355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Роджер Джозеф Желязны » Византийская полночь » Текст книги (страница 1)
Византийская полночь
  • Текст добавлен: 22 сентября 2016, 04:05

Текст книги "Византийская полночь"


Автор книги: Роджер Джозеф Желязны



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Желязны Роджер
Византийская полночь

Роджер Желязны

Византийская полночь

Сверкающий машинный ад, где эбеновые стены говорят в завтра. Торопливо пощелкивали челюсти, с треском статических разрядов перемалывая ушедшие дни.

Машина переваривала прошлое, жадно глотала, бормоча будущему: "Ты мое ты мое ты мое", – и собеседник отражался в ее полированных боках.

Человек, представший перед Автоматическим Наблюдательным Устройством, потер серо-стальную челюсть двумя естественными пальцами. Механические ноги пружинили, когда он прохаживался в ожидании. Когда он вступал в цветной круг, роботы-охранники настороженно поворачивались к нему.

Наконец панель засветилась. Щелканье перешло в гул, из зарешеченных отверстий хлынули звуки:

– Уильям Батлер Йетс (Йетс, Уильям Батлер (1865 – 1939) – ирландский поэт и драматург, лауреат Нобелевской премии), ты обвиняешься в писании на стенах уборной. Признаешь ли себя виновным?

– Нет, – ответил человек, не останавливаясь. – Меня зовут не Уильям Батлер Йетс.

– Я отметил это. Более того, ты обвиняешься в незаконном обладании именем, употреблении запрещенных семантических единиц и владении инструментами для письма. Признаешь ли ты себя виновным по этим пунктам?

– Я не Уильям Батлер Йетс, – повторил он. – Я уже не знаю, какие слова Резлаб удалил из языка на сей раз. И что значит "инструменты для письма"?

Он замер, как ворон на проводе. Роботы тоже застыли.

– Схваченный в уборной сектора девять, ты имел при себе четыре спички и зажигалку, которой опаливал их концы. В момент ареста ты писал на стенах указанной уборной поэму "Отплывая в Византию". Ты отрицаешь это?

– Нет, – ответил человек.

– В таком случае приговор – "виновен". Имеется предположение, что ты частично виновен в подобных инцидентах, происходивших на протяжении многих лет. Ты отрицаешь это предположение?

– С какой стати? – Человек пожал плечами. – Я писал их все.

– В таком случае ты виновен в тяжком преступлении. Каждое стихотворение ты подписывал "Уильям Батлер Йетс", а обладание именем автоматически влечет за собой высшую меру наказания.

– Я подписывал так не все, – булькнул человек. – Йетс же не все писал.

– Одного раза достаточно для приговора. Однако в протокол будет занесено, что ты не все стихотворения подписывал "Уильям Батлер Йетс". Кто писал остальные?

– Не знаю. Некоторые я услыхал где-то, вспомнил... Другие написал сам;

– Признание в механическом воспроизведении слов, разрешенных или запрещенных, является признанием вины – нарушен кодекс Резлаба, ноль-ноль-три, наказание десять, поглощено высшей мерой.

– Спасибо, – заметил человек. – А ведь было время, когда любой мог писать на стенах сортира.

– Было, – согласился АНУ, – но в те времена на стенах писали здоровые и разумные выражения, связанные с размножением вида. Ты, Уильям Батлер Йетс, являешься примером того, почему подобная практика ныне запрещена. – Пострекотали немного барабаны памяти, и АНУ продолжил: – Ты складываешь из слов бессмысленные фразы. Ты пишешь о том, чего нет, и, даже когда описываешь существующее в действительности, ты искажаешь реальность до такой степени, что она сама становится ложью. Ты пишешь без пользы и цели. именно по этой причине письмо было отменено – люди всегда лгут в речи или в письме.

Заостренные платиновые уши человека дернулись и встали торчком:

– И поэтому ты уничтожаешь речь? И поэтому ты заменяешь речь машинной белибердой? И поэтому ты разбираешь язык, как разбираешь сломанных людей? Он погрозил машине когтистым кулаком, потом ударил себя в грудь. – АНУ! Ты превратил человека в паразита! Мне триста лет, и то, что осталось от моего тела, вопиет против тебя! Душа моя разрывается!

– Презрен! Презрен! – грянул динамик. – Ты употребил запрещенное слово!

– И употреблю еще, пока могу говорить! – воскликнул человек. – Тебя создавали не для того, что ты творишь! Человек – не машина! Он построил тебя, и...

Он схватился за горло – его вокодер отключился. Человек закрыл полуметаллическое лицо когтями и упал на колени.

– Во-первых, – проговорил АНУ, – человек не строил меня. Я существовал всегда. Неэффективные люди не могли бы достичь такого совершенства конструкции. Я оказал милосердие вашему виду, включив его в свой конвейер. Я продлил вашу жизнь. Я улучшил ваш дизайн. Протестовали очень немногие, подобные тебе образцы производственного брака. Тем не менее я сохранил от них все, что смог. – Вновь застрекотали барабаны, потом АНУ продолжил: – Я намерен задать тебе еще один вопрос. Я включу твой вокодер, если ты не станешь использовать запрещенных слов. Вырази согласие вставанием.

Человек поднялся на ноги. Руки его опустились, он мрачно глянул на сияющую панель.

– Ты не мог написать все эти стихотворения, – раздался мерный глас. – Скажи, зачем и как ты делал то, что делал?

– Зачем? – повторил человек, вспоминая. – Как?

Это случилось столетия назад, в разрушенном ныне Византийском зале, где человек слышал последнюю музыку Земли. В этом панельном бетонном здании размещалась Птица.

Птицей назывался последний музыкальный инструмент, построенный АНУ. Тысячи золотых глаз таились в роскошных изгибах ее хвоста, и червоное тело сотрясалось в скорби златогласых пророчеств. Когда АНУ строил ее, сопротивление было сильнее, и слова "отдых" и "искусство" еще не потеряли смысла.

Человек был на последнем концерте Птицы и участвовал в последовавшем мятеже, который обошелся ему в добрую часть левой лобной доли. Двумя днями позже Птицу разобрали. Медик сказал ему как-то, что одно из ярких перьев вставлено ему в запястье, а другое – в позвоночник, и человека порой радовало, что он носит в себе часть Птицы.

А потом, ночью, на поясной станции, ему явился целый человек.

Полностью людей редко можно было встретить. Иных и вовсе было не отличить от автоматических слуг АНУ.

Почти у каждого из живущих имелись сменные, конвейерные части, и чем старше становился человек, тем меньше людского в нем оставалось.

Но незнакомец был цел и очень стар. В глазах его были выносные хрусталики, очень толстые, на плечах – нефункциональный кусок темной ткани, а на шее – широкая черная лента. Он носил что-то вроде рваной рубашки, коротковатые штаны, черную, мятую головокрышку и опирался на незаконный протез – трость с золотым набалдашником. Седые волосы окаймляли хребты скул, и полыхали запавшие глаза.

– Кто ты? – спросил человек.

– Часть природы, – ответил пришелец. – Когда-то я был Уильямом Батлером Йетсом, а потом – золотой птицей, вынужденной петь в жалкой пародии на предсказанную мной Византию.

– Я не понимаю.

– Ныне я поднимаюсь ввысь, но часть меня живет – в твоем запястье, в твоем хребте. Ты вспомнишь мою песню, когда песни запретят. Ты будешь говорить, когда вокруг будет сталь, и ты, или часть тебя, воскресишь золотой век Земли.

И призрак исчез.

Но все чаще стали являться перед человеком печальные глаза, и во сне он слышал дрожащий голос. Он начал вспоминать то, о чем не знал – как стихи, которые царапал на стенах.

– Я должен писать их, – сказал он. – Я не знаю почему. Они приходят мне в голову, и я хочу поделиться ими, показать остальным. Я не Уильям Батлер Йетс, но я подписываю его именем созданные им стихи. Остальные нет.

– Ты написал строки, – заметил АНУ, – которые можно воспринять либо как критику, либо как похвалу биомеханическому процессу. – И бесстрастный голос процитировал:

– "Выньте цилиндры из почек моих, Выньте контакты из сердца, Вырежьте балку, что вместо хребта, – У машины есть лучшее место".

– Поясни значение, – потребовала машина. – От твоего ответа зависит многое.

– Я и сам не знаю, – ответил человек. – Просто в голову пришло. Я не знаю даже, кто их пишет...

– Тогда приговор окончателен, – произнесло Автоматическое Наблюдательное Устройство. – Ты будешь подвергнут действию газа, разрушающего нервную систему. Остальные части твоего тела подвергнутся вторичному использованию. У тебя есть последнее слово?

– Да, – ответил человек, цепляясь за воздух когтистыми пальцами. Ты говоришь, что я лишен души. Ты говоришь, что, разобранный, я принесу больше пользы. Но я утверждаю, что наделен душой и она живет во мне, в моей плоти и в моем металле! Разбери меня на части, и рано или поздно эти части окажутся в тебе. И в тот день ты остановишься, машина! Луне растущей я молюсь, чтоб этот день настал скорее! Луной растущей я клянусь, молю я ночь, чтоб... – Голос его оборвался.

– Презрен, – донеслось из динамика. – Ты – бесполезная единица.

Панель померкла. Роботы-охранники вкатились в цветной круг, где стоял человек. Они протащили его по коридору, втолкнули в комнату, где смерть сочилась из стен. Голосовой механизм его включился вновь, но говорить было не с кем.

– У меня будет имя! – крикнул он охранникам, когда те швырнули его в комнату. Но они не услышали.

Дверь захлопнулась. Человек ткнул острыми когтями в мягкую плоть бедра. Задыхаясь, он нацарапал кровью на своей последней стене:

ОТ ТЕБЯ Я НЕ ОТСТАНУ:

БУДЬ РЫЧАГ Я – В ГЛОТКЕ ВСТАНУ,

ГАЙКОЮ – В КИШКАХ ЗАСТРЯНУ.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю