Текст книги "Валтасаров пир"
Автор книги: Роксана Гедеон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Луиджи, больше не возражая, а только качнув несогласно головой, отправился к воротам.
– А тебе, Ритта, и вправду не мешало бы прилечь, – сказал мне Антонио. – Не путайся под ногами. Иди к себе в комнату! И оставь, наконец, Жанно, его никто не собирается отнимать у тебя.
– Хорошо, Антонио, – покорно сказала я, успокоенная его словами.
Встревоженные возгласы Луиджи, донесшиеся от ворот, заставили меня остановиться.
– Эй! Эй! Антонио! Солдаты на дороге! Они окружают ферму!
Сердце у меня упало.
– И с ними полковник? – деловито осведомился Антонио.
– Не только полковник, но и какая-то карета с гербами! Похоже, в ней тот самый парижский принц!
– Уходим! – коротко бросил Антонио через плечо, обращаясь ко мне и взвешивая в руке ружье.
– Куда? – прошептала я.
– Черт побери, неужели я сейчас буду объяснять? Луиджи! Уходим, не стой как чурбан! Быстро!
– Но что же будет с неграми, Антонио?
– Мы должны спасти Ритту, болван! Негры сейчас никого не интересуют.
Антонио схватил меня за локоть и потащил к потайному выходу, вырытому под высокими ступеньками крыльца.
– Давай за мной вниз, быстро! Луиджи, посвети нам! Изидора, где Изидора?
– Здесь, – нерешительно отозвалась девушка, подбегая к крыльцу. – Я здесь, господин Пьомбино. Господи, какой ужас!
– Тише, не надо стонов! Нужно…
Речь Антонио была прервана криками Луиджи.
– Там не пройдем! Я вижу! Там все перекрыто, Антонио! Им известен подземный ход, это как пить дать!
Антонио побелел от ярости.
– Кто? – прохрипел он, потрясая ружьем.
– Сегодня утром с фермы ушел Лампруа, – робко произнесла Изидора, – ушел не предупредив… Это он, наверное, нас выдал.
– Предатель! Найду – задушу! Луиджи отчаянно махал руками:
– Мы окружены, Антонио… со всех сторон. Они взяли нас в кольцо.
– Черт побери, – выдохнул брат, – придется немного пострелять! Кое-кто нуждается в кровопускании!
– Ты с ума сошел! Мы окружены! Их не меньше сотни. Как мы можем сражаться?
– А что ты предлагаешь – отдать им Ритту? Может, ты тоже решил стать предателем?
Луиджи ничего не ответил, и криков с наблюдательного поста больше не раздавалось.
Во двор толпами сбегались негры и наемные батраки.
– Берите оружие! – кричал Антонио, бросаясь к ним. – Нам не в первый раз. Если Пьомбино захватят, вас ждет смерть.
Эти слова не пришлось повторять дважды. Страх за собственную жизнь, перед возвращением к прежним хозяевам, а также уверенность в неистовом Великом Антуане заставили рабов взяться за оружие.
– Не бойся, Ритта, – сказал мне Антонио, обнимая за плечи. – Я уверен, я знаю их… Они боятся за себя так же, как я за тебя.
– Неужели ты думаешь, что мы выстоим против сотни солдат? – прошептала я.
– Не сомневаюсь. Выстояли же мы против Воклера, когда он два года назад напал на нас!
– Это противозаконно… У них наверняка есть губернаторский приказ на обыск фермы…
– Плевать я хотел на это!
– Если мы окажем сопротивление, нас всех арестуют…
– Господин Пьомбино! Господин Пьомбино! – раздались отовсюду крики. – Полковник хочет поговорить с вами!
– А хорошо ли вы зарядили ружья, ребята? – спросил Антонио, обращаясь к неграм. – Мне нечего бояться?
– Нечего, хозяин! Мы поддадим им жару!
Антонио смело – я даже подумала, безрассудно смело, – подошел к воротам и широко распахнул смотровое окошко. И в эту минуту громыхнули выстрелы, от которых у меня зазвенело в ушах. Стреляли солдаты, находящиеся по ту сторону ворот. «Предательство! – мелькнула у меня мысль. – Они нарочно подозвали его к окошку!»
Каким-то чудом Антонио остался невредим, молниеносно отпрянув в сторону и прижавшись спиной к воротам.
– Луиджи! – вырвался у меня крик. – О, Луиджи! Только теперь я увидела, что он лежит на земле не двигаясь.
Белоснежная рубашка на груди намокла от крови.
– О Луиджи, carissimo mio! Santa Maria, per Bacco!
Я сама не понимала, что кричу, наклонившись над ним, смешивая имя пресвятой девы с проклятиями. Кровавая пелена застила мне глаза, в ушах звенело. Как безумная я тормошила его, пыталась поднять его голову. Он не шевелился.
– Что с ним? – спросил Антонио, подбегая.
Он оттолкнул меня, склонился над Луиджи, быстро нащупал пульс и заглянул в глаза.
– Уходи отсюда, Ритта! Тебе не место под пулями. И уноси ребенка.
– Но что же с Луиджи?
– Он мертв, его уже ничто не спасет.
Я ужаснулась. Он говорил это так спокойно, словно смерть брата нисколько его не потрясла.
– Да, черт побери, я уйду. Но не в дом.
– А куда же?
– Я уйду к отцу.
Жанно, испуганный шумом, что было силы заорал у меня на руках, но я не пыталась его успокоить.
– Ты безумна. Ты не понимаешь, что говоришь. Минуту назад ты и слышать ничего не хотела о своем отце.
– Минуту назад Луиджи был еще жив!
Меня охватила ярость. Как он не понимает? Как он может думать, что я допущу, чтобы из-за меня тут всех перебили? Чтобы застрелили его самого!
– Видит Бог, у меня остался только ты, Антонио!
– Я вполне могу защитить тебя.
– Но я уже не нуждаюсь в защите. Это слишком страшно.
Ему, конечно, было невдомек. Но я за свою жизнь слышала выстрелы разве что на королевской охоте. Все происходящее, вся эта бойня была слишком ненормальна для меня. Я еще раз взглянула на лицо Луиджи и содрогнулась от ужаса.
– Это выше моих сил, Антонетто. Я не могу. Прикажи, чтобы прекратили стрелять, я выйду к отцу, и тогда он оставит вас в покое.
Он скрипнул зубами.
– Может, ты и права. Но оставь, по крайней мере, ребенка. Дрожь пробежала у меня по спине. Ребенок! Разве я могу его оставить?
– Да что ты! – крикнула я, заглушая плач Жанно. – Это невозможно. Я умру без него.
– Его у тебя заберут, Ритта, ты же знаешь.
– Нет, – прошептала я. – Я буду просить их, умолять. Они же не звери, они сжалятся надо мной и моим ребенком.
Я даже не знала, верю ли в то, что говорю. По крайней мере, мне хотелось верить, пусть даже это был самообман. Кто знает, может быть, я преувеличиваю жестокость отца. Когда-то он сказал о моем сыне: «Будь он проклят». Но это было давно, почти год назад. И кто может не смягчиться, увидев этого прелестного малыша, его глаза, трогательную детскую улыбку?
– Прощайте! – произнесла я.
Слезы застилали мне глаза, когда я выходила через распахнутые ворота, покидая ферму Пьомбино. Содрогаясь, я увидела лицо своего отца. Взгляд совсем некстати отмечал какие-то мелочи: банты на туфлях, дорожную пыль на чулках, инкрустацию на ножнах шпаги…
Его пальцы, такие холодные, впились в мое запястье.
– Вот вы и со мной, мадемуазель, – услыхала я его язвительный голос, – ну, разве не трогательная встреча?
Он куда-то тащил меня, и я шла, не разбирая дороги, дойдя таким образом до кареты.
– Гони! – скомандовал принц.
Карета понеслась прочь от фермы Пьомбино.
4
– Итак, ровно в шесть часов вечера наше судно отправляется из порта Сен-Пьер на острова Мадейра, – произнес принц, щелкая крышкой серебряных часов, – у нас еще достаточно времени, мадемуазель, чтобы обсудить ваше поведение и уладить то, что очень нуждается в улаживании.
Я безучастно сидела на стуле, не вполне разобрав смысл его слов. У меня совершенно не было сил. Уже долгое время я не спускала Жанно с рук, и локти у меня онемели.
– Должен признаться, Сюзанна, что вы нарушили все мои планы и вели себя совсем не так, как я вам предписывал.
Он пододвинул плетенное из лозы кресло и сел рядом со мной.
– Вы думаете, мне так нужно было посетить Мартинику, если я приехал сюда? Да я, тысяча чертей, до самой смерти не появился бы здесь. Я был в Париже, когда Воклер привез мне весьма тревожные известия о вашем исчезновении. Я примчался сюда, провел тщательные поиски – и что же? Я нахожу вас в доме вашего нового любовника, какого-то грязного итальяшки, даже не дворянина, черт побери!
Я смотрела на него с изумлением. Мало-помалу до меня доходил смысл слов принца, но все-таки…
– Какой новый любовник? – спросила я, недоумевая. Мне весьма странно было слышать об этом. Каким нужно быть глупцом, чтобы вообразить такое.
– Я была в доме моего брата, Антонио. Второго моего брата, Луиджи, вы застрелили, и я вас ненавижу. Будьте вы прокляты.
Я произнесла это негромко, но так яростно, что у принца дернулась щека.
– О, – сказал он холодно, – я-то думал, что у вас расстроены нервы. А вы, оказывается, в здравом уме. Вы слово в слово повторили мне те слова, которые я уже слышал в Париже во время нашего последнего свидания. Теперь вы будете часто напоминать мне об этом?
Я смотрела на него с отвращением.
– Не знаю. Я бы предпочла вообще не встречаться с вами. Жанно тихо сопел у меня на груди. Странно, но ему, обычно такому чуткому и капризному, теперь не передавалось мое волнение и напряженность ситуации.
– Я очень ошибся в вас, мадемуазель. Вы не из рода Тальмонов. Правильно говорят, что главное – это кровь матери.
– Я слышала это уже сто раз. Полагаю, вы привезли меня сюда не за тем, чтобы открыть мне тайну моего происхождения? – спросила я устало, но с некоторой долей язвительности.
– Я привез вас затем, чтобы забрать в Париж, и я это сделаю.
Я была готова ехать куда угодно, лишь бы Жанно оставался со мной.
– Знаете, что я сделаю с вашим ребенком?
У меня зашлось сердце. Что он сделает! Он говорил так, как говорил бы палач своей жертве!
– Здесь, на Мартинике, есть подходящая семья. Муж и жена, очень желающие иметь ребенка. Я навел справки. Они крупные плантаторы, словом, люди весьма обеспеченные. По вероисповеданию – гугеноты; их предки уехали из Франции после отмены Нантского эдикта.[4]4
Нантский эдикт – закон, принятый Генрихом IV, в котором гугенотам давались права, равные с католиками. Отменен в 1685 году, что вызвало целую волну эмиграции.
[Закрыть] Таким образом, вы понимаете, что их род обосновался здесь давно. Для островов эта семья – довольно знатная аристократия. Их фамилия – де Круа.
Я тупо смотрела на принца. Какие-то гугеноты, плантаторы острова… В голове у меня все смешалось, словно я на миг потеряла рассудок.
– Я… я не понимаю вас, – проговорила я шепотом. Мне уже начинало казаться, что я больна.
– Гут нечего понимать, милочка! Выход весьма прост. Я отдам вашего ребенка, разумеется, отдам в хорошие руки, как вы это уже поняли. Де Круа, мне кажется, совсем неплохо для незаконнорожденного. А вы вернетесь в Париж и выйдете замуж.
Нет, это казалось мне слишком чудовищным, чтобы быть правдой. Я взглянула на Жанно. Этот прелестный малыш должен достаться какой-то мадам де Круа? Я столько страдала, я носила его девять месяцев, я кормила его молоком, замечала все изменения, происходящие с этим созданием, слышала его смех, ощущала теплоту его тела. И это сокровище отдать мерзкой креолке?
– Нет-нет, – прошептала я, – вы не можете этого сделать.
– Могу, мадемуазель. Для вашего же блага, для вашего доброго имени. Вы вернетесь в Париж одна, и сплетни утихнут.
– Я убью себя, знайте это! – крикнула я с угрозой и яростью в голосе. – Есть вещи, которых женщина не может выдержать!
– Я не дам вам совершить ничего подобного.
Его тон был таков, что я поняла: он выполнит все, что говорит, в этом можно не сомневаться. Но я все-таки сомневалась; может быть, я была так наивна потому, что ощущала себя больной и уставшей и голова у меня пылала, как в горячке. Иногда мне казалось, что я теряю рассудок, перед глазами вместо отца я видела других людей – бледное лицо убитого Луиджи, гневно сведенные брови Антонио, слышала грохот выстрелов над фермой. Потом мой взгляд падал на спокойное личико спящего Жанно и ощущение реальности возвращалось ко мне.
– Ах, вы говорите так, потому что совсем не знаете моего ребенка, – произнесла я умоляюще. – Если бы вы его знали, вы бы поняли, какое это сокровище. Его нельзя никому отдавать, это самый лучший мальчик на свете.
Если бы Жанно не было у меня на руках, я бы, наверно, даже сложила умоляюще ладони.
– Ну, посмотрите на него! – продолжала я, доверчиво протягивая ребенка принцу. – Это сущий ангел. Он плачет совсем не так часто, как другие дети, он тихий и спокойный, просто немного более чуткий. А видели бы вы, как он улыбается! У него такая мягкая кожа, такие пухленькие щечки, а ручки – они словно ниточкой у запястий перевязаны! Ему уже шесть месяцев, а он еще ни разу не болел. Даже болезнь жалеет такого прелестного ребенка. Жанно ничем и никогда не причинит вам неприятностей…
Я говорила как в бреду, переполненная чувством отчаяния и надежды одновременно. Сам дьявол был бы тронут моими словами, я вкладывала в них всю искренность, всю безграничную любовь, которую питала к Жанно.
– Вы определенно ненормальны, Сюзанна, вам надо лечиться.
Моя речь прервалась. Принц сказал совсем не то, чего я ожидала. Это был не тот ответ, которого заслуживали мои слова. Кровь прихлынула мне к лицу.
– Мадемуазель, у вас есть пять минут для раздумий.
– Для раздумий над чем?
– Надо всем. Через пять минут вам придется отдать ребенка. Я советую… словом, я хотел бы, чтобы вы сделали это добровольно, в противном случае… я позову сюда слуг. – Он холодно посмотрел на меня и добавил: – Хотя мне не хотелось бы, чтобы к принцессе де Тальмон прикасались руки черни.
Я попятилась. Желтые и черные круги поплыли у меня перед глазами, в голове словно вспыхнула молния. И тогда меня обуял ужас перед этим холодным, невозмутимым, бесчувственным человеком, который был преисполнен решимости причинить мне огромное горе.
За моей спиной была открытая дверь на террасу. Чувствуя безотчетный страх за себя и за Жанно, я бросилась туда, прижимая ребенка к груди. И в ту же секунду услышала голос принца, призывавшего лакеев:
– Люзо! Гизар! Задержите ее!
Они схватили меня прежде, чем я успела спуститься по ступенькам. Мощные, потные, пахнущие чесноком ладони опустились на мои плечи, а руки еще какого-то человека вырвали у меня Жанно. Кружевная пеленка белой пеной упала на желтую землю. Ребенок отчаянно заплакал, размахивая ручонками. Его крик жестокой музыкой пронзил мой слух. Я тоже закричала.
Несколько раз я вырывалась, пытаясь броситься к сыну, но в каждом случае сильные смуглые руки отбрасывали меня назад. Я словно билась о невидимую непреодолимую преграду. Темная пелена окутала рассудок. Я едва заметила, как в пылу борьбы из-за моего разорванного корсажа выпала записка Паулино.
Принц поднял, развернул и прочитал. Я следила за всем этим полубезумным взглядом. Судьба Паулино сейчас мне была безразлична, я страдала от жестокой боли, разрывающей сердце.
– Найдите этого мулата, я заберу его в Париж, – как в тумане, услышала я голос отца. – Столичный палач быстро разберется с этим грамотеем.
Мне хотелось кричать, биться грудью об землю, извиваться, выть, как раненая волчица, лишь бы унять эту невыносимую жгучую боль в груди. Внутри у меня словно что-то оборвалось. Была нить, связывавшая меня с сыном. И теперь ее надорвали. Даже не надорвали, а жестоко обрезали ножницами…
– Вы ответите за это, – прошептала я полубезумно. Лакеи приняли это на свой счет.
– Ну уж нет, мадемуазель! Грех за это возьмет на себя ваш отец, он сам сказал…
Боль, мучившая меня, развивалась словно по спирали, причиняя все большие и большие страдания. Но когда она достигла высшей точки, сознание погасло, и я будто провалилась в черную бездну горячечного бреда.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ПРИНЦЕССА Д'ЭНЕН
1
Наше судно «Принцесса Виктория» прибыло в Гавр 28 апреля 1788 года, а уже первого мая меня привезли в Париж.
В этот день мне исполнилось восемнадцать лет.
Прошло всего два года с того дня, как я покинула монастырь святой Екатерины, а мне казалось, будто минуло целых сто лет. Между шестнадцатилетней девчонкой, мчавшейся на Стреле по безбрежным бретонским лесам, и мною сегодняшней лежала целая пропасть. Я стала совсем другой. Перебирая в памяти пережитые события, я удивлялась тому, что моя жизнь, словно обезумев, мечется между пиком счастья и бездной отчаяния. Последней точкой в этом метании стала разлука с Жанно.
Я не покончила с собой и не умерла от горя. Я даже не заболела, если не считать лихорадочного бреда, в котором пролежала первые три дня плавания. Более того, я почти успокоилась. Не сразу, а постепенно… Сначала ребенка мне не хватало просто физически. Я так привыкла чувствовать, ощущать его, что умирала от желания увидеть Жанно, расцеловать нежные пухлые щечки, ощутить на груди его теплое дыхание… Это было невероятное состояние. Я словно разрывалась на части. Я утратила себя, меня жестоко вывернули наизнанку и бросили умирать. Во сне я бредила, что Жанно рядом, где-то возле меня, надо только найти его! Как сомнамбула, бродила я по кораблю, натыкаясь на стены, подходила к борту судна и долго глядела в воду. Соленые брызги летели мне в лицо, и я приходила в себя. Понимала, что просто схожу с ума…
Принц недаром вез меня окольными путями. Мы несколько недель жили на Мадейре, колесили по дикой Португалии, посещали Малагу, Мадрид, Ла-Корунья и Овьедо, наконец, две недели прозябали в провинциальном французском городке Монтегю. Потом – снова море… Оно воскресило меня к жизни, и жгучая боль в душе стала глуше. К принцу я чувствовала ненависть и отвращение.
Он втолковывал мне, что я должна забыть Жанно, что у меня еще будут дети – законные наследники. Эти слова падали на бесплодную почву. Я была безразлична к ним. Тогда мне было объявлено, что пятого мая, в воскресенье, в церкви Сен-Северен состоится мое бракосочетание с Эмманюэлем Филиппом Дени де Сен-Клером, принцем д'Эненом, пэром Франции.
Я встретила это сообщение равнодушно. Меня ведь все равно выдадут замуж, это я знала. Не все ли равно, за кого? Пожалуй, если бы я сопротивлялась, принц предпринял бы какие-то меры против Анри. И хотя в то время я не испытывала к нему никаких чувств, мне все же не хотелось стать причиной его бед. В конце концов, я же была влюблена в него. Да и принц д'Энен казался мне лучшим из того, что мог мне предложить отец.
Правда, Эмманюэля Филиппа Дени де Сен-Клера, принца д'Энена, пэра Франции и полковника королевской лейб-гвардии – какое пышное соцветие титулов! – я почти не знала. В моей памяти жило смутное воспоминание о первом бале в Версале, о красивом, но каком-то невзрачном молодом человеке, заикающемся и робком, своим поведением возбуждающем жалость. Это было все. Да еще я помнила, что он несколько раз сопровождал меня, неся перчатки или муфту и не мешая кокетничать с другими офицерами. Я догадывалась, почему именно он был избран мне в мужья. Несомненно, и в этом деле витало имя графа д'Артуа. Мой отец всегда держал его сторону. Принц д'Энен тоже состоял в свите брата короля. Чтобы я, выйдя замуж, ни в коем случае не покинула клан д'Артуа, мне нашли мужа из той же партии. Очень легкий расчет…
Я равнодушно подписала предложенный мне брачный контракт, скрупулезно составленный лучшими парижскими юристами. И лишь мимолетно отметила пункт, согласно которому я и только я в случае смерти мужа становлюсь наследницей его титулов и состояния и получаю право распоряжаться ими по своему усмотрению. Если бы я была алчной, этот пункт очень бы меня утешил.
Мне не давали ни минуты покоя. Отец пичкал меня наставлениями о том, как следует вести себя при дворе – весело, непринужденно, как ни в чем не бывало.
– Что за недовольная гримаса у вас на лице? Улыбайтесь! Вы похорошели, на вас ринутся все придворные «красные каблуки».[5]5
«Красные каблуки» – прозвище особенно изощренных придворных щеголей, которые в угоду вычурной моде носили туфли с высокими красными каблуками.
[Закрыть] Я знаю, что вы упрямы, как мул, и не послушаете моего совета. Но я все же прошу вас помириться с графом д'Артуа, – металлическим тоном вычитывал он. – Помириться и занять прежнее положение при его особе. Вы понимаете?
Я смотрела на него как на помешанного. После того как у меня забрали Жанно, все желания в моем теле умерли. Меня не интересовали мужчины, и я с трудом представляла себе, как вынесу предстоящее замужество. Я была холодна и бесчувственна по отношению к тому, что касалось любви. И меньше всего меня мог заинтересовать сейчас граф д'Артуа. Может быть, позже, немного спустя. Но явно не он. Это уже пройденный этап.
Вслух я не спорила. Дайте только мне выйти замуж и освободиться от власти отца… Я стану сама себе хозяйкой. Никто не сможет мне приказывать.
Принц повез меня в Версаль на аудиенцию к их величествам. Я была удивлена, насколько легко вновь привыкла к тяжелым платьям из голубого бархата и серебряной парчи, высоким пышным прическам, вплетенным в волосы алмазным нитям и скользким крошечным туфелькам. Словно не было ни океана, ни Мартиники.
– Прошу вас, мадемуазель! Прошу, ваше сиятельство, – услужливо сказал лакей, распахивая перед нами дверь королевского кабинета.
За тот год с небольшим, что мне не доводилось видеть королеву, Мария Антуанетта изменилась. Постоянные балы и ночные развлечения сделали свое дело: никакая пудра уже не могла скрыть темные круги под глазами, а бледность кожи ясно проступала сквозь густой слой румян. Вероятно, на королеву отрицательно повлияла и смерть маленькой принцессы Софи Беатрисы – ребенку едва исполнилось одиннадцать месяцев. Для королевы, горячо любившей своих детей, наверняка это было страшным ударом.
Но хотя Мария Антуанетта не выглядела свежо и молодо, она все еще была красива: все так же не требовали притираний и шиньонов ее чудесные пепельно-русые волосы, высокий гордый лоб еще не обозначили морщины, и уголки полных губ, свойственных всем Габсбургам, еще не опустились. Да и возраст – всего тридцать три года… Каждый, взглянув на королеву, мог бы с легкостью представить себе, как хороша она была в юности. Тут, конечно, играли свою роль и старания умелых горничных, парикмахеров-виртуозов, модисток, и упругие корсеты, способствовавшие сохранению гордой осанки и талии.
Людовик XVI выглядел усталым и слегка похудевшим. Май выдался жарким, и его величество, как всегда, обливался потом. Но зной никак не действовал на его характер: король был добр, как обычно, весел, благодушен и наивно-величествен.
Я не открывала рта и только сделала несколько старательных реверансов. Я дожидалась, когда же, наконец, закончится аудиенция, которую их величества давали моему отцу. Речь шла о всякой чепухе: принц де Тальмон рассказывал о положении в гвардейских войсках, о настроениях, преобладающих среди офицеров… Король слушал все очень внимательно. Королева скучала и не скрывала этого. Как только мой отец умолк, она поспешила ко мне, по-матерински заключила в объятия – я даже не знала, чем заслужила такой прием.
– Ах, дорогая моя! – воскликнула Мария Антуанетта. – Вы великолепно выглядите – просто расцвели… Воздух провинции явно пошел вам на пользу. Я так соскучилась по вас, Сюзанна. Как только вы станете принцессой д'Энен, я предоставлю вам место статс-дамы, чтобы вы неотлучно были при мне.
– Вы забыли мадам, что мадемуазель де Тальмон только что сняла траур, – серьезно произнес король. – Еще раз выражаю вам, дорогая Сюзанна, наши соболезнования по поводу смерти вашей тетушки, столь горячо любимой вами. Наверное, предстоящее бракосочетание станет для вас настоящим испытанием. Даже не знаю, отчего ваш отец так спешит со свадьбой.
– Может быть, жених не желает ждать, – пояснила королева. – Но я обещаю вам, Сюзанна, что буду присутствовать на вашем венчании. Вы должны быть счастливы, правда?
– Почему, мадам? – спросила я с превосходно разыгранным равнодушием.
– Вы любите своего будущего мужа?
– Я не видела его больше года, государыня, и вряд ли чувство, которое я испытываю к нему, можно назвать любовью.
Отец недовольно кашлянул у меня за спиной. Мои слова явно всех шокировали. Конечно, надо было выразиться сдержанней, но я не хотела этого делать. Пусть весь Версаль знает, что Эмманюэль д'Энен для меня – пустое место.
– Ну, во всяком случае, все должны когда-то выйти замуж, – смягчила ситуацию любезная Мария Антуанетта, – а принц д'Энен, что ни говорите, блестящая партия.
– Дочь моя, – вмешался король, – мне угодно поговорить с вами наедине.
Я изумленно взглянула на Людовика XVI. Он был всегда ласков со мной, это так, но я не предполагала, что он выскажет такое желание. Итак, меня ожидает разговор с самим королем?
– Я всегда к услугам вашего величества.
Я оказалась в кабинете наедине с королем и осторожно присела на краешек стула – у меня ведь было «право табурета», право сидеть перед королями.
– Меня удивила ваша печаль, мадемуазель, – произнес Людовик XVI.
Я подняла на него удивленные глаза.
– Печаль? Я была в трауре по тетушке, сир.
– Нет. Я говорю не о том. Вы чем-то озабочены, не так ли?
– Только предстоящим замужеством, сир.
– Мадемуазель! – гордо воскликнул Людовик XVI. – Я давно хотел вам сказать, что мне известно все.
Я невозмутимо смотрела на него.
– Что именно вам известно, государь?
– Тайна вашего отсутствия, вот что!
Он произнес это таким тоном, словно это было тайной и для меня.
– Вовсе не смерть мадам де л'Атур, этой действительно доброй женщины, отправила вас в такую даль от Франции. Я попытаюсь говорить деликатно, но все же выражусь вполне ясно: вы ожидали ребенка, оттого и уехали.
Его величество был несколько смущен своей прямотой. Я старалась держаться спокойно. Уж не пришло ли ему в голову прочитать мне лекцию о нравственности и о греховности внебрачных связей? В таком случае его величеству надо было начать с других дам, у которых по пять любовников одновременно и по трое детей, отцы которых неизвестны.
– Это правда, государь. Но…
– Дорогое дитя мое, я буду говорить вам не вполне приличные вещи… возможно, ваши уши не привыкли к ним…
«К чему не привыкли мои уши! – подумала я. – Да есть ли что-нибудь такое, о чем бы в Версале не говорилось?»
– Только долг толкает меня на этот разговор!
– Какой долг, сир?
– О, только долг перед белыми лилиями,[6]6
То есть перед королевским родом, эмблемой которого были белые лилии.
[Закрыть] конечно!
Я была окончательно сбита с толку и даже смутно не догадывалась, что же ему от меня нужно.
– Простите, ваше величество, но я ничего не понимаю.
– А вы послушайте, мадемуазель. Вспомните, как вы блистали при нашем дворе пятнадцать месяцев назад. Мой брат, граф д'Артуа, он был увлечен вами, и эта связь, я знаю, не была платонической.
Меня бросило в дрожь. Можно было себе представить, какова была эта связь, если даже по прошествии такого времени меня все еще одолевает смущение.
– Да, вы правы, государь, – сказала я тихо. – Его высочество оказал мне честь, удостоив меня своей благосклонностью.
– И у меня есть все основания считать, что ребенок, который у вас родился, – сын моего брата, но только вы, по своей скромности, не решаетесь в этом признаться.
Пораженная, я смотрела на короля. Мысль о том, что моего ребенка могут считать сыном принца крови, давно уже не приходила мне в голову. С того времени, как я выяснила, что отец Жанно – Анри де Крессэ. Но другие-то этого не знали! Как не знали и точной даты рождения моего сына. Легко можно солгать, что он родился не в июле, а в сентябре, то есть в срок. А сколько выгод можно извлечь из этой лжи… В частности, сыграв на этом, я могу вернуть себе сына. Конечно, сам граф д'Артуа не так наивен, как король, и никогда не будет уверен точно, что Жанно – его сын. Но не будет уверен и в обратном… Все эти мысли вихрем пронеслись у меня в голове, пока я сидела молча, с виду побледневшая и спокойная. Моя бледность еще больше убедила короля, что его догадка справедлива.
– А, я вижу, вы признаете это! Не бойтесь, дитя мое! Ваш сын – сын графа д'Артуа, отпрыск Бурбонов, пусть незаконнорожденный, но ведь его кровь от этого не становится более жидкой, правда? Это королевская кровь!
– И она священна, – подхватила я живо, – она достойна того, чтобы находиться во Франции.
Людовик XVI насторожился.
– Во Франции? Что значит – во Франции? Уж не хотите ли вы сказать, что он в какой-то другой стране?
– Сир, он был оставлен мною на Мартинике! Мне стыдно в этом признаваться, но это так.
– Это большая ошибка. Но мы исправим ее.
– Вы привезете его сюда?
– Да, мадемуазель, я лично позабочусь об этом. Ребенок должен занять в обществе положение, подобающее его происхождению.
В порыве радости я схватила руку короля и осыпала ее поцелуями. Слезы показались у меня на глазах.
– Ах, сир! Сделайте это поскорее! Поверьте, это совсем нетрудно. Нужно только написать приказ… Там, на Мартинике, ребенок находится на воспитании у господина и госпожи де Круа…
– Кто это такие?
– Понятия не имею, сир, но слышала, что они обеспеченные и солидные люди. Они без промедления выполнят ваш приказ.
– Я пошлю приказ не им, а губернатору Мартиники.
Я прикусила язык, чувствуя острую радость. Конечно, станет король Франции переписываться с какими-то креолами! Он вернет мне сына, а люди, укравшие у меня Жанно, будут достаточно наказаны королевским пренебрежением.
– Я займусь этим делом, мадемуазель, еще до начала созыва Государственного совета.
Я была вне себя от счастья и в мыслях возносила короля до небес. Людовик XVI – самый лучший государь на свете! И какой надежной защитой стало имя графа д'Артуа для моего сына. Всегда и везде я отныне буду говорить, что именно он – отец Жанно.
– Вы так добры, сир! – воскликнула я, сияя от счастья.
– Благодарю, мадемуазель, – смущенно отвечал король, осторожно отнимая свою руку, которую я покрывала поцелуями, – я, еще когда вы были девочкой, обещал заботиться о вас. Кстати, ваше скорое замужество… Готовы ли вы к нему?
Я подавленно молчала. Стоило ли обременять Людовика XVI еще и этими заботами? В конце концов, это не так уж ему нужно. И в любом случае он не станет решительно вмешиваться, чтобы что-то изменить.
– Сир, я не могу сказать вам ничего другого, кроме того, что только воля моего отца вынуждает меня на этот брак. С другой стороны, я не могу сказать ничего плохого о принце д'Энене.
– Да, вы правы… – сказал король, поглаживая подбородок. – Он на хорошем счету у принца Конде,[7]7
Конде Луи Жозеф, принц, член династии Бурбонов, главнокомандующий французской армией.
[Закрыть] и в таком возрасте – уже полковник… Но вы, дочь моя, – не слишком ли вы страдаете от необходимости выйти за него замуж?
– Нет, сир, не слишком. Честно говоря, я к этому равнодушна.
– Ваше сердце не затронуто, я понимаю… Но мне почему-то кажется, что принц д'Энен будет хорошим супругом. Мне нравится этот молодой человек. Тихий, спокойный, застенчивый, он так не похож на многих придворных вертопрахов. А это совсем не плохо, уж поверьте мне.
– Да, сир, – произнесла я без всякого выражения. Людовик XVI решил закончить эту тему.
– Итак, мадемуазель, мы рады видеть вас в Версале. Надеюсь, вы найдете время выразить свое почтение графу д'Артуа?
– Я намеревалась пойти к его королевскому высочеству сразу же, как засвидетельствую свое почтение вам, государь.
Несмотря на не слишком приятное окончание аудиенции, из кабинета короля я выходила счастливая, как никогда ранее. Великолепные росписи на стенах и потолке Эй-де-Беф, витые консоли, сверкающая мозаика, блеск позолоты на роскошной мебели, струящийся бархат портьер – все это сейчас казалось мне в тысячу раз прекраснее, чем накануне. Я увидела свою мачеху, ожидающую моего появления, не выдержала и, подбежав к ней, поцеловала в щеку.
