Текст книги "Чудесным летним днем, когда он был... (СИ)"
Автор книги: Роберт Маккаммон,
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Annotation
Маккаммон, Роберт
Маккаммон, Роберт
Чудесным летним днем, когда он был...
Роберт Маккаммон
Чудесным летним днем, когда он был...
Перевод Е. Лебедева
...мальчишкой.
Солнце ласкало лицо Джуниора, и он улыбался. Ему было четырнадцать, стояла середина июня, и лето казалось долгой, славной дорогой, что бежала все дальше и дальше, пока не скрывалась из виду в сотне миль впереди, проглоченная холмами осени. Джуниор шагал по улице в двух кварталах от своего дома: руки засунуты в карманы залатанных на коленях брюк, пальцы сжимают птичьи косточки. Теплый ветерок взъерошивал копну каштановых волос, и в этом дуновении Джуниор улавливал запах роз, что цвели саду миссис Бротон. На другой стороне улицы Эдди Коннорс и парочка его приятелей ковырялись в двигателе красного, огнедышащего "шеви", принадлежавшего Эдди. Это были крупные парни. Каждому из них стукнуло по восемнадцать лет, и они уже успели обзавестись пивными животами. Лежа ночью в постели, Джуниор слышал рев Эддиного "шевроле", носившегося туда-сюда по улице, словно тигр, ищущий выход из клетки. И в этот момент из дома Напьера, точно гнев господень, начинали доноситься крики, и...
Эдди оторвался от работы и поднял взгляд – масло пропитало насквозь перед его футболки, пятно мазута, словно боевая раскраска, чернело на похожем на луковицу носу. Он поддел локтем, стоявшего рядом парня, Грега Каутена. А потом и третий из них, Деннис Хафнер, посмотрел через улицу и заметил Джуниора.
Джуниор знал, что его ждет. Ноги, обутые в ярко голубые кеды, запнулись о разбитый тротуар, на котором ловили летнее солнце осколки бутылок. Для своих лет он был высоким мальчиком. Высоким, но худым. У него было вытянутое лицо с заостренным подбородком. Брови сходились над тонким острым носом. Знаешь, отчего шнобель у тебя торчит посреди лица? – спросил у него однажды отец. – Потому что это нОсь. Шучу, Джуниор. Шучу. Дошло?
Улыбнись, Джуниор!
УЛЫБНИСЬ, Я СКАЗАЛ!
Уголки рта Джуниора поползли вверх. Глаза оставались темными, а щеки ныли от напряжения.
– Эй! – крикнул Эдди.
Голос ударил Джуниора, будто товарный поезд, и он остановился. Эдди локтем толкнул Грега под ребра. Толкнул с видом заговорщика.
– Куда намылился, Балбес?
– Никуда, – ответил Джуниор, стоя на разбитом стекле.
– Не может быть. – Эдди похлопывал торцевым ключом по мускулистой ладони. – Должен же ты куда-то направляться. Ведь ты идешь, не так ли?
Джуниор пожал плечами. Засунув руки глубоко в карманы, он перебирал косточки птицы.
– Просто иду.
– Балбес слишком туп, чтобы знать, куда прется, – подал голос Деннис Хафнер, чей рот напоминал красную, опухшую рану. – Тощий педик. – Уродливые губы Хафнера исторгли звук отвращения.
– Эй, Балбес! – произнес Грег Каутен; его квадратное, розовощекое лицо пылало под ежиком рыжих волос. – Твой старик дома?
Джуниор, прищурившись, посмотрел на солнце. В небесах кружила птица – одна одинешенька во всех этих пронзительно голубых просторах.
– Мы с тобой говорим, тупица! – гаркнул Эдди. – Грег спросил: дома ли твой старик?!
Джуниор покачал головой. Сердце тяжело билось в груди, и он мечтал обзавестись парочкой крыльев.
– Да, точно! – Деннис кивнул, и ударил Грега в плечо. – Балбесова папаню снова упекли в дурку. Разве ты не слыхал?
– Это правда? – Эдди со злобой уставился на Джуниора. – Твоего старика снова забрали в дурдом? Заперли, чтобы он никому не навредил?
Губы Джуниора дрогнули.
– Нет, – ответил он.
Джуниор ощущал в животе холод, как если бы кишки сковало льдом.
– Почему они его выпустили, а? – продолжал наседать Эдди Коннорс; его глаза сузились, превратившись в мясистые щелочки. – Если он псих, почему его выпустили?
– Он не... – Голос Джуниора звучал неубедительно, и мальчик умолк. Затем попытался еще раз: – Мой отец не псих.
– Точно! – Деннис злобно хохотнул. – Значит, в дурдом пихают здоровых людей! Обычное дело!
– Это... это не дурдом! – сказал Джуниор. Сказал громче и сердитее, чем ему хотелось бы. – Это больница!
– Ага, конечно! Огромная разница! – произнес Эдди, и его локоть снова ткнулся Грегу под ребра. Грег ухмылялся, демонстрируя большие белые зубы. Джуниор задумался: "Интересно, а кости Грега Каутена такие же белые, как и его зубы?" – Получается, он угодил в больничку для психов!
– Мой отец не псих.
Джуниор оглянулся на оставшиеся позади два квартала. Вон его дом. Вон тот, с большим вязом на переднем дворе. Все дома в округе походили друг на друга: деревянные постройки с узкими крылечками и небольшими квадратными лужайками. Многие из домов нуждались в покраске, газоны засохли и выгорели, деревья отбрасывали синие тени, которые двигались вместе с солнцем. Одежда болталась на веревках, натянутых на задних дворах; мусорные баки стояли избитые и помятые; тут и там покоились остовы старых авто, ожидавших, когда их отволокут на свалку. Джуниор снова воззрился на Эдди Коннорса, а его пальцы в это время играли в карманах брюк с птичьими косточками – с косточками голубой сойки, если быть точным.
– У него был нервный срыв, – сказал Джуниор. – И только.
– И только? – хрюкнул Эдди. – Блин, разве этого мало? – Он вышел на проезжую часть, продолжая похлопывать ключом по ладони, и остановился примерно в десяти футах от Джуниора. – Скажи своему старику, что это свободная страна. Скажи, что я могу ездить на своей тачке, когда захочу. Хоть днем, хоть ночью. И если ему нужны неприятности, пускай вызовет легавых еще разок. Скажи, что если ему нужны неприятности, я их ему обеспечу.
– Нервный срыв, – сказал Деннис и снова захохотал. – Это просто другой способ сказать "псих", докажи?
– Вали отсюда! – велел Эдди мальчику. – Ну же, Балбес! Шевели поршнями!
– Дааа! – присоединился Грег. И не удержался от очередного резкого выпада: – Бьюсь об заклад, мамаша у тебя тоже с приветом!
– ШЕВЕЛИСЬ! – рявкнул Эдди, король квартала.
Джуниор продолжил путь, шагая в том же направлении, что и раньше – прочь от дома с вязом в пересохшем дворе и с крыльцом, с которого полосками отслаивалась краска. Ему послышался голос отца, и он вспомнил, как тот сидел перед теликом, строчил в желтом блокноте и говорил следующее: Знаешь, что такое «нервный срыв», Джуниор? Это то, что случается, когда одну половину времени твоя голова сосредоточена на работе, а вторую половину – работа сосредоточена у тебя в голове.
Шучу. Дошло?
Улыбнись, Джуниор.
Джуниор послушался.
– Тощий педик! – гаркнул Деннис Хафнер в спину Джуниору. А Эдди Коннорс прокричал: – Это свободная страна! Передай ему это, слышь?
Знаешь, кого называют «нормальным человеком», Джуниор? Любого, кто еще не угодил в лапы мозгоправов.
Улыбнись, Джуниор.
Он двигался вдоль улицы, испяинанной солнечным светом и тенями; пальцы мальчика сжимали косточки в карманах брюк, и сердце его было темнее, чем кусок угля.
Однако в этот чудесный летний день он улыбался.
В следующем квартале Джуниор свернул направо. Впереди, мерцая в раскаленном воздухе, возвышался последний сохранившийся в этом предместье лесистый склон холма. Зеленый, густой, хранящий секреты. Это было прекрасное местечко. Туда-то он и направлялся.
Прежде чем Джуниор достиг конца улицы, откуда неровная тропа взбиралась вверх по косогору, за спиной послышался топот кроссовок по тротуару. Кто-то бежал. Первой мыслью было, что это Эдди Коннорс решил-таки погнаться за ним. Поэтому Джуниор обернулся лицом к нападавшему и попытался избежать расквашенного носа. Однако это оказался вовсе не Эдди Коннорс или не один из его дружков. Это был нескладный, хрупкий на вид мальчик с вьющимися каштановыми волосами и в очках; на лице у него сияла глупая ухмылка. На нем были надеты футболка, короткие штанишки, выставлявшие на показ худенькие ноги, черные носки и кроссовки. Он затормозил, едва не врезавшись в Джуниора, и выпалил:
– Привет, Джуниор! Я тебя вон оттуда заметил! – Он показал на дом дальше по кварталу, стоявший рядом с тем перекрестком, где Джуниор свернул. Мальчик снова обратил к Джуниору свою дурацкую улыбку. – Куда идешь?
– Куда надо, – ответил Джуниор и продолжил шагать в сторону склона.
– А можно с тобой? – Уолли Манфред вприпрыжку побежал рядом. Ему было десять лет, очки увеличивали его большие голубые глаза, и он до зарезу нуждался в брекетах. Уолли Манфред представлялся Джуниору маленькой собачонкой, которая любит гоняться за машинами и преследовать незнакомых прохожих, напрашиваясь на ласки. – Можно, а?
– Нет.
– Ну почему? Куда ты идешь?
– Иду и все. Катись домой, Уолли.
Уолли молчал. Топот кроссовок о тротуар говорил, что он все еще тащится по пятам. Джуниор не желал показывать ему тайное место. Тайное место принадлежало только ему.
– Иди домой, Уолли, – повторил Джуниор. До начало лесной тропы оставалось совсем немного.
– Ай, да ладно тебе! – упорствовал Уолли, заступая Джуниору дорогу. – Разреши мне пойти с тобой!
– Отвали.
– Вот захочу – и пойду! – сказал Уолли с ноткой раздражения в голосе.
Джуниор остановился. Этого нельзя было допустить. Совсем нельзя.
– Уолли, дуй домой! – приказал он. – Я серьезно!
Уолли тоже остановился; казалось, он вот-вот разрыдается. Джуниор знал, что Уолли живет с матерью в доме даже меньшем, чем у него. Год назад отец Уолли вышел купить пачку сигарет, да так и не вернулся. Ну, во всяком случае, так рассказывали. Джуниор слышал, как родители обсуждали это, думая, что он спит. У родителей имелись собственные секреты. Так же как и у детей.
– Я не шучу, – сказал Джуниор. – Я не хочу, чтобы ты шел со мной.
Уолли просто смотрел на него, пока летнее солнце поджаривало их обоих.
– Иди донимай кого-нибудь другого, – сказал Джуниор.
Уолли сделал шаг назад. Глаза мальчика влажно блестели за стеклами очков.
– Почему я тебе не нравлюсь? – спросил Уолли, и в голосе его слышалось что-то пугающее.
– Почему я всем не нравлюсь?
Джуниор прошел мимо, и продолжил путь в одиночестве.
– Вот ты мне нравишься! – крикнул Уолли. – Почему ты не хочешь дружить?
Знаешь, кто такой «друг», Джуниор? Тот, у кого те же самые враги, что и у тебя.
Улыбнись, Джуниор!
Он шагал дальше. Начался подъем, и, углубившись в лес футов на пятьдесят, Джуниор присел на корточки и подождал, высматривая, не идет ли за ним Уолли Манфред.
– Ну и ладно! – долетел с улицы крик Уолли. – Ты все равно мне нравишься!
Джуниор просидел в подлеске минут десять. Убедившись, что Уолли не увязался следом, он встал и продолжил путь.
Тропа вела через последний из окрестных лесов. Мусор и бутылки усеивали землю, свидетельствуя, что и другие ходят по этой стежке. Однако тайное место Джуниора находилось выше по склону, примерно в четверти мили отсюда. Тропа сделалась круче, и по ней стало тяжело взбираться. Карабкаясь наверх, Джуниору приходилось хвататься за торчавшие из почвы корни деревьев. Последние обертки и бутылки остались позади, и теперь он продвигался сквозь зеленые заросли. Тайное место было хорошо спрятано, и Джуниор лишь случайно наткнулся на него пару лет назад, во время одного из своих длительных, одиноких странствий.
Вот, наконец, и оно. Ржавый, бурый резервуар для воды возносился над гребнем холма примерно на шестьдесят футов, почти полностью скрываясь за деревьями. Наверх уходила лестница, и Джуниор быстро и ловко стал взбираться по ней. Лестница привела на вершину цистерны. Выпрямившись, он посмотрел на северо-восток.
Впереди маячили серые башни Готэм-Сити, а внизу, в долине, виднелись тысячи домов и других построек, которые лабиринтами улиц расходились от центрального города. Казалось, там не было ничего зеленого. Ничего, кроме бетона, кирпича и камня. Между Джуниором и Готэм-Сити располагались заводы, и сегодня смог походил на бледно-коричневое мерцание, стелившееся над самой землей. Одним из тех заводов владела химическая компания, где в прошлом году его отец работал начальником смены. До нервного срыва. Папа по-прежнему служил там, однако теперь он был продавцом, и ему приходилось много путешествовать. У завода имелось шесть высоких труб, и сегодня они выбрасывали в бурый воздух белые ленты дыма.
Взирая с этой высоты, Джуниор ощущал себя королем мира. Однако в кармане брюк лежали косточки, и его ожидала работа, которой следовало заняться.
Он подошел к люку резервуара, снабженному маховым колесом. В свое время маховик оказалось не так просто открутить. Пришлось притащить банку "Ржавоеда" – один из товаров отца – и молоток. И даже тогда колесо удалось ослабить лишь с большим трудом.
Джуниор нагнулся и стал поворачивать маховик. Это все еще была тяжекая работенка – пришлось поднапрячь плечи. Но вот люк был открыт, и в следующий миг, откинув крышку, он заглянул в отверстие. В пустоту резервуара уходила еще одна лестница. Джуниору в лицо пахнуло горячим, сухим воздухом. Он выпустил большую часть духоты, а затем нырнул в дыру и начал спускаться по лестнице; его мозг напряженно работал – как маленький разгоряченный механизм, полный смазанных шестеренок.
Какое-то время он был счастлив, усердно трудясь среди своих игрушек.
Он выполз наружу, когда полуденный зной пошел на спад. В карманах у него было пусто. Он закрыл цистерну, прошел через лес тем же путем, каким и пришел, и направился домой.
Эдди Коннорс с приятелями больше не попадались в поле зрения. Красный "Шеви", однако, стоял на прежнем месте. Джуниор остановился у дома миссис Бротон и перегнулся через ограду, чтобы понюхать розу; взгляд его стрелял по сторонам, выискивая Эдди и остальных. Несколько пивных жестянок валялись на мостовой рядом с машиной. Уставившись на них, Джуниор принялся отрывать лепестки у желтой розы. Затем пересек улицу и приблизился к "Шеви". Во дворе Коннорса зачерпнул пригоршню грязи с песком, открыл дверцу топливного бака и как можно быстрее запихал грязь внутрь. Смыв ее вглубь бака небольшим количеством пива, оставшимся в одной из банок, он захлопнул дверку и возвратил жестянку в точности на то же место, где она лежала раньше.
Домой он шел улыбаясь.
И застал там свою маму, ползавшую в гостиной на коленях и скоблившую протертый ковер вокруг кресла, что стояло перед телевизором.
– Он возвращается! – сказала мама, и глаза ее дико сверкали на бледном лице. – Он звонил! В районе шести должен быть дома!
Два часа. Джуниор знал правила. На рассусоливание не оставалось времени. Он стряхнул ужас, грозивший расцвести внутри него, и посадил под замок. Затем поспешил мимо матери в свою маленькую темную комнату и начал наводить порядок на полках с книгами, расставляя их все в алфавитном порядке. Если и было что-то, чего требовал отец, так это порядка в этом хаотичном мире.
Ах, ну да... Было и еще кое-что.
Улыбнись, Джуниор! Улыбнись, женушка!
УЛЫБНИТЕСЬ, Я СКАЗАЛ!
Закончив с книгами, Джуниор взялся за одежду. Синие тряпки – к синим, белые – к белым, затем красные, потом зеленые. Завязать на всей обуви шнурки. Носки свернуть в идеальные комочки. Всему свое место, и все на своих местах.
– Помоги мне! – позвала мама отчаянным голосом. – Джуниор, помоги помыть пол на кухне! Быстрее!
– Хорошо, мам, – откликнулся он и прошел на кухню, где мать оттирала желтую линолеумную плитку, которой никогда не стать совершенно чистой. Никогда-никогда, хоть сто лет ее скреби. Пусть даже с "Пятноудалителем".
В без пяти минут шесть они услышали, как его машина сворачивает на подъездную дорожку. Услышали, как заглох двигатель и открылась водительская дверца. Услушали, как он подходит к дому. А затем мама сказала сыну:
– Папочка дома!
Нацепив кошмарную улыбку, она шагнула к входной двери.
– Дорогой! – произнесла она, когда высокий, стройный мужчина в темно-коричневом костюме вошел в дом, неся чемоданчик с образцами товаров.
Она крепко обняла мужа и тут же, как можно быстрее, отстранилась.
– Как прошла поездка?
– Прошла, и ладно, – ответил отец. – Благодарю. Это единственная работа из мне известных, на которой можно позавтракать в Линчтоне, пообедать в Гаррисбурге и получить несварение в Фремонте. – Его более темные, чем у сына, глаза изучали их лица. – Шучу, – сказал он. – Как насчет парочки улыбок?
Мама разразилась веселым, натужным смехом. А Джуниор уставился в пол и улыбался до боли в челюстях.
– Подойди и обними меня, – сказал папа. – Знаешь, что такое "объятие"? Это приятное прижатие.
Джуниор подошел к отцу, и облапил его непослушными руками.
– Хороший мальчик, – сказал папа. – Знаешь, кто такой "мальчик"? Обтянутый кожей аппетит. Что у нас на ужин, женушка?
– Я собралась поставить в духовку несколько порций индейки.
– Порция индейки. – Папа кивнул. – Чудесно. Я не против. Отличный вечер для веселья. Индейка – это птица, которая расхаживала бы куда менее важно, если бы могла видеть будущее.
Их улыбки появились недостаточно быстро. Отец швырнул чемодан в кресло, и раздавшийся шлепок заставил мать и сына подпрыгнуть на месте.
– Черт возьми, куда запропастилась ваша радость? Здесь ведь не похоронное бюро, верно? Да я у мертвецов видел более широкие улыбки! И это не удивительно, ведь им не нужно платить налоги! Что с вами обоими не так? Вы не счастливы?
– Счастливы! – быстро ответила мама. – По-настоящему счастливы! Ведь так, Джуниор?
Джуниор заглянул отцу в лицо. Это было узкое лицо с острыми, суровыми скулами. Глаза – темные, глубоко посаженные. И на дне той темноты затаилась, свернувшись кольцами, ярость. Выскакивала эта ярость безо всякого предупреждения, но большую часть времени покоилась в голове отца, варясь там в рагу из бесконечных шуток и зубастых ухмылок. Когда она появилась на свет и почему, Джуниор не знал и полагал, что этого не знает даже сам отец. Ну а шутки были его доспехами и оружием, и он носил их, словно металлические шипы.
– Да, сэр, – ответил Джуниор. – Я счастлив.
– Вспомни, о чем я тебе говорил. – Отец уперся пальцем в грудную клетку сына. – Людям нравятся улыбки. Если ты заставишь людей улыбаться, тебя ждет успех. Люди всегда рады услышать шутку-другую. Они обожают смеяться. Знаешь, что такое "смех"? Это взорвавшаяся улыбка.
Палец переместился к уголку рта Джуниора и подтолкнул его вверх. Затем сделал то же самое со вторым уголком.
– Вот, – сказал отец. – Просто глаз радуется.
Мама отвернулась и прошла на кухню, чтобы поставить в духовку три замороженных ужина из индейки. Потом отец приступил к еженедельному обходу: бродил из комнаты в комнату, фонтанируя шутками и комментариями, которые считал забавными, и заглядывая между делом в шкафы и выдвижные ящики. Весь оставшийся вечер он проведет с Джоном у телевизора. Будет смотреть комедийные шоу и записывать в свой желтый блокнот шутки и остроумные ответы, которые ему особо приглянутся. Сырье для фабрики улыбок – так он это называл.
Шучу, Джуниор.
Улыбнись.
Иногда между третьим и четвертым вечерним сериалом, Джуниор открывал дверь и по лестнице спускался в подвал с грязным полом. Включив лампочку, он брал фонарь, который всегда лежал на своем месте, и направлялся в заднюю часть подвала, в дальний его закуток. Он поднимал картонную коробку и наблюдал, как в луче фонаря суетятся тараканы.
Сегодня в коробке кишели муравьи. Они проделали отличную работу. От бурундука считай одни кости остались, да и у котенка уже торчала наружу большая часть скелета. Это займет не слишком много времени. Однако, если это касалось его игрушек, Джуниору не хватало терпения. В подвале было очень сыро, стены покрывала плесень. Мальчик задавался вопросом, получит ли он скелеты быстрее, если перенесет мертвых тварей в более сухое место. Он поднял вторую коробку и посмотрел на свои новые приобретения. Он нашел дохлую летучую мышь в заброшенном доме рядом с церковью в трех кварталах отсюда, а птичку робин удалось вырвать из пасти кошки буквально вчера. Скоро они будут пахнуть не ахти как. Запах может просочиться в дом, когда чудесные летние деньки станут еще жарче. Джуниор хотел прикончить взрослую собаку или кота и понаблюдать за тем, как скелет животного проступает наружу. Но в таком случае вонь однозначно проникла бы в дом, и мама могла заглянуть в подвал и все обнаружить. Об отце он не особо беспокоился: его и клещами не оттянешь от комедий и желтого блокнота с шутками.
Однако если он собирается взяться за поиск более крупных игрушек, ему, возможно, стоит хранить их где-нибудь в другом месте.
В девять сорок Джуниор сидел в гостиной и смотрел, как отец храпит в своем кресле. На кухне мама повисла на телефоне, болтая со своей подругой Линдой Шапона, которая жила через несколько улиц от них. Они вместе ходили в старшую школу, и сейчас Линда владела салоном красоты на Керредж-авеню. Обычно мама большую часть вечера говорила по телефону. Это был ее единственный путь к спасению. Телевизор работал – показывал последние из вечерних комедий. Желтый блокнот соскользнул на пол, и Джуниор поднял его, чтобы посмотреть, что там понаписал отец.
Написанное было трудно прочитать. Ручка не пощадила бумагу. Джуниору удалось разобрать лишь несколько фраз в нагромождении нацарапанных шуток и каламбуров. Строчки переплетались и наползали одна на одну, точно гнездо из веток шиповника.
Босс. В офисе – гром, дома – молчком.
Какой любимый цвет любого дипломата? В клеточку.
Рай – это место, где бог оплачивает все счета.
Отцу всегда видней. Даже если он слепой.
Средний возраст – это период жизни, когда девушка, которой ты улыбаешься, думает, что ты ее знакомый.
– Уже поздно.
Джуниор поднял взгляд. Отец опухшими глазами таращился на циферблат наручных часов в тусклом свете лампы.
– Боже, пора на боковую, верно?
– Да, сэр. – Джуниор положил блокнот на пол рядом с креслом отца.
Отец потянулся, хрустнув суставами.
– Кажись, рановато меня сморило. Я даже не понял, что закрыл глаза.
– Да, сэр, – сказал Джуниор.
Отец поднял блокнот и заглянул в него. То, как свет падал на лицо, придавало ему вид глубокого старика, и это зрелище навело Джуниора на мысль о коллекции черепов, выставленной в "Музее Готэма", его любимом месте – месте, где не жалко провести субботний денек.
– Людям нравится улыбаться, – произнес отец тихим голосом. – Им по нраву тот, кто не прочь пошутить. Счастливый человек.
Внезапно Джуниор напрягся: он услышал рокот двигателя. Отец уставился на входную дверь, словно ожидая, что красный "шеви" Эдди Коннорса с ревом взлетит по ступенькам крыльца и ворвется в дом. Эдди несколько раз нажал на педаль газа, намереваясь с пробуксовкой промчаться прямо перед их домом... а затем машина начала чихать, шипеть, и через пару секунд мотор заглох.
– Слава богу, – сказал отец и выдохнул, потому что сидел, затаив дыхание. – Терпеть не могу этот шум. У меня от него голова раскалывается.
Джуниор кивнул. Нынче ночью Эдди Коннорс не будет носиться по улицам.
Отец взглянул на сына. Они смотрели друг на друга; их лица – схожие конструкции из плоти и костей. Люди на экране трепались, и заранее записанный смех наполнял комнату.
– Ты мой малыш, верно? – спросил отец.
– Да, сэр.
– Мой малыш, – повторил отец. – Ты ведь не станешь одним из тех, кто думает, будто мир что-то ему должен, а?
– Нет, сэр.
– Шучу. Улыбнись.
Джуниор подчинился.
Отец наклонился к нему. Близко. И еще ближе. На щеках и лбу отца Джуниор мог видеть блестящие бусинки пота. Кожа мужчины пахла кислятиной, а глаза походили на черное стекло.
– Джуниор? – прошептал отец. – Я хочу поделиться с тобой секретом. Знаешь, что такое "секрет"? Все что угодно, о чем не догадывается женщина. Но тебе я сказать хочу. Потому что ты мой малыш.
Лицо отца парило перед ним в тусклом свете, наполовину сокрытое в тени, точно убывающая луна.
– Я боюсь, – прошептал отец и тяжело сглотнул под раскаты записанного смеха. – Боюсь, что моя болезнь возвращается.
Джуниор молчал. Крошечная вена напряженно пульсировала на его правом виске; губы побледнели.
– Временами, – сказал отец, – мне кажется, будто планета вращается так быстро, что я вот-вот сорвусь с нее. Иногда чудится, что небеса наваливаются на меня своей неимоверной тяжестью, и тогда я не могу вздохнуть. Компания дала мне второй шанс. Они сказали, я был добр к людям и мог заставить их улыбаться, так что у меня должно получиться продавать товар. – Быстрая, как ртуть, улыбка промелькнула на губах отца. Но глаза по-прежнему оставались черными. – Продавец – это тот, кто двумя ногами стоит на земле и принимает заказы от человека, взгромоздившего обе ноги на стол.
Джуниор не улыбнулся.
– Мне кажется, что... ветер вот-вот унесет меня, Джуниор. Чувствую постоянное беспокойство. Не знаю, почему. Просто... Я не могу оставаться счастливым.
Джуниор не шевелился. Он слышал, как мама разговаривает по телефону. Думал об игрушках в подвале и о том, как муравьи с тараканами медленно обгладывают их кости. По чуть-чуть. Час за часом.
– Я не могу вернуться в больницу, – шептал отец. Шептал прямо ему в лицо. – То место было невыносимо. Они там не умеют улыбаться. Вот, что стало бы для меня адом, Джуниор. Место, где люди не способны на улыбки. Если бы мне пришлось туда вернуться... Даже не знаю, что бы я тогда сделал.
– Пап? – надтреснуто произнес Джуниор. – Не говори... так... пожалуйста.
– Что плохого в желании быть счастливым? – спросил отец. Он больше не шептал. – Жить счастливо – это что, грех? Чертов грех? – Отец распалялся все больше, отстранив лицо от Джуниора. – Вот, что не так с этим миром, знаешь ли! Они отнимают у тебя все, а затем пытаются срезать улыбку с твоего лица! Что ж, я им не позволю! Я раньше увижу их всех в аду, чем они меня сломают! Они сломали моего старика, и он рыдал с бутылкой в руке, и я сказал, что заставлю тебя снова улыбнуться, заставлю! Выдавлю из тебя улыбку, сделаю все, чтобы вызвать у тебя радость! Но мир сломал его! Потому что человек, который улыбается, – опасный человек! Они хотят срезать улыбку с твоего лица и сделать тебя слабым! Но со мной этот номер не пройдет! Клянусь богом, не пройдет! А ты, Джуниор... Ты – часть меня. Мой сын. Моя плоть и кость! – Одна из жилистых рук отца схватила мальчика за плечо. – Миру нас не одолеть, правда?
– Нет, сэр, – ответил Джуниор безжизненно, но с колотящимся в груди сердцем.
– Джуниор? – Это была мама. Она стояла в проходе между гостиной и кухней, и руки ее, словно бледные пауки, вцепились в дверной косяк. Ее глаза перебегали с мальчика на мужчину. Сквозь гром телевизионного смеха Джуниор мог слышать тяжелое, размеренное дыхание отца. – Не пора ли тебе идти спать? Как думаешь?
Молчание затягивалось. А затем отец сказал:
–Мама дело говорит. – И выпустил плечо сына.
Когда Джуниор шагнул к коридору, что вел к его комнате, отец произнес:
– Знаешь, кто такая "мать", Джуниор? Это женщина, которая двадцать лет делает из мальчика мужчину для того, чтобы другая женщина за двадцать минут превратила его в дурня.
Джуниор двинулся дальше. Его внутренности дрожали. Он сделал еще три шага, когда отец мягко сказал:
– Запри сегодня ночью дверь комнаты.
Джуниор замер, скованный ужасом. Эти слова произносились не очень часто, но Джуниор понимал их значение. Он посмотрел на маму, которая, казалось, стала как-то меньше в размерах. Ее кожа приобрела болезненно-серый оттенок.
– Запри дверь, – повторил отец, пялясь в экран телевизора. – И помолись перед сном, ладно?
– Хорошо, сэр, – ответил мальчик, прошел к себе в комнату и запер дверь.
Позже он лежал в кровати и таращился в потолок, на покрытую трещинами штукатурку. Утром он мог притвориться, что ему приснился ужасный кошмар. Мог притвориться, что не слышал за стеной приглушенный голос отца – резкий, повелительный – и слабые возражения матери. Мог притвориться, что не слышал, как отец орал, чтобы она смеялась, смеялась, наполняла дом своим смехом; все требовал и требовал смеха, пока она не закричала. Мог притвориться, что затем оттуда не доносились шлепки ремня, и стук опрокинутой лампы, и яростный скрип кровати, и рыдания матери в тишине, что наступила после.
Улыбнись, Джуниор.
УЛЫБНИСЬ, Я СКАЗАЛ!
Скрипя зубами, он лежал в ночи, затопившей дом, и тьма извивалась внутри него.
Когда он поднялся с кровати, уже снова светило солнце. Отец исчез, прихватив чемоданчик и желтый блокнот. Мама приготовила Джуниору завтрак. Большинства побоев видно не было – только разбитая губа. Суетясь на кухне, мама улыбалась и смеялась хрупким смехом. Когда она спросила у Джуниора, чем он думает сегодня заниматься, тот ответил, что у него есть планы.
Из дома он ушел пораньше и отправился в тайное место. Миновал красный "шеви" – кастрированного жеребца, торчавшего на обочине. Эдди Коннорсу потребуется кое-что покруче гаечного ключа, чтобы прочистить топливопровод. Он продолжил шагать вдоль улицы, на которой солнечный свет перемежался тенями. Проделал весь путь в одиночку.
Какое-то время Джуниор стоял на крыше водонапорной башни и любовался шпилями Готэм-Сити. Фабричные трубы извергали дым, магистрали бурлили транспортом, жизнь шла своим чередом. И было не важно: псих твой папаша или нет.
Джуниор открыл люк цистерны и в ту же секунду услыхал голос.
– Привет, Джуниор! Эй, я тут, внизу!
Он подошел к краю башни и посмотрел на зеленую землю. Там стоял Уолли Манфред в своих футболке и шортах. На сей раз из кроссовок выглядывали красные носки. Уолли ухмылялся, и солнце искрилось в линзах очков. Он помахал Джуниору рукой.
– Я тебя вижу!
Джуниор ощутил, как его глаза сузились. Ощутил как его лицо обтягивает череп отца. Ощутил, как внутри него, точно темный цветок, распускается гнев, исторгавший наружу черные семена.
– Я за тобой следил! – сказал Уолли. – Обдурил тебя, да?
Джуниора затрясло. Это была секундная дрожь – возникла и тут же угасла. Однако она походила на глубинное землетрясение и оставила трещины в его фундаменте.
Тайное место обнаружили. Его уединенная обитель была теперь не только его. На этой земле он не владел больше ничем, кроме хранившихся внутри цистерны игрушек.
– Что ты там, наверху, делаешь? – крикнул Уолли
Джуниор заставил свое лицо расслабиться. Вылепил из разгоряченной плоти улыбку. Разомкнув уста, он произнес:
– Залезай.
– Это сюда ты все время ходишь? Ну и высотища!
– Залезай, – повторил Джуниор. – Лестница выдержит.
– Даже не знаю. – Носком кроссовки Уолли пнул камешек. – Я могу упасть.
– Я этого не допущу, – сказал Джуниор. – Честно.
– Может я и смогу забраться на середину, – произнес Уолли и начал карабкаться по лестнице.
Джуниор не знал, что со всем этим делать. Рано или поздно Уолли проболтается о тайном месте кому-нибудь еще. Он даже может притащиться сюда в одиночку, открыть люк и увидеть, что находится внутри. Расскажет своей маме, а затем его мама расскажет маме Джуниора, и тогда...
Они могут неправильно понять. Могут решить, что он как отец. Возможно, они захотят отправить Джуниора в ту же больницу, куда в свое время загремел его папаша и куда вскоре он мог вернуться. Они могут подумать, что с ним не все в порядке и что не в порядке он был уже довольно долгое время, однако весьма хорошо скрывал это ото всех.
