Текст книги "Бог Света (Князь Света) (др. перевод)"

Автор книги: Роджер Джозеф Желязны

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Да.

– Что ты собираешься делать?

– Накормить тебя, когда ты скажешь, что голоден.

– Я хотел сказать – после этого.

– Следить, как ты спишь, чтобы ты снова не впал в горячку.

– Я не это имел в виду.

– Я знаю.

– Что будет после того, как я поем, отдохну и снова обрету свою силу?

Татагатха улыбнулся и вытянул шелковый шнур откуда-то из-под одежды.

– Ничего, – ответил он. – Совершенно ничего. – Он набросил шнур на плечо Ральда и отдернул руку.

Ральд качнул головой и откинулся назад. Затем потянулся и ощупал шнур, накрутил его на пальцы и затем на запястье. Он погладил его.

– Это священный, – сказал он через некоторое время.

– Похоже на то.

– Ты знаешь его употребление и его цель?

– Конечно.

– Почему же ты не хочешь ничего делать?

– У меня нет нужды ходить или действовать. Все приходит ко мне. Если что-то должно быть сделано, это сделаешь ты.

– Я не понял.

– Это я тоже знаю.

Человек уставился в темноту наверху.

– Я попробую поесть теперь, – объяснил он.

Татагатха дал ему хлеба и масла. Затем человек выпил еще воды. Когда он закончил еду, дыхание его стало тяжелым.

– Ты оскорбил Небо, – сказал он.

– Это я знаю.

– И ты уменьшил славу богини, чья верховная власть здесь никогда не оспаривалась.

– Знаю.

– Но я обязан тебе жизнью, я ел твой хлеб…

Ответа не последовало.

– И поэтому я должен нарушить самый священный обет, – закончил Ральд. – Я не могу убить тебя, Татагатха.

– Значит, я обязан тебе жизнью, потому что ты обязан мне своей. Давай посчитаем, что эти долги сбалансированы.

Ральд хмыкнул.

– Так и будет.

– Что ты станешь делать, раз ты отказался от выполнения своей миссии?

– Не знаю. Мой грех слишком велик, чтобы я мог вернуться. Теперь я тоже оскорбил Небо, и богиня отвернет свое лицо от моих молитв. Я обманул ее ожидания.

– В таком случае, оставайся здесь. По крайней мере, будешь иметь компанию по проклятию.

– Прекрасно, – согласился Ральд. – Мне больше ничего не остается.

Он снова уснул, а Будда улыбался.

* * *

В последующие дни фестиваль продолжался. Просветленный проповедовал толпам, проходившим через пурпурную рощу. Он говорил о единстве всех вещей, больших и малых, о законе причинности, о появлении и умирании, об иллюзорности мира, об искре АТМАНА, о пути спасения через самоотречение и объединение со всем; он говорил о понимании и просветленности, о бессмысленности браминских ритуалов и сравнивал их формы с пустыми сосудами. Слушали многие, слышали немногие, кое-кто оставался в пурпурной роще, чтобы надеть шафрановую одежду искателя.

И каждый раз, когда он проповедовал, Ральд в своей темной одежде садился поблизости, и его черные глаза всегда были устремлены на Просветленного.

Через две недели после выздоровления Ральд подошел к Учителю, идущему по роще в медитации, упал ниц перед ним и через некоторое время сказал:

– Просветленный, я слушал твои поучения, и слушал хорошо. Я много думал о твоих словах.

Будда кивнул.

– Я всегда был религиозным, – продолжал Ральд, – иначе меня не избрали бы на тот пост, который я занимал. Когда я не смог выполнить свою миссию, я почувствовал великую пустоту. Я изменил своей богине, и жизнь не имела для меня смысла.

Будда молча слушал.

– Но я слышал твои слова, и они наполнили меня радостью. Они показали мне другой путь спасения, который, как я чувствую, выше того, которому я следовал до сих пор.

Будда изучал лицо Ральда, пока тот говорил.

– Твой путь отречения поразил меня, и я чувствую, что он правилен. Поэтому я прошу позволения войти в твою общину искателей и следовать твоему пути.

– Уверен ли ты, – спросил Просветленный, – что не ищешь просто наказания за то, что ты в своем сознании считаешь падением, грехом?

– В этом я уверен, – сказал Ральд. – Я задержал в себе твои слова и чувствовал истину, содержащуюся в них. На службе богини я убил больше людей, чем пурпурных листьев на молодых ветвях. Это не считая женщин и детей. Так что я нелегко поддаюсь словам – слишком много я слышал слов умоляющих, убеждающих, проклинающих. Но твои слова подействовали на меня, они выше учения браминов. Я с радостью стал бы палачом на твоей службе, убивал бы твоих врагов шафрановым шнуром, или клинком, или пикой, или голыми руками – потому что я знаток всякого оружия и потратил три срока жизни на изучение его – но я знаю, что это не твой путь. Жизнь и смерть – одно для тебя, и ты не ищешь уничтожения своих врагов. И я прошу разрешения войти в твой орден. Для меня это не так трудно, как было бы для другого. Кто-то должен отказаться от дома и семьи, родины и собственности, у меня же ничего этого нет. Кто-то должен отказаться от собственной воли, а я это уже сделал. Единственное, что мне нужно теперь – это желтая одежда.

– Она твоя, – сказал Татагатха, – вместе с моим благословением.

* * *

Ральд получил платье буддийского монаха и стал укрепляться в медитации. Через неделю, когда фестиваль близился к концу, он пошел в город со своей чашкой для подаяния вместе с другими монахами. Однако он не вернулся с ними. День перешел в вечер, вечер в ночь. Рога Храма уже пропели последнюю ноту НАГАСВАРАМ, и многие путешественники начали разъезжаться с фестиваля.

Долгое время Просветленный ходил по лесу, размышляя. Затем он тоже исчез.

Вниз от рощи с болотами за ней, к городу Алондилу, над которым возвышались каменистые холмы, а вокруг лежали сине-зеленые поля, в город Алондил, все еще бурлящий путешественниками, многие из которых еще пировали, по улицам Алондила, к холму с Храмом, шел Будда.

Он вошел в первый двор; там была тишина. Собаки, дети и нищие ушли. Жрецы спали. Один дремлющий служитель сидел на скамье на базаре. Многие гробницы были теперь пусты, статуи унесены в Храм. Перед несколькими другими стояли на коленях почитатели в поздней молитве.

Он вошел во внутренний двор. На молитвенном коврике перед статуей Ганеши сидел аскет. Он тоже казался статуей, поскольку не делал видимых движений. Вокруг двора мерцали четыре масляных лампы, их пляшущий свет первоначально служил для усиления теней, лежавших но большей части гробниц. Маленькие жертвенные свечи бросали слабый свет на некоторые статуи.

Татагатха прошел через двор и остановился против возвышающейся статуи Кали; у ее ног мигала крошечная лампа. Улыбка Кали казалась пластичной и подвижной, когда богиня смотрела на стоявшего перед ней человека.

Через ее протянутую руку висел малиновый душащий шнур, зацепленный одной петлей за острие ее кинжала.

Татагатха улыбнулся ей, и она как бы нахмурилась.

– Покорись, моя дорогая, – сказал он. – Ты проиграла этот раунд.

Она, казалось, кивнула, соглашаясь.

– Я рад, что добился такого высокого признания с твоей стороны за столь короткое время, – продолжал он. – Но даже если бы тебе и удалось, старушка, это принесло бы тебе мало хорошего. Теперь уже слишком поздно. Я кое-что начал, и ты не можешь уничтожить сделанное. Слишком много слышалось древних слов. Ты думала, что они пропали, и я так думал. Но мы оба ошиблись. Религия, которой ты правишь, очень древняя, но и мой протест тоже имеет давние традиции. Так что зови меня протестантом и помни – теперь я больше, чем просто человек. Прощай!

Он оставил Храм и гробницу Кали, где глаза Ямы пристально смотрели ему в спину.

* * *

Прошло много месяцев, прежде чем чудо свершилось, а когда оно свершилось, оно не казалось чудом, потому что возникало медленно и постепенно.

Ральд, пришедший с севера, когда по стране дули весенние ветры, Ральд, несший смерть на своей руке и черный огонь в глазах, Ральд с белыми бровями и остроконечными ушами заговорил однажды днем, когда весна уже прошла, и длинные летние дни жарко висели над Мостом Богов. Он заговорил своим неожиданным баритоном, отвечая на вопрос путешественника.

Тот задал ему второй вопрос, а затем третий.

Ральд продолжал говорить, и несколько других монахов и пилигримов собрались вокруг него. Ответы следовали за вопросами, которые задавались теперь всеми, становились все длиннее и длиннее, потому что сделались сравнениями, примерами, аллегориями.

Затем все сели у его ног, и его темные глаза стали странными озерами, и голос его шел как бы с Неба, чистый, мягкий, мелодичный и убедительный.

Они слушали. Затем путешественники пошли своей дорогой. Но по пути они встречались с другими путешественниками и разговаривали с ними, так что, прежде чем лето кончилось, пилигримы шли в пурпурную рощу, просили встречи с учеником Будды и слушали его слова.

Татагатха разделил с ним проповедование. Они вместе учили Пути Восьмисложной Тропы, говорили о славе Нирваны, об иллюзии мира и о цепях, какие мир накладывает на человека.

А затем настало время, когда даже сладкоречивый Татагатха слушал слова своего ученика, который переваривал все, что проповедовал Будда, долго и глубоко размышлял над этим, и теперь, когда нашел выход в тайное море, погружал свою твердую как сталь руку в места скрытых вод и брызгал истиной на головы слушателей.

Лето кончилось. Теперь уже не было сомнения, что просветленность имеют двое: Татагатха и его маленький ученик, которого звали здесь Сугатой. Говорили даже, что Сугата – целитель, и что когда его глаза странно сияют, а ледяное прикосновение его рук проходит по искривленному члену тела больного, этот член выпрямляется. Говорили, что к слепым внезапно возвращается зрение во время проповеди Сугаты.

Сугата верил в две вещи: в Путь Спасения и в Татагатху, Будду.

– Прославленный, – сказал он однажды Татагатхе, – моя жизнь была пуста, пока ты не открыл мне Истинную Тропу. Когда ты получил свою просветленность, до того, как стать нашим Учителем, было ли это напор огня, как рев воды, и ты везде, и ты часть всего – облаков и деревьев, животных в лесу, всех людей, снега на горных вершинах и костей в поле?

– Да, – сказал Татагатха.

– Я тоже познал радость всех этих вещей, – сказал Сугата.

– Да, я знаю.

– Теперь я понимаю, почему ты однажды сказал, что все идет к тебе. Ты принес в мир такое учение – я понимаю, почему боги завидуют. Бедные боги! Они достойны жалости. Но ты знаешь. Ты знаешь все.

Татагатха не ответил.

* * *

Когда весенние ветры снова пронеслись по земле, год прошел полный цикл после прибытия второго Будды, с Неба однажды раздался страшный визг.

Горожане Алондила поворачивались на улицах и глядели в небо. Шундры в полях бросили работу и смотрели вверх. В большом Храме на холме настала внезапная тишина. В пурпурной роще за городом монахи повернули головы.

Оно шло с неба – существо, рожденное править ветром.

Оно шло с севера – зеленое и красное, желтое и коричневое… Оно скользило, как в танце, дорогой его был воздух.

Послышался другой визг, а затем биение мощных крыльев, когда Оно поднималось над облаками, чтобы стать крошечной точкой.

А затем оно упало, как метеор, горя в пламени, все его цвета сверкали и ярко горели, когда оно росло и увеличивалось, и нельзя было поверить, что может быть живое существо таких размеров, такого движения, такого великолепия…

В небе темнела легендарная полуптица-полудух.

Верховное животное Вишну. Его клюв разбивал колесницы.

Над Алондилом кружилась птица Гаруда.

Покружилась и ушла за каменистые холмы, стоявшие позади города.

– Гаруда! – неслось по городу, по полям, в Храме, в роще.

Она летела не одна; и все знали, что только бог может пользоваться Птицей Гарудой как ездовым животным.

Затем наступила тишина. После визга и грохота крыльев казалось естественным, что голоса понизились до шепота.

Просветленный стоял на дороге перед рощей, его монахи столпились вокруг. Все повернулись к каменистым холмам.

Сугата подошел и встал рядом с Татагатхой.

– Это было всего лишь прошлой весной… – сказал он.

Татагатха кивнул.

– Ральд не выполнил поручения, – сказал Сугата, – и вот новая вещь идет с Неба?

Будда пожал плечами.

– Я боюсь за тебя, мой учитель, – сказал Сугата. – Во всех моих жизненных циклах только ты и был мне другом. Твое учение дало мне мир. Почему они не могут оставить тебя в покое? Ты самый безвредный из людей, и твое учение самое благородное и мягкое; какое зло ты можешь принести?

Будда отвернулся.

В этот момент Птица Гаруда, сотрясая воздух и издав резкий крик раскрытым клювом, снова взмыла над холмами. На этот раз она не кружила над городом, а поднялась высоко в небо и полетела на север с такой скоростью, что мгновенно исчезла из виду.

– Ее наездник слез и остался, – предположил Сугата.

Будда пошел в пурпурную рощу.

* * *

Он пришел из-за каменистых холмов пешком.

Он шел по каменной тропе, и его красные кожаные сапоги ступали совершенно бесшумно.

Вдали слышался шум бегущей воды. Маленький поток ее пересек ему путь. Подвернув свой ярко-алый плащ, он пошел в обход тропы. Рубиновая рукоятка его кривой сабли сверкала в малиновых ножнах.

Обогнув скалу, он остановился. Вдали его кто-то ждал, стоя у бревна, перекинутого через овраг, где бежал поток.

Его глаза на миг сузились, но затем он снова двинулся вперед.

Там стоял невысокий человек в черной одежде пилигрима и кожаных доспехах, с которых свисало короткое лезвие из светлой стали. Голова человека была почти лысой, если не считать маленького пучка седых волос. Брови над темными глазами белые, кожа бледная; уши казались заостренными.

Путешественник поднял руку и сказал этому человеку:

– Доброе утро, пилигрим.

Человек не ответил, но загородил путь, встав перед бревном.

– Прости меня, добрый паломник, но я собираюсь пройти здесь, а ты затрудняешь мне проход, – сказал пришедший.

– Ты ошибаешься, Господин Яма, если думаешь, что готов пройти здесь, ответил человек.

Человек в красном улыбнулся, показав ряд белых зубов.

– Приятно, когда тебя узнают, – сказал он, – даже те, кто заблуждается в другом.

– Я огражден не словами, – сказал человек в черном.

– Вот как? – другой поднял брови преувеличенно-вопросительно. – Чем же ты огражден? Уж не этой ли полоской металла, которую ты носишь?

– Ни чем иным.

– А я принял ее сначала за какую-то варварскую молитвенную палочку. Я знаю, что этот район полон странными культами и примитивными сектами. На минуту я принял тебя за приверженца какого-то суеверия. Но если, как ты сказал, это оружие, тогда я верю, что ты знаком с его употреблением.

– В какой-то мере, – ответил человек в черном.

– Это хорошо, – сказал Яма, – потому что я не люблю убивать людей, которые не знают, что их ждет. Однако, я вынужден указать тебе, что когда ты встанешь перед судом Высочайшего, ты будешь считаться самоубийцей.

Другой слегка улыбнулся.

– В любое время, когда ты будешь готов, бог смерти, я облегчу твоему духу выход из его плотской оболочки.

– Повтори еще раз, – сказал Яма, – и я быстро положу конец беседе. Назови свое имя для передачи жрецам, чтобы они знали, для кого совершить обряды.

– Я отказался от своего последнего имени некоторое время назад, – ответил человек в черном. – Поэтому супруг Кали принесет смерть безымянному.

– Ральд, ты дурак, – сказал Яма и вытащил свое оружие.

Человек в черном достал свое.

– Так и полагается, чтобы ты пошел к своей судьбе безымянным. Ты изменил своей богине.

– Жизнь полна измены, – ответил тот. – Вот и теперь, выступая таким образом против тебя, я изменяю учению моего нового Мастера. Но я должен следовать велению сердца. Ни мое прежнее имя, ни мое новое, следовательно, не подходят ко мне, я их не заслужил; так что не зови меня по имени!

И его клинок стал огнем, прыгающим отовсюду, звенящим, сверкающим.

Перед этим нападением Яма отступал шаг за шагом и только двигал кистью, парируя удары, несшиеся на него со всех сторон.

Отступив на десять шагов, Яма твердо встал и больше не двигался. Его парирующие удары стали несколько шире, а выпады его стали теперь более неожиданными и разнообразились ложными атаками.

Так они щеголяли клинками, пока не покрылись потом; затем Яма форсировал выпады, заставив противника отступать. Шаг за шагом он вернул себе десять шагов.

Когда они снова встали на том месте, где начали, Яма признал под звон стали:

– А ты здорово выучил свои уроки, Ральд! Поздравляю!

В это время его противник провел свой клинок через хитроумный двойной ложный выпад и легким прикосновением разрезал плечо Ямы. На яркой одежде мгновенно выступила кровь.

Яма бросился вперед, сбил защиту с шеи противника и нанес удар, который мог обезглавить врага.

Человек в черном поднял защиту, потряс головой, парировал второй удар и бросился вперед, но его удар тоже был отпарирован.

– Смерть вымыла ошейник на твоем горле, – сказал Яма, – но я найду и другой выход – и его сабля запела звонкую песню, когда он попытался нанести удар снизу.

Яма дал полную волю ярости этому клинку, укрепленному столетиями и мастерами многих веков. Однако, противник все шире отражал его атаки и, отступая теперь все быстрее, все-таки ухитрялся сдерживать Яму, делая контрвыпады.

Он отступил до самого потока. Тогда Яма медленно сказал:

– Полстолетия назад, когда ты был на короткое время моим питомцем, я говорил себе: «Этот парень имеет в себе задатки Мастера». И я не ошибся, Ральд.

Ты, вероятно, величайший меченосец из всех веков, какие я могу вспомнить. Я могу почти простить отступничество, когда вижу твою ловкость. Да, жаль…

Он сделал обманный выпад в грудь, но в последний момент обошел парирующий удар и ударил краем лезвия выше запястья противника.

Человек в черном, яростно парируя и задев Яму по голове, отпрыгнул назад и занял позицию у конца бревна, перекинутого через овраг, где бежал поток.

– И рука тоже, Ральд!! Да, богиня намыла тебе защиту! Попробуем здесь!

Сталь взвизгнула, когда он схватил ее особым приемом и сделал зарубку на бицепсе врага.

– Ага! Это место она пропустила! Попробуем другое!

Лезвия скрещивались, ударяли, парировали, отвечали.

Яма применил хитроумную атаку, и его длинная сабля снова пустила кровь из плеча противника.

Человек в черном шагнул на бревно и нанес жестокий удар в голову Ямы, но тот отбил его. Торопясь атаковать, Яма заставил противника пятиться по бревну, а затем лягнул его в бок.

Человек в черном отскочил на противоположный берег. Как только его ноги коснулись земли, он тоже отлягнулся, так что бревно пришло в движение.

Оно покатилось, прежде чем Яма успел оседлать его, и, соскользнув с берегов, обрушилось вниз, в поток, и поплыло к западу.

– Я бы сказал, тут нужен всего-то семи или восьмифутовый прыжок, Яма! Давай прыгай! – крикнул человек в черном.

Бог смерти улыбнулся.

– Дыши, пока можешь, – сказал он. – Дыхание – это наименее ценимый дар богов. Никто не поет ему гимны, и молятся хорошему воздуху, который вдыхают король и нищий, мастер и собака. Но каково без него! Цени каждый вздох, Ральд, как будто он твой последний – потому что до последнего тоже рукой подать!

– Ты, говорят, мудр в этих делах, Яма, – сказал тот, кого называли Ральдом и Сугатой. – Говорят, ты бог, и твое королевство – смерть, и твои знания простираются далеко за пределы понимания смертных. Поэтому я хотел бы спросить тебя, пока мы стоим без дела.

Яма не улыбнулся своей насмешливой улыбкой, как улыбался при всех предшествующих заявлениях своего противника. Эти слова имели отношение к ритуалу.

– Что ты желаешь знать? Я дарую тебе предсмертное благо задавать вопросы.

Человек, которого звали Ральд и Сугата, запел древние слова Катха Упанишад:

– Когда человек умер, насчет этого всегда сомнение: одни говорят, что он еще существует, а другие говорят, что нет. Я хотел бы узнать об этом от тебя.

Яма ответил древними словами:

– Насчет этого сомневаются даже боги. И это нетрудно понять, потому что природа АТМАНА вещь тонкая. Задай другой вопрос. Избавь меня от этого блага.

– Прости меня, что это прежде всего пришло мне на ум, о Смерть, но другого такого учителя, как ты, не найти, и, конечно, нет другого блага, которого я желал бы больше в эту минуту.

– Оставайся жив и иди своей дорогой, – сказал Яма, вкладывая саблю в ножны. – Я освобождаю тебя от твоей участи. Выбери сыновей и внуков; выбери слонов, лошадей, стада и золото. Выбирай любые другие блага – красивых девушек, колесницы, музыкальные инструменты. Я дам их тебе, и они будут ждать тебя. Но не спрашивай меня о смерти.

– О, Смерть, – запел тот, – все это длится лишь до завтрашнего дня. Оставь своих девушек, лошадей, танцы и песни для себя. Я приму только одно благо, которое просил – скажи мне, о Смерть, что лежит за пределами жизни, и в чем сомневаются люди и боги?

Яма стоял неподвижно и не продолжал поэму.

– Ладно, Ральд, – сказал он, и его глаза впились в глаза другого – но об этом царстве словами не расскажешь. Я должен показать тебе.

Они стояли так секунду, а затем человек в черном упал, закрыл лицо руками, и из его горла вырвался единственный всхлип.

Когда это произошло, Яма снял с плеч свой плащ и швырнул его, как сеть, через овраг.

Утяжеленный в рубцах для такого маневра, плащ упал, как сеть, на противника Ямы.

Пока человек в черном дергал плечами, стараясь освободиться, он услышал быстрый топот и треск: кроваво-красные сапоги Ямы ударились на этой стороне оврага. Откинув в сторону плащ и подняв свою защиту, Ральд парировал новую атаку Ямы. Земля позади него поднималась холмом, и он все отступал, ища, где можно остановится, так как голова Ямы приходилась теперь на уровне его пояса. И он ударил вниз, по Яме. Яма медленно пробивался наверх.

– Бог смерти, бог смерти, – пел Сугата, – прости мне мой дерзкий вопрос, но скажи, не солгал ли ты.

– Ты скоро узнаешь об этом, – сказал Яма и нанес удар, который мог бы пробить человека насквозь. Но лезвие отскочило от груди противника.

Дойдя до места, где грунт был неровным, маленький человек начал пинать землю ногами, посылая на врага потоки пыли и гравия. Яма прикрыл глаза левой рукой, но тогда на него посыпались сверху более крупные камни. Они катились под ноги, Яма поскользнулся, упал и съехал вниз по склону. Его противник стал выворачивать более тяжелые камни, даже сдвинул большой валун и сам последовал за ним вниз, высоко подняв кинжал.

Неспособный встать на ноги, чтобы своевременно отразить атаку, Яма катился к потоку. Ему удалось задержаться на краю, но он увидел катящийся валун и подался в сторону. Пока он цеплялся обеими руками за землю, его сабля скатилась вниз в воду.

Стоя в неудобном согнутом положении, он достал кинжал и все-таки сумел отпарировать высокий замах лезвия противника.

Затем его левая рука метнулась вперед и схватила запястье, держащее лезвие. Он ударил кинжалом снизу вверх и почувствовал, что и его запястье схвачено.

Так они стояли, замкнув сопротивление друг друга. Затем Яма сел и повернулся в сторону, отталкивая от себя противника. Но оба держали друг друга крепко и от силы толчка покатились. Край оврага оказался рядом, под ними, над ними. Кинжал выпал из рук Ямы и ушел на дно.

Когда они снова поднялись на поверхность воды, чтобы перевести дух, оба держали в руках только воду.

– Наступает время последнего крещения, – сказал Яма и ударил левой. Другой парировал удар.

Они двигались влево по воде, пока не почувствовали под ногами камни. Тогда они, сражаясь, пошли вдоль потока.

Поток расширялся и углублялся, пока вода не закружилась вокруг их талий. Берега стали более пологими и местами доходили почти до поверхности воды.

Яма наносил удар за ударом, то кулаком, то краем ладони; но он как будто нападал на статую, потому что тот, кто был священным палачом Кали, принимал любой удар, не меняясь в лице, и возвращал кулачные удары с костоломной силой. Большая часть этих ударов замедлялась или блокировалась Ямой, но один попал Яме между грудной клеткой и тазовой костью, а другой скользнул по левому плечу и отскочил от щеки.

Яма бросился нанести ответный удар и наглотался воды.

Противник навалился на него и получил удар красным сапогом между нечувствительными местами. Он продолжал двигаться к голове Ямы.

Яма встал на колени и повернулся. Противник хотел встать на ноги и выхватил из-за пояса кинжал, но упал на корточки. Лицо его было все еще бесстрастным.

На миг их глаза встретились, но на этот раз Ральд не дрогнул.

– Теперь я могу встретить твой смертельный взгляд, Яма, – сказал он, – и он меня не остановит. Ты научил меня достаточно хорошо!

Когда он сделал выпад, руки Ямы спустились к талии, схватили мокрый пояс и закинули его вокруг бедер противника.

Яма дернул врага и прижал к себе; тот выронил кинжал. И тогда Яма потащил его толчками назад, к глубокой воде.

– Никто не поет гимнов дыханию, – сказал Яма. – А попробуй обойтись без него!

Он нырнул, увлекая за собой Ральда; руки его держали тело врага, как стальными петлями.

Позже, много позже, мокрая фигура стояла у потока. Она сказала медленно, с трудом переводя дух:

– Ты был… величайшим… вставшим против меня… во всех веках, насколько я помню… И в самом деле, жаль…

Затем, перейдя поток, он продолжал свой путь по каменистым холмам. Пешком.

* * *

Дойдя в город Алондил, путешественник остановился в первой попавшейся гостинице. Он снял комнату и заказал ванну. Пока он мылся, слуга вычистил его одежду.

Перед тем как обедать, он подошел к окну и выглянул на улицу. Оттуда шел сильный запах слизарда и шум многих голосов.

Люди покидали город. Во дворе за домом шли приготовления к утреннему отъезду каравана. В эту ночь заканчивался весенний фестиваль. Внизу на улице еще торговали, матери уговаривали уставших детей, местный принц со своими людьми возвращался с охоты: на спине бегущего слизарда были привязаны два огненных петуха. Путешественник наблюдал за усталой проституткой, спорившей о чем-то со жрецом, который выглядел еще более усталым. Он не переставал трясти головой и в конце концов пошел прочь. Одна луна уже висела в небе, сквозь Мост Богов она казалась золотой, а вторая, меньшая луна только что появилась над горизонтом. Вечерний воздух пощипывал холодом и нес с собой над запахами города ароматы весенней растительности – молодых побегов, свежей травы, чистый запах сине-зеленой весенней пшеницы, влажной земли, мутного разлива реки. Наклонившись, путешественник увидел стоящий на холме Храм.

Он велел слуге принести ему обед в комнату и послать за местным торговцем.

Он ел медленно, не слишком обращая внимание на то, что ест. Когда он покончил с едой, вошел торговец.

Под его плащом было множество образцов товара; путешественник в конце концов, выбрал длинный изогнутый клинок и короткий прямой кинжал и сунул то и другое в ножны.

Затем он вышел в ночную прохладу и пошел по изрытой колеями главной улице города. В дверях обнимались влюбленные. Он прошел мимо дома, где плакальщики ожидали чьей-то смерти. Нищий ковылял за ним полквартала, пока он, наконец, не обернулся. Поглядев нищему в глаза, он сказал:

– Ты не хромой.

Нищий заторопился прочь и затерялся в толпе. Над головой начали взлетать в небо фейерверки, посылая вниз, к земле, длинные вишневые ленты. Из Храма донесся звук тыквенных рогов, играющих мелодию НАГАСВАРАМ. Из дверного прохода вывалился мужчина, налетел на путешественника, и тот, почувствовав, что рука мужчины хватает кошелек на его поясе, сломал человеку запястье. Человек разразился проклятиями и звал на помощь, но путешественник столкнул его в дренажную канаву и пошел дальше, одним темным взглядом отогнав товарищей вора.

Наконец он подошел к Храму, помедлил немного и прошел внутрь.

Он вошел во внутренний двор вслед за жрецом, который нес маленькую статую из внешней ниши.

Он оглядел двор и быстро направился к месту, занятому статуей богини Кали. Он долго смотрел на нее, положив свой клинок у ее ног. Когда он снова поднял саблю и повернулся, он увидел, что жрец наблюдает за ним. Он кивнул жрецу, и тот немедленно подошел и поздоровался.

– Добрый вечер, жрец, – ответил путешественник.

– Да очистит Кали твое лезвие, воин.

– Спасибо. Она очистила.

– Ты говоришь так, будто знаешь это наверняка.

– А это с моей стороны самонадеянно?

– Ну, может быть, это не в лучшем стиле…

– Тем не менее, я чувствовал, как ее сила снизошла на меня, когда я смотрел на ее гробницу.

Жрец пожал плечами.

– Несмотря на мою должность, – сказал он, – я держусь подальше от этого ощущения силы.

– Ты боишься ее силы?

– Скажем так, несмотря на великолепие гробницы Кали, ее посещают не так часто, как гробницы Лакшми, Сарасвати, Шакти, Ситалы, Ратри и других менее пугающих богинь.

– Но она больше, чем любая из них.

– И более страшная.

– Да? Несмотря на ее силу, она справедливая богиня.

Жрец улыбнулся.

– Разве человек, перешедший границу возраста, желает справедливости? Что касается меня, я нахожу милосердие куда более привлекательным. Дай мне когда-нибудь прощающее божество.

– Хорошо, – сказал путешественник, – но я, как ты сказал, воин. Я по своей природе близок к ней. Мы с богиней думаем одинаково. В большинстве случаев мы соглашаемся. А когда не соглашаемся, я вспоминаю, что она также и женщина.

– Я живу здесь, – сказал жрец, – но не говорю так интимно о богах, о которых забочусь.

– На людях – да. Ты мне не говори о жрецах. Я пил со многими из вас и знаю, что вы такие же богохульники, как и все остальное человечество.

– Для всего есть время и место, – сказал жрец, оглядываясь на статую Кали.

– Ну-ну. Скажи-ка, почему основание статуи Ямы давно не чищено? Оно все в пыли.

– Его чистили только вчера. Но с тех пор многие проходили перед ним, и остались заметные следы.

– Почему же тогда у его ног не лежат подношения и остатки жертвоприношений?

– Смерти не приносят цветов, – сказал жрец. – Люди просто приходят, посмотрят и уходят. Мы, жрецы, всегда чувствовали, что обе статуи расположены очень хорошо. Они составляют страшную пару, верно? Смерть и владычица разрушений.

– Мощное звено, – ответил посетитель. – Но не хочешь ли ты сказать, что Яме никто не приносит жертв? Вообще никто?

– Только мы, жрецы, когда того требует календарь набожности, и иногда горожане, когда любимый человек лежит на смертном ложе, а в непосредственном перевоплощении ему отказано – вот и только, других нет. Я ни разу не видел, чтобы Яме приносили жертву просто так, искренне, от доброй воли, от сердца.

– Он, наверное, обижается.

– Нет, воин. Разве не все живые существа сами по себе жертвы Смерти?

– Да, ты говоришь правду. Зачем ему добрая воля и чувства? Дары не обязательны, он и так возьмет, что захочет.

– И Кали тоже, – согласился жрец. – И в случае обоих божеств я часто оправдываю атеизм. К несчастью, они проявляют себя в мире чрезмерно сильно, чтобы их существование можно было бы эффективно отрицать. Очень жаль.

Воин рассмеялся.

– Жрец, не желающий верить! Я тоже. Меня это смешит. На-ка вот, купи себе бочонок сомы… для жертвенных целей.

– Спасибо, воин. Куплю. Не пойдешь ли со мной на небольшое возлияние в честь Храма?