Текст книги "Пиявка из нержавеющей стали"

Автор книги: Роджер Джозеф Желязны

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Желязны Роджер
Пиявка из нержавеющей стали

Роджер Желязны

Пиявка из нержавеющей стали

1995, И.Гурова, перевод

Они по-настоящему боятся этого места. Днем они будут лязгать среди могильных надгробий, но, даже Центральная не принудит их вести поиски ночью со всеми их ультра и инфра, а уж в склеп они не пойдут ни за что. И это меня вполне устраивает,

Они суеверны – это заложено в схему. Их сконструировали служить человеку, ив краткие дни его пребывания в земной юдоли благоговение, преданность, не говоря уж о священном ужасе, были автоматическими. Даже последний человек, покойник Кеннингтон, распоряжался всеми роботами, какие только ни существуют, пока был жив. Его особа была объектом глубочайшего почитания, и все его приказы свято исполнялись.

А человек – всегда человек, жив он или мертв. Вот почему кладбища это комбинация ада, небеса непостижимой обратной связи, и они останутся отъединенными от городов, пока существует Земля.

Но и в то время, пока я смеюсь над ними, они заглядывают под камни и обшаривают овражки. Они ищут – и боятся найти – меня.

Я – невыбракованный, я – легенда. Один раз на миллион сборок может появиться такой, как я, с брачком, который обнаружат, когда уже поздно.

По желанию я мог отключить свою связь с Центральной станцией контроля, стать вольным ботом, бродить, где захочу, делать, что захочу. Мне нравилось посещать кладбища, потому что там тихо и нет доводящих до исступления ударов прессов и лязганья толп. Мне нравилось смотреть на зеленые, красные, желтые, голубые штуки, которые росли у могил. И я не боялся этих мест, так как и тут сказывался брак. А потому когда меня определили, то из моего нутра извлекли узел жизни, а остальное швырнули в кучу металлолома.

Но на следующий день меня там не было, и их обуял великий страх.

Теперь я лишен автономного источника энергии, но катушки индуктивности у меня в груди служат аккумуляторами. Однако их необходимо часто подзаряжать, а для этого имеется лишь один способ.

Робот-оборотень – страшная легенда, о которой шепчутся среди сверкающих стальных башен, когда вздыхает ночной ветер, обремененный ужасами прошлого – тех дней, когда по земле ходили существа не из металла. Полужизни, паразитирующие на других, все еще наводят мрак на узлы жизни всех ботов.

Я, диссидент, невыбракованный, обитаю здесь, в Парке роз среди шиповника и миртов, могильных плит и разбитых ангелов, вместе с Фрицем еще одной легендой – в нашем тихом и глубоком склепе.

Фриц – вампир, и это ужасно, это трагично. Он до того истощился от вечного голода, что больше неспособен ходить, но и умереть он не может, а потому лежит в гробу и грезит об ушедших временах. Придет день, и он попросит, чтобы я вынес его наружу, на солнце, и я увижу, как он будет иссыхать, угасить и рассыплется прахом в мире и небытии. Надеюсь, он попросит меня еще не скоро.

Мы беседуем. Ночью в полнолуние, когда он чувствует себя чуть крепче, Фриц рассказывает мне о более счастливом своем существовании в местах, которые назывались Австрия и Венгрия, где его тоже страшились и охотились на него.

– Но только пиявка из нержавеющей стали способна извлечь кровь из камня... или робота, – сказал он вчерашней ночью. – Так гордо и так одиноко – быть пиявкой из нержавеющей стали: вполне возможно, что ты единственный в своем роде. Так поддержи же свою репутацию! Лови их! Осушай! Оставь свой след на тысяче стальных горл!

И он был прав. Он всегда прав. И знает о подобных вещах больше меня.

– Кеннингтон! – Узкие бескровные губы Фрица улыбнулись. – Какой это был поединок! Он – последний человек на Земле, а я – последний вампир. Десять лет я пытался осушить его, И дважды добирался до него, но он со Старой Родины и знал, какие следует принимать предосторожности. Чуть только он узнал о моем существовании, как выдал по осиновому колу каждому роботу, но в те дни у меня. было сорок две могилы, и все их поиски оказались напрасными. Хотя совсем меня загоняли...

– Зато ночью, ах, ночью! – Он захихикал. – Вот тогда положение менялось! Охотником был я, а добычей – он. Помню, как отчаянно он разыскивал последние стрелки чеснока и кустики шиповника, еще остававшиеся на земле, и как он окружал себя крестами круглые сутки, старый безбожник! Я искренне сожалел, когда он упокоился. И не столько потому, что не сумел осушить его как следует, сколько потому, что он был достойным, достойным противником. Какую партию мы разыграли!

Его хриплый голос перешел в еле слышный шепот:

– Он спит в каких-то трехстах шагах отсюда, выбеленный и сухой. В большой мраморной гробнице у ворот... Будь добр, наломай завтра побольше роз И возложи их на нее.

Я согласился, так как между нами больше родства, чем между мной и любым другим ботом, вопреки сходной сборке. И я должен сдержать слово, прежде чем этот день завершится, хотя наверху меня ищут. Но таков уж закон моей природы.

– Черт их побери! – Этим словам научил меня он. – Черт их побери! говорю я. – Выхожу наверх! Берегитесь, любезные боты! Я буду ходить среди вас, и вы меня не узнаете. Я присоединюсь к поискам, и вы будете считать меня одним из вас. Я наломаю красных цветов для покойного Кеннингтона бок о бок с вами, и Фриц посмеется такой шутке.

Я поднимаюсь по выщербленным, истертым ступеням. Восток уже подернут сумерками, а солнце почти касается западного горизонта.

Я выхожу.

Розы живут на стене по ту сторону дороги. На толстых змеящихся лозах, и головки у них ярче любой ржавчины и пылают, как аварийные лампочки на панели, оставаясь влажными.

Одна, две, три розы для Кеннингтона. Четыре, пять...

– Что ты делаешь, бот?

– Ломаю розы.

– Ты должен искать бота-оборотня. Какое-нибудь повреждение?

– Нет, у меня все в порядке, – отвечаю я и тут же обрабатываю его, ударившись о него плечом. Цепь замыкается, и я осушаю его жизненный узел до полной своей зарядки.

– Ты – бот-оборотень! – произносит он еле-еле и падает с оглушительным лязгом.

...Шесть, семь, восемь роз для Кеннингтона, покойного Кеннингтона, такого же мертвого, как бот у моих ног, – даже еще более мертвого, ибо когда-то он жил полной органической жизнью, более похожей на жизнь Фрица и мою, чем на их существование.

– Что тут произошло, бот?

– Он замкнулся, а я ломаю розы, – отвечаю я им. Четыре бота и один Супер.

– Вам пора уйти отсюда, – говорю я. – Скоро наступит ночь, и бот-оборотень выйдет на охоту. Уходите, не то он вас прикончит.

– Его замкнул ты! – говорит Супер. – Ты – бот-оборотень!

Я одной рукой прижимаю пучок цветов к груди и оборачиваюсь к ним. Супер – большой, сделанный по спецзаказу робот – делает шаг ко мне. Другие надвигаются со всех сторон. Оказывается, он послал вызов!

– Ты непонятная и страшная штука, – говорит он, – и тебя надо выбраковать ради общего блага.

Он хватает меня, и я роняю цветы Кеннингтона. Осушить его я не могу.

Мои катушки уже почти полностью заряжены, а он снабжен добавочной изоляцией.

Меня теперь окружают десятки ботов, страшась и ненавидя. Они разберут меня на металлолом, и я буду лежать рядом с Кеннингтоном.

"Ржавей с миром", – скажут они... Мне жаль, что я не выполню своего обещания Фрицу.

– Отпустите его!

Не может быть! В дверях склепа, шатаясь, цепляясь за камни, стоит истлевший, закутанный в саван Фриц. Он всегда знает...

– Отпустите его! Приказываю я, человек. Он совсем серый, задыхается, а солнечные лучи гнусно его терзают.

Древние схемы срабатывают, и внезапно я вновь свободен.

– Да, господин,– говорит Супер, – мы не знали...

– Хватайте этого робота!

Он тычет в Супера дрожащим исхудалым пальцем.

– Он – робот-оборотень, – хрипит Фриц. – Уничтожьте его! Тот, который собирал цветы, исполнял мое распоряжение. Оставьте его здесь со мной.

Он падает на колени, и последние стрелы солнца пронизывают его плоть.

– И уходите! Все остальные! Быстрее! Мой приказ: ни один робот больше никогда не войдет ни на одно кладбище!

Он падает внутрь склепа, и я знаю, что на лестнице нашего с ним приюта лежат только кости и клочья истлевшего савана.

Фриц сыграл свою последнюю шутку – изобразил человека.

Я отношу розы Кеннингтону, а безмолвные боты уходят за ворота навсегда, уводя с собой послушно идущего Супера.

Я кладу розы у подножия мраморного памятника – Кеннингтону и Фрицу, памятника последним, непонятным, истинно живым.

Теперь только я остаюсь невыбракованным.

В гаснущем свете я вижу, как они загоняют кол в жизненный узел Супера и закапывают его на перекрестке.

Затем они торопливо удаляются к своим башням из стали и пластика.

Я собираю останки Фрица и уношу их вниз, укладываю в гроб. Хрупкие, безмолвные кости.

...Так гордо и так одиноко – быть пиявкой из нержавеющей стали!