Текст книги "Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 2. Божественный Клавдий и его жена Мессалина."

Автор книги: Роберт Ранке Грейвз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 36 страниц)

Друиды являются законодателями и судьями, а также блюстителями чистоты культа как в общественной, так и в частной сфере; самое большое наказание, к которому они могут присудить, это лишить человека права участвовать в священных церемониях, и поскольку такое отлучение равносильно приговору к вечному небытию – так как лишь участвуя в этих церемониях, люди могут надеяться на возрождение после смерти, – друиды всесильны и только глупец осмелится встать им поперек дороги. Каждые пять лет они проводят большую духовную чистку – как наш пятилетний ценз – и во искупление всеобщей вины приносят человеческие жертвы – сжигают их в больших корзинах, сплетенных по форме тела. Жертвы избираются из числа преступников: бандитов, тех, кто выдал какие-либо культовые тайны или виновен в подобных преступлениях, и тех, кого друиды обвиняют в незаконных занятиях магией для своих личных целей, что привело к гибели урожая или поветрию. В то время друиды также объявляли вне закона всякого, кто принимал римскую веру или соединялся через брак с семьей, которая так сделала. На это, я думаю, они имели право, но сжигать людей живьем! Это уж слишком! Их надо было проучить.

В Британии есть два особенно священных места: одно из них – остров Англси у западного побережья, где среди дубовых рощ находится зимняя резиденция друидов и где горит неугасимым огнем священный костер из дубовых бревен. Этот костер был зажжен молнией в незапамятные времена, огонь из него передается во все уголки острова для сожжения трупов, чтобы обеспечить их будущее воплощение. Второе – огромный каменный храм в центре Британии, состоящий из гигантских монолитных алтарей-дольменов, расположенных концентрическими кольцами. Он посвящен богу Жизни и Смерти и, начиная с весеннего равноденствия – их новый год – и до летнего солнцестояния, там ежегодно проводятся религиозные празднества. Выбирают рыжеволосого юношу – олицетворение бога на этот год, – и облачают его в изумительно красивые одежды. Пока идут празднества, он может делать все, что ему вздумается. Каждый к его услугам, и если ему понравится драгоценный камень или оружие, их владелец почитает это за честь и с радостью их отдает. Все самые прекрасные девушки – его подруги, а состязающиеся атлеты и музыканты лезут вон из кожи, чтобы завоевать его одобрение. Однако, незадолго до летнего солнцестояния, он идет в сопровождении верховного друида, представителя бога Смерти, к дубу, на котором растет омела. Друид забирается на дуб и срезает омелу золотым серпом, стараясь не задеть ею землю. Омела – душа дуба, который после этого таинственным образом умирает. Приносят в жертву белого быка. Юношу окутывают зелеными дубовыми ветвями и ведут в храм, который построен таким образом – фасадом на восток, – что в утро летнего солнцестояния солнце попадает на главный алтарь, куда, крепко связав, кладут юношу и где верховный друид закалывает его заостренным стеблем омелы. Я не смог выяснить, что затем происходит с его телом, которое остается лежать на жертвеннике, не выказывая никаких признаков тления. Но во время осеннего праздника прощания жрица богини Сулис приезжает сюда из города на западе страны, который называется «Воды Сулис», поскольку там есть целебные источники, чтобы забрать это тело; предполагается, что богиня вернет ему жизнь. Говорят, что Триединый Бог едет на лодке на западный остров, где живет Нодон, и после ожесточенной битвы побеждает его. Зимние штормы – отголоски этой битвы. На следующий год он появляется снова, воплотившись в новую жертву. А засохший дуб идет на дрова для священного костра. На прощальном осеннем празднике каждое сообщество сжигает на алтаре животных, давших ему имя, набив ими полную плетеную корзину, а также ритуальные маски и головные уборы. В том же каменном храме происходит сложная церемония посвящения. Говорят, что при этом приносят в жертву новорожденных младенцев. Храм стоит в центре огромного некрополя, где хоронят всех друидов и прочих людей, имеющих высокий священный ранг, с церемониями, которые должны обеспечить им будущее воплощение.

В Британии есть также боги и богини войны, но они никак не связаны с друидизмом и настолько напоминают наших Марса и Беллону, что описывать их нет необходимости.[78]78
  …настолько напоминают наших Марса и Беллону… – В римской мифологии Беллона – богиня войны и подземного мира, считалась матерью (иногда сестрой) Марса. (Комментарий C. Трохачева)


[Закрыть]

Во Франции центр друидизма был в Дре – городке к западу от Парижа, в восьмидесяти милях от побережья. Там все еще совершались человеческие жертвоприношения, точно римской цивилизации вообще не существует. Лишь представьте: друиды вскрывали тела людей, только что принесенных в жертву богу Танару, и искали в их внутренностях предзнаменования, испытывая столь же мало угрызений совести, сколько чувствовали бы мы с вами, будь перед нами олень или священная курица! Август не пытался уничтожить друидизм; он просто запретил римлянам вступать в их сообщества или присутствовать при жертвоприношениях. Тиберий рискнул обнародовать эдикт, где говорилось о роспуске ордена друидов во Франции; но речь не шла о буквальном его исполнении – эдикт этот был нужен для того, чтобы дать Риму возможность не санкционировать официально решения, принятые советом друидов, или присужденные им наказания.

Друиды продолжают причинять нам неприятности, хотя многие французские племена отошли от культа и приняли нашу веру. Я решил, как только мы завоюем Британию, вступить с верховным друидом в сделку: за разрешение отправлять в Британии обряды обычным путем (естественно, воздерживаясь от заклинаний, направленных против Рима) он должен не допускать французов к посвящению в орден друидов и не разрешать британским друидам пересекать пролив. Без священнослужителей культ этот во Франции скоро умрет; я объявлю противозаконной любую их церемонию или празднество, где будут человеческие жертвоприношения, и стану приговаривать к казни всех, кто ослушается этого приказа. Само собой, в Британии друидизм тоже должен быть искоренен, но это в дальнейшем, пока думать об этом рано.

Глава XVII

Когда я изучал записки Юлия Цезаря о его двух британских кампаниях, мне стало ясно, что мы вполне можем разбить британцев в любом сражении, лишь немного перестроив нашу военную тактику, если с тех пор условия в стране не очень сильно изменились. Однако для этого понадобятся значительные военные силы. Большая ошибка начинать кампанию всего лишь с двумя полками и пытаться сделать то, на что требуется все четыре, а когда они оказываются разбитыми, посылать домой за подкреплениями, давая врагу время на передышку. Гораздо правильнее начинать с внушительными силами – самыми внушительными, какими только можно располагать – и сразу нанести сокрушительный удар.

Британские пехотинцы вооружены палашами и небольшими круглыми кожаными щитами. В поединке они не уступают римлянам и даже превосходят их. Но чем их больше, тем, в противоположность римлянам, они хуже сражаются. В разгаре битвы у роты британцев нет никаких шансов победить равную по численности роту дисциплинированных римских солдат. Наш дротик, короткий острый меч и длинный щит, края которого могут смыкаться с краями соседних щитов – идеальное вооружение для ближнего боя. Оружие британцев предназначено для единоборства, но чтобы им действовать, нужно место, где развернуться. Если во время битвы воины оказываются слишком скученны, а сомкнутые щиты врага мешают наносить боковые удары, от палаша мало толку, да и маленький щит недостаточно защищает от дротиков.

Британская знать сражается на колесницах, как греческие герои в Трое или латинские вожди в древности. В наше цивилизованное время колесницу давно не применяют во время боевых действий, теперь она – эмблема высокого военного ранга или победы. Порода лошадей у нас значительно улучшилась, и вместо колесниц давно используется кавалерия. В Британии очень мало лошадей, которые годятся для верховой езды, а без этого какая же конница? В колесницы британцы запрягают маленьких, сильных, специально обученных пони. Их можно резко остановить даже при быстром спуске и в одну секунду повернуть в обратную сторону. Каждая колесница является самостоятельной боевой единицей. Возничий, он же командир, всегда человек знатного рода; с ним в колеснице находятся два воина; еще два или три пеших воина, так называемые «бегуны», вооруженные ножами, бегут рядом с пони. Их задача – перерезать подколенные сухожилия у пони противника. Воины часто пробегают по дышлу и становятся на поперечину, балансируя на ней. Колонна колесниц, мчащихся во весь опор, как правило, прорывает развернутый строй пехоты. Но если пехота все же удерживает позиции, колесницы пролетают мимо, воины осыпают пехотинцев градом копий, затем заходят с тыла и снова мечут в них копья. После того как этот маневр повторится несколько раз, возничие отводят колесницы в безопасное место, а спешившиеся воины вместе с «бегунами» идут в решающую атаку. Если эта атака срывается, воины занимают свои места на колесницах, готовые к арьергардному бою. В колеснице британцев действительно, как заметил Юлий Цезарь, соединяются быстрота кавалерии с неколебимостью пехоты. Естественно, эскадроны колесниц предпочитают тактику охвата противника. Не менее естественно, что британские воины страдают болезнью, общей для всех недисциплинированных солдат, – они кидаются за добычей, не разгромив окончательно главные силы врага. Мне надо было придумать новый тактический план, чтобы справиться с колесницами: французская кавалерия Юлия не смогла их остановить; возможно, ему следовало заимствовать прием врага и использовать кавалерию совместно с легкой пехотой. Но я мог рассчитывать на то, что в стычках пехотных соединений победа будет за нами.

Я решил, что империя может выделить для экспедиции в Британию четыре регулярных пехотных полка, четыре вспомогательных полка и тысячу кавалеристов – что было немало. Посоветовавшись с моими армейскими командирами, я отозвал три полка с Рейна, а именно: Второй, Двенадцатый и Четырнадцатый, и один с Дуная – Девятый. Я поручил командование походом Гальбе и дал ему в помощь Гету, поставив его во главе кавалерии; начало похода я назначил на середину апреля. Но нас сильно задержала постройка транспортных судов, а когда они были готовы, заболел Гальба, и я решил ждать, пока он поправится. К середине июня он был все еще очень слаб, и я, к большому своему сожалению, увидел, что откладывать больше нельзя.

Я назначил на его пост ветерана, который слыл умнейшим тактиком и храбрейшим человеком в армии, некого Авла Плавтия, дальнего родственника моей первой жены Ургуланиллы, и он тут же отправился в Майнц, чтобы принять командование полками, выделенными для экспедиции. Авлу было под шестьдесят, с тех пор, как он занимал должность консула, прошло четырнадцать лет; старые солдаты помнили, что он пользовался большой популярностью в Четырнадцатом полку, которым он командовал при моем брате Германике. Задержка, вызванная болезнью Гальбы, была тем более неприятна, что слухи о предстоящем вторжении, которое держалось в секрете до середины апреля, достигли противоположного берега пролива, и теперь Каратак и Тогодумн поспешно возводили оборонительные укрепления. Девятый полк уже успел подойти с Дуная к Лиону, два полка французских вспомогательных войск и один швейцарский вспомогательный полк давно стояли там под ружьем. Я отправил Авлу приказ сделать с рейнскими полками марш-бросок в Булонь, захватив по пути вспомогательный полк батавов – германское племя, живущее на острове в устье Рейна – и со всеми ними пересечь пролив на транспортных судах, которые он там найдет. Одновременно в Булонь подойдут те войска, которые были в Лионе. И тут возникла неожиданная трудность. Рейнские полки не пожелали сдвинуться с места. Они заявили, что им вполне хорошо там, где они есть, а британскую экспедицию они считают опасным и бессмысленным делом. Они сказали, что их отвод сильно ослабит оборону Рейна – хотя я усилил гарнизон, придав оставшимся полкам большие соединения французских вспомогательных войск и сформировав новый полк, Двадцать второй, – и что вторжение в Британию противоречит воле Божественного Августа, который утвердил навсегда в качестве стратегических границ империи Рейн и Ла-Манш.

Я сам в то время – середина июля – был в Лионе и отправился бы лично на Рейн, чтобы убедить солдат выполнить свой долг, если бы в Девятом полку не началось брожение, и среди французских солдат тоже; поэтому я послал в качестве своего представителя Нарцисса, бывшего в Лионе вместе со мной. Это была страшная глупость, но благодаря моему дурацкому счастью все кончилось хорошо. Я по-настоящему не понимал, насколько Нарцисс непопулярен. Очень многие считали, будто я во всем следую его советам и вообще я у него на поводу. Прибыв в Майнц, Нарцисс довольно фамильярно приветствовал Авла и попросил построить полки перед военным трибуналом. Когда это было сделано, он взобрался на трибунал, выпятил грудь и произнес следующую речь:

«От имени императора Тиберия Клавдия Цезаря Августа Германика. Солдаты, вам было приказано отправиться маршем в Булонь и оттуда отплыть для вторжения в Британию. А вы ворчите и упираетесь, как бараны. Это очень плохо. Вы нарушаете присягу императору. Если император приказывает идти в поход, от вас ждут повиновения, а не возражений. Я прибыл сюда напомнить вам о вашем долге…»

Нарцисс говорил таким тоном, точно он не посланец императора, а сам император. Естественно, это вызвало недовольство солдат. Послышались крики: «Слезай с трибунала, холуй греческий. Мы не желаем слушать того, что говоришь ты».

Но Нарцисс был очень высокого мнения о самом себе и тут же принялся пространно их увещевать. «Да, – сказал он, – я всего лишь грек и всего лишь вольноотпущенник, но похоже, что я знаю свой долг лучше, чем вы, римские граждане».

И тут кто-то крикнул: «Ио Сатурналии, Ио Сатурналии!», и все их раздражение потонуло в громовом хохоте. «Ио Сатурналии» – возглас, который без конца раздается первого апреля – в день дураков, который мы ежегодно празднуем в честь бога Сатурна. Во время этого праздника повсюду шум, гам, дым коромыслом. Каждый имеет право делать и говорить все, что ему вздумается. Рабы наряжаются в одежду хозяев и командуют ими, точно те – рабы. Высокое попирается, низкое возвышается. Теперь уже все солдаты кричали: «Ио Сатурналии, Ио Сатурналии! Вольноотпущенник стал императором!» Ряды нарушились, началась шумная возня, послышались соленые шутки; к веселью присоединились капитаны, затем кое-кто из старших офицеров и наконец, из стратегических соображений, сам Авл Плавтий. Нарядившись в платье лагерной поварихи, он суетливо сновал по лагерю с большим кухонным ножом. Четверо или пятеро сержантов забрались на трибунал и принялись оспаривать друг у друга любовь Нарцисса. Нарцисс в полном смятении разразился слезами. Авл кинулся ему на помощь, размахивая ножом. «Вы, гадкие люди! – завизжал он пронзительно. – Оставьте в покое моего бедного мужа! Он достойный, уважаемый всеми человек!» Он согнал их с помоста и, обняв Нарцисса, шепнул ему на ухо: «Предоставь это мне, Нарцисс. Это же дети. Ублажи их сейчас, потом сможешь делать с ними все, что захочешь!» Он потянул Нарцисса за руку и сказал:

– Мой бедный муж сам не свой: он не привык к лагерному вину и вашим грубым повадкам. Но он оправится после того, как проведет со мной ночь, не так ли, моя куколка? – Он взял Нарцисса за ухо. – А теперь послушай меня, муженек! Этот Майнц – странное место. Тут мыши грызут железо, утреннюю побудку трубят петухи, а у ос дротики за поясом.

Нарцисс сделал вид, будто испугался, – да он и был напуган. Но солдаты скоро о нем забыли. У них было достаточно других игр. Когда веселье стало затихать, Авл снова надел генеральский плащ, вызвал трубача и велел дать команду «слушайте все!». Через две минуты порядок был восстановлен. Авл поднял руку, призывая к тишине, и обратился к солдатам:

– Солдаты, мы устроили себе праздник Сатурна и получили от этого удовольствие, но сейчас труба положила ему конец. Так что давайте вернемся к труду и дисциплине. Завтра утром я вопрошу волю богов, и, если предзнаменования будут благоприятны, готовьтесь сниматься с лагеря. Мы должны идти в Булонь, нравится это нам или нет. Это наш долг. А из Булони мы должны плыть в Британию, нравится это нам или нет. Это наш долг. А когда мы туда попадем, мы будем сражаться не на жизнь, а на смерть, нравится это нам или нет. Это наш долг. И дадим этим британцам хорошую взбучку, неважно, понравится это им или нет. Такая уж их судьба. Да здравствует император!

Эта речь спасла положение, и больше не было никаких беспорядков. Нарцисс смог покинуть лагерь, не теряя своего достоинства.

Десять дней спустя, первого августа – в мой день рождения, – экспедиционный корпус отплыл от берегов Франции. Авл согласился со мной, что лучше переправить войска через пролив тремя эшелонами с интервалом в два-три часа: высадка первой группы привлечет все силы британцев, и две остальные смогут незаметно подойти к незащищенной части берега и высадиться, не вызвав сопротивления. Но оказалось, что даже первая группа не встретила отпора при высадке, так как до Британии дошли слухи об отказе рейнских полков выступить в поход; к тому же там решили, что в этом году нам уже слишком поздно что-либо предпринимать. Единственным стоящим упоминания происшествием во время переправы было столкновение судов первой и второй групп войск из-за внезапно поднявшегося ветра, который понес первые суда назад; но тут же все заметили, как небо с востока на запад прочертила вспышка света – счастливое предзнаменование, – которая двигалась в ту же сторону, что и войска; поэтому все, кто не был выведен из строя морской болезнью, снова приободрились и высадка прошла в победоносном настроении. Перед Авлом стояла задача захватить всю южную часть острова и провести стратегическую границу от реки Северн на западе до большого залива Уош на востоке, тем самым полностью включив бывшие владения Цимбелина в новую римскую провинцию. Однако всем племенам, которые добровольно покорятся Риму, он должен был предоставить обычные привилегии зависимых союзников. Поскольку это была не карательная экспедиция и нашей целью являлось завоевание страны, по отношению к покоренным племенам требовалось проявить максимум великодушия, – только не перегибая палку, чтобы они не приняли это за слабость. Не надо бессмысленно уничтожать имущество, насиловать женщин, убивать детей и стариков. Авл должен был сказать солдатам: «Императору нужны пленные, а не трупы. И поскольку вы останетесь стоять гарнизоном в этой стране, его совет: причинить здесь сейчас как можно меньше вреда. Умные птицы не гадят не только в своем гнезде, но и в гнездах, которые они захватили у других птиц».

Главной целью Авла был Колчестер, столица катувеллавнов. Когда он ее займет, икены, живущие на восточном побережье, несомненно, придут к нему и предложат вступить в союз, и он сможет построить там сильную базу для дальнейшего завоевания центра и юго-запада страны. Я предупредил его, что, если потери превысят две тысячи человек убитыми и ранеными еще до того, как основные силы вражеского сопротивления будут разгромлены, или возникнут сомнения в успешном конце кампании до начала зимних холодов, он должен немедленно сообщить мне об этом, и я поспешу к нему на помощь с резервами. Это известие передадут через всю Францию и Италию по цепи костров, и если дежурные у костров будут смотреть в оба, я получу сигнал в Риме через несколько часов после того, как он будет послан из Булони. В число резервов войдут восемь гвардейских батальонов, вся гвардейская кавалерия, четыре роты копьеносцев из Нубии и три роты стрелков из пращи, уроженцев Балеарских островов. Расквартированные в Лионе, они будут в полной боевой готовности.

Я намеревался оставаться в Лионе с этими резервами, но был вынужден вернуться в Рим. Вителлий, которого я оставил там в качестве своего дублера, писал, что работа эта оказалась ему не по силам, что он отстал на два месяца от графика судебных дел и что у него есть основания полагать, что мой советник по судебным делам Мирон далеко не так честен, как мы оба думали. Одновременно я получил еще одно, весьма неприятное, письмо от Марса, прочитав которое я почувствовал, что должен, не теряя ни единого дня, возвратиться в Рим. Вот что он писал:

«Губернатор Сирии Вибий Марс имеет честь приветствовать императора по поводу приближающегося дня рождения и сообщает, что провинция процветает, никто не выражает недовольства, все подчиняются порядку и преданы своему императору. В то же время он должен признать, что его несколько встревожил недавний инцидент в городе Тивериаде, на Галилейском море, и просит императора одобрить те меры, которые он принял в связи с этим инцидентом.

В штаб-квартиру в Антиохии поступили неофициальные сведения, что царь Ирод Агриппа пригласил на секретную встречу следующих властителей соседних стран: Антиоха, царя Коммагены, Сампсигерама, царя Осроены, Кота, царя Малой Армении, Полемона, царя Понта и Киликии, Согема, царя Итурии, Ирода Поллиона, царя Халкиды. В случае, если слухи об этой встрече просочатся наружу, будет объяснено, что гости собрались в Тивериаде в ознаменование годовщины свадьбы Ирода Агриппы и царицы Киприды, состоявшейся ровно двадцать лет назад. Мне, твоему представителю, не было послано приглашение на этот пир, хотя правила хорошего тона, бесспорно, этого требовали. Я хочу повторить, что единственная информация об этом экстраординарном собрании верховных правителей пришла из неофициальных, чтобы не сказать тайных, источников. Согем Итурийский был болен, но прислал вместо себя своего гофмейстера. Все остальные цари послушно явились на зов Ирода Агриппы. Те, чей путь лежит через Антиохию (а именно, все вышеназванные, кроме царя Ирода Поллиона и царя Согема) и кто при визите в Галилею, естественно, должен был сделать небольшой крюк, чтобы засвидетельствовать мне, как твоему представителю, свое почтение, предпочли ехать кружным путем, причем путешествовали инкогнито и в основном ночью. Если бы не бдительность некоторых моих агентов в Сирийской пустыне восточнее Халкиды, я бы и не знал, что они уже в пути.

Я немедленно сам отправился в Тивериаду в сопровождении лишь моих дочерей и главных офицеров генерального штаба, надеясь застать это сборище врасплох. Однако царю Ироду Агриппе, видимо, сообщили о моем приближении. Он выехал из Тивериады в своем царском экипаже, чтобы приветствовать меня. Мы встретились на расстоянии в семь фарлонгов от города. Царь Ирод был не один – его сопровождали все пятеро высоких гостей, последний из которых, царь Понта, прибыл за минуту до меня. Царь Ирод ничуть не был смущен; он вылез из экипажа и, поспешив мне навстречу, приветствовал меня в самых теплых выражениях, какие можно себе вообразить. Он воскликнул, что он в восторге – я все-таки выбрал время посетить его, хотя и не ответил на два его приглашения, и заметил, что произошло поистине редкое событие: семеро правителей Востока встретились у седьмого дорожного знака. Он поставит вместо камня мраморную колонну и велит выгравировать на ней золотыми буквами наши ранги и имена. Я был вынужден вежливо ему отвечать, принять его басню насчет двух приглашений и даже поклясться, что найду того, кто перехватил его письма, которые не дошли до меня, и накажу по всей строгости закона. Остальные цари тоже спешились, и между нами начался обмен любезностями. Царь Коммагены, с которым я был знаком еще в Риме, высказал предположение, что письмо царя Ирода было скрыто от меня кем-то из слуг из уважения к моим чувствам. Я спросил, что он имеет в виду, и он ответил, что недавняя кончина моей супруги еще, должно быть, свежа в моей памяти и вряд ли приглашение на годовщину свадьбы может доставить мне удовольствие. Я сообщил, что моя жена умерла четыре года назад, и он сказал, вздыхая: „Так давно? Мне кажется, я видел ее только вчера. Прелестная женщина“. Затем я спросил в лоб царя Понта, почему он не заехал в Антиохию приветствовать меня. Он сказал, не моргнув и глазом, что рассчитывал повидаться со мной на пиру и ехал другим, восточным маршрутом по совету предсказателя.

Мне так и не удалось лишить их невозмутимости духа, и мы все вместе въехали в Тивериаду под приветственные клики толпы. Через несколько часов начался праздничный пир, самый роскошный, на каком мне довелось бывать. Тем временем я послал одного из своих штабных офицеров к каждому из царей с поручением сказать в приватном порядке, что, если он хочет сохранить дружбу Рима, ему советуют уехать домой, как только это позволят правила приличия, а до тех пор не принимать участия ни в каких тайных совещаниях со своими царственными соседями. Коротко говоря, пир кончился под утро, и гости под тем или иным предлогом уехали в тот же день; совещание не состоялось. Я уезжал последним, и мы расстались с царем Иродом Агриппой с обычными любезностями. Однако, когда я вернулся в Антиохию, меня уже ждало письмо. Там было написано: „Ты оскорбил моих гостей и должен ответить за последствия: с этого дня я – твой враг“. Подписи не было, но мне ясно, что это – послание царя Ирода Агриппы.

Привет и наилучшие пожелания самой добродетельной и прекрасной госпоже Валерии Мессалине, твоей супруге».

Чем больше я вчитывался в это письмо, тем меньше оно мне нравилось. Похоже, воспользовавшись тем, что я был поглощен военными действиями в Британии, где находилась большая армия, которой в дальнейшем могли понадобиться подкрепления, Ирод задумал общее восстание восточных провинций, чему его фортификационные работы в Иерусалиме были лишь вступлением. Я крайне встревожился, но ничего сделать не мог – только показать Ироду, что Марс держит меня в курсе всех дел на Ближнем Востоке, да молиться о нашей скорейшей победе в Британии. Я сразу же написал ему письмо, сообщив преувеличенно радостные новости о британской кампании – Авлу пока еще не удалось прийти в соприкосновение со значительными силами противника, который следовал той же тактике, что и их праотцы, воевавшие с Юлием Цезарем, когда он шел через Кент, – и сказав, вопреки истине, что, поскольку экспедиция эта карательная, я ожидаю возвращения полков на материк самое большое через два месяца.

Это была первая ложь, сказанная мной Ироду, и так как я вверил ее бумаге, тем самым избежав замешательства, неизбежного при устном общении, мне удалось заставить его ей поверить. Я писал:

«…А также не можешь ли ты, Разбойник, сказать мне что-либо определенное об этом напророченном нам восточном правителе, которому предстоит после смерти стать величайшим Божеством, когда-либо появлявшимся на земле? Я без конца слышу о нем со всех сторон. К примеру, вчера перед судом предстал еврей, которого обвиняли в нарушении общественного спокойствия. Говорили, что он угрожал кулаком жрецу Марса и кричал: „Когда возвестит о себе Правитель, всем вам придет конец. Ваши храмы обрушатся на землю и погребут вас, собак, под своими обломками! И это время близко“. При допросе он отрицал, что говорил что-нибудь подобное, и так как свидетельства противоречили одно другому, я его отпустил, только изгнал из Рима, – если отправить иудея обратно в Иудею, можно назвать изгнанием.

Калигула считал себя этим предвещанным миру Правителем, и в некоторых отношениях предсказание – в том виде, в каком оно было передано мне, – действительно указывает на него. Моя бабка Ливия тоже была введена в заблуждение словами астролога Фрасилла насчет того, что год ее смерти совпадает с годом смерти этого Правителя, и решила, будто речь идет о ней самой. Она не учла, что предсказан был Бог, а не Богиня, и что впервые Он должен явиться в Иерусалиме – Калигула был там в детстве – хотя впоследствии Ему предстоит править Римом. Есть что-нибудь о нем в священных книгах иудеев? Если да, то что? Насколько я знаю, твой ученый родственник Филон – знаток в этих вопросах.[79]79
  …твой ученый родственник Филон – знаток в этих вопросах. – Имеется в виду Филон Александрийский (ок. 25 г. до н. э. – 50 г. н. э.) – выдающийся философ и богослов, выдвинувший научное обоснование иудейской религии. (Комментарий C. Трохачева)


[Закрыть] На днях мы говорили обо всем этом с Мессалиной, и она спросила меня, унаследовал ли кто-нибудь эту навязчивую идею от моей обожествленной теперь бабки Ливии Августы и моего безумного племянника Калигулы? Я сказал ей: „Я – нет, клянусь богами, хотя Ирод Агриппа и старается навязать мне божественный сан“. А как насчет тебя, старина Разбойник? Может быть, ты и есть тот, кого имеют в виду? Нет, поразмыслив, я вижу, что это не ты, хоть ты и связан с Иерусалимом. Предвещанный Правитель, как указывают пророки, человек необычайной святости. К тому же Фрасилл был твердо уверен в годе его смерти – пятнадцатый год правления Тиберия – тот год, когда должна была умереть Ливия и действительно умерла. Насколько мне известно, Фрасилл никогда не ошибался в датах. Так что ты потерял свой шанс. Но с другой стороны, если Фрасилл был прав, почему мы до сих пор ничего не слышали об этом умершем Царе? Калигула знал лишь часть предсказания, а именно, что этот Царь умрет, покинутый своими друзьями, и что потом они будут пить его кровь. Как ни странно, в его случае это исполнилось: Бубон, один из убийц, – помнишь? – поклялся убить его и пить его кровь в отомщение, и действительно, макнул пальцы в нанесенную им рану и облизал их – вот ненормальный! Но Калигула умер на девять лет позже, чем указано в предсказании. Буду очень тебе признателен, если ты сообщишь мне все, что об этом знаешь. Может быть, было два или три предсказания и они перепутались? А может быть, Калигула получил неточные сведения относительно некоторых подробностей? Ему рассказала обо всем отравительница Мартина, та, что была замешана в убийстве моего бедного брата Германика в Антиохии. Но я слышал, что предсказание это уже давно циркулирует в Египте и приписывается оракулу бога Аммона».

Писал я все это потому, что знал: Ирод действительно вообразил себя этим предвещанным Правителем. Мне рассказали об этом Иродиада и Антипа, когда, будучи во Франции, я посетил их в изгнании. Я не мог разрешить им вернуться в Иудею, хотя уже знал, что они не виновны в заговоре против Калигулы, но позволил покинуть Лион и пожаловал большое поместье в Кадисе (в Испании), где климат напоминал тот, к которому они привыкли. Они показали мне неосторожное письмо дочери Иродиады Саломеи, которая была в то время замужем за своим двоюродным братом, сыном Ирода Поллиона.

«…Ирод Агриппа с каждым днем становится все более набожным. Он говорит старым друзьям, что только делает вид, будто стал правоверным иудеем, а втайне поклоняется римским богам, и движут им лишь политические соображения. Но я теперь знаю, что это не так. Он очень строго соблюдает закон. Сын алабарха Тиберий Александр, отступивший от иудейской веры, к стыду и горю его превосходной семьи, сказал мне, что на днях в Иерусалиме он отвел Ирода в сторону и шепнул: „Я слышал, у тебя есть повар-араб, который действительно знает, как надо фаршировать и жарить молочного поросенка. Не будешь ли так добр пригласить меня к себе как-нибудь в гости? В Иерусалиме не найти ничего съедобного“. Ирод вспыхнул до корней волос и пробормотал, что его повар болен! На самом деле он давным-давно его уволил. У Тиберия Александра есть и еще одна странная история про Ирода.

Вы, конечно, слышали о том забавном случае, когда он прибыл в Александрию с эскортом из двух римских солдат, которых он похитил, чтобы ему не предъявили ордер на арест, и взял в долг деньги у алабарха? Оказывается, алабарх пошел к Филону, этому своему ученому братцу, который пытается примирить греческую философию с иудейской библией, и сказал: „Возможно, я свалял дурака, брат Филон, но я одолжил Ироду Агриппе большую сумму денег под довольно сомнительное обеспечение. Он обещал отстаивать наши интересы в Риме и поклялся перед Всемогущим Богом заботиться о Его народе и защищать его, насколько это от него зависит, и подчиняться Его закону“. Филон спросил: „Откуда он взялся, этот Ирод Агриппа? Я думал, он в Антиохии“. Алабарх сказал: „Из Эдома; на нем был пурпурный плащ – настоящий пурпур, из Восора, – и он шествовал подобно царю. Я все же полагаю, что, несмотря на все его прошлые безрассудства и злоключения, он сыграет важную роль в истории нашей страны. Он человек редких дарований. И теперь, когда он торжественно поклялся…“ У Филона вдруг сделался очень серьезный вид, и он принялся цитировать пророка Исайю: „Кто это идет от Едома, в червленых ризах от Восора, столь величественный в Своей одежде, выступающий в полноте силы Своей?….Я топтал точило один, и из народов никого не было со Мною…день мщения в сердце Моем, и год Моих искупленных настал“.[80]80
  Ис. 63:1, 3, 4.


[Закрыть] Филон уже давно был убежден, что Мессия близок. Он написал на эту тему несколько фолиантов. Он основывает свои доказательства на тексте в Числах („…восходит Звезда от Иакова“) и согласовывает его с тем, что говорится в Пророках. Совершенно помешался, бедняга. И теперь, когда Ирод стал таким могущественным, так твердо держит обещание соблюдать закон и оказал александрийским евреям столько услуг, Филон поверил, что он-то и есть Мессия. Окончательно убедило его в этом открытие, что род Ирода, хотя и вышел из Эдома, ведет свое происхождение от сына Зедекии, последнего царя перед рабством. (Этот Зедекия ухитрился тайно вынести своего новорожденного сына из города и благополучно переправить его к друзьям в Эдом до того, как Навуходоносор захватил город.) Похоже, что Филону удалось убедить Ирода, будто Мессия не кто иной, как он, и ему предназначено не только освободить евреев от чужеземного ига, но и объединить всех сынов Сима в великом духовном Царстве, где будет править Бог Небесных Воинств, Господь Сил Саваоф. Ничем другим нельзя объяснить его политическую деятельность в последнее время, которая, должна признаться, заставляет меня крайне тревожиться за будущее. Право, в воздухе носится слишком уж много религиозных идей. Это плохой знак. Я вспоминаю твои слова, сказанные, когда мы обезглавили этого идиота мистика Иоанна Крестителя: „Религиозный фанатизм – самая опасная форма безумия“.

Я написала больше, чем надо, но я уверена, милая мама, что дальше это никуда не пойдет. Сожги это письмо».

От Марса больше не было известий, не получил я ответа и от Ирода до того, как отплыл в Британию; прошло каких-то две недели после высадки, и Авл был вынужден послать за мной. Но я рассчитывал на то, что Ирод, умея читать между строк, догадается о моих подозрениях – хотя я остерегся упоминать Марса или устроенный Иродом пир – и крепко подумает, прежде чем делать следующий шаг. Я также укрепил гарнизон в Александрии и приказал Марсу взять под ружье всех новобранцев-греков, находящихся в Сирии, и быстро обучить их, распустив слух, будто ожидается нашествие парфян. Делать это он должен будто бы по собственной инициативе, никому не сообщая, что это мой приказ.