Текст книги "Приди ко мне не в зимней белизне"

Автор книги: Роджер Джозеф Желязны

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Желязны Роджер
Приди ко мне не в зимней белизне

Желязны Роджер

ПРИДИ КО МНЕ НЕ В ЗИМНЕЙ БЕЛИЗНЕ

И. Гурова, перевод

Она умирала, а он был самым богатым человеком в мире, но не мог купить для неё жизнь. И потому сделал, что мог – построил дом. Единственный в своем роде, каких ещё никогда не было. Ее перевезли туда в машине "скорой помощи", а затем десятки фургонов доставили мебель и прочие вещи.

Они были женаты немногим больше года, и тут её сразила болезнь. Специалисты покачивали головами и назвали болезнь её именем. Они давали ей от шести месяцев до года, а затем удалялись, оставляя рецепты и запах антисептических средств. Но он не был побежден. Такая обыденность, как смерть, не могла его победить.

Ведь он был гениальнейшим из физиков, когда-либо работавших в АТТ до этого года Господня и президента Фаррара одна тысяча девятьсот девяноста восьмого.

(Когда ты с рождения неимоверно богат, тебя преследует ощущение личной никчемности, а потому, лишенный радостей изнурительного труда и нищеты, он принялся трудиться над собой. И сотворил из себя неимоверно ценную личность – величайшего физика, какого только знал мир. Ему этого было достаточно... пока он не встретил её. Тогда он захотел гораздо большего.)

Ему не требовалось работать для АТТ, но он извлекал из этого массу удовольствия. В его распоряжении было сложнейшее уникальное оборудование, чтобы исследовать область, особенно его интересовавшую, – Время и его убывание.

Он знал о природе Времени больше, чем кто-либо когда-либо живший на Земле.

Можно было сказать, что Карл Мейнос – это Хронос, Сатурн, сам Отец Время, ибо даже его внешность была такой; длинная темная борода и гибкая, похожая на косу трость. Он знал Время так, как не знал до него ни один человек, и обладал силой, волей и любовью, чтобы заставить его служить себе.

Как?

А дом? Он сам его спланировал. Добился, чтобы строительство завершилось менее чем за шесть недель, и единолично уладил для этого забастовку.

Что же особенного было в этом доме?

В нем была комната, такая комната, подобных какой не существовало нигде и никогда.

В этой комнате Время пренебрегало законами Альберта Эйнштейна и подчинялось законам Карла Мейноса.

В чем заключались эти законы, и чем была эта комната?

Если отвечать в обратном порядке, то комната была спальней его возлюбленной Лоры, страдавшей лорамейносизмом – поражением центральной нервной системы, названным её именем. Болезнь была чудовищно разрушительной: четыре месяца спустя после установления диагноза её ожидал паралич. Через пять месяцев она ослепнет и лишится речи, а через шесть месяцев или самое позднее через год – умрет. И она жила в спальне, куда не было доступа Времени. Она оставалась живой там, пока он работал и боролся за нее. Возможно, это было потому, что каждый год снаружи был равен неделе внутри. Так устроил Карл, и работа оборудования обходилась ему в восемьдесят пять тысяч долларов в неделю. Но она останется жить и вылечится, во что бы это ему ни обошлось, хотя его борода изменялась с каждой неделей, которую проживала она. Он нанял специалистов, создал фонд для поисков средства от её болезни, и каждый день он чуточку старел. Хотя она была моложе его на десять лет, разрыв в их возрасте быстро увеличивался. И все же он работал, чтобы затормозить её комнату ещё больше.

– Мистер Мейнос, ваш счет теперь достигает двухсот тысяч долларов в неделю.

– Я буду платить, – ответил он представителю энергетической компании. Год теперь равнялся в. спальне только трем дням,

И он приходил туда и разговаривал с ней.

– Сегодня девятое июня, – сказал он. – Утром, когда я уйду, наступит Рождество. Как ты себя чувствуешь?

– Немножко трудно дышать, – ответила она, – А что говорят доктора?

– Пока ничего, – сказал он. – Они работают над твоей проблемой, но пока решение ещё не намечается.

– Я так и думала. Наверное, его никогда не найдут.

– К чему такой фатализм, любимая? У всякой проблемы есть решение, а времени предостаточно – столько, сколько понадобится...

– Ты принес мне газету?

– Конечно, Так ты не отстанешь от времени. В Африке была коротенькая война, и на сцене появился новый кандидат в президенты.

– Пожалуйста, люби меня!

– Я люблю тебя,

– Нет. Это я знаю. Займись со мной любовью. Они улыбнулись на то, как она избегала определенных слов, а потом он разделся и занялся с ней любовью. А после наступила минута истины, и он сказал:

– Лора, я должен объяснить тебе положение вещей. Мы пока ничего не достигли, но над твоей проблемой работают лучшие невропатологи и нейрохирурги мира. С тех пор как я запер тебя... как ты поселилась тут, был ещё случай, и больной уже умер. Но они многое узнали благодаря ему и продолжают узнавать все больше. Я принес тебе новое лекарство.

– Рождество мы проведем вместе? – спросила она.

– Если хочешь.

– Значит, проведем.

Он пришел к ней в сочельник, они украсили елку и развернули подарки.

– Ну и поганое же Рождество без снега, – сказала она.

– Такие выражения в устах дамы!

Однако он принес ей снег, и рождественское полено, и свою любовь.

– Я ужасна, – сказала она. – Иногда я самой себе невыносима. Ты делаешь все, что в твоих силах, но ничего не получается, и я терзаю тебя. Прости.

Роста в ней было пять футов семь дюймов, черные волосы. Черные? Абсолютно черные, до синевы, и розовые губы, совсем особенные – два прохладных коралла. Глаза напоминали безоблачные сумерки, когда угасающий день начинает голубеть. Руки у неё дрожали при каждом жесте, но жестикулировала она редко.

– Лора, – сказал он ей, – они работают, пока мы сидим тут. Ответ излечение – придет со временем.

– Я знаю.

– Но ты думаешь, хватит ли времени. Его достаточно. Ты буквально застыла в неподвижности, пока снаружи все мчится вперед. Не тревожься, будь спокойна, Я верну тебя в мир.

– Знаю, – сказала она, – Просто иногда я... я отчаиваюсь.

– Не надо!

– Это от меня не зависит.

– О Времени я знаю больше, чем кто-либо... Оно есть у тебя, оно на твоей стороне. – Он взмахнул тростью, как саблей, обезглавливая розы, которые росли у стены. – Мы можем потратить столетие, – сказал он торопливо, словно избегая потерять лишний миг, – и с тобой ничего не случится. Мы можем спокойно дожидаться ответа, который обязательно получим. Если я уеду на несколько месяцев, для тебя и дня не пройдет. Не тревожься! Тебя вылечат, и мы опять будем вместе, и дни станут ещё более солнечными... Ради Бога, не тревожься! Ты же помнишь, что они объясняли тебе о психосоматической конверсии!

– Да. Я должна избегать чего-либо подобного.

– Вот и избегай. Я могу ещё многое проделать со Временем, ну, например, полностью его заморозить. С тобой все будет хорошо, верь мне!

– Конечно, – сказала она, поднимая бокал. – Счастливого Рождества.

– Счастливого Рождества.

Но даже если человек неимоверно богат, пренебрежение умножением этого богатства, маниакальная одержимость в достижении единственной цели и постоянные огромные расходы неизбежно приводят к тому, что впереди начинает маячить конец. И пусть он маячит где-то вдали, пусть остается ещё много лет, которые можно использовать, тем не менее всем окружающим было уже ясно, что Карл Мейнос посвятил себя борьбе, которая приведет его к гибели. По меньшей мере финансовой. Для них же хуже такой гибели ничего быть не могло, Ибо они не жили в мыслях Мейноса и не подозревали, что есть другая, куда более губительная гибель.

Он пришел к ней в начале лета и принес записи любовных дуэтов де ла Крус и Идальго Бретона. Они сидели рядом, держась за руки, и весь июль и август слушали голоса других влюбленных. Он ощутил её тоску, только когда август был на исходе и запись кончилась, пение сменилось тишиной.

– Что? – спросил он нежно.

– Ничего. Совсем ничего.

– Так скажи мне.

И тогда она заговорила об одиночестве. И затем осудила себя – за неблагодарность, за нетактичность, за недостаток терпения. Он ласково её поцеловал и обещал что-нибудь придумать,

Когда он вышел из комнаты, в этом уголке мира веяло сентябрьской зябкостью. Но он начал изыскивать способ смягчить её одиночество. Он подумал было о том, чтобы самому остаться с ней и вести эксперименты в комнате без Времени. Но это было неосуществимо по многим причинам – главным образом связанным со Временем. Да и для проведения экспериментов ему требовалось большое пространство, а пристроить к комнате дополнительные помещения было невозможно. Он отдавал себе отчет, что у него на это просто не хватит средств.

А потому он остановился на другом выходе, наилучшем при таких обстоятельствах,

Он поручил своему фонду обыскать весь мир, чтобы найти для неё наилучшего товарища в её уединении. После трех месяцев ему вручили список возможных кандидатов. Их оказалось двое. Всего двое.

Во-первых, красивый молодой человек Томас Гриндел, веселый, остроумный, говорящий на семи языках. Он написал оригинальную историю человечества, много путешествовал, был общителен и во всех остальных отношениях представлялся идеальным собеседником в одиночестве.

Во-вторых, малопривлекательная женщина Иоланда Лоеб. В образованности она не уступала Гринделу, была замужем, развелась, писала очень хорошие стихи и посвятила жизнь борьбе за различные социальные реформы.

Даже Карл Мейнос был не настолько погружен в свои изыскания, чтобы не заметить, чем был чреват тот или иной выбор. Он вычеркнул Гриндела.

Иоланде Лоеб он предложил два соблазна: увеличение срока жизни и финансовое вознаграждение, которого ей с лихвой хватило бы на три жизни. Она согласилась.

Карл Мейнос провел её в дом и перед дверью комнаты, прежде чем набрать открывавший её код, сказал:

– Я хочу, чтобы она чувствовала себя счастливой. Нашла бы себе занятие. Чего бы она ни захотела, её желание должно быть исполнено. Вот все, о чем я прошу вас.

– Я сделаю все, что в моих силах, мистер Мейнос.

– Она чудесная натура. Я уверен, что вы её полюбите.

– Да, конечно.

Он открыл тамбур, и они вошли. Затем он нейтрализовал временность, внутренняя дверь открылась, и он вошел вместе с Иоландой Лоеб,

– Привет!

Глаза Лоры широко раскрылись при виде незнакомой женщины, но, когда Карл объяснил, что мисс Лоеб составит ей компанию, будет подругой, в которой она нуждается, по её губам скользнула улыбка, и она поцеловала ему руку.

– У нас с Лорой есть сколько угодно времени, чтобы познакомиться, сказала Иоланда Лоеб, – так почему бы вам пока не побыть вдвоем? – И она отошла в дальний угол комнаты к книжным полкам и взяла том Диккенса.

Лора обняла Карла Мейноса и поцеловала его.

– Ты так добр ко мне!

– Но я же люблю тебя. Что может быть проще? Жаль только, что не все так просто.

– И как продвигаются исследования?

– Медленно, но продвигаются.

Она словно бы встревожилась из-за него.

– Ты выглядишь таким усталым, Карл!

– Утомленным, а не усталым. Это большая разница.

– Ты постарел.

– По-моему, седина в бороде придает мне большое благообразие.

Она весело засмеялась, а он обрадовался, что выбрал мисс Лоеб, а не Гриндела. Проводя наедине в запертой комнате бесчисленные месяцы, которые для них там, где Время почти остановилось, не были бы месяцами, кто знает, как они повели бы себя? Лора – необыкновенно красивая женщина. В неё влюбился бы любой мужчина. Но если её компаньонкой будет мисс Лоеб... Теперь беспокоиться не о чем,

– Ну, мне пора. Сегодня мы испытываем новый катализатор... Вернее, испытывали много дней назад, когда я вошел сюда. Береги себя, любимая. Я вернусь, как только смогу.

Лора кивнула:

– Теперь, когда у меня есть подруга, мне не будет так одиноко до твоего возвращения, любовь моя.

– Что ты хочешь, чтобы я принес в следующий раз?

– Сандала для курильницы.

– Непременно.

– Теперь мне не будет так одиноко, – повторила она.

– Да. Надеюсь, что да. Благодарю тебя. И он оставил их вдвоем.

– Вы знаете Неруду? – спросила мисс Лоеб.

– Прошу прощения?

– Чилийского поэта. "Вершины Мачу-Пикчу"? Одно из лучших его творений?

– Боюсь, что нет.

– Я захватила с собой эту вещь. Потрясающая мощь. В этих стихах скрыта сила, которая, подумала я...

– ...придаст мне смелости перед лицом смерти. Нет. Благодарю вас, но нет. С меня достаточно вспоминать все, что те немногие, кого читала я, наговорили о конце жизни. Я трусиха, и я знаю, что рано или поздно все должны умереть. Но в отличие от них у меня есть расписание, Произойдет это, потом это, а потом все кончится. Между мной и смертью стоит только мой муж.

– Мистер Мейнос замечательный человек. И очень вас любит.

– Благодарю вас. Я знаю. А потому если вы хотели бы утешить меня, то мне это не нужно.

Однако Иоланда Лоеб сжала губы, коснулась плеча Лоры и сказала;

– Нет. Не утешить. Вовсе нет. Помочь вам обрести мужество, может быть, веру. Но не утешать, не уговаривать смириться с неизбежным. – И она продолжала:

Смерть много раз звала меня к себе. Она была как соль, сокрытая в волнах, и аромат незримый говорил о кораблях погибших и вершинах, и о постройках ветра и метелей.

– Откуда это?

– Начало четвертой песни.

Лора опустила глаза, а потом сказала:

– Прочтите мне все целиком. Иоланда начала низким выразительным голосом с чуть заметным акцентом:

Меж воздуха и воздуха, как сеть пустая, заброшенная в улицы глухие, бреду с дарами к воцаренью листопада...

Лора слушала; в этом, казалось, была скрыта какая-то новая истина.

А потом она протянула руку, и их пальцы нежно соприкоснулись.

Иоланда рассказала ей о своей юности в кибуце и своем неудачном браке. Она рассказала, как жила потом, о своих страданиях. Лора плакала, слушая печальные слова.

И потом несколько дней ей было очень скверно. Но для Карла Мейноса речь тут шла не о днях, и у него тоже была причина чувствовать себя скверно. Он познакомился с девушкой, чье общество ему очень нравилось, пока она не сказала, что любит его. Тогда он отшатнулся от нее, как от пропасти, как от жгучей крапивы. В конце-то концов Время – их друг-враг – прочно вошло в жизнь Лоры и Карла. В их роковом me nageatrois (Брак втроем (фр.)) не было места для посторонних.

Он чертыхался, уплачивал по счетам и изыскивал способы ещё больше подчинить себе Время.

Но внезапно его начала терзать боль. Он ничего не знал о Пабло Неруде, или о Пастернаке, Лорке, Евтушенко, Йитсе, Бруке, Дэниелсе – ни о ком из них, – а Лора теперь только о них и говорила. Ему нечего было сказать, и он только кивал. Все кивал и кивал...

– Ты довольна? – спросил он наконец.

– О да! Конечно, – ответила она. – Иоланда чудесная женщина. Я так рада, что ты пригласил её.

– Отлично. Хотя бы что-то.

– О чем ты?

– Иоланда! – Внезапно он повысил голос, – Как вы? Иоланда Лоеб вышла из отгороженного угла комнаты, куда тактично удалялась во время его посещений. Она кивнула ему и чуть улыбнулась:

– Прекрасно, мистер Мейнос. Благодарю вас. А вы? Ее голос на миг прервался. Она подошла к нему, и, заметив, что её взгляд прикован к его бороде, он усмехнулся в эту бороду и сказал:

– Иногда я начинаю чувствовать себя преждевременным патриархом.

Она улыбнулась – его тон был шутливым, но он опять испытал, боль.

– Я принес вам кое-какие подарки, – продолжал он, выкладывая на стол запечатанные пакеты. – Новейшие книги по искусству, кассеты, пластинки, пару неплохих фильмов, стихи, которые критики объявили великолепными.

Обе они подошли к столу и принялись вскрывать пакеты, благодаря его за каждый подарок, радостно вскрикивая и ахая. А он смотрел на смуглое лицо Иоланды со вздернутым носом, многочисленными родинками и небольшим шрамом на лбу, а потом перевел взгляд на лицо Лоры, раскрасневшееся, улыбающееся и пока он стоял так, опираясь обеими руками на трость, думая, что он сделал правильный выбор, что-то мягко сжалось внутри его, и он снова познал боль.

Вначале ему не удавалось проанализировать это чувство. Однако оно всегда возвращалось к нему, едва он вспоминал, как они наклонялись над заваленным пакетами столом, листали книги, вытягивали руку с кассетой, чтобы рассмотреть объемную картинку на футляре, и переговаривались о своих новых сокровищах, не обращая на него внимания.

Это было ощущение разлуки, переходящее в щемящую тоску, и ещё какое-то чувство. У них было что-то общее, что-то свое, чего он не разделял с Лорой, Их объединяла любовь к искусству – области, на которую у него никогда не хватало времени. И кроме того, они были вместе в военной зоне – одни в комнате, осаждаемой их противником Временем. Их сближало то, как они вместе бросали вызов возрасту и смерти. Они владели этим местом, где он теперь стал чужаком. Это...

Ревность, внезапно решил он и удивился своей мысли. Он ревновал к тому, что теперь стало их общим. Мысль об этом его потрясла, смутила. Но тут же, как всегда удрученный чувством своей никчемности, он увидел в случившемся очередное её доказательство. И попытался избавиться от этого чувства.

Но ведь никогда ещё не существовало такой Лоры или другого такого me nage, как этот.

И теперь возникло ощущение вины.

Да, несомненно.

Он взял в руку чашку кофе и улыбнулся глазам – возможно, своим собственным, – которые смотрели на него сквозь пар из глубины темной жидкости. Его знакомство с античностью ограничивалось мифами и теориями древних философов, касающимися Времени. Хронос, Время, согласно некоторым мифам, был Кроном, отцом Зевса, который его оскопил. По "мнению некоторых комментаторов, таким способом жрецы и оракулы внушали идею, что Время не способно приносить новое, а вынуждено вечно повторяться и довольствоваться вариантами того, что было уже зачато. Вот почему он улыбнулся...

Разве болезнь Лоры не нечто вполне новое? И разве его власть над Временем не послужит созданию ещё одного новшества – лекарства от этой болезни?

Забыв и о ревности, и о своей вине, он прихлебывал кофе, выстукивая пальцами ритм какой-то новой мелодии, а перед ним в камерах плясали частицы и античастицы, обуздывая Время.

А когда позднее вечером зазвонил видеофон, он сидел в белом халате перед тахитроном, сдвинув на лоб старенькие очки, поставив чашку с остывшим кофе на панель, и после копания в себе решил, что это было не столько чувство вины, сколько предчувствие чего-то. Видеофон снова звякнул.

Наверное, кто-то из врачей... так и оказалось... Результаты последних его экспериментов – волшебное путешествие туда, где ещё не ступала нога ни одного физика, – были подкреплены исследованиями врачей, и предчувствие обернулось чудеснейшей реальностью.

Он отправился сообщить Лоре, что они одержали победу, отправился в комнату, где снаружи Время держало осаду со все большей безнадежностью, отправился восстановить всю меру своей любви.

И увидел там, что они занимаются любовью. В одиночестве, выйдя из комнаты туда, где Время злорадно ожидало, смакуя свой триумф, Карл Мейнос прожил больше жизней, чем могла бы хранить даже самая особенная комната. Не было никаких сцен, только мучительное молчание. Никаких слов, только виньетки впечатлений троих людей, окруженных всем, что произошло в этой комнате и было невидимо замкнуто в её стенах.

Разумеется, они хотели остаться вместе. Ему не понадобилось спрашивать. Вдвоем, вместе, в безвременной комнате, где они обрели любовь, в комнате, куда Карл Мейнос уже никогда не войдет. Он все ещё любил её. Изменить это было невозможно. А потому у него имелось только два выхода. Он мог бы трудиться весь остаток своей никчемной жизни, чтобы платить за энергию, необходимую для функционирования комнаты. Или он мог отключить её. Но тогда бы ему пришлось ждать – ждать, чтобы Время-Победитель превратило его всепоглощающую любовь в такую ненависть, какая вынудила бы его прекратить функционирование комнаты.

Он не сделал ни того ни другого. Оказавшись перед таким выбором, он избрал третий выход, которого у него не было никогда.

Он подошел к панели и сделал то, что требовалось сделать, чтобы ускорить Время в комнате. Теперь в этой комнате даже Время умрет.

А потом, никчемный, недостойный, он ушел, Иоланда сидела и читала. Снова Неруду. Она всегда возвращается к нему!

А на кровати разлагалось то, что было Лорой. Время, не зная, что все, включая его, станут жертвами, нагнало упущенное и наконец отпраздновало победу.

"Приди, о крохотная жизнь, – читала она, – летящая на крыльях земли, льдистая, хрустальная, сквозь громыхающий воздух, что разбивает изумруды на острые осколки. О воды дикие, обрушьтесь со снежной бахромы!"

Люби, люби, покуда ночь не рухнет

с кремней поющих Андов

на алые зари колени,

явись и посмотри на сына снегов слепого.

Она положила книгу и откинулась на спинку, закрыв глаза. И годы для неё неслись стремительно.