Текст книги "Сталин, Путь к власти"

Автор книги: Роберт Такер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Как стать героем

Будучи подростком, Джугашвили нашел в Кобе тот образ, который соответствовал его потребности перевоплотиться в героя. Поступив в семинарию и встав на путь бунтовщика, он не перестал ощущать эту потребность. Иремашвили приписывает ему безграничное желание быть героем масс и даже высказывает мысль, что Джугашвили отверг христианского бога именно потому, что сам мнил себя богоподобной личностью[28].

В той мере, в какой эти стихи в состоянии что-то рассказать о сокровенных мыслях поэта в момент их сотворения, они говорят о растущем честолюбии и страстном желании славы.

Джугашвили представлял себе революцию полем, на котором добывается слава. Некоторые книги, прочитанные в начале пребывания в семинарии, вне всякого сомнения еще больше подхлестнули его воображение. В книге В. Гюго "93-й год", которую он предположительно прочел до или после конфискации ее инспектором Гермогеном, Великая Французская революция разворачивается в виде грандиозной битвы противостоящих друг другу армий, как сага о героизме и подвигах. В галерее революционных героев романа главной фигурой представал бывший священник Симурдэн. Гюго писал, что в нем жили два человека – "один с нежной душой, а другой – мрачной", что "он носил в себе абсолют". Мятежный семинарист, которому уже не составляло особого труда вообразить себя таким священником, должно быть, с интересом прочитал следующий абзац с характеристикой этого героя:

"Он был праведник и сам считал себя непогрешимым. Никто ни разу не видел, чтобы взор его увлажнили слезы. Вершина добродетели, недоступная и леденящая. Он был справедлив и страшен в своей справедливости. Для священника в революции нет середины. Превратности революции могут привлечь к себе священника лишь из самых низких либо из самых высоких побуждений; он или гнусен или велик. Симурдэн был велик, но это величие замкнулось в себе, ютилось в недосягаемых кручах, в негостеприимно мертвенных сферах: величие, окруженное безднами. Иные горные вершины бывают так зловеще чисты"30. Самые первые свои статьи он подписывал "Коба" и "Ко". Позднее этот псевдоним или его начальная буква присутствовала в таких известных комбинациях, как Коба Иванович, К. Ко и К. Като. Не отказался Джугашвили от него и тогда, когда примерно в 1910 г. взял партийную кличку Сталин я "К" или "Ко" продолжали появляться в качестве инициалов[32].

То, что он думал действительно так, подтверждают написанные в 1904 г. письма из Кутаиси, в которых Джугашвили не только отличает Ленина от Плеханова, Аксельрода и других, но и называет своего героя орлом. На него произвела впечатление та твердая решимость, с которой Ленин отстаивал свои взгляды. "Человек, стоящий на нашей позиции, – писал Джугашвили своему другу Давиташвили, – должен говорить голосом твердым и непреклонным. В этом отношении Ленин – настоящий горный орел"[34].

Столь пристальное наблюдение за поведением Ленина в тот момент, несомненно, говорит о страстном желании молодого Джугашвили брать пример со своего героя37. Ранее в статье, посвященной памяти умершего товарища Г. Телия, прозвучала похожая нота. Воздав должное этому "апостолу марксизма (большевизма)", которого отличали неиссякаемая энергия, глубокая любовь к делу, геройская непреклонность и апостольское дарование, Джугашвили продолжал: "Только в рядах пролетариата встречаются такие люди, как Телия, только пролетариат рождает таких героев, как Телия, и тот же пролетариат постарается отомстить проклятому строю, жертвой которого пал наш товарищ – рабочий Г. Телия"[39]. Он не только заимствовал у Ленина концепцию общности, которая помогала вести одинокую жизнь партийного подпольщика и изгоя; в то же самое время он создал концепцию самого себя, которая гармонировала как с потребностью в самоидеализации, так и с его антисоциальной социальной ролью революционера. Ленинизм утвердил его как Кобу, народного героя – мстителя и одновременно открыл возможность стать членом братства профессиональных борцов с существующим государственным строем, братства, названного Лениным "партией". Ленинизм, таким образом, помог ему смоделировать для себя величественный образ благородного революционера. В лице Ленина он дал Джугашвили высокочтимого вождя, живой пример вершины той славы, на которую он сам мог бы подняться как товарищ по оружию этого вождя. Не удивительно, что Джугашвили сделался самым ревностным сторонником Ленина на Кавказе и старался, где только возможно, во всем подражать своему герою. Теперь у него был внутренний компас, которым он будет стараться руководствоваться до конца дней своих.

Смена национальности

Все это самым решающим образом повлияло на национальные чувства Джугашвили, серьезно ослабив духовную связь с грузинским народом. И вовсе не потому, что партия, в которую он вступил, называлась Российской социал-демократической рабочей партией. В конце концов, в ней было много других грузин, которые тем не менее не перестали чувствовать себя грузинами. В случае с Джугашвили столь разительные последствия партийного членства объясняются прежде всего его отождествлением со своим героем – Лениным. Горный орел был не только великоросом, но и ярчайшим примером истинно русского революционера-интеллигента. Походить на него значило, помимо прочего, сделаться русским. Для этого Джугашвили располагал нужными языковыми предпосылками. Хотя по-русски он говорил с грузинским акцентом, сам язык, однако, уже не был для него чужим. Ко времени переезда в 1907 г. в Баку он владел русским настолько, что свободно писал на нем статьи и использовал в качестве разговорного языка. Таким образом, чтобы стать русским, требовалось, в сущности, только начать рассматривать себя таковым и духовно порвать с собственной грузинской натурой.

И если сделать первое Джугашвили побудило стремление к идентификации с Лениным, то пойти на второе его заставили совсем иные чувства. Как мы уже знаем, Джугашвили перессорился со многими видными грузинскими социал-демократами и в партийных кругах Грузии заслужил репутацию человека с трудным и скандальным характером. На грузинской революционной арене не имели успеха ни он сам, ни социал-демократическое течение, к которому он примыкал. В том, что Грузия ни ему, ни большевизму не раскрыла объятий, Джугашвили не был склонен винить ни себя, ни большевизм, а саму Грузию. Он, по-видимому, объяснял это ее относительной отсталостью. Так, манера сопоставления Тифлиса и Баку в одном из "Писем с Кавказа" в 1910 г. кое-что говорила как о его чувствах, так и об этих городах. Баку он с восхищением рисовал пульсирующим центром нефтяной промышленности, где твердая классовая позиция большевиков находила живой отклик у рабочих. А вот Тифлис, где было всего около 20 тыс. промышленных рабочих (то есть меньше, чем солдат и полицейских), представлял интерес лишь "как административно-торговый и "культурный" центр Кавказа". Отдаленность от крупных рынков России, по его словам вечно живых и бурлящих, накладывала на Тифлис отпечаток застойности, а отсутствие острых классовых столкновений, свойственных крупным промышленным центрам, превращало его в "нечто вроде болота, ждущего толчка извне"[41].

А в следующий момент Джугашвили заявил, что фракция настоящих пролетариев является также фракцией истинных русских. Анализируя национальный состав делегаций, он подчеркнул, что в то время, как среди 85 меньшевистских делегатов большинство принадлежало евреям, за которыми следовали грузины, затем русские, подавляющее большинство из 92 делегатов-большевиков были русскими, далее (по численности) шли евреи, грузины и т.д. Джугашвили привел шутливые слова большевика Алексинского, заметившего, что меньшевики – "еврейская фракция", а большевики – "истинно русская" и что не мешало бы большевикам "устроить в партии погром"[43.

Так через большевизм Джугашвили влился в русскую нацию. Вслед за осознанием самого себя как революционера, сторонника Ленина и члена "истинно русской" фракции, пришло ощущение принадлежности к русской нации. Возможно, поэтому он избрал партийной кличкой фамилию Иванович, под которой участвовал в партийных съездах в Стокгольме (1906) и Лондоне (1907)[45].

Статью отличало жесткое осуждение грузинского национализма во всех его проявлениях. Критика начиналась с полемики с группой националистически настроенных грузинских радикалов, которые незадолго до этого конституировались в партию социал-федералистов. Через издававшуюся в Париже газету "Сакартвело" новая партия требовала не только национальной автономии Грузии в пределах империи, но и автономии грузинской партии в рамках социалистического движения. Джугашвили с сарказмом отметил, что грузинский национализм, пройдя дворянский и буржуазный этапы, теперь опять выходил на политическую сцену, обрядившись в пролетарские одежды. Он бичевал выдвигавшуюся грузинскими социал-федералистами и Армянской социал-демократической рабочей организацией идею разделения революционного движения в Российской империи на самостоятельные национальные партии, объединенные в союз, и обвинил эти группировки в том, что они подражают Всеобщему еврейскому рабочему союзу[47]. В упомянутой выше статье он писал, что "целью всякой борьбы является победа"[49].

В известной мере презрительное отношение ко всему небольшому и слабому явилось причиной антисемитизма Джугашвили, который к концу жизни перерос в манию. Ведь евреи – это разбросанный по всему свету народ без собственной территории, нередко (особенно в России) объект погромов и преследований. Поскольку евреи были постоянно биты, он не мог относиться к ним с уважением, а сострадание он чувствовал, по-видимому, редко, если вообще когда-нибудь. Поэтому он с такой готовностью повторил грубую шутку Алексинского об "еврейской фракции, и целесообразности погрома в партии".

Следует отметить, что резкое неприятие Лениным казенной России и всего связанного с ней позволило Джугашвили с большей легкостью обрести тождество с русской нацией. В ленинском мировоззрении существовало две России: одна, которую не только можно, но нужно было ненавидеть, и рядом с ней другая, которая звала к участию в классовой борьбе. Это позволяло грузинскому апостолу сменить национальную принадлежность, не отказываясь от приобретенных в детстве антирусских настроений. Теперь дело сводилось лишь к тому, чтобы выразить их через марксистские понятия. Он отождествлял себя в тот ранний период не с Россией – государством, а с Россией – буревестником революции. Идентификация с государством наступит позже.

Следует добавить, что, избрав Ленина в качестве объекта преклонения и подражания, Джугашвили, однако, занял позицию, не лишенную определенной двойственности. Ведь часто бывает, что мы бессознательно испытываем чувство соперничества или ревности по отношению к тому самому человеку, которым восхищаемся и с которого берем пример. Возникновение подобных чувств тем более вероятно, если, как в нашем случае, соответствующий персонаж отождествляет себя с более старшим по возрасту лидером движения, вождем и хотел бы подняться выше. Поэтому, как мы еще увидим, идентификация Джугашвили с Лениным вовсе не исключала трения и конфликты между ними в будущем.

Примечания

1 Iremaschwili J. Stalin und die Tragedie Georgiens. Berlin, 1932, S. 24.

3 Верещак С. Сталин в тюрьме – ("Дни", 22 января 1928 г.).

5 Там же, с. 62 – 63.

7 Там же, с. 294, 344 – 346.

9 Воспоминания Жордания о расколе "Месами-даси" в: "Моя жизнь", Стэнфорд, 1968, с. 25, 29.

11 Сталин И. В. Соч., т. 6, с. 52 – 54.

13 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 7, с. 1 – 31. Мнение, что речь идет о данном ленинском документе, впервые высказал Бертрам Вулф (Three Who Made a Revolution. Boston, 1948, p. 426).

15 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 7, с. 9.

17 Там же, с. 89 – 130, 160 – 172. Знал ли Ленин в то время, что Сталин являлся автором статей, точно не известно. Первая статья была напечатана от имени Кавказского союзного комитета, а вторая первоначально появилась без подписи. Ее Сталин начал несколько необычно, настаивая на своем авторстве. Он, в частности, писал: "Я должен еще заметить вот что: автором брошюры "Коротко о партийных разногласиях" многие считают Союзный комитет, а не отдельное лицо. Я должен заявить, что автором этой брошюры являюсь я. Союзному комитету принадлежит только редакция ее" (там же, т. 1, с. 160). Очевидно, в момент написания он намеревался статью подписать.

19 Сталин И. В. Соч., т. 1, с. 62 – 73.

21 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 6, с. 141 – 142.

23 Сталин И. В. Соч., т. 1, с. 64, 65 – 67, 70, 73. В примечании (с. 68) Сталин представил Ленина кавказскому читателю как "выдающегося теоретика и практика революционной социал-демократии".

25 Там же, т. 5, с. 71. Эта фраза появилась в наброске плана брошюры о политической стратегии и тактике.

27 Iremaschwi1i J. Stalin und die Tragedie Georgiens, S. 23.

29 Гюго В. 93-й год. М., 1988, с. 216, 106, 112.

31 Подпись "Сталин" впервые появилась под статьей, опубликованной в "Социал-демократе" в 1913 г. Но он, по-видимому, взял этот псевдоним ранее, поскольку в 1910 г. некоторые его статьи имели подпись "К. С." и "К. Ст." (Сталин И. В., Соч., т. 2, с. 187, 196).

33 Там же, т. 1, с. 56.

35 Это часто случается в психологическом процессе идентификации. Джугашвили хотел походить на человека, которым восхищался и с которым себя отождествлял. Согласно 3. Фрейду, разработавшему данную концепцию, "идентификация стремится к сформированию своего "я" по образцу другого человека, который берется за "идеал" (Психология масс и анализ человеческого "я". М., 1925, с. 49). Невит Сэнфорд пишет, что идентификация в отличие от сознательного подражания есть процесс более или менее бессознательный. "Возможно, говорит он, – наиболее существенным является то, что идентификация стремится к тождеству; другими словами, субъект старается вести себя точно также, как и объект" (The Dynamics of Identification. – "Psychologocal Review", 1955, в"– 2, p. 100).

38 Там же, т. 2, с. 30, 31. Статья появилась в марте 1907 г. в грузинской газете "Дро".

40 Сталин И. В. Соч., т. 2, с. 188.

42 Там же, с. 50 – 51. Выражение "истинно русский" использовал в своем выступлении в 1832 г. царский министр просвещения князь Уваров, когда говорил об "истинно русских консервативных принципах православия, самодержавия и народности". Впоследствии это выражение стало присловьем крайне правых националистических элементов России. В примечании к статье (с. 382) указано, что Алексинский, чью шутку повторил Сталин, позже отошел от большевиков, а "после Октябрьской социалистической революции – белоэмигрант".

45 Сталин И. В. Соч., т. 1, с. 42.

47 Я глубоко признателен Эрику Эриксону, который обратил мое внимание на значение этой двойной ассоциации.

49 Там же, т. 5, с. 232.

5.

5.

И это произошло по инициативе Ленина. Почему же он посчитал Сталина достойным стать членом столь влиятельного круга большевистских лидеров?

Мы уже упоминали, возможно, не лишенную достоверности историю о том, при каких обстоятельствах Ленин в конце 1904 г. впервые обратил внимание на Сталина. Тогда проживавшие в Лейпциге друзья переслали Ленину полученные из Кутаиси восторженные письма Сталина. В ответном послании Ленин назвал грузинского автора "пламенным колхидцем". Прямая переписка началась в мае 1905 г., когда Сталин, будучи членом Кавказского союзного комитета, информировал Ленина о степени влияния большевиков и меньшевиков в партийных организациях Закавказья[3].

Какое впечатление произвел Сталин на Ленина, когда они впервые встретились на Таммерфорсской конференции в конце 1905 г., – не известно. Но на Стокгольмском съезде в 1906 г. оно, вероятно, было совершенно определенным (хотя и не совсем приятным). На заседании, на котором председательствовал Ленин, Сталин, выступая в прениях по аграрному вопросу, не поддержал ни ленинскую концепцию национализации земли, ни меньшевистский план ее муниципализации, а высказался за конфискацию помещичьих земель и распределение их среди крестьян. Такую позицию одобрило большинство делегатов-большевиков, но не съезд в целом5. Тем временем часть партийцев, которых Ленин с презрением окрестил "ликвидаторами", высказалась против воссоздания нелегальной партии, считая, что в сложившихся условиях социал-демократам нужно сосредоточить внимание на использовании существующих ограниченных возможностей для легальной деятельности, например в Думе. То было время, когда Ленин ощутил острую потребность в людях, абсолютно преданных революционному делу и идее нелегальной партии как его организующего инструмента, – то есть в людях, подобных Сталину, которые в короткие промежутки между арестами и ссылками продолжали работать в сохранившихся подпольных организациях и готовиться к новому революционному подъему. В своих статьях, публикуемых уже в партийных органах, которые издавались на русском языке и которые читал Ленин, Сталин твердо отстаивал ортодоксальную революционную политику. Возможность сделать партию как можно более легальной и в то же время отказаться от революционных требований, писал он в газете "Бакинский пролетарий" в августе 1909 г., означало бы похоронить партию, а не обновить ее. Для преодоления партийного кризиса было необходимо, во-первых, покончить с оторванностью от широких масс и, во-вторых, связать воедино партийную деятельность местных организаций на общенациональной основе. И, говоря словами Ленина, автора "Что делать?", Сталин заявил, что лучшим средством для достижения этой цели явилась бы общерусская партийная газета. Правда, в отличие от Ленина он настаивал на том, чтобы такая газета выходила в самой стране, а не за рубежом, поскольку заграничные партийные органы, "стоящие вдали от русской действительности", были якобы не в состоянии выполнить объединительные функции[7]. В письме, отправленном Сталиным в конце 1910 г. из Сольвычегодска за границу, скрытая претензия на включение в подобный практический центр переросла в открытое домогательство. Адресованное некоему товарищу Семену, оно, однако, совершенно недвусмысленно предназначалось Ленину, которому в самом начале письма Сталин передавал горячий привет. Сталин доказывал настоятельную необходимость образования в России центральной координирующей группы, которую можно было бы назвать "русской частью Цека" или "вспомогательной группой при Цека", и тут же предлагал свои услуги после окончания оставшихся шести месяцев ссылки или при необходимости раньше[9]. Во всяком случае, когда фракция большевиков в 1912 г. на Пражской конференции преобразовалась в самостоятельную партию, Центральный Комитет, состоявший теперь из одних большевиков, не только кооптировал Сталина, но и избрал его одним из четырех членов Русского бюро, созданного для руководства партийной работой в России. И вполне возможно, что Ленин ввел Сталина в Центральный Комитет именно затем, чтобы он мог стать членом этого вспомогательного органа, на сформировании которого Сталин постоянно настаивал[11].

Посещая летом 1911 г. партийную школу во Франции, Орджоникидзе от Ленина слышал, что его внимание привлекли и сильно раздосадовали письма Сталина. Однажды прогуливаясь с Орджоникидзе по Парижу, Ленин внезапно спросил его, известно ли ему выражение "заграничная буря в стакане воды". Орджоникидзе, который знал о письмах и сразу же понял, куда Ленин клонит, пытался защитить грузинского товарища и друга, однако Ленин продолжал: "Говорите – "Коба наш товарищ", дескать большевик, не перемахнет. А что непоследователен, на это закрываете глаза? Нигилистические шуточки "о буре в стакане воды" выдают незрелость Кобы как марксиста". Затем, смягчая упрек, Ленин сказал, что у него сохранились о Сталине самые хорошие воспоминания, и похвалил некоторые из его ранних посланий из Баку, особенно прошлогодние "Письма с Кавказа"[13]. Здесь имелась в виду ситуация в Австрийской социал-демократической партии, которая с годами из единой партии преобразовалась в федеративный союз национальных социал-демократических групп (немецкой, чешской, польской, русинской, итальянской и южнославянской). Ленин опасался, что подобные тенденции возобладают и в России, где социал-демократическая партия с самого начала мыслилась как нефедеративный союз рабочих всех национальностей Российской империи[15].

Приезд Сталина в Краков в этот самый момент, должно быть, пришелся с точки зрения Ленина, как нельзя кстати. Ведь если требовалось бороться со взглядами нерусских "националов" в социал-демократическом движении, то для этой цели лучше других подходили сами "националы", которых было бы трудно заподозрить в равнодушии к нуждам национальных меньшинств. Более того, Ленин, по всей видимости, надеялся, что Сталин поможет разобраться в сложных национальных проблемах Закавказья. Если это так, то Сталин его не разочаровал, ибо хорошо разбирался в данном вопросе. И что еще важнее (как Ленину, вероятно, стало впервые известно): Сталин в течение длительного времени боролся с проявлениями местного национализма в революционном движении Закавказья. Мы уже видели, что в 1904 г. он выступил в печати против националистических тенденций в определенных грузинских и армянских социалистических группировках и отстаивал идею централизованной Российской социал-демократической партии, которая собрала бы под свои знамена пролетариев всех народов России и разрушила бы разделявшие их национальные барьеры. Этой позиции Сталин придерживался в 1906 г., когда на региональном съезде партийных организаций Закавказья группа социал-демократов из Кутаиси подняла вопрос о культурно-национальной автономии, а также в 1912 г., когда Жордания и грузинские меньшевики пошли по тому же пути. Ленин, таким образом, встретил в Сталине "национала", горячо принявшего его сторону в спорах по национальному вопросу и поступившего так в силу давно сложившихся личных убеждений. Свое удовлетворение Ленин выразил в следующих строках письма, посланного Максиму Горькому в феврале 1913 г.: "Насчет национализма вполне с Вами согласен, что надо этим заняться посурьезнее. У нас один чудесный грузин засел и пишет для "Просвещения" большую статью, собрав все австрийские и пр. материалы"[17]. Мы сможем еще не раз убедиться в том, что Сталин не имел привычки выражать кому-нибудь признательность за использование чьих-то идей за исключением Ленина.

Завершив общетеоретическую часть работы, Сталин немедленно открыл огонь по австро-марксистской концепции "культурно-национальной автономии", разработанной двумя ее главными сторонниками – Карлом Реннером и Отто Бауэром. Социал-демократам, писал он, вместо организации наций, "сохранения и развития национальных особенностей народов" (как указывалось в программе австрийских социал-демократов) следовало бы организовать пролетариат для классовой борьбы. "Культурно-национальная автономия" представляла собой замаскированный национализм, прикрытый, по выражению Сталина, броней социализма. Она-де являлась анахронизмом в эпоху, когда, как предсказывал Маркс, национальные перегородки повсюду падали. Более того, идея национальной автономии создавала психологические предпосылки для разделения единой рабочей партии на отдельные, организованные по национальному признаку партии и для аналогичного национального сепаратизма в профсоюзном движении. Такой путь, дескать, проделала австрийская социал-демократия, и опасные тенденции в этом направлении стали появляться и в России. В то время как Маркс, Каутский и Бауэр предусматривали для евреев не национальную автономию, а ассимиляцию, Бунд порвал с социал-демократическим интернационализмом, чтобы повести еврейских рабочих по дороге национального сепаратизма. И вот уже, говорилось далее, некоторые кавказские социал-демократы выдвинули требование культурно-национальной и областной автономии. Желая показать нелепость подобного требования, Сталин утверждал, что предоставить культурно-национальную автономию многочисленным малым народностям Кавказа (например, осетинам и мингрельцам) означало бы закрепить эти народности на низших ступенях развития и помочь местным силам политической реакции. Областную автономию Кавказа Сталин считал приемлемой, ибо она помогала бы отсталым нациям вылупиться из скорлупы мелконациональной замкнутости. Однако культурно-национальная автономия действовала бы в прямо противоположном направлении, замыкая нации в старую скорлупу. Национальный вопрос на Кавказе мог бы быть разрешен только путем вовлечения отсталых наций и народностей в общее русло высшей культуры.

Касаясь довода о том, что требование (кавказской делегации) национально-культурной автономии не идет вразрез с провозглашенным социал-демократической программой правом наций на самоопределение, Сталин подтвердил право наций самим определять свою судьбу. Однако тут же оговорился, что, провозглашая и отстаивая это право, социал-демократии следует бороться и агитировать против вредных учреждений и нецелесообразных требований наций. Точно так же ей следует бороться и агитировать против католицизма, протестантизма и православия и в то же время отстаивать право людей на свободу вероисповедания. Социал-демократия была обязана влиять на волю наций, так чтобы нации выбрали форму, наиболее соответствующую интересам пролетариата; например, социал-демократия была обязана агитировать против отделения татар и против культурно-национальной автономии кавказских наций. Единственно верное решение национального вопроса в России было связано, по мнению Сталина, с областной автономией при одновременном предоставлении национальным меньшинствам всех регионов права пользоваться родным языком, иметь свои школы и т. п. Рабочая партия, однако, не должна создаваться отдельно по национальностям. На местах рабочим всех национальностей нужно было сплачиваться в единую партию, осознавая себя не представителем определенной нации, а членом одной классовой семьи, единой армии социализма[19]. В самом деле, вполне возможно, что Сталин, взявшись за перо по предложению Ленина, извлек много полезного из имевших место в Кракове дискуссий по национальному вопросу и включил в свой труд различные конкретные замечания, высказанные Лениным в ходе обсуждения этой проблемы. С другой стороны, нет никаких оснований целиком приписывать авторство Ленину, как это сделал Троцкий. Критика Сталина культурно-национальной автономии вполне согласовывалась с его собственными взглядами, которые он излагал в статьях еще в 1904 г. Большинство специалистов считает стиль изложения работы и манеру аргументации явно сталинскими. Примечания к тексту свидетельствуют о том, что большую часть необходимого австрийского материала он имел в русском переводе[21].

Работой по национальному вопросу Сталин утвердил себя в мнении Ленина знающим марксистом. Можно без преувеличения сказать, что он представил своему ментору удачную диссертацию. И все-таки эта встреча – хотя и веха в партийной карьере Сталина – еще не была началом их тесного личного общения. Вскоре после возвращения в Петербург в середине февраля 1913 г. и до того, как работа по национальному вопросу вышла из печати, Сталин был арестован полицией на благотворительном вечере, организованном местными большевиками. Полагали, что о месте его нахождения информировал полицию провокатор Роман Малиновский.[23]