Текст книги "Ровно год"

Автор книги: Робин Бенуэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

19 декабря. 124 дня после аварии

Мама сидит на кухне и ждет Лео из школы. После пятничной ссоры они почти не разговаривали, все выходные в доме висело тяжелое молчание. Лео планировала рассказать маме о беременности Стефани в воскресенье вечером, дать время переварить новость до Рождества, а вместо этого весь день просидела в своей комнате. Уже после того как мама разогрела в микроволновке остатки еды и ушла наверх, Лео спустилась на кухню и приготовила себе на ужин хлопья с молоком. С утра, когда Лео уходила в школу, мама была в душе, и, только закрыв за собой дверь, Лео ощутила, что впервые за три дня может вздохнуть полной грудью.

Но когда, вернувшись из школы, Лео видит в гараже мамину машину, от облегчения не остается и следа и перед глазами проносится жуткое слайд-шоу из самых худших версий. Что-то со Стефани? С папой? У мамы рак? Тетя Келли попала в больницу?

Лео влетает в дом, и выражение ее лица, должно быть, говорит само за себя, потому что мама тут же спешит ее успокоить.

– Все хорошо, – говорит она, и Лео хватается за сердце, точно героиня мелодрамы, а не реальный человек из реальной жизни. – Прости, прости, все в порядке, просто я решила уйти с работы пораньше и полдня поработать удаленно.

На столе перед ней раскрытый ноутбук, в руке телефон.

Теперь, когда страхи Лео развеяны, на смену панике приходит раздражение.

– Может, в следующий раз начнешь с хороших новостей? – Лео ставит рюкзак у стола. Обычно мама сразу напоминает, что рюкзак нужно отнести в комнату. Обычно, но не сегодня.

– Прости, – снова извиняется мама. – Как дела в школе?

– Нормально.

– Тебе что-нибудь приготовить, или… Кажется, в кладовке завалялось несколько батончиков мюсли.

Лео опускается на стул. В последний раз мама готовила ей перекус после школы, кажется, классе в первом.

– Мам, что случилось?

Глядя в окно, мама набирает полную грудь воздуха.

– Нам надо поговорить.

Лео молчит. Учитывая, как прошел предыдущий разговор, сейчас ей хочется этого меньше всего. Надо было взять батончик мюсли и рвануть наверх.

– Ты сказала… – мама осекается, затем делает вторую попытку: – В общем, сегодня я созвонилась с психологом. Келли нашла подходящего специалиста. Он работает с теми… кто потерял близких.

– Ясно, – сухо отвечает Лео. Ужасная, наверное, работа – с утра до ночи выслушивать чужие истории об умерших возлюбленных, рассуждения о собственной смерти – бесконечный поток черных мыслей и невысказанных слов.

– Первая консультация на этой неделе. Я просто… хотела, чтобы ты знала.

– Ты не обязана… – начинает Лео, но мама перегибается через стол и берет ее ладони в свои.

– Я хочу, чтобы ты знала еще кое-что, – продолжает она. – Часть из того, что ты наговорила мне в пятницу, верно, но остальное… Лео, знай, это неправда и никогда не будет правдой. – Сейчас им обеим полагается заплакать, встать, обняться и пообещать быть добрее друг к другу, однако глаза Лео сухи, горло не перехватывает, губы плотно сжаты. Она хочет забыть об этом разговоре, но на самом деле запомнит его навечно. – Никогда, – повторяет мама. – Я люблю вас обеих, всегда буду любить, и я бы ни за что… – она замолкает. – Ты же знаешь.

– Знаю, – шепчет Лео, и это действительно так. Мамины глаза полны боли, и Лео жалеет, что тогда не сдержалась и выплеснула все свои чувства.

– Когда той ночью я приехала в больницу, мне было известно лишь, что вы обе попали в аварию, и я не знала… Я думала… – Мама часто-часто моргает и отворачивается в сторону, закусив губу. Лео ни разу не задумывалась, каким образом мама узнала об аварии, как в панике помчалась в больницу. Голова Лео пухнет от собственных тяжких мыслей, обрывков воспоминаний, которые, словно вспышка, будят ее среди ночи, вырывают из сна и грез, однако сейчас, сидя за столом вдвоем с мамой, она вдруг сознает, что та ночь отпечаталась в памяти каждой по-разному. – Не представляю, что бы со мной было, если бы я потеряла вас обеих, – наконец произносит мама, и Лео опускает взгляд на руки, не находя сил смотреть ей в лицо. – Нина была… и есть моя дочь. Как и ты. Прости, что в этой ситуации я оказалась плохой матерью.

– Ничего и не плохой, – спорит Лео. – В такой ситуации вообще сложно быть хорошей, согласна?

В ответ мама грустно улыбается.

– Да, наверное. – Она отпускает руки Лео, и та мгновенно жалеет, что тепло прикосновения растаяло.

– Я знаю, в пятницу ты разозлилась из-за Иста и поездки, – выпаливает Лео. – Ты тоже меня прости.

Мама вздыхает.

– Разозлилась. И сейчас немножко злюсь, если честно. Просто я запаниковала, когда увидела, как ты выходишь из его машины. – Помолчав, она тихо добавляет: – Ты была так похожа на Нину, и я испугалась. – Мама вновь накрывает руки Лео своими. Кончики пальцев у нее прохладные, но Лео благодарна за прикосновение, за покой, который оно приносит. – Иногда мне кажется, что я все еще слышу ее. На лестнице или наверху, в комнате.

– Я все время слышу в голове ее голос, – признается Лео. – Она постоянно говорит мне, что делать. И довольно громко.

– Выходит, она не совсем покинула этот мир? – улыбается мама. – И частичка ее жизни осталась с нами?

– Может быть. – Лео смотрит на мамины пальцы поверх своих. – Может, она и к Герти приходит.

Обе хохочут.

– Если так, то Герти нам об этом непременно доложит, – говорит мама.

– А еще я сказала папе и Стефани, что в этом году хочу провести Сочельник и рождественское утро с тобой. – Ожидая маминого ответа, Лео принимается до боли расковыривать пересохшую кожу вокруг ногтей. Отважившись наконец посмотреть на маму, она видит ее расширившиеся глаза и в них – ни слезинки.

– Милая, я ведь уже объясняла: ты не обязана думать обо мне, – говорит ей мама.

– Да, но я сама так захотела, – отвечает Лео.

Мама выдыхает и долгую-долгую минуту смотрит в окно.

– И папа одобрил эту идею?

Лео кивает, стараясь не вспоминать все, о чем еще они с отцом говорили в тот вечер. Она сама не знала, что чувствует по этому поводу и чувствует ли что-то вообще. Она разберется с этим в следующем году, не сейчас.

– Он сказал, все в порядке. Он понял.

Мама подавляет желание закатить глаза.

– Ладно, – говорит она. – Это очень хорошо, Ли. Правда. И, будь добра, перестань ковырять кутикулу. – Мама встряхивает пальцы Лео, и у той мелькает мысль, что весь этот заряд доброты сейчас исчезнет, но мама вдруг встает из-за стола и притягивает ее к себе. Что бы в жизни ни изменилось, от мамы, как и раньше, пахнет мылом, стиральным порошком и стильными сухими румянами от «Сефора», которые Нина у нее постоянно таскала. Это не пустяк, и Лео обнимает маму в ответ, благодарная за эту привычность, возможность зацепиться за что-то постоянное.

Так они стоят с минуту, а потом Лео поднимает голову от маминого плеча и смотрит в окно, выходящее на дом соседа.

– Ма-ам.

– А? – Мама ласково гладит ее по волосам.

– Мистер Грейер поливает газон.

– И что?

– Кажется, он забыл надеть штаны.

Мама немедленно разнимает руки.

– Так, пора заказывать жалюзи!

К их компании присоединяется Денвер – радостно вывалив язык, песик энергично виляет хвостом и цокает когтями по полу, – и впервые за много месяцев дом кажется не таким опустевшим.

13 декабря, 23:03. 118 дней после аварии

Когда Ист высаживает Лео у дома, над крыльцом вспыхивает фонарь. Лео поднимается по ступенькам, но ключи ей не нужны, потому что мама уже отпирает дверь. Ист уезжает. Лео машет ему на прощанье и, слегка поежившись, входит с сырого вечернего воздуха в теплый дом. Теперь, без Нины, в нем пахнет иначе. Нинин шампунь, духи, мятная жвачка – все это исчезло. Теперь дома пахнет разогретой в пятый раз едой, сухим собачьим кормом и пылью, которая лежит на всех поверхностях. Даже искусственная рождественская елка – и та заваливается набок. Дом словно бы погрузился в сон, ожидая возвращения Нины, уснул, будто красавица-принцесса, разбудить которую способен лишь поцелуй любви.

– Кто тебя привез? – спрашивает мама, еще не закрыв дверь. – Мама Мэдисон? – По язвительному маминому тону ясно: она отлично знает, что это определенно была не мама Мэдисон.

– Нет. – Лео ставит сумочку на столик у двери. Раньше здесь стояла фотография Нины, Лео и Денвера – и сестры, и пес широко улыбались в объектив. Лео не знает, куда делось фото, а спрашивать не хочет, почти боится.

– Так кто это был? – Под халатом на маме фланелевая пижама, Нинин подарок к Рождеству. Нина подарила ее маме три года назад и с тех пор частенько одалживала. Принт на пижаме – улыбающиеся кружки с горячим кофе – кажется таким родным и привычным, что Лео опять едва сдерживает слезы.

Ей хочется обнять маму, рассказать про вечеринку и скандал, про то, что все от нее отвернулись, потому что не знают, как реагировать на случившееся. Лео хочет рассказать маме, как это тяжело – ничего не помнить о последних мгновениях Нины, и как страшно думать о том, что когда-нибудь память о них вернется. Лео хочет рассказать, как пугают ее грядущие каникулы, как сильно она боится, что Рождество принесет одну лишь боль, как страшно испытывать эту боль и сознавать, что все, кто тебе дорог, тоже от нее страдают, и что все вокруг стало чужим, даже родной дом. Вместо этого Лео говорит:

– Меня подвез Ист, – и начинает рассказывать о ссоре, о Кае и Эйдане, Дилане и Софи, о том, как у Брайдена за долги отобрали его «Ламборгини», но мама перебивает:

– Ист. – Она вопросительно изгибает бровь. На щеке – вмятина от подушки, но телевизор в гостиной еще работает. – Тебя привез Ист.

Лео охватывает острое чувство, что она где-то накосячила.

– Ну да, Мэдисон еще не собиралась домой, поэтому…

– Ты села в машину к Исту.

Ох, думает Лео.

– Лео, отвечай! – рявкает мама. – Почему ты поехала с Истоном?!

– А что, нельзя? – огрызается Лео.

– Я тебе разрешала ездить с ним? – кричит мама. Ее широко распахнутые глаза полны гнева, и Лео с ужасом вспоминает больницу и мамино лицо, когда она бежала по коридору.

– Он просто подвез меня до дома! – кричит Лео. – Все остальные пили, и…

– У вас был алкоголь?!

В этот момент Нина бы громко вздохнула и, глядя на сестру, изобразила бы жест «рукалицо».

– На вечеринках всегда бывает алкоголь! – выпаливает Лео и только потом понимает, что лишь глубже себя закапывает. – Думаешь, там все вышивают крестиком и пьют лимонад?

– Ты тоже употребляла? Вместе с Истом?

Судя по интонации, мама не вопрос задает, а как будто требует от Лео подтвердить ее худшие опасения. Лео выходит из себя и от этого теряет способность ясно соображать; ей страшно; она злится, что Нина опять ее бросила, опять заставила разгребать все это в одиночку. В глубине души Лео понимает, что не права, но сейчас ей плевать.

– Я не пила! – лжет она. – И Ист не пил! Вот почему он отвез меня домой!

На мгновение мамины глаза вспыхивают, и Лео становится чуточку не по себе от невольной мысли, что вот сейчас, впервые с того чудовищного августа, мама ожила.

– А теперь послушай меня. – Мама делает шаг вперед. – Мы устанавливаем новые правила. Прямо. С этой. Минуты.

Лео не может удержаться от смеха:

– Зачем? Я нигде не бываю, ничем не занимаюсь. Как ты меня накажешь? Посадишь под домашний арест? Не разрешишь выходить из комнаты? – Закатив глаза, Лео хочет обойти маму. – О нет, только не это.

Внезапно мама перерезает ей путь к лестнице.

– Впредь я запрещаю тебе садиться в машину к Исту. Ясно? Строго-настрого запрещаю! – Мама наставляет на Лео дрожащий палец.

– Мам, Ист не убивал Нину! – в отчаянии выкрикивает Лео. – Он просто был за рулем!

– Потому что вез вас с вечеринки…

– На которую хотела пойти Нина!

– …на которую я категорически запретила идти вам обеим!

– То есть теперь и я виновата?

Мама колеблется и молчит. Кружка, наполненная дымящимся латте, весело подмигивает Лео. Лео ненавидит эту пижаму, ей тошно от того, что мама до сих пор ее надевает.

– Ты не виновата, – наконец произносит мама. – Я такого не говорила, но…

– Но, по твоим словам, Ист все-таки виноват, хотя не пил ни капли? Знаешь, кто был пьян? Тот водитель, который врезался в нас, вот кто! Вот кто во всем виноват!

– Да, но!..

– И вот что еще я тебе скажу: я устала держаться ради тебя! У меня больше нет сил! Такое чувство, что я должна двигаться дальше, иначе все развалится. Думаешь, мне не хочется проваляться весь день в кровати, Нининой кровати? Или на диване перед телевизором? Я не могу себе этого позволить – из-за тебя. – Лео думает об отце и его новой жене, об их важной новости и мягко округлившемся животе Стефани. – Мы все только и ходим вокруг тебя и оберегаем твои чувства, и нам приходится двигаться дальше, всем, кроме тебя!

– Лео, ты не обязана…

– Знаешь что? – не унимается Лео. Много позже, будучи уже взрослой, лежа в другой постели, в другом доме и даже в другом городе, она вспомнит этот момент и съежится от стыда. Воспоминание заставит ее просыпаться среди ночи и мучиться бессонницей до утра, будет с шипением виться вокруг ее уха: Помнишь, что ты сказала в тот вечер своей матери? Оно так въелось в кожу, что стыд растекся внутри, пустил глубокие корни и цепью привязал взрослое «я» Лео к Лео-подростку без какой бы то ни было надежды разорвать эти оковы и начать все с чистого листа. – Думаю, ты злишься на Нину за то, что она умерла, – бросает Лео, и мама изумленно шарахается. – Ты злишься, потому что умерла она, а не я!

Этот миг застывает в комнате, словно фото, навеки отпечатлевшееся в памяти. Лео видит, как светится праздничная иллюминация на крыше соседского дома, как Денвер, сидя на своей подстилке и склонив голову набок, встревоженно смотрит на них с мамой; звезда на макушке елки накренилась влево и выглядит так, точно со дня на день свалится, но посреди всего этого – мамино лицо, бледное, изумленное, окаменевшее. Господи, да лучше бы Лео ее ударила.

Прежде чем мама успевает открыть рот, Лео мчится наверх и, хлопнув дверью, скрывается в комнате. Теперь ей неуютно даже здесь, словно даже комната знает, какое Лео чудовище, какая ужасная дочь и никчемная сестра. Лео тянется к выключателю, но затем решает не зажигать свет и будто бы наказывает себя темнотой.

Лео долго лежит на кровати – мама давно выключила телевизор и ушла к себе, Денвер, тщетно поскребшись в ее дверь, уплелся по коридору в комнату Нины, тоже погруженную во мрак, а Лео все лежит. Экран телефона вспыхивает несколько раз, но Лео его игнорирует. Она лежит в позе эмбриона и не понимает, как вообще могла наговорить маме такое. В самом дальнем и темном уголке разума гнездится вопрос: это все правда?

Проснувшись, Лео обнаруживает себя в куртке и вчерашнем наряде. Ей жарко, душно, все давит и жмет. Не включая света, Лео стягивает с себя все шмотки и переодевается в спортивные штаны и старый отцовский лонгслив с полустершейся надписью «УКЛА»[11]11
  Университет Калифорнии, Лос-Анджелес.


[Закрыть]. Она открывает дверь – ее встречает тишина дома, опустевшего во всех отношениях, – и идет по коридору к маминой спальне.

Мама спит, свернувшись калачиком на дальней половине кровати. Одна рука обхватывает талию, точно мама сама себя обнимает во сне.

– Мам? – шепотом зовет Лео, хоть и понятия не имеет, что должна сказать и, главное, как. Мама лежит неподвижно, и только ее грудная клетка поднимается и опускается в такт дыханию. Лео не знает, слышит ли ее мама, и все же делает еще одну попытку: – Мама?

Ответа нет. Лео прислоняется к дверному косяку. Сердце раздирает такая сильная боль, что иногда от этого становится даже страшно, но страшнее всего иное: сознавать, какую боль ты можешь причинить другому человеку.

13 декабря, 22:34. 118 дней после аварии

– Лео, садись в машину! – уговаривает Ист.

Лео продолжает идти. На улице холодно, и не только из-за зимы, но и из-за тумана, наползающего с побережья, а еще потому, что на Лео нет куртки, однако она лишь крепче обхватывает себя руками и бредет дальше. Хмельная муть выветрилась, оставив после себя острые осколки, – они больно колют Лео при каждом шаге, напоминая о том, что она наговорила и наделала.

– Лео! – Кай вылез в проем пассажирского окна и машет ей, держась за крышу. Ист едет медленно, вровень с Лео, поэтому безопасности Кая ничто не угрожает, но ей жутковато видеть его снаружи автомобиля.

– Я пешком дойду, – сообщает она.

– Холодно же, – возражает Ист. На темной улице ни души, однако он все равно крутит головой, поглядывая то на Лео, то на дорогу.

Лео знает, что он готовится увидеть: вспышку фар, слепящий свет, блеск битого стекла.

– Я в порядке, – отрезает она.

– Да ладно, брось.

– Тебе поцапаться не с кем? – срывается Лео. Она страшно зла на Иста, и ей все равно, вправе ли она вообще злиться на парня своей погибшей сестры. У неё возникает желание схватить Иста за шкирку прямо через окно и трясти так, чтобы у него клацали зубы и глаза вылезли из орбит, пока ему не станет так же больно, как ей, и он не поймет, каково это.

Ссадина на щеке Иста выглядит хуже, чем полчаса назад, когда Лео уходила с вечеринки. Какого черта ее это заботит? Могла бы вообще не замечать.

– Понимаю, ты сердишься, – обращается к ней Ист. Кай все так же сидит на окне и с серьезным видом кивает, как будто понимает чувства Лео. Была бы у меня сейчас в руке вторая банка пива, думает она, и ее моментально обжигает стыдом. Кай здесь точно ни при чем. – Но, сама знаешь, не могу же я тебя тут бросить.

Да, Лео это знает. Она резко разворачивается. На лице Кая мелькает облегчение, однако Ист смотрит на нее с жалостью.

– Где Дилан? – задает вопрос Лео.

Кай жестом показывает назад:

– Софи в конце концов пришла, и он остался.

– Ясное дело, – бормочет Лео и устремляет взгляд вперед. У следующего перекрестка тротуар заканчивается, и значит, ей придется топать в темноте по обочине, а она посмотрела достаточно ужастиков и знает типичный финал подобного сценария. Не было ни одного фильма ужасов, который бы Нина не сопровождала сочными комментариями, как правило, в духе: «Боже, ну что за идиотка!», когда главная героиня без фонарика спускалась в темный подвал или осторожно открывала скрипучую дверь заброшенного особняка. Лео – кто угодно, только не идиотка. – Ладно, – говорит она, и Кай улыбается шире. – Но я сажусь назад и ни с кем из вас не разговариваю.

– Отлично, – соглашается Ист. – Садись скорее, мне надоело тащиться, как на гребаном параде.

Сердито зыркнув, Лео распахивает заднюю дверь, ныряет на сиденье, пристегивает ремень безопасности. Она видит, что Ист наблюдает за ней в салонное зеркало, однако, услышав щелчок ремня, он сразу переводит взгляд на дорогу. Как же хорошо и тепло в машине, думает Лео, ненавидя себя за это.

Сперва они высаживают Кая. Он снова улыбается Лео:

– Хоть ты со мной и не разговариваешь, я говорю тебе «до свидания».

На прощание стукнувшись с Истом кулаками, он выскакивает из машины. Когда Кай исчезает за парадной дверью, Ист оглядывается на Лео:

– Не хочешь пересесть вперед?

Лео упрямо смотрит в окно.

– Я похож на самого стремного таксиста в мире, – вздыхает Ист. – Давай, пересаживайся.

Лео наклоняет голову так, чтобы поймать взгляд Иста в зеркале заднего вида. Теперь уже она прожигает его глазами.

– Нет.

– Пожалуйста.

Это его «пожалуйста», произнесенное усталым, замученным тоном, подействовало. У Иста все болит после драки? Останутся синяки? Может, ему, как и ей, трудно дышать? Не говоря ни слова, Лео выходит из машины и пересаживается вперед. Сиденье теплое, и поначалу ей кажется, что его нагрел своим телом Кай, но после она замечает горящий индикатор подогрева, и ее благосклонность по отношению к Каю слегка меркнет.

– Спасибо, – благодарит Ист.

– Просто отвези меня домой, ладно?

Ист издает короткий саркастичный смешок.

– Если память мне не изменяет, именно это я и пытаюсь сделать весь вечер.

Они молча едут вдоль улиц, и с каждым новым перекрестком, отделяющим Лео от событий на вечеринке, невидимый обруч все туже стягивает ее грудь. Рука, которой она стискивала пивную банку, ноет; пульс бьется в такт с мельканием оранжевых фонарей, ритм сердца подстраивается под это мелькание, оранжевые всполохи, которые снова и снова освещают салон автомобиля.

Они одновременно замечают вывеску кафе быстрого питания, и внезапно Лео ощущает запах теплого клубничного коктейля на раскаленном дорожном покрытии, видит, как его струйки разбегаются по гравию, и в их блеске отражаются маячки скорой помощи. Лео крепче хватается за ремень безопасности, выпрямляет спину и чувствует на себе взгляд Иста.

– Молочный коктейль пролился, – говорит она. – Той ночью. Растекся по всей дороге.

Ист едва заметно вздрагивает. Поняв, о чем она, стискивает челюсти, и этого оказывается достаточно, чтобы плотный комок гнева в душе Лео растаял и из глаз покатились слезы, да еще таким ручьем, что она и сама не ожидала.

– Ох, черт, – испуганно бормочет Ист. – Сейчас, сейчас, дай мне минутку. Все хорошо, слышишь? Все хорошо.

Он сворачивает на парковку хозяйственного магазина – одного из немногих зданий в городе, с которыми у Лео не связаны воспоминания о сестре. Кафе осталось позади, липкий сладковатый запах еды развеялся, Лео расстегивает ремень, и этот резкий щелчок режет ей слух. Она поворачивается к Исту, пылая гневом и одновременно заледенев от горя, – и пламя, и лед жгут ее изнутри.

– Вот именно! – кричит она, наставив на Иста палец. – Ты знаешь! Ты – единственный, кто знает, единственный, кто был там вместе со мной, кто помнит, как она… – Спазмы сковывают горло, и Лео вытирает лицо рукавом, наплевав на то, как сейчас выглядит. – Во всем мире больше никто об этом не знает, Ист, даже я! А ты не хочешь мне ничего рассказывать!

Ист расстроен и смущен, он смотрит то на сложенные на коленях руки, то на стойку для тележек перед магазином.

– Прости, – помолчав, говорит он. – Ты не можешь вспомнить, знаю, а я не могу забыть. Иногда, – прибавляет он после напряженной паузы, заполненной хриплым дыханием Лео, – мне кажется, что тебе повезло. Если бы я мог стереть эти воспоминания из памяти, избавиться от них, я бы сделал это не задумываясь. Поверь, Лео, тебе это не нужно.

Признание Иста повисает в воздухе, его откровенность отрезвляет Лео.

– Мне паршиво от того, что ты подрался, – меняет она тему. Во-первых, это правда, а во-вторых, слова Иста – до боли жгучие и резкие, так что Лео кажется, будто она смотрит на слепящий свет, такой яркий, что ей приходится сморгнуть и отвести взгляд

Лицо Иста печально вытянуто, в больших глазах – сочувствие и отблески праздничной иллюминации.

– Лео, это просто дурацкая драка на дурацкой вечеринке, – мягко отвечает он. – Порой ребята приходят чисто позадирать друг друга. Да, глупо вышло, но все уже закончилось.

Автоматические двери хозяйственного магазина раздвигаются, из него выходит мужчина с полиэтиленовым пакетом. Наружу вырывается мелодия рождественского гимна «Вести ангельской внемли», потом двери смыкаются и звуки стихают.

– Ничего не закончилось! – спорит Лео. – В том-то все и дело. Это никогда не закончится! Народ на вечеринке просто игнорит меня, потому что не знает, как со мной говорить. Я не знаю, как с ними говорить. Сперва был ее день рождения, потом День благодарения, теперь Рождество, а тут еще мои родители и Стефани, и… Нины больше нет, она ушла навеки, но боль-то никуда не делась. Больно будет всегда! – Лео делает глубокий, судорожный вдох. – Это никогда не закончится. Будет длиться и длиться, и боли нет конца и края, и в одиночку я уже не вывожу, ясно? Мне нужно знать, что есть еще кто-то, кто может меня понять. – Она торопливо проводит рукой по глазам. – Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось.

Ист медленно кивает. Его взгляд обращен не на Лео, а на мужчину с пакетом, ковыляющего к своему авто; локоть выставлен из окна, пальцы тыльной стороной прижаты ко рту.

– Хорошо, – произносит он после того, как в магазин заходят еще двое посетителей, а какая-то женщина выкатывает на парковку тележку, заполненную листовой фанерой. – Хорошо. Ты права. Прости. – На этот раз в его голосе Лео слышит не раскаяние, а скорее печаль и обреченность.

– Стефани беременна, – сообщает Лео. – Срок еще совсем небольшой, но – да.

– Значит, все-таки сказали тебе?

– Угу. Ребенок должен родиться в мае.

Прежде чем ответить, Ист играет желваками. Трижды.

– Ух ты.

– Ага. – Забавно, какую бездну смысла порой несут самые короткие слова.

– И как тебе новость?

– Да какая разница. – Лео закусывает щеку изнутри и снова глядит в окно. – Ненавижу это чертово Рождество. – Тишина в салоне автомобиля, словно утяжеленное одеяло, придавливает обоих к сиденьям, так что нет сил даже пошевелиться.

– Знаю, – отзывается Ист.

– Не представляю, как его пережить.

– Это не имеет значения. Рождество наступит в любом случае.

Ист прав, поэтому слышать это еще тяжелее.

– Первый год – самый трудный, – продолжает он, все так же не глядя на Лео.

Его мама. Он потерял ее много лет назад, сколько точно – Лео не знает.

– А потом станет легче?

– Не легче. Но по крайней мере ты поймешь, насколько сильна твоя боль, и, не знаю, научишься ее терпеть. – Ист тянется к рычагу переключения передач и только теперь переводит глаза на Лео. – Отпустило?

Пожав плечами, Лео вытирает лицо манжетой свитера.

– Прости, что ввязался в драку.

– Прости, что сорвалась на тебя. Мне жаль, честно.

Ист улыбается уголками губ, и Лео спрашивает себя, сколько раз Нина видела эту улыбку, часто ли сидела на переднем сиденье рядом с Истом так, словно в целом мире есть лишь они одни.

– Можно вопрос? – осторожно интересуется Ист.

– Конечно.

Он шутливо изображает бросок:

– Кто научил тебя целиться в почки?

Лео невольно улыбается.

– А ты как думаешь?

– Следовало ожидать, – вздыхает Ист.

Лео со смехом кивает. Она и забыла, как это чудесно – смеяться после слез. Лео словно бы ощущает дуновение легкого бриза, который разгоняет тучи. Дышится легче, тиски, сжимающие грудь, немного ослабевают, и всю дорогу, пока Ист везет Лео домой, мелькающие оранжевые фонари озаряют машину, точно свет маяка, и эти спокойные, ритмичные сигналы указывают ей путь, ведут либо в порт, либо в шторм – Лео уже и сама точно не знает, куда.