с детьми. Им запрещено находиться с вами в одной камере, надеюсь, понимаете, о чем я...

Он кивнул, осознавая, что с ним станут делать завтра утром, и как-то сразу весь съежился.

– Ваших детей разместят в другом трейлере на противоположном конце лагеря, – я также не хотел, чтобы они слышали крики своего отца и других посаженных на Трон Еретика. Он вновь кивнул и опустил глаза. – Ну, а поскольку в Братстве Охотников нет штатных нянек, то ты, Кэтрин, будешь находиться вместе с ними...

От моего первого обращения к ней по имени рыжеволосую аж подбросило, но явно не от восторга.

– Я останусь с Жан-Пьером, понял ты, крысиная твоя... – договорить комплимент девушка не успела, потому что брат Гюнтер посредством легкого подзатыльника дал ей усвоить, что не следует путать господина надзирателя с амбарным грызуном, по крайней мере, в его присутствии.

– Отставить, брат Гюнтер, – я позволил себе проявить к темпераменту гостьи некоторую терпимость. – А дебатов по этому поводу не будет.

Жан-Пьер покосился на маячившего над ними германца, а затем обнял Кэтрин за плечи и тихо-тихо произнес:

– Ты знаешь, Кэти, я никогда ничего вам не приказывал, а только просил. Попрошу и сейчас, наверное в... – он хотел сказать «в последний раз», но осекся, заметив внимательно слушающего его старшего сына Поля. – Присмотри за ними, ладно? Присмотри, сколько... сколько получится. Сделаешь это для меня?

– А как же ты? – Голос Кэтрин дрогнул. – Кто присмотрит за тобой?

Жан-Пьер замолчал, но тут заговорил сидевший чуть впереди всех пожилой отступник:

– Разрешите, господин надзиратель? – и, получив мое добро, продолжил: – Жан-Пьер сильно болен, и мы с Лаврентием хотели бы остаться вместе с ним.

Я подумал и согласился. Все равно свободных камер больше не было, а Бернард строго наказал лишь насчет детей. Ладно, пусть присматривают, если хотят.

...Эх, знал бы я, чем обернется для меня эта гуманность, наверное, ни за что бы не принял подобного решения! Но Господь в тот момент только ехидно посмеивался и продолжал заводить пружину моих грядущих несчастий, выбрав себе очередного Иова для забавы...

Пронаблюдав, как Энрико и Йозеф вытащили ящики с пыточным оборудованием, а внутрь заволокли добытые Михаилом матрасы и все остальное, я указал на Кэтрин и детей: нам пора!

Девушка поцеловала Жан-Пьера в щеку и что-то прошептала ему на ухо. Он коснулся ее волос и ответил:

– Спасибо, Кэти. И тебе того же самого.

А после чего легонько подмигнул ей: «Прощай!» И, прижав к себе по очереди каждого из ребятишек, неумело-наигранно улыбнулся им всем:

– Идите с тетей Кэти. Скоро увидимся. Вот поговорим завтра с Божьими Слугами и обязательно увидимся. Ведите себя хорошо! Обещаете?

Маленькие головки дружно закивали. Кэтрин взяла младших за руки и понуро поплелась за мной. Поль, постоянно оглядываясь на отца, тоже зашагал следом...

Гюнтер рассказал мне позже, что Жан-Пьер крепился, пока мы не удалились, а потом закрыл лицо руками и затрясся в безмолвных рыданиях...

Михаил сделал все так, как я и велел: нары были накрыты толстыми крестьянскими матрасами с подушками и одеялами; неуклюжий Трон покоился под плотным брезентом; стены голы. Более того, русский даже дозволил себе небольшую вольность – из осиротевшего кабинета Виссариона он принес широкомасштабную репродукцию «Тайная Вечеря», любезно пожертвованную скорбящим в одиночестве у бочки кагора дьяконом Джеромом. Присобачив картину поверх оставшихся от предыдущих гостей Комнаты Правды кровавых потеков, Михаил оценивающе прищурился и выровнял по горизонтали резную раму репродукции.

– Конечно, пейзаж с природой оказался бы гораздо уместнее, – с видом знатока живописи произнес он, – но и тринадцать бородатых мужиков все лучше, чем голые крюки да остатки еретических мозгов...

Дети прошли внутрь клетки и робко расселись по матрасам. Михаил, отвязавшись наконец от картины, удалился, оставив меня наедине с моими подопечными.

– Прослежу, чтобы вас кормили магистерской кухней, – уведомил я начавшую взбивать детям подушки Кэтрин. – Кипятильник и котелок сейчас принесут. Вода в углу. Электрогенератор будет включаться на час утром, в обед и вечером. Что-нибудь еще?

Рыжая подала мне знак рукой, предлагая отойти в сторону. Я проследовал в заднюю часть трейлера и остановился, ожидая ее.

– Ты, ублюдок!.. – приблизившись вплотную, зашипела она, и до меня долетел немного терпкий от суматошного дня, но все равно привлекательный аромат ее кожи.

– Господин надзиратель! – поправил я девушку.

– Господин надзиратель, ублюдок! Ты бы мог с таким же успехом оставить с детьми Эркюля ( Кэтрин имела в виду пожилого, напросившегося ухаживать за Иудой отступника)! Он бы тоже справился с обязанностями няньки! Так вот, предупреждаю: если у тебя есть на меня какие-то мерзкие – сам знаешь какие! – планы, то уверяю!..

Это явилось последней каплей, переполнившей мое сегодняшнее терпение. Я едва не позеленел от ярости, но, очевидно, присутствие детей удержало меня от настоящего гневного взрыва. А посему оставалось лишь уподобиться этой ведьме и зашипеть ей в ответ:

– Слушай ты, психованная! Я сегодня по вашей вине потерял уйму друзей, так что не стоит сейчас обвинять меня в том, что ты себе вообразила, ради твоего же блага! Этого не произойдет, так что и не мечтай! Усекла? А теперь ползи к недомеркам, пой им колыбельные и рассказывай сказки, а не желаешь, тогда уткнись в подушку и шипи в нее! Кругом марш на место!

Кэтрин захватала ртом воздух, наверняка порываясь смешать меня с грязью своим, я не сомневался, богатейшим арсеналом ругательств. Однако, видя мой воистину свирепый взгляд, все-таки предпочла благоразумно промолчать. Вместо ответа она развернулась и, возбужденно размахивая руками, возвратилась в клетку, бурча невысказанное себе под нос. Я снова уловил уже знакомое «козел».

– И еще раз назовешь меня козлом, – немного поостыв, крикнул я ей в спину, – лично обстригу тебе волосы и продам их на парик какому-нибудь клоуну из бродячего цирка!

Железная кружка, брошенная в сердцах не желающей лысеть отступницей, пролетела над моим плечом и угодила точно в лоб апостолу Петру, пирующему с Христом на картине сразу за мной.

Я поддел носком ботинка звякнувшее об пол орудие женского возмездия и катнул кружку обратно к порогу клетки, после чего, совершенно успокоившись, добавил:

– Ужин через час. И помой посуду – она у тебя по всем углам разбросана. Что это за бардак на вверенной тебе территории?

И, не закрывая клетки (все равно деваться им было некуда, а все колюще-режущие предметы Михаил из фургона вынес), я покинул трейлер, попутно наказав заступившему на пост брату Тадеушу бдительно следить за пленниками...

Бернард принял меня у себя отсеке, когда все свободные от несения нарядов братья уже крепко спали. Главнокомандующий в целом остался доволен моим докладом и учтиво предложил чаю.

– Насчет няньки, брат Эрик, это неплохо придумано, – заметил Бернард, протягивая мне стакан с круто заваренным кипятком. – Пускай доберется до Ватикана в этом качестве, а там, глядишь, одумается и искупит грехи более приятным, нежели Очищение, способом. К женщинам-еретичкам орден относится мягче; кто знает, а вдруг ей еще предстоит сделать карьеру сестры Услады Духа? А девка симпатичная и, по виду, довольно горячая. Постарается, такой и протекцию окажут...

Я собрался было идти спать, как распахнулась дверь и внутрь бернардовского отсека ввалился смурной от тяжелейшего похмелья выпущенный на свободу магистр Аврелий. Он намеревался что-то сказать Мяснику, но, узрев меня, так и замер с открытым ртом. Правда, оцепенение сошло с него почти сразу же.

– Брат Эрик, что вы себе позволяете! Я требую немедленных объяснений! – Гнев магистра набирал обороты, как двигатель джипа перед крутым подъемом. – Кто позволил вам поднять руку на Божественных Судей-Экзекуторов, я вас спрашиваю?..

Я подскочил и вытянулся в стойку – Устав есть Устав; и благодарности, и нагоняи должны приниматься Охотником с одинаково невозмутимым видом.

– Он выполнял мой приказ, ваша честь, – вступившись за меня, солгал Бернард.

– Ваш приказ?! Но как?!

– Совершенно верно, – Мясник не испытывал перед должностной персоной вообще никакого трепета. – Вы абсолютно не отдавали себе отчета в своих поступках и убили двух Добровольцев Креста. Корпус не одобряет, когда его члены и из инквизиторов, и из Охотников вытворяют подобные вещи.

– Да, я... знаю, – Аврелий потупился и опустился на откидное сиденье. – Вы, безусловно, правы. Мы с магистром Конрадом и впрямь немного... Извините, брат Эрик, садитесь. Завтра, брат Бернард, вызовите ко мне их старшину, попробуем утрясти инцидент без привлечения дознавателей Главного магистрата... Брат Эрик, у вас все готово к процедуре?

– Да, ваша честь. Иуда в вашей Комнате Правды, – ответил я.

– Ну и лады, – Аврелий удовлетворенно погладил бороду. – Я тут планирую все предельно ускорить – использую его детей в качестве рычага. Я сломаю Проклятого в три раза быстрее, если буду вырывать ногти не у него, а у молокососов.

Я, признаться, погрузился в легкий шок, поскольку не ожидал услышать подобное от столь известной на всю страну личности, как магистр Аврелий, и в крайнем недоумении посмотрел на Бернарда – что же он ответит...

– Исключено, ваша честь, – отозвался тот, ничуть не изменившись в лице («Неужели для Аврелия подобная практика в порядке вещей?» – подумал я с чувством непонятного душевного дискомфорта. Лично мне за столько лет службы в Корпусе еще не доводилось работать с подобными хладнокровно-жестокими магистрами). – Я дал Слово Командира, что с ними ничего не случится взамен на его сдачу.

– Вот это вы зря! – Аврелий, словно бы смутившись чего-то, отвел глаза в сторону. – Видит Бог, зря... Другого выхода не было?

– Нет. Они не шутили – в церкви оказалось полно керосина.

– Что ж, тогда буду работать как обычно: Трон, клещи, огонь...

– Его люди утверждают, что он сильно болен, – предупредил я.

Магистр наморщил лоб и потрогал огромную родинку на левой щеке – видимо, в глубокой задумчивости, – а после чего спросил:

– Дьякон Виссариона, брат Эрик... Он хороший медик?

– Как и все помощники магистров, ваша честь. Не Авиценна, но и не коновал, – охарактеризовал я профессионализм Джерома.

– ...А то мой и магистра Конрада отправились с ранеными в Авранш и пробудут там до приезда парижан. Пригласите его завтра ко мне; будет приводить Иуду в чувство, когда это потребуется... Ну ладно, если у брата Бернарда к вам больше нет вопросов, то можете идти...

12

«– Пророческая картинка, – заметил доктор, трогая пальцем изображение виселицы. – А теперь, сударь Билли Бонс, если вас действительно так зовут, мы посмотрим, какого цвета ваша кровь... Джим, – обратился он ко мне, – ты не боишься крови?

– Нет, сэр, – сказал я.

– Отлично, – проговорил доктор. – Тогда держи таз».

Р. Л. Стивенсон. «Остров Сокровищ»

Ночью пошел дождь. Не закончился он и к утру – это был один из тех унылых затяжных дождей, которые символизируют финал теплого, но короткого лета и начало долгой промозглой осени. Никто и не вспомнил вчера, что она вот-вот наступит...

Я лежал на мягких магистерских нарах покойного Виссариона и слушал, как капли барабанят по железной крыше трейлера. Джером, напоминавшийся с вечера хозяина до поросячьего визга, постанывал сейчас на своем месте, отвернувшись к стене и конвульсивно дергая во сне ногой. Михаил же и прочие братья моего теперь уже взвода позанимали нары погибших и раненых бойцов Первого и Пятого отрядов. Было еще рано, но сон мой пропал, и я решил подниматься.

Выйдя наружу после скудного завтрака, я заметил стоявшего на пороге своего трейлера магистра Конрада. Он пялился в небо, подставляя горячий похмельный лоб под прохладные струи дождя. Коротышка окинул меня печальным взглядом старой клячи, покачал головой и, морщась, потер ушибленную Михаилом поясницу. Все его телодвижения демонстрировали мне только одно: «Что ж вы так, брат Эрик, со своим лучшим другом! Что ж вы так...»

Фернандо в накинутой плащ-палатке, промокший и взъерошенный, доложил у порога Иудиной тюрьмы, что все в порядке.

– Михаил там? – спросил я, поднимаясь по ступенькам.

– Там, – ответил португалец. – Еще не выходил.

Михаил же, дежуривший согласно жребию первую ночь у камеры главных отступников, сидел в кресле Аврелия и, уронив голову на пульт Трона, бессовестным образом спал. Покажись здесь сейчас сам хозяин Комнаты Правды, русский, наверное, больше и не проснулся бы.

– Превелико прошу извинить, что нарушаю ваше отдохновение... – тряся его за плечо, съязвил я.

– Проклятье! – воскликнул Михаил, поднимаясь из кресла. – Даже и не заметил, как прикемарил! Клиентура-то хоть на месте?

– Это ты, находясь на посту, у меня спрашиваешь? – Я хотел разозлиться, но не получилось. – Ладно, я тебя меняю, иди завтракай. После обеда пришлешь Вацлава...

Жан-Пьер, в отличие от своих беспокойно ворочавшихся во сне друзей, не спал, а ходил по клетке из угла в угол, как медведь в ватиканском зоопарке. Кто-то из Древних изрек: «Ожидание боли хуже самой боли». Видимо, человек тот никогда не имел дело с истинными специалистами по ее причинению, иначе бы он никогда такого не написал. И ожидание боли, и сама боль навсегда отбивают охоту философствовать на эту тему.

Подойдя к прутьям клетки, Проклятый еле слышно позвал меня:

– Извините, господин надзиратель, можно вас спросить?

– Спрашивайте, Жан-Пьер, – приблизился я к его камере и, предчувствуя очевидный вопрос отступника, тут же ответил: – Дети ваши в порядке, Кэтрин тоже; сейчас завтракают.

– Спасибо вам, – при упоминании детей глаза Жан-Пьера, до этого потухшие, прояснились и подобрели.

Я кисло усмехнулся:

– За что, Жан-Пьер?

Он понял, что ляпнул глупость, и усмехнулся мне в ответ, только еще печальнее. И действительно, за что благодарить? Ведь не сидят же они сейчас на солнечной полянке, а я не угощаю их свежезажаренными на огне сардельками...

– Скажите, это и впрямь так больно, как говорят? – Жан-Пьер перевел взгляд на Трон Еретика.

– Не знаю, не пробовал, – честно ответил я. – И по правде сказать, не собираюсь.

Руки Проклятого отпустили стальные прутья, и он отошел в тот угол клетки, где сквозь зарешеченное окно был виден край затянутого тучами неба...

Почему-то я не испытывал злости по отношению к этому человеку. Может быть, потому, что он не походил на воплощение зла, может быть потому, что и так был обречен... Кто знает? Не было в нем дикого безумия Люцифера; не было брызжущей слюной ненависти на всех и вся, как у сатанистов; не было тупой жестокости Пожирателей Святой Плоти и непрошибаемой упертости протестантов. А была лишь глубочайшая усталость, которая, даже учитывая то, что вчера его люди убивали моих бойцов, не могла разжечь во мне гнева...

Вся «кавалерия» прискакала сразу после завтрака. Кроме Аврелия и Джерома, поприсутствовать при первом запуске Трона соизволили также Бернард и Карлос. Чтобы сокамерники Иуды – Лаврентий и Эркюль – не вопили в защиту своего лидера, их приковали к нарам и заткнули рты кляпами, оставив того и другого наблюдать за действом, в скором времени ожидающем и их.

Самого Жан-Пьера, однако, силой тащить не пришлось – он вышел к Трону Еретика хоть и на подгибающихся ногах, но без посторонней помощи.

– Весьма похвально, Жан-Пьер, – изрек Аврелий, наблюдая, как Проклятый самостоятельно усаживается на Трон и кладет запястья в специальные контактные зажимы. – Вижу, ты на правильном пути. Будешь покладистым – облегчишь себе участь и сэкономишь нам время.

– Давайте, ваша честь, и вовсе не будем терять его понапрасну, – откидываясь на жесткую спинку Трона, сказал Иуда. – Я отнюдь не герой и чертовски боюсь боли. Вам надо, чтобы моя душа перед Очищением вернулась в лоно покровителя ее Господа Бога? Прекрасно, я готов подписать все нужные бумаги и публично признать это где угодно. Можете с чистой совестью доложить Пророку, что именно вы титаническими усилиями добились моего покаяния – я засвидетельствую и такое. Только, умоляю, не заводите ваш агрегат, а везите меня в Ватикан и сжигайте как можно быстрее, раз уж, я так понимаю, мечтать о петле мне заказано. Боюсь, что подохну тут от боли.

Аврелий слегка оторопел от такой беззастенчивой простоты, но он уже настроился на любимое занятие и сходить с этой тропы был не намерен.

– Однако вы посмотрите на него! Каков хитрец, а? – Он подошел и лично проверил закрепленные Джеромом зажимы. – Нет, это твоими устами говорит сидящий в тебе Сатана! Он, конечно же, страшится Очищения, а потому согласен на любой компромисс. Но он лжив и живуч, Жан-Пьер! Посуди, ну разве так на самом деле возвращаются к Богу? Ты ведь просто хочешь обхитрить своего судью и ввести его во грех искушения. И лишь в полной мере пройдя через боль и страдания...

– Вы сами-то верите во всю эту чушь? – оборвал его Иуда. – Я слишком долго вращался в ваших кругах, чтобы понять, как действительно вы почитаете своего Бога! Вы хоть помните его заповеди? Да, конкретно вы, магистр Аврелий? Я не буду далеко ходить за примером: не ваше ли дело рассматривал Апостол Инквизиции незадолго до моей, назовем ее так, отставки? Вы в пьяном виде изнасиловали дочь дьякона Оружейной Академии! И каков же был вердикт Пророка? Человек, совершивший смертный грех, оказался слишком ценен для него, а потому несчастную девушку признали совратившей Господнего Слугу ведьмой, и сожгли вместе с так и не согласившимся с этим приговором отцом! Ну, а что же ваш Господь? А он отвернулся и промолчал как всегда!..

Стоявший за спиной инквизитора Бернард усмехнулся – похоже, он знал эту историю, хотя ни я, ни Карлос, судя по его реакции, никогда не слышали о подобном. Аврелий же взвился и сорвался на крик:

– Ложь!!! Наглое очернение члена Ордена!!! Очередная твоя ересь, прихлебатель Дьявола!!! Ну ничего, сейчас ты запоешь по-другому!..

И он схватился за рукоятку на пульте, после чего принялся увеличивать напряжение электричества на Троне. Вопль Иуды огласил Комнату Правды, звоном отражаясь от ее железных стен. Тело его забилось в зажимах, а на шее вздулись лиловые вены.

– Ну как, ощущаешь прилив божьей благодати? – злорадствовал Аврелий, возвращая рукоятку на «ноль«. – К обеду будешь петь псалмы не хуже юного семинариста!

Иуда же отдышался и с трудом вымолвил:

– Что ж, каков Бог, такая и благодать. На большее я и не рассчитывал.

Процедура повторилась. Я не любитель подобных зрелищ, но сегодня служба заставляла неотлучно находиться в этом пропитанном страхом и болью помещении.

На этот раз Жан-Пьер приходил в себя дольше. Пот градом катил ему на лицо из-под так называемой «короны» – опоясывающего голову верхнего контактного зажима. Дыхание его стало чаще и тяжелее, ногти побелели.

– Крепко засел в тебе Сатана, – говорил Аврелий, раскладывая перед собой служебные бумаги. – Очень крепко. Представляешь: беру я у тебя подписи под всеми документами, а в Ватикане ты возьми да и отрекись от них! Да еще и ляпнешь что-нибудь этакое об Отце нашем Небесном, как сейчас, например! И кто я буду после такой твоей выходки, а? Нет, Жан-Пьер, магистр Аврелий себя опозорить не даст и только ему дозволено судить, воистину ли ты готов предстать перед Создателем или просто прикидываешься.

– Клянусь вам... – Иуда все еще не мог отдышаться. – Клянусь, что ничего такого не скажу! Перестаньте, прошу вас!

– А знаешь, как я определяю, когда человек искренне желает возвращения? – продолжал инквизитор, пропуская просьбу отступника мимо ушей. – Тебе интересно? Я расскажу: по глазам! Глаза, Жан-Пьер, – самый точный, самый проверенный индикатор души. На данный момент они у тебя испуганные, но за страхом я вижу то, чего Господь никогда не одобрял в своих подданных – непокорность! Настоящую, хорошо сокрытую тобой непокорность души! И эту непокорность нам и предстоит теперь искоренять.

– Не думаю, ваша честь, что есть такая сила, что способна заставить мою душу вернуться обратно к этому Богу, – Иуда, кажется, начинал понимать, что так просто ему от Аврелия не отделаться. – Я видел, какие мерзости он позволяет творить своим ближайшим слугам. Моя душа не вернется, а вы просто-напросто сломаете и унизите меня, но не более того. И я ничуть не сомневаюсь в том, что вам это удастся. Очень скоро я начну ползать по полу и лизать вашу обувь, только чтобы вы прекратили причинять мне боль. Вот тогда-то в моих глазах вы и прочтете желаемое раболепие и так ценимую вами овечью кротость. Но до души, ваша честь, вы никогда не доберетесь, ибо никому во веки веков не узнать, что же она собой представляет.

– Посмотрим, Жан-Пьер, – магистр снова взялся за рычаги пульта. – Времени у нас не так и много, но будь уверен – когда ты узришь Пророка, то без лишних напоминаний и уж точно безо всяких сюрпризов, а исключительно по велению сердца падешь перед Его Наисвятейшеством на колени и будешь слезно умолять его простить твою, как ты правильно выразился – неизведанную, – а посему, значит, темную душу. Однако продолжим проливать на нее через страдания познавательный свет...

После третьего электрического удара Иуде уже потребовалась помощь Джерома, давшего ему понюхать нашатыря. Жан-Пьер очнулся, но пребывал в полубредовом состоянии: глаза закрыты; губы сжаты; правая щека подергивается. И несмотря на это, первым заговорил все же он, заговорил с горькой иронией:

– А что же вы, ваша честь, не спрашиваете о том, на каких условиях Дьявол заключил со мной контракт; почему я не поменял свой лобовой крест на пентаграмму и где стоит на привязи мое помело?

В ответ на это Аврелий взял исписанный лист гербовой бумаги, встал из-за стола и, тыча указательным пальцем в строки документа, подошел к Жан-Пьеру:

– Потому и не спрашиваю, богоненавистник, что в списке твоих грехов колдовство отсутствует. Но зато есть вещи гораздо серьезнее, а именно – цитирую: «...Измена Господу при нахождении у него на службе; прилюдное богохульство; совращение законопослушных граждан протестантскими взглядами; еретические проповеди в общественных местах...», ну и как было доказано вчера, «...измена Святой Европе путем сговора с ее потенциальным противником, а также незаконная добыча и торговля оружием». И хоть по последним пунктам окончательно разбираться будут Защитники Веры, но тем не менее это тот же грех, а грехи твои, Жан-Пьер – наша юрисдикция. Ну а сегодня перед завтраком на десерт я вписал сюда еще и «сопротивление аресту, повлекшее многочисленные жертвы среди Слуг Божиих и гражданских лиц». Очищению Огнем подлежит каждое из твоих мерзких деяний, однако заметь: насколько же милосерден Пророк, коли так печется о твоей ничтожной душе.

– Я не изменял Святой Европе как своему государству! – В голосе Иуды зазвенели стальные нотки негодования. – Я просто спасал жизни своих детей и мою в том числе! И если эта страна пожелала уничтожить нас, я вправе поискать себе другую, разве не так? А поскольку по-доброму вы бы меня все равно не выпустили, пришлось бежать и нанимать пирата, и так уж получилось, что, кроме оружия, заплатить нам ему было нечем!

– И ты не называешь это предательством! – вскричал магистр. – Да тут и доказывать ничего не надо!

– Думайте как хотите, – Жан-Пьер опять вернулся к своему спокойно-безнадежному тону и закрыл глаза, отгородившись тем самым от всех присутствующих в Комнате Правды. – Мне пришлось выбирать – либо жизни моих близких, либо это. На тот момент я выбрал верно. И, ваша честь... я не буду ни спорить с вами, ни оправдываться в чем бы то ни было. Вы привели меня на этот стул с проводами не беседы вести, а наказывать. Так давайте же поскорее завершим вашу работу!

– С превеликим удовольствием, Жан-Пьер! – ответил Аврелий. – Однако, как я вижу, «поскорее» навряд ли получится...

И магистр вернулся за пульт...

Проклятый Иуда пробыл на Троне Еретика до обеда. Он безудержно вопил, метался в зажимах от нечеловеческой боли. Он стонал и плакал, умоляя магистра прекратить дознание, но тот, довольно ерзая, только прибавлял напряжение. Джером несколько раз выводил отступника из бессознательного состояния, делая это все с большим и большим трудом. При последнем включении Трона у Жан-Пьера пошла изо рта пена, и Аврелий, поняв, что перегнул палку, вырубил питание, после чего, довольный собой как никогда, потянулся в своем кресле, разминая затекшие суставы:

– На сегодня достаточно. После обеда займемся этими двумя. Опыт подсказывает мне, что они будут малость посговорчивее...

И, пронаблюдав, как недвижимого Иуду отволокли обратно в клетку, Аврелий отправился мыть вспотевшие от напряженной работы руки...

Вацлав пришел менять меня сразу же, как только все присутствующие на процедуре удалились. Видимо, окончательно смирившись со смертью старого боевого товарища, он находился в нормальном для себя настроении меланхолично-спокойной задумчивости.

– Идите перекусите, брат Эрик, – сказал поляк, усаживаясь на мое место. – Добровольцы прикатили полевую кухню и привели неплохого повара. Единственная радость за прошедшие пару суток...

Но не от полевой кухни витал по лагерю запах жареного мяса – магистр Конрад на вершине ближайшего холма проводил первое Очищение Огнем. Напоминая в безразмерной плащ-палатке растолстевшую летучую мышь, коротышка прыгал вокруг бушующего пламени, поминутно добавляя очередную порцию горящей струи из переносного огнемета. Правда, сжигал он не живого человека. За оказанные ордену Инквизиции неоценимые услуги один из друзей Проклятого – выдавший нам его детей Жан-Жак – удостоился своего законного права миновать Трон Еретика и, прежде чем принять Очищение Огнем, самым гуманным образом быть удавленным веревочной петлей. А дабы никто из нас не тратил и без того недостающее время на сооружение виселицы, обязанности штатного висельника любезно принял на себя брат Вольф, чьи сверхмогучие руки выполняли подобную работу быстро и эффективно. Так что Корпус сдержал данное Жан-Жаку слово – в отличие от всех остальных он вошел во врата Рая, минуя обычное мучительное дознание.

После и впрямь недурного обеда я решил прогуляться и проверить несение службы моим вторым взводом. На пороге трейлера-казармы Пятого отряда мне попался на глаза скучающий замком Гонсалеса Марчелло, который сидел и читал затертую толстую книгу.

– Можешь не напрягаться, – остановил я собравшегося было встать при виде трех моих крестов бойца. – Получается, что по должности ты сейчас старше меня... Что читаешь?

– Да черт его знает. Взял у брата Карлоса в его походной библиотеке, – Марчелло захлопнул книгу и протянул ее мне. – Корка вылиняла, а титульный лист вырван. Короче, там про одного матроса, как он на остров попал, а на том острове одни шибздики ростом с автоматный патрон обитали...

– Понятно. «Приключения Гулливера».

– Во, точно! Так этого матроса и звали. Знакомая байка, да?

– Довелось по молодости почитать, – я собрался было идти дальше, но внезапно был остановлен стукнувшей по мозгам мыслью. – Как ты считаешь, Марчелло, а брат Карлос не будет возражать, если я возьму у него что-нибудь на несколько дней?

– Думаю, нет. Он у нас щедрый в этом вопросе. А что вам принести?

– А что там еще есть?

– Ну, «Робинзон Крузо», потом этот, земляк брата Карлоса, «Дон Кихот». Что еще? Про рыцарей пара книг и еще с десяток всяких разных. Одну только не рекомендует нам читать; говорит, шибко там все в алчности погрязшие, режут друг друга из-за золота да еще пацана сопливого за собой таскают. Полный кошмар, одним словом. И называется соответственно: «Остров Сокровищ». Хотя, если хотите, можете ради интереса пролистать...

– Неси «Робинзона...», про рыцарей и про пацана тоже. Буду возвращать по одной. Идет?

– Да без проблем...

Кэтрин, угрюмая и неприветливая (уж было с чего!), покосилась на водруженную перед ней на стол увесистую стопку книг.

– Господин надзиратель, – не глядя на меня, она, казалось, разговаривает с «Тайной Вечерей», – сегодня прохладно. Как можно скорее распорядитесь включить генератор. Без электричества обогреватели не работают, а мне еще хотелось бы искупать ребят и постирать их одежду...