Текст книги "Сборник рассказов «Человек по Платону»"

Автор книги: Роберт Шекли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

МНЕМОН

То был великий день для нашей деревни – к нам пришел Мнемон. Но сперва мы этого не знали, потому что он утаил от нас свою личность. Он сказал, что его зовут Эдгар Смит и что он мастер по ремонту мебели. Мы поверили ему, как верили всем. До тех пор мы не встречали человека, который что-либо скрывал.

Он пришел в нашу деревню пешком, с рюкзаком и ветхим чемоданчиком. Он оглядел наши лавки и дома. Он приблизился ко мне и спросил:

– Где тут полицейский участок?

– У нас его нет, – сказал я.

– В самом деле? Тогда где местный констебль или шериф?

– Люк Джонстон девятнадцать лет был у нас констеблем, сказал я. – Но Люк умер два года назад. Мы, как положено, сообщили властям, только на его место никого не прислали.

– Значит, вы сами себе полиция?

– Мы живем тихо, у нас в деревне все спокойно. Почему вы спрашиваете?

– Потому что мне надо, – не очень любезно ответил Смит. – Скудные знания не столь опасны, как абсолютное невежество, правда ведь? Ничего, мой пустолицый юный друг. Мне нравится ваша деревня. Мне нравятся деревянные дома и стройные вязы.

– Стройные что? – удивился я.

– Вязы, – повторил он, указывая на высокие деревья по обеим сторонам Главной улицы. – Разве вам не известно их название?

– Оно забыто, – смущенно проговорил я. – Многое потеряно, а многое спрятано. И все же нет вреда в названии дерева. Или есть?

– Никакого, – сказал я. – Вязы.

– Я останусь в вашей деревне на некоторое время.

– Будем очень вам рады. Особенно сейчас, в пору уборки урожая.

Смит гордо взглянул на меня.

– При чем тут уборка урожая? Уж не принимаешь ли ты меня за сезонного сборщика яблок?

– Мне это и в голову не приходило. А чем вы занимаетесь?

– Ремонтирую мебель, – сказал Смит.

– В такой деревне, как наша, у вас не много будет работы, – заметил я.

– Ну тогда, может быть, найду еще что-нибудь, к чему приложить руки.

– Он неожиданно усмехнулся. – Пока что мне надо бы найти пристанище.

Я привел его к дому вдовы Марсини, и он снял у нее большую спальню с верандой и отдельным входом.

Его появление вызвало целый поток догадок и слухов. Миссис Марсини уверяла, что вопросы Смита о полиции доказывают, что он сам полицейский. «Они так работают, – говорила она. – Лет пятьдесят назад каждый третий был полицейским. Вашим собственным детям арестовать вас было что плюнуть. Даже легче».

Но другие утверждали, что это было очень давно, а сейчас жизнь спокойная, полицейского редко увидишь, хотя, конечно, где-то они есть.

Но зачем тут появился Смит? Некоторые считали, что он пришел, чтобы забрать у нас что-то. «Какая еще может быть причина прийти в такую деревню?» А другие говорили, что он пришел нам что-то дать, подкрепляя свою догадку теми же соображениями.

Но точно мы ничего не знали. Оставалось только ждать, пока Смит не решит открыться.

Судя по всему, человек он был во многом сведущий и немало повидавший. Однажды мы поднялись с ним на холм. То был разгар осени, чудесная пора. Смит любовался лежащей внизу долиной.

– Этот вид напоминает мне известную фразу Уильяма Джеймса, – сказал он. – «Пейзаж запечатлевается в человеческой памяти лучше, чем что-либо другое». Подходит, верно?

– А кто это – Уильям Джеймс? – спросил я.

Смит посмотрел на меня.

– Разве я упомянул чье-то имя? Извини, друг, обмолвился.

Но это была не последняя «обмолвка». Через несколько дней я указал ему на уродливый склон, покрытый молодыми елочками, кустарником и сорной травой.

– Здесь был пожар пять лет назад, – объяснил я.

– Вижу, – произнес Смит. – И все же... Как сказал Монтень: «Ничто в природе не бесполезно, даже сама бесполезность».

Как-то, проходя по деревне, он остановился полюбоваться пионами мистера Вогеля, которые все еще цвели, хотя время их давно миновало, и обронил:

– Воистину у цветов глаза детей, а рты стариков.

В конце недели кое-кто из нас собрались в задней комнате магазина Эдмондса и стали обсуждать мистера Эдгара Смита. Я упомянул про фразы, сказанные им мне. Билл Эдмондс вспомнил, что Смит ссылался на человека по имени Эмерсон, который утверждал, что одиночество невозможно, а общество фатально. Билли Фарклоу сообщил, что Смит цитировал ему какого-то Иона Хиосского: «Удача сильно разнится от Искусства, но все же создает подобные творения». Но жемчужина оказалась у миссис Гордон; по словам Смита, это была фраза великого Леонардо да Винчи: «Клятвы начинаются, когда умирает надежда».

Мы смотрели друг на друга и молчали. Было очевидно, что мистер Эдгар Смит – не простой мебельщик.

Наконец я выразил словами то, что все мы думали.

– Друзья, – сказал я. – Этот человек – мнемон.

Мнемоны как отдельная категория выделились в течение последнего года Войны, Покончившей со Всеми Войнами. Они объявили своей целью запоминать литературные произведения, которым грозила опасность быть затерянными, уничтоженными или запрещенными.

Сперва правительство приветствовало их усилия, поощряло и даже награждало. Но после Войны, когда началось правление Полицейских Президентов, политика изменилась. Была дана команда забыть несчастливое прошлое и строить новый мир. Беспокоящие веяния пресекались в корне.

Здравомыслящие согласились, что литература в лучшем случае не нужна, а в худшем – вредна. В конце концов, к чему сохранять болтовню таких воров, как Вийон, и шизофреников, как Кафка? Необходимо ли знать тысячи различных мнений, а затем разъяснять их ошибочность? Под воздействием таких влияний можно ли ожидать от гражданина правильного и лояльного поведения? Как заставить людей выполнять указания?

А правительство знало, что, если каждый будет выполнять указания, все будет в порядке.

Но дабы достичь этого благословенного состояния, сомнительные и противоречивые влияния должны быть уничтожены. Следовательно, историю надо переписать, а литературу ревизовать, сократить, приручить или запретить.

Мнемонам приказали оставить прошлое в покое. Они, разумеется, возражали. Дискуссии длились до тех пор, пока правительство не потеряло терпение. Был издан окончательный приказ, грозящий тяжелыми последствиями для ослушников. Большинство мнемонов бросили свое занятие. Некоторые, однако, только притворились. Эти некоторые превратились в скрывающихся, подвергаемых гонениям бродячих учителей, когда и где возможно продающих свои знания.

Мы расспросили человека, называющего себя Эдгаром Смитом, и тот признался, что он мнемон. Он преподнес нашей деревне щедрый дар:

Два сонета Уильяма Шекспира;

Жалобы Иова богу;

Один полный акт пьесы Аристофана.

Сделав это, он стал предлагать свой товар на продажу жителям деревни.

Мистер Огден обменял целую свинью на две строфы Симонида.

Мистер Веллингтон, затворник, отдал свои золотые часы за высказывание Гераклита и посчитал это удачной сделкой.

Старая миссис Хит поменяла фунт гусиного пуха на три станса из поэмы «Аталанта в Калидонии» некоего Суинберна.

Мистер Мервин, хозяин ресторана, приобрел короткую оду Катулла, высказывание Тацита о Цицероне и десять строк из гомеровского «Списка кораблей». Это обошлось ему недешево.

Мне не на что было покупать. Но за свои услуги я получил отрывок из Монтеня, фразу, приписываемую Сократу, и несколько строк из Анакреонта.

Неожиданным посетителем оказался мистер Линд, пришедший однажды морозным зимним утром. Мистер Линд был самым богатым фермером в округе и верил только в то, что мог увидеть и пощупать. Меньше всего мы ожидали, что его заинтересуют предложения Мнемона.

– Так вот, – начал Линд, маленький, краснолицый человек, быстро потирая руки, – я слышал о вас и ваших незримых товарах.

– А я слышал о вас, – как-то странно произнес Мнемон. – У вас ко мне дело?

– О, да! – воскликнул Линд. – Я желаю купить эти старые чудные слова.

– Я поражен, – сказал Мнемон. – Кто мог представить себе такого добропорядочного гражданина, как вы, в подобной ситуации – покупающим товары не только незримые, но и нелегальные.

– Я делаю это для своей жены, которой в последнее время нездоровится.

– Нездоровится? Неудивительно, – сказал Мнемон. – И дуб согнется от такой работы.

– Эй вы, не суйте нос в чужие дела! – яростно проговорил Линд.

– Это мое дело, – возразил Мнемон. – Люди моей профессии не раздают слова налево и направо. Каждому получателю мы подбираем соответствующие строки. Если мы ничего не можем найти, то ничего и не продаем.

– Я думал, вы предлагаете свой товар всем покупателям.

– Вас дезинформировали. Я знаю одну пиндарическую оду, которую не продам вам ни за какие деньги.

– Как вы со мной разговариваете!

– Я разговариваю, как хочу. Если вам не нравится, обратитесь в другое место.

Мистер Линд гневно сверкнул глазами и побагровел, но ничего не мог сделать. Наконец он произнес:

– Простите. Не продадите ли вы что-нибудь для моей жены? На прошлой неделе был ее день рождения, но я только сейчас вспомнил.

– Замечательный человек! – сказал Мнемон. – Сентиментальный, как норка, и такой же любящий, как акула. Почему за подарком вы обратились ко мне? Разве не лучше подойдет новая маслобойка?

– О нет, – проговорил Линд тихим и грустным голосом. – Весь месяц она лежит в постели и почти ничего не ест. По-моему, она умирает.

Мнемон кивнул.

– Умирает! Я не приношу соболезнований человеку, который довел ее до могилы, и не питаю симпатии к женщине, выбравшей себе такого мужа. Но у меня есть то, что ей понравится и облегчит смерть. Это будет стоить вам тысячу долларов.

– О боже! Нет ли у вас чего-нибудь подешевле?

– Конечно, есть, – ответил Мнемон. – У меня есть невинная комическая поэма на шотландском диалекте без середины; она ваша за две сотни. И есть «Ода памяти генерала Китченера», которую я отдам вам за десять долларов.

– И больше ничего?

– Для вас больше ничего.

– Что ж... я согласен на тысячу долларов, – сказал Линд. – Да! Сара достойна и большего!

– Красиво сказано, хотя и поздно. Теперь слушайте внимательно.

Мнемон откинулся назад, закрыл глаза и начал читать.

Линд напряженно слушал. И я тоже слушал, проклиная свою нетренированную память и молясь, чтобы меня не прогнали из комнаты.

Это была длинная поэма, очень странная и красивая. Она все еще у меня...

Мы – люди. Необычные животные с необычными влечениями. Откуда в нас духовная жажда? Какой голод заставляет человека обменивать три бушеля пшеницы на поэтическую строфу? Для существа духовного это естественно, но кто мог ожидать этого от нас? Кто мог представить, что нам недостает Платона? Может ли человек занемочь от отсутствия Плутарха, умереть от незнания Аристотеля?

Не стану отрицать. Я сам видел, как человека отрывали от Стриндберга.

Прошлое – частица нас самих, и уничтожить эту частицу значит поломать что-то и в нас. Я знаю мужчину, обретшего смелость только после того, как он услышал об Эпаминонде, и женщину, ставшую красавицей после того, как она услышала про Афродиту.

У Мнемона был естественный враг в лице нашего учителя, мистера Ваха, учившего всему по утвержденной программе. И еще был враг – отец Дульсес, заботившийся о наших духовных потребностях в лоне Всеобщей Американской Патриотической Церкви.

Мнемон пренебрегал этими авторитетами. Он говорил нам, что многое, чему они учат, ложно. Он утверждал, что они извращают смысл знаменитых высказываний, придавая им противоположное значение.

Мы слушали его, мы размышляли над его словами. Медленно, болезненно, мы начали думать. И при этом – надеяться.

Неоклассический расцвет нашей деревни был бурным, ярким и неожиданным. Однажды ранним весенним днем я помогал с уроками сыну моего соседа. У него оказалось новое издание «Общей истории», и я просмотрел главу «Серебряный век Рима». И вдруг понял, что там не упоминается Цицерон. Его не внесли даже в алфавитный указатель. Я еще подумал: интересно, в каком преступлении он уличен?

А потом, внезапно, все кончилось. Трое пришли в нашу деревню, в серых мундирах с латунными значками, в тяжелых черных ботинках. Их лица были широкими и пустыми. Они повсюду ходили вместе и всегда стояли рядом друг с другом, вопросов не задавая и ни с кем не разговаривая. Они знали точно, где живет Мнемон, и, сверившись с планом, направились туда.

Эти трое находились у него в комнате, наверное, минут десять. Затем снова вышли на улицу. Их глаза бегали; они казались испуганными. Они быстро покинули нашу деревню.

Мы похоронили Смита на высоком холме, возле того места, где он впервые цитировал Уильяма Джеймса, среди поздних цветов с глазами детей и ртами стариков.

Миссис Блейк совершенно неожиданно назвала своего младшего Цицероном. Мистер Линд зовет свой яблоневый сад Ксанаду. Меня самого считают приверженцем зороастризма, хотя я и не знаю-то ничего об этом учении, кроме того, что оно призывает человека говорить правду и пускать стрелу прямо.

Но все это – тщетные потуги. А правда в том, что мы потеряли Ксанаду безвозвратно, потеряли Цицерона, потеряли Зороастра. Что еще мы потеряли? Какие великие битвы, города, мечты? Какие песни были спеты, какие легенды сложены? Теперь – слишком поздно – мы поняли, что наш разум как цветок, который должен корениться в богатой почве прошлого.

Мнемон, по официальному заявлению, никогда не существовал. Специальным указом он объявлен иллюзией – как Цицерон. Я – тот, кто пишет эти строки, – тоже скоро перестану существовать. Буду запрещен, как Цицерон, как Мнемон.

Никто не в силах мне помочь: правда слишком хрупка, она легко крушится в железных руках наших правителей. За меня не отомстят. Меня даже не запомнят. Уж если великого Зороастра помнит всего один человек, да и того вот-вот убьют, на что же надеяться?!

Поколение коров! Овцы! Свиньи! Если Эпаминонд был человеком, если Ахилл был человеком, если Сократ был человеком, то разве мы люди?..

СТРАЖ-ПТИЦА

Когда Гелсен вошел, остальные изготовители страж-птиц были уже в сборе. Кроме него, их было шестеро, и комнату затянуло синим дымом дорогих сигар.

– А, Чарли! – окликнул кто-то, когда он стал на пороге. Другие тоже отвлеклись от разговора – ровно настолько, чтобы небрежно кивнуть ему или приветственно махнуть рукой. Коль скоро ты фабрикуешь страж-птицу, ты становишься одним из фабрикантов спасения, с кривой усмешкой сказал он себе. Весьма избранное общество. Если желаешь спасать род людской, изволь сперва получить государственный подряд.

– Представитель президента еще не пришел, – сказал Гелсену один из собравшихся. – Он будет с минуты на минуту.

– Нам дают зеленую улицу, – сказал другой.

– Отлично.

Гелсен сел ближе к двери и оглядел комнату. Это походило на торжественное собранно или на слет бойскаутов. Всего шесть человек, но эти шестеро брали не числом, а толщиной и весом. Председатель Южной объединенной компании во все горло разглагольствовал о неслыханной прочности страж-птицы. Дна его слушателя, тоже председатели компаний, широко улыбались, кивали, один пытался вставить словечко о том, что показали проведенные им испытания страж-птицы на находчивость, другой толковал о новом перезаряжающем устройстве.

Остальные трое, сойдясь отдельным кружком, видимо тоже пели хвалу страж-птице.

Все они были важные, солидные, держались очень прямо, как и подобает спасителям человечества. Гелсену это не показалось смешным. Еще несколько дней назад он и сам чувствовал себя спасителем. Этакое воплощение святости, с брюшком и уже немного плешивое.

Он вздохнул и закурил сигарету. Вначале и он был таким же восторженным сторонником нового проекта, как остальные. Он вспомнил, как говорил тогда Макинтайру, своему главному инженеру: «Начинается новая эпоха, Мак. Страж-птица решает все». И Макинтайр сосредоточенно кивал – еще один новообращенный.

Тогда казалось – это великолепно! Найдено простое и надежное решение одной из сложнейших задач, стоящих перед человечеством, и решение это целиком умещается в каком-нибудь фунте нержавеющего металла, кристаллов и пластмассы.

Быть может, именно поэтому теперь Гелсена одолели сомнения. Едва ли задачи, которые терзают человечество, решаются так легко и просто. Нет, где-то тут таится подвох.

В конце концов убийство – проблема, старая, как мир, а страж-птица – решение, которому без году неделя.

– Джентльмены...

Все увлеклись разговором, никто и не заметил, как вошел представитель президента, полный круглолицый человек, А теперь разом наступила тишина.

– Джентльмены, – повторил он, – президент с согласия Конгресса предписал создать по всей стране, в каждом большом и малом городе отряды страж-птиц.

Раздался дружный вопль торжества. Итак, им наконец-то предоставлена возможность спасти мир, подумал Гелсен и с недоумением спросил себя, отчего же ему так тревожно.

Он внимательно слушал представителя – тот излагал план распределения. Страна будет разделена на семь областей, каждую обязан снабжать и обслуживать один поставщик. Разумеется, это означает монополию, но иначе нельзя. Так же, как с телефонной связью, это в интересах общества. В поставках страж-птицы недопустима конкуренция. Страж-птица служит всем и каждому.

– Президент надеется, – продолжал представитель, – что отряды страж-птиц будут введены в действие повсеместно в кратчайший срок. Вы будете в первую очередь получать стратегические металлы, рабочую силу и все, что потребуется.

– Лично я рассчитываю выпустить первую партию не позже чем через неделю, – заявил председатель Южной объединенной компании. – У меня производство уже налажено.

Остальные тоже не ударили в грязь лицом. У всех предприятия давным-давно подготовлены к серийному производству страж-птицы. Уже несколько месяцев, как окончательно согласованы стандарты устройства и оснащения, не хватало только последнего слова президента.

– Превосходно, – заметил представитель. – Если так, я полагаю, мы можем... У вас вопрос?

– Да, сэр, – сказал Гелсен. – Я хотел бы знать: мы будем выпускать теперешнюю модель?

– Разумеется, она самая удачная.

– У меня есть возражение.

Гелсен встал. Собратья пронизывали его гневными взглядами. Уж не намерен ли он отодвинуть приход золотого века?!

– В чем заключается ваше возражение? – спросил представитель.

– Прежде всего позвольте заверить, что я на все сто процентов за машину, которая прекратит убийства. В такой машине давно уже назрела необходимость. Я только против того, чтобы вводить в страж-птицу самообучающееся устройство. В сущности, это значит оживить машину, дать ей что-то вроде сознания. Этого я одобрить не могу.

– Но позвольте, мистер Гелсен, вы же сами уверяли, что без такого устройства страж-птица будет недостаточно эффективна. Тогда, по всем подсчетам, птицы смогут предотвращать только семьдесят процентов убийств.

– Да, верно, – согласился Гелсен, ему было ужасно не по себе. Но он упрямо докончил:

– А все-таки, я считаю, с точки зрения нравственной это может оказаться просто опасно – доверить машине решать человеческие дела.

– Да бросьте вы, Гелсен, – сказал один из предпринимателей. – Ничего такого не происходит. Страж-птица только подкрепит те решения, которые приняты всеми честными людьми с незапамятных времен.

– Полагаю, что вы правы, – вставил представитель. – Но я могу понять чувства мистера Гелсена. Весьма прискорбно, что мы вынуждены вперять машине проблему, стоящую перед человечеством, и еще прискорбнее, что мы не в силах проводить в жизнь наши законы без помощи машины. Но не забывайте, мистер Гелсен, у нас нет иного способа остановить убийцу прежде, чем он совершит убийство. Если мы из философских соображений ограничим деятельность страж-птицы, это будет несправедливо в отношении многих и многих жертв, которые каждый год погибают от руки убийц. Вы не согласны?

– Да в общем-то согласен, – уныло сказал Гелсен.

Он и сам говорил себе это тысячу раз, а все же ему было неспокойно. Надо бы потолковать об этом с Макинтайром. Совещание кончилось, и тут он вдруг усмехнулся. Вот забавно! Уйма полицейских останется без работы!

– Ну что вы скажете? – в сердцах молвил сержант Селтрикс. -Пятнадцать лет я ловил убийц, а теперь меня заменяют машиной. – Он провел огромной красной ручищей по лбу и оперся на стол капитана. – Ай да наука!

Двое полицейских, в недавнем прошлом служивших по той же части, мрачно кивнули.

– Да ты не горюй, – сказал капитан. – Мы тебя переведем в другой отдел, будешь ловить воров. Тебе понравится.

– Не пойму я, – жалобно сказал Селтрикс. – Какая-то паршивая жестянка будет раскрывать преступления.

– Не совсем так, – поправил капитан. – Считается, что страж-птица предотвратит преступление и не даст ему совершиться.

– Тогда какое же это преступление? – возразил один из полицейских.

– Нельзя повесить человека за убийство, покуда он никого не убил, так я говорю?

– Не в том соль, – сказал капитан. – Считается, что страж-птица остановит человека, покуда он еще не убил.

– Стало быть, никто его не арестует? – спросил Селтрикс.

– Вот уж не знаю, как они думают с этим управляться, – признался капитан.

Помолчали. Капитан зевнул и стал разглядывать свои часы.

– Одного не пойму, – сказал Селтрикс, все еще опираясь на стол капитана. – Как они все это проделали? С чего началось?

Капитан испытующе на него посмотрел – не насмехается ли? Газеты уже сколько месяцев трубят про этих страж-птиц. А впрочем, Селтрикс из тех парней, что в газете, кроме как в новости спорта, никуда не заглядывают.

– Да вот, – заговорил капитан, припоминая, что он вычитал в воскресных приложениях, – эти самые ученые – они криминалисты. Значит, они изучали убийц, хотели разобраться, что в них неладно. Ну и нашли, что мозг убийцы излучает не такую волну, как у всех людей. И железы у него тоже как-то по особенному действуют. И все это как раз тогда, когда он собирается убить. Ну и вот, эти ученые смастерили такую машину – как дойдут до нее эти мозговые волны, так на ней загорается красная лампочка или вроде этого.

– Уче-оные, – с горечью протянул Селтрикс.

– Так вот, соорудили эту машину, а что с ней делать, не знают. Она огромная, с места не сдвинешь, а убийцы поблизости не так уж часто ходят, чтоб лампочка загоралась. "Тогда построили аппараты поменьше и испытали в некоторые полицейских участках. По-моему, и в нашем штате испытывали. Но толку все равно было чуть. Никак не поспеть вовремя на место преступления. Вот они и смастерили страж-птицу.

– Так уж они и остановят убийц, – недоверчиво сказал один полицейский.

– Ясно, остановят. Я читал, что показали испытания. Эти птицы чуют преступника прежде, чем он успеет убить. Налетают на него и ударяют током или вроде этого. И он уже ничего не может.

– Так что же, капитан, отдел розыска убийц вы прикрываете? – спросил Селтрикс.

– Ну, нет. Оставлю костяк, сперва поглядим, как эти птички будут справляться.

– Ха, костяк. Вот смех, – сказал Селтрикс.

– Ясно, оставлю, – повторил капитан. – Сколько-то людей мне понадобится. Похоже, эти птицы могут остановить не всякого убийцу.

– Что ж так?

– У некоторых убийц мозги не испускают таких волн, – пояснил капитан, пытаясь припомнить, что говорилось в газетной статье. – Или, может, у них железы не так работают, или вроде этого.

– Так это их, что ли, птицам не остановить? – на профессионального интереса полюбопытствовал Селтрикс.

– Не знаю. Но я слыхал, эти чертовы птички устроены так, что скоро они всех убийц переловят.

– Как же это?

– Они учатся. Сами страж-птицы. Прямо как люди.

– Вы что, за дурака меня считаете?

– Вовсе нет.

– Ладно, – сказал Селтрикс. – А свой пугач я смазывать не перестану. На всякий пожарный случай. Не больно я доверяю ученой братии.

– Вот это правильно.

– Птиц каких-то выдумали!

И Селтрикс презрительно фыркнул.

Страж-птица взмыла над городом, медленно описывая плавную дугу. Алюминиевое тело поблескивало в лучах утреннего солнца, на недвижных крыльях играли огоньки. Она парила безмолвно.

Безмолвно, но все органы чувств начеку. Встроенная аппаратура подсказывала страж-птице, где она находится, направляла ее полет по широкой кривой наблюдения и поиска. Ее глаза и уши действовали как единое целое, выискивали, выслеживали.

И вот что-то случилось! С молниеносной быстротой электронные органы чувств уловили некий сигнал. Сопоставляющий аппарат исследовал его, сверил с электрическими и химическими данными, заложенными в блоках памяти. Щелкнуло реле.

Страж-птица по спирали помчалась вниз, к той точке, откуда, все усиливаясь, исходил сигнал. Она чуяла выделения неких желез, ощущала необычную волну мозгового излучения.

В полной готовности, во всеоружии описывала она круги, отсвечивая в ярких солнечных лучах.

Динелли не заметил страж-птицы, он был поглощен другим. Вскинув револьвер, он жалкими глазами уставился на хозяина бакалейной лавки.

– Не подходи!

– Ах ты, щенок! – рослый бакалейщик шагнул ближе. – Обокрасть меня вздумал? Да я тебе все кости переломаю!

Бакалейщик был то ли дурак, то ли храбрец – нимало не опасаясь револьвера, он надвигался на воришку.

– Ладно же! – выкрикнул насмерть перепуганный Динелли. – Получай, кровопийца...

Электрический разряд ударил ему в спину. Выстрелом раскидало завтрак, приготовленный на подносе.

– Что за черт? – изумился бакалейщик, тараща глаза на оглушенного вора, свалившегося к его ногам. Потом заметил серебряный блеск крыльев. – Ах, чтоб мне провалиться! Птички-то действуют!

Он смотрел вслед серебряным крыльям, пока они не растворились в синеве. Потом позвонил в полицию.

Страж-птица уже вновь описывала кривую и наблюдала. Ее мыслящий центр сопоставлял новые сведения, которые она узнала об убийстве. Некоторые из них были ей прежде неизвестны.

Эта новая информация мгновенно передалась всем другим страж-птицам, а их информация передалась ей.

Страж-птицы непрерывно обменивались новыми сведениями, методами, определениями.

Теперь, когда страж-птицы сходили с конвейера непрерывным потоком, Гелсен позволил себе вздохнуть с облегчением. Работа идет полным ходом, завод так и гудит. Заказы выполняются без задержки, прежде всего для крупнейших городов, а там доходит черед и до мелких городишек и поселков.

– Все идет как по маслу, шеф, – доложил с порога Макинтайр: он только что закончил обычный обход.

– Отлично, Присядьте.

Инженер грузно опустился на стул, закурил сигарету.

– Мы уже немало времени занимаемся этим делом, – заметил Гелсен, не зная, с чего начать.

– Верно, – согласился Макинтайр.

Он откинулся на спинку стула и глубоко затянулся. Он был одним из тех инженеров, которые наблюдали за созданием первой страж-птицы. С тех пор прошло шесть лет. Все это время Макинтайр работал у Гелсена, и они стали друзьями.

– Вот что я хотел спросить... – Гелсен запнулся. Никак не удавалось выразить то, что было на уме. Вместо этого он спросил:

– Послушайте, Мак, что вы думаете о страж-птицах?

– Я-то? – Инженер усмехнулся. С того часа, как зародился первоначальный замысел, Макинтайр был неразлучен со страж-птицей во сне и наяву, за обедом и за ужином. Ему и голову не приходило как-то определять свое к ней отношение. – Да что, замечательная штука.

– Я не о том, – сказал Гелсен. Наконец-то он догадался, чего ему не хватало: чтобы хоть кто-то его понял. – Я хочу сказать, вам не кажется, что это опасно, когда машина думает?

– Да нет, шеф. А почему вы спрашиваете?

– Слушайте, я не ученый и не инженер. Мое дело подсчитать издержки и сбыть продукцию, а какова она – это уж ваша забота Но я человек простой, и, честно говоря, страж-птица начинает меня пугать.

– Пугаться нечего.

– Не нравится мне это обучающееся устройство.

– Ну, почему же? – Макинтайр снова усмехнулся. – А, понимаю. Так многие рассуждают, шеф: вы боитесь, вдруг ваши машинки проснутся и скажут – а чем это мы занимаемся? Давайте лучше править миром! Так, что ли?

– Пожалуй, вроде этого, – признался Гелсен.

– Ничего такого не случится, – заверил Макинтайр. – Страж-птица – машинка сложная, верно, но Массачусетский Электронный вычислитель куда сложнее. И все-таки у него нет разума.

– Да, но страж-птицы умеют учиться.

– Ну конечно. И все новые вычислительные машины тоже умеют. Так что же, по-вашему, они вступят в сговор со страж-птицами?

Гелсена взяла досада – и на Макинтайра и еще того больше на самого себя: охота была смешить людей...

– Так ведь страж-птицы сами переводят свою науку в дело. Никто их не контролирует.

– Значит, вот что вас беспокоит, – сказал Макинтайр.

– Я давно уже подумываю заняться чем-нибудь другим, – сказал Гелсен (до последней минуты он сам этого не понимал).

– Послушайте, шеф. Хотите знать, что я об этом думаю как инженер?

– Ну-ка?

– Страж-птица ничуть не опаснее, чем автомобиль, счетная машина или термометр. Разума и воли у нее не больше. Просто она так сконструирована, что откликается на определенные сигналы и в ответ выполняет определенные действия.

– А обучающееся устройство?

– Без него нельзя, – сказал Макинтайр терпеливо, словно объяснял задачу малому ребенку. – Страж-птица должна пресекать всякое покушение на убийство – так? Ну, а сигналы исходят не от всякого убийцы. Чтобы помешать им всем, страж-птице надо найти новые определения убийства и сопоставить их с теми, которые ей уже известны.

– По-моему, это против человеческой природы, – сказал Гелсен. – Вот и прекрасно. Страж-птица не знает никаких чувств. И рассуждает не так, как люди. Ее нельзя ни подкупить, ни одурачить. И запугать тоже нельзя. На столе у Гелсена зажужжал вызов селектора. Он и не посмотрел в ту сторону.

– Все это я знаю, – сказал он Макинтайру. – А все-таки иногда я чувствую себя, как тот человек, который изобрел динамит. Он-то думал, эта штука пригодится только, чтоб корчевать пни. – Но вы-то не изобрели страж-птицу.

– Все равно я в ответе, раз я их выпускаю. Опять зажужжал сигнал вызова, и Гелсен сердито нажал кнопку. – Пришли отчеты о работе страж-птиц за первую неделю, – раздался голос секретаря.

– Ну и как?

– Великолепно, сэр!

– Пришлете мне их через четверть часа. – Гелсен выключил селектор и опять повернулся к Макинтайру; тот спичкой чистил ногти. – А вам не кажется, что человеческая мысль как раз к этому и идет? Что людям нужен механический бог? Электронный наставник?

– Я думаю, вам бы надо получше познакомиться со страж-птицей, шеф, – заметил Макинтайр. – Вы знаете, что собой представляет это обучающееся устройство?

– Только в общих чертах.

– Во-первых, поставлена задача. А именно: помешать живым существам совершать убийства. Во-вторых, убийство можно определить как насилие, которое заключается в том, что одно живое существо ломает, увечит, истязает другое существо или иным способом нарушает его жизнедеятельность. В-третьих, убийство почти всегда можно проследить по определенным химическим и электрическим изменениям в организме.

Макинтайр закурил новую сигарету и продолжал: