Текст книги "Создания света — создания тьмы"

Автор книги: Роджер Джозеф Желязны

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Роджер Желязны
Создания света – создания тьмы

Чипу Дилэни – просто так.

Со времени предков приходят, уходят

ряды поколений, строителей зданий,

но места им в них не находится.

Кто же расскажет мне правду:

что сделали с ними?

А я Имхотепа и Хардедефа выслушивал часто

И речи их были у всех на устах.

Где они, где те речи?

Обрушились стены,

жилищ их не стало,

как будто и не было вовсе.

Оттуда никто не приходит обратно,

чтоб просто нам всем рассказать

где они, как они.

И чтоб успокоить нам сердце и разум,

покуда за ними не выйдем мы следом.

Так радуйтесь, не предаваясь печали!

Признайте, увы, не дано человеку

забрать с собой то, чем владел он.

Поймите, никто, никогда не вернется обратно.

Харрис 500, 6:2-9.

И – Ханое является, держа Волшебную палочку в одной руке, и стакан – в другой; а толпа Чудовищ следует за ним: головы их – звериные лики. С факелами в руках, крича разнузданно и буйно, они – входят…

Мильтон

Нам ковали одежду из стали,

Наше тело – огненный горн,

Наши лица – закрытые печи,

Наше сердце – голодный дракон.

Блейк

ПРЕЛЮДИЯ В ДОМЕ МЕРТВЫХ

Человек идет в канун своего Тысячелетия по Дому Мертвых. Если бы вы могли окинуть взглядом громадное помещение, через которое он проходит, то не увидели бы ничего. Слишком темно, чтобы видеть. Назовем его пока просто «человек». По двум причинам.

Во-первых, он соответствует обычному и широко распространенному описанию немодифицированного человеческого существа мужского пола: прямохождение, противостоящие большие пальцы и другие типичные характеристики просто человека, и, во-вторых, потому, что у него отобрали имя.

Для иных подробностей пока что нет оснований. В правой руке у человека – посох его Хозяина, и этот посох влечет его сквозь тьму. Он неумолим. Он ведет человека и жжет ему пальцы, если тот отклоняется от предписанного пути.

Достигнув определенного места, человек поднимается на семь ступеней, ведущих к каменному возвышению, и трижды ударяет по нему посохом.

И тогда загорается свет– тусклый и оранжевый, протискивающийся в самые дальние углы. Обрисовываются стены громадного пустого зала.

Человек переворачивает посох и ввинчивает его в отверстие в камне.

Окажись вы сейчас в этом зале, вы бы услышали звук, словно от вьющихся вокруг вас крылатых насекомых – удаляющийся, возвращающийся…

Но лишь человек слышит его. Там присутствует не меньше двух тысяч других людей, но все они мертвы.

Они поднимаются из прозрачных прямоугольников, открывающихся в полу, поднимаются не дыша, не мигая, они покоятся на невидимых катафалках в двух футах над полом, и одежды их и кожа – всех цветов, и тела их – всех времен. У некоторых крылья, у других хвосты, у кого-то рога или длинные когти. У некоторых есть все это, в иных встроены детали машин, в других– нет. Многие выглядят так же, как человек.

На человеке желтые короткие брюки и рубашка-безрукавка того же цвета. Пояс и плащ у него черные. Он стоит возле мерцающего посоха своего хозяина и разглядывает мертвых перед собой.

– Вставайте! – взывает он. – Вставайте все! И слова его смешиваются с жужжанием, разлитым в воздухе, но не замирают как эхо, а повторяются снова и снова.

Воздух наполняется звуками и вибрирует. Слышатся стоны, скрипенье ломких суставов.

Шуршание, пощелкивание, шелест; они садятся, затем встают.

Затем звуки и движение прекращаются, и мертвые стоят как незажженные свечи у своих открытых могил.

Человек спускается со ступеней и мгновение стоит перед ними.

– Следуйте за мной! – говорит он и идет обратно тем же путем, каким пришел, оставив посох Хозяина посреди оранжевых сумерек.

Он подходит к высокой женщине-самоубийце с золотистой кожей; он пристально всматривается в ее невидящие глаза и говорит: – Ты знаешь меня? – и оранжевые губы, мертвые и сухие, движутся, они шепчут: – Нет, – но он продолжает всматриваться и спрашивать: – Ты знала меня? – и его слова гудят в воздухе, пока она снова не отвечает «нет»; и тогда человек отходит.

Он спрашивает еще двоих: древнего старика с часами, встроенными в левое запястье, и черного карлика с рогами, копытами и козлиным хвостом. Но оба отвечают «нет» и безмолвно идут за ним из этого громадного зала в следующий, где под камнем лежат другие и, сами не зная того, ждут, когда он призовет их в канун своего Тысячелетия.

Человек ведет их – ведет мертвых, которых поднял и которым повелел двигаться, и те следуют за ним. За ним – через галереи и залы, по широким прямым лестницам и по винтовым– узким, по переходами коридорам, и, наконец, приходят в Великий Зал Дома Мертвых, туда, где его Хозяин устраивает прием.

Он сидит на троне из черного полированного камня, а справа и слева – металлические чаши с огнем. На каждой из двухсот колонн, выстроившихся в его высоком Зале, горит и трепещет факел, и пронизанный искрами дым свивается в кольца и клубами поднимается вверх, сливаясь со струящимся облаком, скрывающим потолок.

Он неподвижен, но смотрит на человека, идущего к нему через Зал, и на пять тысяч мертвых за ним, и глаза его – как красные огни, не колеблемые ветром.

Человек падает ниц, простираясь у его ног, застывает, не поднимая головы, пока не слышит голос:

– Ты можешь приветствовать меня и подняться, – каждое слово – резкий гортанный лай.

– Привет тебе, Анубис, Хозяин Дома Мертвых! – произносит человек и встает.

Анубис слегка наклоняет свою черную морду, клыки его – две белые молнии. Красная молния, – его язык, – вылетает вперед и возвращается в пасть. Затем он встает, и тени скользят вниз по голому, похожему на человеческое телу.

Он поднимает левую руку, и жужжание вливается в зал и разносит его слова сквозь трепещущий свет и дым:

– Вы, мертвые, – говорит он, – сегодня ночью вы будете развлекаться для моего удовольствия. Пища и вино будут проходить меж ваших мертвых губ, но вы не почувствуете их вкуса. Ваши мертвые желудки удержат их внутри, пока ваши мертвые ноги будут танцевать. Ваши мертвые уста будут говорить слова, не имеющие для вас смысла, и вы будете обнимать друг друга без удовольствия. Вы будете петь для меня, если я захочу. Вы ляжете обратно, когда я пожелаю. Он поднимает правую руку.

– Да начнется пир, – говорит он и сдвигает ладони. Тогда между колоннами появляются столы, уставленные яствами и напитками, и в воздухе, возникает музыка. Мертвые движутся, повинуясь ему.

– Ты можешь присоединиться к ним, – говорит Анубис человеку и вновь усаживается на свой трон.

Человек переходит к ближайшему столу и немного ест и выпивает стакан вина. Мертвые танцуют вокруг него, но он сторонится их. Они издают звуки – слова без смысла, и он не слушает их. Он наливает второй стакан вина, и пока пьет, взгляд Анубиса лежит на нем. Он наливает третий стакан, держит его в руках и всматривается в него.

Он не знает, сколько прошло времени, когда слышит голос:

– Слуга! Он стоит мгновение, затем поворачивается.

– Подойди! – говорит Анубис, и человек подходит и простирается у подножья трона.

– Ты можешь подняться. Ты знаешь, какая сегодня ночь?

– Да, Хозяин. Это – канун Тысячелетия.

– Это канун твоего Тысячелетия. В эту ночь мы отмечаем определенный срок. Ты прослужил мне полную тысячу лет в Доме Мертвых. Ты рад?

– Да, Хозяин.

– Ты помнишь мое обещание?

– Да. Ты сказал мне, что если я верно прослужу тебе в течение тысячи лет, ты возвратишь мне мое имя. Ты расскажешь мне, кем я был на Средних Мирах Жизни.

– Ты ошибаешься, слуга, ибо этого я не говорил.

– Ты?..

– Я сказал, что дам тебе какое-нибудь имя, а это – совсем другая вещь.

– Но я думал…

– Меня не интересует, что ты думал. Ты хочешь получить имя?

– Да, Хозяин…

– …Но ты предпочел бы свое старое? Ты это пытаешься сказать?

– Да.

– Ты действительно думаешь, что кто-то может помнить твое имя через десять столетий? Ты думаешь, что был столь велик на Средних Мирах, что кто-то мог записать твое имя, что оно могло быть важным для кого-то?

– Я не знаю.

– Но ты хочешь его вернуть?

– Если бы смог, Хозяин.

– Почему? Зачем оно тебе?

– Потому что я ничего не помню о Мирах Жизни. Мне хотелось бы знать, кем я был, когда пребывал там.

– Зачем?

– Я не могу ответить, потому что не знаю.

– Из всех мертвых, – говорит Анубис, – одному тебе я вернул полное сознание для службы здесь. Может быть, тебе кажется, что это – следствие твоего былого величия?

– Я часто удивлялся, почему ты так сделал.

– Что ж, я успокою тебя, человек. Ты – ничто. Ты был ничем. Тебя не помнят. Твое смертное имя ничего не значит. Человек опускает глаза.

– Ты сомневаешься в моих словах?

– Нет, Хозяин…

– Почему?

– Потому что ты не лжешь.

– Тогда позволь мне доказать это. Я забрал у тебя воспоминания о жизни только потому, что они могли бы причинять тебе боль среди мертвых. Но теперь пора продемонстрировать твою безвестность. В этом помещении свыше пяти тысяч мертвых, из многих времен и мест…

Анубис встает, и голос его доносится до каждого в этом Зале:

– Внимайте мне, черви! Обратите свои глаза на человека, что стоит перед моим троном! Повернись к ним лицом, человек! Он повинуется.

– Человек, знаешь ли ты, что сегодня ты носишь не то тело, в каком заснул прошлой ночью? Сейчас ты выглядишь так, как тысячу лет назад, когда только вошел в Дом Мертвых.

Мертвецы мои, есть ли кто-нибудь среди вас, кто может сказать, что знает этого человека?

Золотокожая девушка делает шаг вперед.

– Я знаю этого человека, – проходят ее слова сквозь мертвые губы, – ведь он разговаривал со мной в другом зале.

– Это мне известно, – говорит Анубис, – но кто он?

– Он тот, кто разговаривал со мной.

– Это не ответ. Иди и трахнись вон с той пурпурной ящерицей. А ты что, старик?

– Со мой он тоже говорил.

– И это я знаю. Можешь ты назвать его?

– Не могу.

– Тогда иди танцуй вон на том столе и поливай вином голову. А тебе что, черный?

– Этот человек говорил и со мной.

– Ты знаешь его имя?

– Я не знал его, когда он спрашивал…

– Тогда сгори! – кричит Анубис, и огонь падает с потолка и вылетает из стен и превращает черного человека в пепел, который медленно клубится по полу, вихрится среди ног застывших танцоров и, наконец, распадается в прах.

– Ты видишь? – говорит Анубис. – Нет никого, кто назвал бы имя, бывшее у тебя когда-то.

– Я вижу, – соглашается человек, – но последний из них мог бы еще что-то сказать…

– Ему было нечего сказать! Ты, неизвестный и ничтожный, спасен мною. Потому лишь, что довольно сведущ в искусстве бальзамирования и при случае сочиняешь неплохую эпитафию.

– Спасибо, Хозяин.

– Что хорошего дали бы тебе здесь твои имя и воспоминания?

– Ничего, Хозяин.

– Однако раз ты хочешь иметь имя, я дам тебе его. Достань свой кинжал. Человек вытаскивает клинок, висящий у него на поясе.

– Теперь отрежь свой большой палец.

– Какой, Хозяин?

– Можешь и левый.

Человек закусывает губу и закрывает глаза, с силой водя клинком по суставу большого пальца. Кровь его льется на пол, бежит по лезвию ножа и стекает с острия. Он падает на колени и продолжает резать, слезы струятся по его щекам и капают, смешиваясь с кровью. Дыхание его хрипло, из горла вырывается судорожный всхлип.

– Сделано, – говорит он затем. – Вот! Он бросает кинжал и протягивает Анубису свой палец.

– Мне он не нужен. Брось его в огонь! Человек бросает свой палец в жаровню. Он трещит, шипит, ярко вспыхивает.

– Протяни левую руку и собери в нее кровь. Человек делает это.

– Теперь подними ее над головой и окропи себя кровью. Он поднимает руку, и кровь стекает на его лоб.

– Теперь повторяй за мной: «Я нарекаю себя…»

– «Я нарекаю себя…»

– «Человек из Дома Мертвых…»

– «Человек из Дома Мертвых…»

– «Именем Анубиса..»

– «Именем Анубиса…»

– «Оакимом…»

– «Оакимом…»

– «Посланцем Анубиса на Средние Миры…»

– «Посланцем Анубиса на Средние Миры…»

– «…и за их пределы».

– «…и за их пределы».

– Теперь слушайте меня, вы, мертвецы: я провозглашаю этого человека Оакимом. Повторите это имя!

– Оаким… – слышится слово.

– Быть по сему! Теперь ты имеешь имя, Оаким. Следовательно, будет вполне подобающим, если ты почувствуешь новое свое рождение под покровом имени, если, уйдешь измененным этим событием, о, мной именованный!

Анубис поднимает обе руки над головой и опускает их.

– Танцуйте же! – приказывает он мертвым, и те снова движутся под музыку.

В зал вкатываются две машины – хирургическая и протезная.

Оаким отворачивается от них, но они подъезжают к нему и останавливаются.

Первая машина протягивает сверкающие захваты и суставчатые щупальца и крепко держит его.

– Человеческие руки слабы, -говорит Анубис. – Да будут они удалены.

Человек кричит, слыша жужжание пил. Затем он теряет сознание. Мертвые продолжают свой танец.

Когда Оаким приходит в себя, по бокам у него висят две серебряные руки, холодные и нечувствительные. Он сгибает пальцы.

– А человеческие ноги медлительны и подвержены утомлению. Да будут те, что он имел, заменены на неустающий металл.

Когда Оаким приходит в себя второй раз, он стоит на серебряных колоннах. Язык Анубиса мечется меж клыков:

– Положи правую руку в огонь, – говорит он, пока та не достигает огненной красноты. Мертвые ведут свои мертвые разговоры и пьют вино, не ощущая его вкуса, и обнимают друг друга без удовольствия. Рука накаляется добела.

– Теперь, – говорит Анубис, – возьми свою мужскую плоть в правую руку и сожги ее. Оаким облизывает губы.

– Хозяин…

– Выполняй!

Он делает это и падает без сознания. Когда он вновь приходит в себя и смотрит вниз, то весь он из мерцающего серебра, бесполый и сильный. Он касается своего лба и слышит звон металла о металл.

– Как ты себя чувствуешь, Оаким? – спрашивает Анубис.

– Я не знаю, – отвечает он, и голос его странен и резок.

Анубис щелкает пальцами, и ближняя сторона хирургической машины становится зеркалом.

– Взгляни на себя.

Оаким смотрит на свою голову – блестящее яйцо, на свои глаза – желтые линзы, на свою грудь – мерцающий бочонок.

– Люди могут начинать и заканчивать существование разными путями, – говорит Анубис – Некоторые могут начинать как машины и понемногу добывать себе человечность. Другие могут заканчивать как машины, теряя человечность понемногу в течение жизни. Потерянное всегда можно вернуть, приобретенное всегда можно потерять. Что ты такое, Оаким, человек или машина?

– Я не знаю.

– Тогда позволь мне запутать тебя еще сильнее. Анубис щелкает пальцами, руки и ноги Оакима отваливаются и падают. Его металлический торс грохочет о камень и катится к подножию трона.

– Теперь ты не можешь двигаться, – говорит Анубис. Он дотрагивается ногой до крошечного выключателя на затылке Оакима.

– Теперь у тебя отсутствуют все чувства, кроме слуха.

– Да, – отвечает Оаким.

– Сейчас к тебе подключается кабель. Ты не чувствуешь ничего, но сознание твое открывается и ты становишься частью машины, которая контролирует и поддерживает весь этот мир. Теперь смотри на него на весь!

– Я смотрю, – отвечает он, проникая мыслью в каждую комнату, коридор и зал этого мертвого, никогда не знавшего жизни мира, который никогда не был миром, – мира, не рожденного из огня творения и звездной материи, а выкованного и сочлененного, склепанного и сплавленного, одетого не в моря и землю, воздух и жизнь, а в масла и металлы, камень и поля энергии, мира, отделенного от всего и подвешенного в ледяной пустоте, которую никогда не согревало солнце; он осознает все расстояния, силы и напряжения, все пространства и переходы, и все бессчетные и безмолвные сонмы мертвых проходят перед ним. Он не чувствует своего тела, механического и разъятого. Он знает только волны энергии, что текут сквозь Дом Мертвых, и он течет вместе с ними и сознает все бесцветные цвета конечностной перцепции… Затем вновь слышит он голос Анубиса:

– Теперь ты знаешь каждую тень в Доме Мертвых…

– Да.

– Взгляни же на то, что лежит за его пределами! Звезды, звезды, рассеянные звезды, и тьма между ними.

Они вздрагивают и искажаются, вспыхивают и изгибаются, и мчатся к нему, и проносятся мимо. Они сияют глазами ангелов, они и близко, и далеко, – в вечности, сквозь которую он движется. Но нет здесь реального времени и реального движения, лишь само пространство меняется вокруг – него. Пылающий жертвенник голубого солнца мгновение парит рядом с ним, и затем опять все вокруг становится тьмой, и снова звезды, звезды, рассеянные звезды…

Он подходит к миру, который никогда не был миром, чьи цвета – лимонный, лазурный и зеленый – о, какой зеленый!.. Изумрудная корона окружает его.

– Смотри, вот Дом Жизни, – говорит откуда-то Анубис.

И он смотрит. Дом Жизни теплый, ярко сияющий и живой. Он ощущает жизненность.

– Осирис правит здесь.

И он смотрит на огромную птичью голову на человеческих плечах, на яркие желтые глаза, живые, такие живые; и создание это стоит перед ним на бесконечной равнине живой зелени и держит Посох Жизни в одной руке и Книгу Жизни в другой. Лучистое тепло исходит от него. И опять доносится откуда-то голос:

– Дом Жизни и Дом Мертвых ограничивают Средние Миры.

…Приходит ощущение полета, головокружительного падения, и Оаким снова смотрит на звезды, но теперь они цепко держат друг друга, опутанные силовыми линиями – блистающими и меркнущими, видимыми и невидимыми, приходящими ниоткуда и уходящими в никуда.

– Теперь ты видишь Средние Миры Жизни… – говорит Анубис.

И миры катятся перед ним как диковинные мраморные шары, все разные, покрытые письменами материков или сверкающе-гладкие и раскаленные.

– …заключенные в пространстве между двумя единственно истинными полюсами…

– Полюсами? – повторяет металлическая голова, которая есть сейчас Оаким.

– Домом Жизни и Домом Мертвых. Средние Миры движутся вокруг своих солнц, но все вместе идут они путями Жизни и Смерти.

– Я не понимаю, – говорит Оаким.

– Конечно, не понимаешь. Что является одновременно величайшим благословением и величайшим проклятием Вселенной?

– Я не знаю.

– Жизнь, – говорит Анубис, – и смерть.

– Не понимаю, – отвечает Оаким – ты сказал «величайшим». Ты требовал одного ответа. Однако назвал две вещи.

– Вот как? – усмехается Анубис – В самом деле? Только потому, что я использовал два слова, получается, что я назвал две различные вещи? Разве вещь не может иметь более одного имени? Возьми, к примеру, себя. Что ты такое?

– Я не знаю.

– Твой ответ может стать началом мудрости. Ты столь же легко можешь быть как машиной, которую я решил на время поместить в человека, а теперь вернул в металлическую оболочку, так и человеком, которого я решил поместить в машину.

– Тогда в чем тут разница?

– Ни в чем. Нет никакой разницы. Да ты и не смог бы ее увидеть. Ты не можешь помнить. Скажи мне, ты жив?

– Да.

– Почему же?

– Я мыслю. Я слышу твой голос. У меня есть воспоминания. Я могу говорить.

– И какое из этих качеств есть жизнь? Вспомни, что ты не дышишь, что твоя нервная система – это металлические нити и что я сжег твое сердце. Вспомни еще, что у меня есть машины, которые умнее тебя, больше помнят, лучше говорят. Что же тогда оправдывает твое утверждение? Ты говоришь, что слышишь мой голос? Хорошо. Я отключу и твой слух. Следи внимательно, перестанешь ли ты существовать.

…Снежинка, опускающаяся в колодец, колодец без воды, без стен, без низа, без верха. Теперь вычтем снежинку и рассмотрим падение…

Через безвременный промежуток времени голос Анубиса возвращается:

– Знаешь, ли ты теперь различие между жизнью и смертью?

– «Я» – вот что такое жизнь, – произносит Оаким. – Что бы ты ни дал мне и ни взял у меня, если «я» остается, то это – жизнь.

– Спи, – говорит Анубис… И – нет больше ничего, что слышало бы его там, в Доме Мертвых.

Когда Оаким просыпается, он лежит на столе рядом с троном и вновь может видеть, и он смотрит на танец мертвых и слышит музыку, под которую они танцуют.

– Ты был мертв? – спрашивает Анубис.

– Нет, – говорит Оаким. – Я спал.

– В чем разница?

– «Я» еще существовало, хотя я и не знал об этом. Анубис смеется.

– А если бы я никогда не разбудил тебя?

– Тогда это, наверное, была бы смерть.

– Смерть? Только если бы я не захотел использовать свою силу, чтобы разбудить тебя? Даже несмотря на то, что сила эта всегда оставалась бы при мне, а твое «я» всегда было бы пригодно для пробуждения?

– Если бы ты не пробудил меня и мое «я» всегда оставалось лишь возможностью, то это была бы смерть.

– Минуту назад ты сказал, что сон и смерть – разные вещи. Значит, различие между ними определяется периодом времени?

– Нет, – говорит Оаким, – дело не в этом. После сна приходит бодрствование, и все это время я существую, я знаю это. Когда я не знаю ничего.

– Значит, жизнь есть ничто!

– Нет.

– Тогда жизнь есть существование? Как у этих мертвых?

– Нет, – говорит Оаким. – Она есть знание о существовании, по крайней мере, время от времени.

– Процесс чего же она есть?

– Процесс моего «я», – говорит Оаким.

– А что такое «Я»? Кто ты?

– Я – Оаким.

– Это имя дано тебе мной совсем недавно. Чем ты был до этого?

– Не Оакимом.

– Мертвым?

– Нет! Живым! – кричит Оаким.

– Не повышай голос в моем Доме, – говорит Анубис – Ты не знаешь, что ты или кто ты, ты не знаешь различия между существованием и несуществованием, однако осмеливаешься спорить со мной о жизни и смерти! Теперь я не буду спрашивать, я буду рассказывать тебе. Я расскажу тебе и о жизни и о смерти…

Жизни слишком много и жизни не хватает, – начинает он, – и то же самое справедливо и для смерти. Сейчас это перестанет казаться парадоксом.

Дом Жизни находится так далеко отсюда, что луч света, покинувший его в тот день, когда ты вошел сюда, еще не миновал даже ничтожной части расстояния, разделяющего нас. Между нами лежат Средние Миры. Они движутся в потоках Жизни-Смерти, что текут между моим Домом и Домом Осириса. Когда я говорю «текут», я не имею в виду, что они ползут, словно жалкий луч света. Скорее, они катятся, как волны океана, у которого лишь два берега. Мы можем поднять волны всюду, где нам будет угодно, но сам океан никогда не выйдет из берегов. Что это за волны?

Некоторые миры переполнены жизнью. Жизнью ползающей, множащейся, плодящейся без меры, – слишком милосердные, без меры развившие науки, сохраняющие людям жизнь – миры, которые топят себя в собственном семени, миры, заполняющие все свои земли толпами беременных женщин – и потому идущие к смерти под тяжестью собственной плодовитости. Есть миры холодные, бесплодные и жестокие, миры, перемалывающие жизнь, как зерно. Даже с модификациями тела и меняющими мир машинами имеется всего несколько сот миров, которые могут быть заселены шестью разумными расами. Жизнь очень нужна на худших из них. На лучших она может стать ужасным даром. Когда я говорю, что жизнь нужна или не нужна, я тем самым утверждаю, что нужна или не нужна смерть, и говорю я не о двух разных вещах, а об одной и той же. Осирис и я – бухгалтеры. Мы сводим баланс. Мы поднимаем волны или заставляем их вернуться в океан. Может ли жизнь сама ограничивать себя? Нет. Она есть бессмысленное стремление двоих стать бесконечностью. Может ли смерть сама ограничить себя? Никогда. Ибо она – столь же бессмысленное усилие нуля поглотить бесконечность.

Но кто-то должен стоять и над жизнью, и над смертью, – говорит Анубис, – иначе плодородные миры возвышались бы и падали, возвышались и падали, раскачиваясь между империей и анархией, чтобы затем окончательно погибнуть. Холодные же миры были бы проглочены нулем. Жизнь не может удерживать себя в предназначенных ей границах. Следовательно, она должна быть удержана теми, кто стоит над жизнью и смертью. Осирис и я владеем Средними Мирами. Мы управляем ими, и мы возвышаем и подавляем их, как захотим. Теперь ты видишь, Оаким? Ты начинаешь понимать?

– Вы ограничиваете жизнь? Вы присылаете смерть?

– Достаточно на время стерилизовать одну или все шесть разумных рас на любом из миров, когда это необходимо. Мы можем манипулировать продолжительностью жизни и, если понадобится, – уничтожать ее избыток.

– Как?

– Огонь. Голод. Чума. Война.

– А холодные, жестокие миры? Как с ними? – Можно дать им повышенную рождаемость и вмешиваться в продолжительность жизни. Сразу после смерти обитатели этих миров попадают в Дом Жизни, а не сюда. Там их или обновляют, или же расчленяют и используют для создания новых индивидов, которые могут и не иметь человеческого сознания.

– А другие мертвые?

– Дом Мертвых – это кладбище всех шести рас. На Средних Мирах есть подобия кладбищ, но единственное настоящее – здесь. Иногда Дом Жизни посылает к нам за телами или частями тел. Случалось, что и они отправляли нам свои излишки.

– Это трудно понять. Это кажется жестоким и грубым…

– Это жизнь и смерть. Это – величайшее благословение и величайшее проклятие Вселенной. Тебе незачем понимать. Твое понимание или непонимание, твое одобрение или неодобрение ничего не изменят.

– А как получилось, что вы, Анубис и Осирис, властвуете над этим?

– Есть вещи, которые тебе не положено знать.

– Но почему Средние Миры приемлют вашу власть над собой?

– Они живут с ней и с ней умирают. Она выше их возражений, ибо она необходима для самого их существования. Наша воля стала естественным законом, она совершенно беспристрастна и применяется в равной степени ко всем, кто подвластен нам.

– Есть и такие, кто неподвластен?

– Ты узнаешь об этом больше, когда я захочу рассказать тебе, – не сейчас. Я сделал тебя машиной, Оаким. Теперь я сделаю тебя человеком. Кто сможет сказать, кем ты был вначале? Если бы я стер твои воспоминания до этого момента и затем вновь воплотил тебя, ты мог бы вспомнить только, что начинал как машина.

– Ты так и сделаешь?

– Нет. Я оставлю твои воспоминания. Они понадобятся, когда я назначу тебе новые обязанности. Если, конечно, назначу…

Анубис воздевает руки и сдвигает ладони. Машина поднимает Оакима и выключает его чувства.

Музыка падает вокруг танцоров, и две сотни факелов ярко горят на колоннах, подобные бессмертным мыслям…

Оаким открывает глаза и видит серое. Он лежит на спине, глядя вверх. Под ним холодные плиты, а вдалеке справа от него – мерцающий свет. Вдруг он сжимает левую руку, шевелит большим пальцем, вздыхает.

– Верно, – подтверждает Анубис. Оаким садится перед троном, оглядывает себя, смотрит вверх на Анубиса.

– Тебе было даровано имя и ты вновь родился во плоти.

– Благодарю тебя, Хозяин!

– Не за что. Здесь это несложно. Встань! Ты помнишь мои уроки? Оаким поднимается.

– Какие?

– Темпоральную фугу. Делать так, чтобы за мыслью следовало время, а не тело.

– Да.

– А искусство убивать?

– Помню, Повелитель.

– А их сочетание?

– Помню.

– Так покажи!

Анубис встает, и черная морда с красной молнией – языком оказывается высоко над головой Оакима.

– Да смолкнет музыка! – кричит он. – Пусть приблизится тот, кто в жизни звался Дарготом!

Мертвые перестают танцевать. Они стоят неподвижно, – не шевелясь, не мигая. Несколько секунд длится молчание, не нарушаемое ни словом, ни шарканьем ног, ни дыханием.

Затем Даргот движется среди застывших фигур – сквозь тень, сквозь отсветы факелов. Оаким выпрямляется, смотрит, и мускулы каменеют на его плечах и спине.

Голову Даргота охватывает металлическая лента цвета меди, она скрывает его скулы, исчезая под тяжелым подбородком. Другая лента проходит над бровями, висками, смыкаясь на затылке. В желтых глазах пылают красные зрачки. Его нижняя челюсть размеренно движется, словно он жует что-то, он катится вперед, и зубы его – отточенные ножи. Голова чуть покачивается на шее длиной в локоть взрослого мужчины. Плечи его, трех футов в ширину, придают Дарготу сходство с перевернутой пирамидой – бока его резко сужаются, чтобы встретиться с членистой механической ходовой частью, начинающейся там, где кончается плоть. Его колеса медленно вращаются, левое заднее скрипит при каждом обороте. Мощные руки свисают так, что кончики пальцев задевают пол. Четыре коротких и острых металлических конечности подрагивают у его боков. Когда он движется, на спине поднимаются и опадают лезвия бритв. Восьми-футовый хвост хлыстом разматывается позади, когда он останавливается перед троном.

– На эту ночь. Ночь Тысячелетия, – говорит Анубис, – я возвращаю тебе имя, Даргот. Когда-то, на Средних Мирах, ты звался сильнейшим воином, пока не дерзнул помериться силой с бессмертным и не нашел свою смерть от его руки. Я воссоздал твое тело, и в эту ночь ты должен использовать свое искусство, чтобы сразиться снова. Уничтожь этого человека в единоборстве, и ты сможешь занять место моего первого слуги в Доме Мертвых.

Даргот прикладывает огромные руки ко лбу и склоняется так низко, что они касаются пола.

– У тебя есть десять секунд, – говорит Анубис Оакиму, – чтобы подготовить свой разум к битве. Готовься и ты, Даргот!

– Повелитель, – спрашивает Оаким, – как я могу убить того, кто уже мертв?

– Это твоя забота, – говорит Анубис. – Теперь ты истратил все свои десять секунд на глупые вопросы. Начинайте!

Раздается лязганье и звон, и удары металла о камень.

Металлические конечности Даргота выпрямляются, поднимают его на три фута выше. Он уже не катится – он скачет, выбрасывая руки вперед и снова сгибая их. Оаким наблюдает и ждет.

Даргот встает на дыбы, так что теперь его голова оказывается в десяти футах над полом.

Он прыгает вперед – с вытянутыми руками, скрученным хвостом, оскаленными клыками. Лезвия топорщатся по его бокам как мерцающие плавники, копыта обрушиваются как молоты.

В последний момент Оаким делает шаг в сторону, его кулак бьет противника в предплечье, заставляя того пошатнуться. Оаким подпрыгивает, и хвост-бич выстреливает в пустоту, не причинив вреда.

Даргот огромен, но останавливается и поворачивается удивительно быстро. Он снова встает на дыбы и выбрасывает вперед острия копыт. Оаким увертывается от них, но руки Даргота тяжко падают на плечи человека.

Оаким охватывает запястья Даргота и бьет ногой в грудь, но пока он это делает, хвост-плеть хлещет его правую щеку. Оаким разрывает захват могучих рук Даргота на своих плечах, резко наклоняет голову и ребром ладони бьет противника в бок, но хвост падает опять, оставляя багровую полосу на спине. Он нацеливает удар в голову противника, но Даргот отклоняется едва заметным движением, и Оаким слышит щелканье хвоста, мелькнувшего в дюйме от его глаз.

Кулак Даргота обрушивается на него, и человек оступается, теряет равновесие, соскальзывает на пол. Он откатывается с пути копыт, пытается подняться, но кулак снова размашисто бьет его.

Однако когда его настигает следующий удар, он хватает запястье врага обеими руками и всем своим весом тянет его вниз. Кулак Даргота врезается в пол, и Оаким вскакивает, успевая ответить таким же ударом.

Голова Даргота дергается, плеть щелкает над самым ухом Оакима, но Оаким уже бьет еще раз, и еще, и опрокидывается на спину, когда задние ноги Даргота распрямляются, как пружина, а плечо ударяет Оакима в грудь.